Рыцарь пустыни, или Путь духа

Твоя любящая мать,

Мэри Уллершоу».

Материнское письмо тронуло Руперта до глубины души. Мать была единственной, кого он любил на этом свете. И хотя он смутно понимал, что рано или поздно это случится, теперь она могла умереть в любой момент. То, что на самом деле она побывала одной ногой в могиле, явилось для него ударом. До этого он ни разу не бывал в отпуске. Во-первых, потому что не хотел возвращаться в Англию, ибо это было чревато неизбежной встречей с лордом Дэвеном, во-вторых, потому, что его карьера на каждом новом месте шла вверх столь стремительно, что взять отпуск и уехать домой означало бы упустить очередную солидную возможность продвижения по службе.

И вот сейчас Руперт понял, что был неправ, что им двигал эгоизм и что теперь, возможно, уже трудно что-либо исправить. И он принял решение: первым же пароходом отплыть домой, даже если это означает отказ от нового звания в египетской армии. Приняв это решение, он взял второй конверт, четким и аккуратным почерком адресованный подполковнику Уллершоу, кавалеру ордена Бани, офицеру дипломатической службы египетской армии.

«Смотрю, она не упустила ничего. Что ж, это в духе Эдит», – подумал он про себя, когда его взгляд упал на довольно пространную надпись. Затем вскрыл конверт и погрузился в чтение письма.

Как и во всех ее письмах, а надо сказать, что Руперт получал их по несколько штук в год, Эдит Бонниторн, похоже, прилагала все усилия к тому, чтобы рассеянный родственник ее не забыл. Очередное письмо было длинным, четко и складно написанным, отчего возникало впечатление, что его тщательно обдумывали и возможно даже, не раз переписывали.

Начиналось оно с теплых поздравлений дорогому кузену Руперту за то, что он не только вышел живым из сражения при Тоски, сообщения о котором она читала с дрожью в сердце, но и снискал себе славу, что, добавляла она, наполняло ее еще большей гордостью за него, нежели раньше.

Затем следовало подробное описание болезни его матери, исход которой, писала Эдит, они ждали с тревогой, ибо несколько часов подряд казалось, что его матушка вот-вот отойдет в мир иной.

За этим следовали разнообразные новости. Например, Эдит сообщала ему, что картежные долги, проигрыши на скачках и общая склонность к экстравагантности привели к тому, что Дик Лермер, приходившийся им обоим кузеном, оказался в весьма щекотливом положении, и против него было начато дело о банкротстве. Но в последний момент лорд Дэвен пришел ему на выручку и рассчитался с кредиторами. Более того, он назначил Дика своим личным секретарем, да еще с хорошим жалованьем – ибо адвокатом тот не зарабатывал ничего. А поскольку Дик – превосходный оратор и пользуется популярностью, лорд Дэвен решил, что он должен участвовать в выборах от либеральной партии, ибо ту часть страны, где находятся владения лорда, в парламенте представляет один консерватор, которого он на дух не переносит и хотел бы его сместить.

Поэтому, добавляла Эдит, Дик снова встал на ноги, хотя казалось, что на этот раз ему ни за что не выкарабкаться. «Скажу честно, я искренне рада – как за него самого, так и тому, что все эти неприятные семейные скандалы, похоже, остались в прошлом», – писала родственница.

Сам лорд Дэвен, продолжала Эдит, после смерти малютки-сына пребывает в жутком состоянии духа. Если честно, она даже представить не могла, что он способен на такие глубокие переживания. Кроме того, в его семье царит разлад, он и его супруга постоянно скандалят по причине религиозных разногласий. Более того, похоже, верх берет его жена, ибо все его язвительные замечания и сарказм никак на ней не сказываются и она практически ни разу не вышла из себя. Чем все это закончится, Эдит не берется гадать, однако лорд постарел и сдал буквально на глазах. В конце письма кузина умоляла Руперта приехать домой и проведать мать, ибо в противном случае он, вероятно, никогда ее больше не увидит, и вообще, следует немного отдохнуть после стольких лет тяжких трудов. Эдит также выражала уверенность в том, что ему будет интересно завести знакомство с влиятельными людьми Лондона, которые будут только рады подтолкнуть успешного человека с хорошими общественными и профессиональными перспективами еще выше, главное, нужно лишь им о себе напомнить.

