Хоупфул

Можешь подойти поближе, если не веришь, что этот человек, как будто даже уменьшившийся в размере и похожий теперь на списанную восковую фигуру, оказавшуюся слишком мрачной для выставки, действительно все это делал.

После шока наступает эйфория – ты хочешь смеяться, влюбляться, совершать безрассудства – страх мгновенно куда-то уходит. Это состояние сильно напоминает опьянение, разве что при этом ты абсолютно трезвый. Этакий адреналиновый бум, прямо как после драки.

Это здоровая реакция живого организма на смерть – своего рода осознание, что ожидает это и тебя. И неизвестно, как скоро, поэтому успевай жить прямо здесь и сейчас.

Женя прошел еще одну улицу и вышел на набережную. Подойдя к отливающим от солнечного блеска перилам, он прислонился к ним и посмотрел на водную гладь.

Небольшая стая уток чистила перья в камышах. Рыбаков почему-то не было, хотя в это время они часто приходили сюда с маленькими раскладными стульчиками – кто-то с термосами, а кто-то с чекушками, по-видимому, убегая от семейного быта, с его вечно скандалящими женами и не успевающими в школе детьми.

Вокруг никого не было – только со стороны дороги, за деревьями, доносились отголоски городской жизни.

Поняв голову, Женя посмотрел на небо.

Ровный ряд перистых облаков неторопливо плыл, скрывая солнце. Вырисовывался трассирующий след летящего самолета.

– Ну что, херово я свои обязанности исполняю? – вполголоса спросил он.

Где-то под самым небом черными галочками беззвучно пролетела стая птиц.

– Ну забирайте тогда, что мне дали. Мне нахер не надо. А думаете, кто-то по-другому бы поступил? – крикнул он.

Женя почувствовал, как в нем закипает возмущение.

– А кто по-другому бы сделал, а? Думаете, это дар? Нет. Я вам так скажу. Это не дар. Это, блять, проклятье, – сжатые в карманах в кулак руки начали дрожать.

– А почему я? Я просил об этом?

Женя покинул набережную и шел быстрым, нервным шагом, переходящим на бег.

Он выбежал на улицу. Мимо мелькали машины и дома. Женя бежал, и казалось, руки в его карманах горели.

Пробежав квартал, Женя сбавил темп, несколько раз глубоко набрал в легкие воздух и выдохнул. Он немного успокоился, и нервы уже не были похожи на готовые лопнуть струны.

Этому научил его отец – он всегда говорил, что, когда нервничаешь или тебе страшно, надо всего-навсего пробежаться, а не сидеть, обхватив голову.

Наверное, это одно из немногих, чему он его научил – исчез из Жениной жизни он достаточно рано.

Началось все непредсказуемо. Хотя такие вещи всегда кажутся непредсказуемыми. Только спустя время начинаешь замечать очевидные признаки и предпосылки, которых до этого не видел. Отец, придя домой, таинственно расстегнул сумку (Женя помнит, как же долго и мучительно расстегивались молнии на родительских сумках, когда там, внутри, было что-то, чего ты долго и с предвкушением ждал) и с лицом фокусника, достающего кролика из шляпы, помахал перед домочадцами какими-то не то чеками, не то билетами. Мама сразу все поняла, захлопала в ладоши. Женя понял не сразу, но на всякий случай тоже радостно запрыгал. Тем более он понимал, что повод есть – такой счастливой маму он видел редко.

Этими чеками были билеты в Сочи. Женя был счастлив – нетрудно представить счастье пацана, которому предстояло провести первое лето на море, а не во дворе с пацанами и дома с бабушкой, пусть и горячо любимой.

В самолете было слегка страшновато – было непонятно, как такая тяжелая и гудящая конструкция может их куда-то безопасно доставить, но отец быстро отвлек Женино внимание рассказами о море и о том, что его учительница рыдать будет от зависти над его сочинением «Как я провел лето». Это был последний гвоздь в крышку гроба всех Жениных страхов – а ведь действительно, его сочинение, лежащее в стопке на учительском столе, будет выгодно выделяться от Колькиного сочинения про лето в деревне и от Никитиного про лето в детском лагере.

Правда, будет еще сочинение Артема про лето где-то в Испании или Италии – но Женя даже не знал, где эти места находятся на глобусе, поэтому не сильно завидовал. Море-то оно везде море. Главное, не дома с дедом. И этот его вездесущий английский. Нет ничего хуже, чем поехать с дедом на озеро и на заднем сиденье машины увидеть синий край ненавистного учебника, торчащий из сумки.

Но по прибытии в отель случилось непредсказуемое – Женя в первый же день чем-то отравился и половину отдыха провалялся в номере. Поэтому вместо моря он довольствовался его инкубаторским вариантом – бассейном, находящимся на территории отеля.

В этом же отеле проживала молодая пара, тоже из Екатеринбурга. Тетя Катя и дядя Денис – они вроде как собирались обручиться по приезде. Если можно представить, что двух людей делают из одного теста, то это было как раз про них – оба, как на подбор, с бронзовым загаром, искрящимися улыбками и идеальными фигурами. Породистые – говорила про таких Женина бабушка. Женя их так и запомнил – лучезарные, 24/7 одетые в купальное и все время вместе – этакие Адам и Ева, идущие по кромке бассейна с бокалами пина-колады. Пина-колада была любимым напитком тети Кати – она всегда прикусывала соломинку, когда пила. В этот момент на ее щеках появлялись ямочки. Женя тоже как-то тайком попробовал – но оказалось, пахла эта пина-колада гораздо лучше, чем была на вкус. Обманчивая сладость обернулась горечью.

Жене было весело с ними двумя – они всегда слушали его детскую чепуху, да и сами они вселились как дети – постоянно обнимались и щипались, а пару раз, неожиданно поймав тетю Катю, дядя Денис бросал ее в бассейн под ее протестующий визг. Следом прыгал и он – и между ними возникали шутливые баталии, струями брызг доносящиеся до степенно дремлющих на лежаках Жениных папы и мамы.

Тетя Катя была блондинкой с волосами из рекламы шампуня – складывалось ощущение, что ее выходу из гостиничного номера предшествовала работа бригады ретушеров, стилистов и парикмахеров.

Тетя Катя обладала каким-то неуловимым шармом и легкой манерностью, которые вовсе не отпугивали, а наоборот, даже очень подходили к ее внешности. Разговаривала она так, будто находилась на сцене, хотя в это время всего-навсего завтракала, сидя за столом на гостиничной веранде.

Зато смеялась она звонко и искренне, закидывая голову и обнажая белоснежную улыбку.

Мама, бывало, часами сидела