Положив ее письмо рядом с материнским, Руперт задумался, ибо слишком устал, а также был слишком взволнован, и сон не шел к нему.

Он вспомнил, когда в последний раз видел Эдит Бонниторн и Дика Лермера. Это было много лет назад, когда он слег после той ужасной любовной связи. Они оба приходились ему и между собой троюродными родственниками, будучи по мужской или женской линии потомками того самого старого Уллершоу, который женился на наследнице пивовара и сколотил огромное состояние, принадлежавшее в данный момент лорду Дэвену. Эдит была дочерью некоего мистера Бонниторна, служителя Высокой Церкви, который в один прекрасный день уехал в Рим, удалился в монастырь и там умер. Его жена, с которой он в течение нескольких лет до этого шага жил порознь, якобы, по причине ее дружбы с родственником, лордом Дэвеном, чего супруг не одобрял, была женщиной редкой красоты, очарования и ума. Но, увы, она тоже давно уже умерла.

Дик Лермер, следующий за Рупертом в цепочке наследников состояния лорда Дэвена, – хотя сам титул не перешел бы к нему по причине особой оговорки в оригинальном патенте, – был сыном адвоката канцлерского суда, испанца по происхождению. Их настоящее испанское имя было Лерма, но за многие поколения жизни в Англии было переиначено на английский манер. Этот мистер Лермер умер рано, оставив супруге, одной из Уллершоу, и сыну Ричарду, приличные средства к существованию, и, пожалуй, все.

После смерти своей матери Эдит Бонниторн, у которой не было за душой ни гроша, переехала жить к вдове мистере Лермера. Вот почему она и Дик выросли вместе. Поговаривали, по крайней мере, Руперт такое слышал, что бездетный лорд Дэвен был не против взять ее к себе в дом, на что его первая жена Клара ответила решительным отказом, что и стало одной из причин взаимного охлаждения супругов.

Руперт отчетливо помнил, как когда-то давно Дик Лермер и Эдит Бонниторн вдвоем стояли у его постели. В то время Дику шел двадцать второй год. Сначала он хотел стать врачом, но какое-то время спустя забросил медицину и начал обедать в коллегии адвокатов, ибо теперь принадлежал к их сословию. Уже тогда это был весьма распущенный и экстравагантный молодой человек. Обладатель яркой, красивой внешности, он пользовался успехом у женщин. Вероятно, их восхищал взгляд его темных, томных глаз под длинными ресницами, его смуглое, овальное лицо и кудрявые каштановые волосы, унаследованные им от предков-испанцев. Или же их привлекала его сентиментальная и вместе с тем страстная натура, его готовность отвечать на их чувства. Во всякой случае, женщины любили его. Кузина, Эдит Бонниторн, на тот момент еще школьница, не была исключением из правил, хотя даже будучи в юном возрасте, отлично знала недостатки Дика и постоянно его отчитывала за них.

Она была красивым ребенком, эта Эдит, – высокая и стройная, с прекрасной осанкой. Люди имели привычку оборачиваться ей вслед. Бог дал ей правильные черты лица, тонко очерченные брови, широкий лоб, пышные золотисто-рыжеватые волосы, огромные синие глаза под слегка тяжелыми веками, идеальной формы нос и рот, а также алые губы, открывавшие в улыбке белоснежные зубы, маленькие изящные кисти и стопы, длинные пальцы и овальной формы ногти. Именно такой она запомнилась Руперту.

Да, он должен вернуться домой. Он должен увидеть всех этих людей, хотя, если честно, ему хотелось увидеть одну только мать, и больше никого. Их жизни и его собственная разошлись так далеко, но судьба вдруг вновь велела им пересечься. Продолжая размышлять в том же духе, Руперт принялся вспоминать, что слышал о них в последние годы. По большому счету ничего, поскольку он сам ими не интересовался.

Вторая жена лорда Дэвена, на которой тот женился через десять месяцев после смерти Клары, была немецких кровей и теперь занимала место старшей носительницы титула. Руперт слышал, что лорд женился на ней, руководствуясь, как он выразился, научными принципами. А если кратко, то потому, что немки считались образцом домашних добродетелей. Но что подвигло ее выйти замуж за лорда Дэвена – об этом он понятия не имел, разве только потому, что это был лорд Дэвен. Результат оказался малоутешителен, ибо, судя по обоим письмам, брак, основанный на научных принципах, потерпел сокрушительное фиаско.

Разумеется, все это лично ему было только на руку, однако сей факт совершенно не радовал Руперта. Более того, он был бы искренне рад, если бы его кузен Дэвен был на тот момент отцом многочисленного семейства. Руперт не горел желанием наследовать ни богатство, ни титул, если таковые на него свалятся, будучи совершенно равнодушен как богатству и положению в обществе, не заработанным им самим, так и к тому образу жизни, какой те предполагали.

Неким загадочным шестым чувством, которым мы все, хотя и в разной степени, наделены – он понимал, более того, был уверен, что это богатство и почести не принесут ему счастья. Кроме того, по причинам, о которых читатель может сам легко догадаться, ему претило само имя Дэвен. Увы, такова была ситуация и ему оставалось лишь надеяться, что она изменится.

Что до остальных родственников, то его кузен, красивый, чувственный, беспринципный искатель наслаждений Дик Лермер, о котором Эдит писала в своем письме, до сих пор шел по жизни тем самым путем, какой он предсказал бы ему. После смерти матери Дик получил скромное состояние, приносившее около тысячи фунтов годового дохода, которые он легко и красиво пускал на ветер. В данный момент он подвизался на роли прихлебателя и мальчика на посылках у лорда Дэвена. Худшей судьбы для мужчины Руперт не мог даже представить, и даже перспектива стать марионеточным членом парламента была бессильна ее радикально улучшить. Ибо на то она и марионетка, чтобы беспрекословно плясать под дудку своего покровителя и хозяина. Руперт вспомнил, что несколько лет назад до него дошли слухи о возможной помолвке между Диком и Эдит. Если в слухах этих и была крупица истины, судя по всему, из этой затеи ничего не вышло. Да, крупица истины, возможно, была, ибо он вспомнил, что когда Эдит была еще юной девушкой, Дик был к ней сильно привязан, и Эдит, похоже, разделяла его чувства. Несомненно, если это наблюдение было верным, то как только она раскусила истинный характер своего воздыхателя, ей хватило здравого смысла положить конец этому увлечению.

Что касается самой Эдит, то по какой-то договоренности, детали которой были ему непонятны, но которая похоже, устраивала их обоих, будь то с финансовой точки зрения или какой-то иной, но последние пять лет она жила в доме его покойной матери, куда переселилась после смерти миссис Лермер. Хотя в своих письмах к нему мать Руперта никогда не отзывалась о ней с приязнью, с другой стороны, она никогда не жаловалась, если не считать слов о том, что Эдит, похоже, крайне недовольна своим положением и жизненными перспективами. Что, добавляла мать, нетрудно понять, учитывая ее редкую красоту и немалые таланты. Как так получилось, размышлял Руперт, что женщина, наделенная такой красотой, что судя по ее фотографии, так и было, а также не обделенная разумом, дожила до таких лет и так и не вышла замуж? Наверно потому, что ей еще не встретился тот, кто был бы ей небезразличен. И если это так, то ее сердцу следует воздать должное, точно так же, как разорвав отношения с Диком, – если таковые и были, – она продемонстрировала наличие здравого смысла.

Ничего, вскоре он все узнает. Тем более что пароход уже отплывает. Руперт со вздохом положил оба письма в карман и вышел на палубу. На востоке вставало солнце – огромный золотой шар, и его прямые жгучие лучи падали прямо на сидящих над вратами Абу-Симбела колоссов. Стрелы света проникали в дальние загадочные уголки храма с его рядами колонн. Когда Руперт впервые увидел этих молчаливых каменных исполинов, те как будто улыбнулись ему. Улыбались они и сейчас, на прощание. Интересно, подумал Руперт, увидит ли он их когда-нибудь снова, эти жутковатые монументы, которые провожали взглядом не одно поколение египтян, греков, римлян, персов, сарацинов и христиан? Ответа на этот вопрос он не знал, однако шестое чувство вновь подсказывало ему, что он их увидит. То же самое думала и Бахита, ибо спустя несколько минут пароход проплыл мимо ее хижины. Стоя на берегу, она крикнула ему:

– Прощай, Руперт-бей! Но не надолго, а пока вновь не вернешься сюда!

Руперт помахал ей в ответ и неотрывно смотрел на нее, пока ее высокая фигура не скрылась за поворотом реки. Лишь тогда, чувствуя, что его вот-вот сморит сон, он вернулся в каюту и лег в постель.

Глава III. Возвращение Руперта

Одним унылым днем в конце сентября, после почти двенадцати лет отсутствия Руперт вновь ступил на английскую землю. Его корабль прибыл в Плимут ранним утром, а накануне, примерно в десять часов вечера, сам он не сводил с горизонта глаз, наблюдая за тем, как яростно мигает маяк на острове Уэссан, пока тот наконец не погас, словно лампа, в которой кончилось масло. По расчетам Руперта, корабль должен был войти в порт не позднее девяти часов. Ночь была довольно ясной, и Руперт, прежде чем лечь спать, курил трубку и считал огни, красные и зеленые, многочисленных судов, бороздящих океанские просторы вблизи знаменитых уэссанских маяков, причем, некоторые из этих кораблей проплывали всего в нескольких сотнях ярдов от его лайнера. Но позднее, когда они уже вошли в Ла-Манш, сгустился туман.

Как и большинство бывалых морских путешественников, ощутив изменение такта двигателей, он моментально проснулся. Затем, повторяясь каждые две минуты, меланхолично загудела сирена. Руперт встал и, выглянув в иллюминатор, увидел, что они вошли в полосу густого тумана, ползти через которую им придется несколько часов, оповещая о своем присутствии регулярными гудками. Время от времени из нее доносились ответные гудки точно таких же напуганных кораблей, как и их собственный.

Хотя солнце проглядывало сквозь эту пелену, словно желтый китайский фонарь, окончательно туман рассеялся лишь к десяти утра. В результате на якорь в плимутской гавани они встали лишь в четыре часа пополудни.

Еще два с половиной часа ушло на то, чтобы перегрузить багаж, серебряные слитки и пассажиров на баржу, а затем пройти таможню, так что специальный поезд, пыхтя паром, покинул станцию Плимута лишь когда уже стемнело. Руперт, безразличный к зазнайству и чванству, а также привыкший бережно обращаться с деньгами, купил себе билет второго класса и, как вскоре выяснилось, оказался в своем вагоне единственным пассажиром.

Здесь, на юге Англии вечер был теплый и приятный, и он опустил окно, чтобы выглянуть наружу. Мягкая быстрая изморось придавала осеннему пейзажу печать некой особой грусти. Меланхоличные коровы стояли у ворот, ведущих на набрякшие дождевой влагой поля; под порывами ветра с деревьев облетали листья; раскрыв над головой зонтики, женщины спешили в свои дома, чьи еще не подсвеченные лампами окна и холодные очаги придавали их серым каменным стенам ощущение полного запустения. Привыкнув за долгие годы к Востоку, к его величественным звездным ночам, Руперт поймал себя на том, что окружающий пейзаж воистину погружает его в уныние, проникающее до самых глубин его сердца.

Наверно, он зря вернулся в Англию. Интересно, что его здесь ждет? И жива ли его мать? Или нет? Вполне может статься, что она уже отошла в мир иной, ибо с тех пор, как он получил ее письмо в Абу-Симбеле, новых известий от нее не поступало, и хотя он телеграммой известил о своем прибытии, было еще слишком рано надеяться на ответ. Нет, конечно, он надеялся получить от нее весточку еще в Плимуте и даже простоял двадцать минут в очереди к окошку «до востребования», однако к его великому разочарованию там для него не оказалось ни писем, ни телеграмм.

Поначалу Руперт встревожился, однако затем вспомнил, что забыл сообщить ей название своего судна, вышедшего из Порт-Саида, а значит, на его борту никак не мог рассчитывать на весточку от матери. Таким образом, ее молчание еще ничего не значило. И все же ему было страшно, причем, он сам не мог сказать, почему. Страшнее даже, чем когда-либо в начале сражения или какого-либо опасного, рискованного дела. К нему как будто подкрадывалась опасность, причем не вымышленная, а настоящая.

В Эксетере Руперт купил вечерних газет, коих не держал в руках уже многие годы. Прочтя их, он на время забыл о своих смутных тревогах. Время тянулось медленно. Вскоре оно уже казалось ему едва ли не вечностью, но тут он, наконец, увидел огни унылых лондонских пригородов, которые лишь подчеркивали это гнетущее однообразие. Собранное то здесь, то там в пошлые созвездия питейных заведений, тут как будто обосновалось целое небо павших звезд.

Пэддингтон. Наконец-то! Их поезд на всех парах въехал под огромные пустые своды вокзала. Хотя на часах была половина двенадцатого ночи, на той платформе, на которую он прибыл, стояли люди – друзья и родственники, пришедшие встретить пассажиров, прибывающих в Англию. Вот, например, молодая жена, увидев лицо мужа, вместо того, чтобы ожидать остановки поезда, бежит рядом с дверью вагона, не обращая внимания на недовольных носильщиков, на которых она то и дело налетает на бегу. Еще мгновение, и пара после долгой разлуки уже сжимает друг друга в объятиях. Руперт отвернулся, чтобы не подглядывать за их счастьем, лишь пробормотал себе под нос:

– Повезло парню, его кто-то встречает!

С этими словами он сошел на платформу и поискал глазами носильщика, который бы помог ему с багажом. Увы, он был вынужден какое-то время ждать, ибо все носильщики первым делом бросились к пассажирам первого класса, предоставив горстке «вторых» заботу о себе самих.

Пока Руперт терпеливо ждал, он обратил внимание на высокую даму в длинном плаще, которая всматривалась в лица толпы. Явно расстроенная, она зашагала было мимо него к другой группе пассажиров у салон-вагона, расположенного чуть дальше, и их взгляды встретились.

– Смею предположить, – сказал он, делая шаг ей навстречу и поднимая шляпу, – что вы моя кузина Эдит, только повзрослевшая.

– О Руперт! Это вы! – воскликнула она низким, приятным голосом и протянула изящную руку. – Конечно, это я, не просто поврослевшая, а уже совсем взрослая!

– Одну минутку, – перебил ее Руперт. Темный плащ и шляпа говорили о том, что, возможно, дама принесла не самые лучшие известия. – Скажите… как там моя мать?

– О, ей гораздо лучше и она передает вам свой привет, но приехать и встретить вас она, разумеется, не могла.

Выражение тревоги покинула лицо Руперта.

– Слава богу! – воскликнул он, издав вздох облегчения. – Смотрите, вот и носильщик. Давайте займемся моим багажом.

– Я нигде не могла вас найти, хотя вы такой видный, – сказала Эдит, когда они, заручившись помощью носильщика с четырехколесной тележкой, последовали за ним к одному из фургонов. – Скажите, где вы прятались? Я уже решила, что вас вообще нет в этом поезде.

– Нигде. Я стоял почти пять минут рядом с вагонами второго класса.

– Ой, я там даже не искала. Я не думала, что… – она осеклась.

– Эй, вот один из моих! – воскликнул Руперт указывая на видавший виды жестяной ящик на котором было написано «Лейтенант Р. Уллершоу. К. А.»[5].

– Я отлично помню эту жестянку, – сказала Эдит. – Помню, как она стояла в прихожей вашего дома, и ваше имя было написано на ней свежей, белой краской. Я тогда пришла попрощаться с вами, но вас дома не оказалось.

– А вы наблюдательная! – заметил Руперт, с любопытством на нее глядя. – С тех пор этот ящик немало пережил, как и его владелец.

– Да, – скромно согласилась она, – разница лишь в том, что пережитое вами сделало вас лучше.

И она одарила его высокую солдатскую фигуру взглядом, полным восхищения.

– Давайте обойдемся без комплиментов, – ответил Руперт, слегка покраснев, – я к ним не привык. Если же вы будете говорить их мне, я буду вынужден делать то же самое.

– У вас вряд ли что-то получится, – игриво возразила она, – потому что в этом плаще меня почти не видно.

– Отчего же? Например, ваше лицо отлично видно, и оно очень даже хорошенькое, – выпалил он, отчего настала ее очередь покраснеть.

– Ну вот, – неловко продолжал Руперт, когда тележка, с горой нагруженная его багажом, наконец сдвинулась с места. – С вашей стороны верх человеколюбия – приехать и встретить меня, тем более одной и в столь поздний час. Я никогда этого не ожидал и крайне вам благодарен.

– Боже мой, Руперт, и как только вы могли подумать, что я могла поступить иначе? Разве только если бы я сломала ногу или что-то в этом роде! Да я была бы здесь даже в три утра. Для меня это величайшее удовольствие, коего я была лишена длительное время. К тому же, Руперт, я, то есть мы все, так гордимся вами!

– О, прошу вас, полноте, Эдит, – перебил он ее. – Я всего лишь выполнял свой долг, причем, не всегда хорошо, и был награжден совершенно не по заслугам, в то время как куда более достойные люди, нежели я, были обойдены милостями начальства. Наверно потому, что я считался перспективным кадром. Поэтому давайте оставим эту тему, иначе мы поссоримся.

– Ну что, давайте оставим. Мне не хотелось бы с вами ссориться, наоборот, я хотела бы с вами подружиться, ибо друзей у меня совсем немного. Но вы не сердитесь на меня за то, что я все равно горжусь вами. Вы единственный среди нас, кто сделал нечто похвальное и полезное, вместо того чтобы понапрасну прожигать время, силы и деньги на разного рода сомнительные увлечения, вроде скачек и карт.

В ответ Руперт пробормотал, что такого рода увлечения, как правило, плохо кончаются.

– Совершенно верно, – поддакнула Эдит, – и прошу вас не считать меня ханжой за то, что я говорю такие вещи, потому что я и сама недалеко ушла. Хотя мне ужасно за это стыдно. Но недавно мы получили один такой урок, с несчастным Диком, вместе с которым, как вы знаете, я выросла, как сестра, – скандал в газетах и все такие прочее. Не удивительно, что я немного сердита, но также рада, что есть среди нас тот, чье имя упоминается в газетах по совершенно другому поводу.

Когда она говорила эти слова, свет фонаря от проезжавшей мимо кареты упал на ее серьезное лицо и широко раскрытые синие глаза, и Руперт понял, какие они чистые и прекрасные.

Безусловно, даже будь таково ее собственное желание, Эдит не смогла бы найти лучший способ и возможность произвести первое прекрасное впечатление на довольно простой, наивный ум своего кузена Руперта.

Наконец тяжело нагруженный экипаж подкатил к хорошо знакомой двери маленького дома в Риджентс-парке, который он оставил много лет назад.

– Входите, Руперт, не мешкайте, – сказала Эдит. – Ваша матушка будет ужасно рада вас видеть. А я пока заплачу кэбмену.

Руперт сначала заколебался, однако, пробормотав, что это весьма мило с ее стороны, уступил, и не просто поднялся, а взбежал вверх по ступенькам крыльца, а потом влетел в дверь, которую служанка открыла, услышав стук колес по мостовой, а уже в доме – вверх по лестнице в гостиную на втором этаже.

Здесь, сидя в инвалидном кресле, раскинув руки, чтобы заключить его в теплые материнские объятия, со словами радости и благословения на устах его встретила возлюбленная матушка, которую он не видел вот уже много лет.

– А теперь пусть твоя рабыня упокоится с миром, ибо глаза мои узрели… – прошептала она, но осеклась, ибо ее душили слезы.

Руперт поднялся с колен и, отвернувшись, сдавленным голосом сказал, что должен посмотреть, как там идет разгрузка багажа. Спустившись вниз, он застал внизу Эдит и двух служанок. Втроем они вели отчаянное сражение с его вещами, которые вредный кэбмен отказался заносить в дом.

– Довольно, Эдит, – сердито сказал он. – Это не ваше дело. Почему вы не позвали меня?

– Потому, что не хотела вам мешать, – задыхаясь, ответила она. – Но, признайтесь, Руперт, не иначе как вы положили в ваши чемоданы свинец. Или же в них лежат все ваши сбережения?

– Нет, – ответил он, – там лишь парочка каменных стел и большой бронзовый Осирис, я имею в виду египетского бога. Отойдите, барышни, я займусь этим завтра. Мне хватит этой сумки, в которой лежат мои дорожные принадлежности.

И барышни с готовностью ушли, ибо не горели желанием и дальше знакомиться с ящиками полковника – одна в кухню, вторая – с сумкой наверх, – оставив Руперта и Эдит наедине.

– Нет, вы только представьте! – воскликнула та. – Вы только представьте человека, который, вместо личных вещей, путешествует с египетскими богами в чемодане! Руперт, я пожертвовала своими лучшими перчатками, возложив их на алтарь ваших богов, – с этими словами она протянула руку, чтобы показать ему порванную лайковую перчатку.

– Я подарю вам новую пару! – пылко воскликнул он, все еще не оправившись от замешательства, после чего они прошли в столовую, где их уже ждал ужин.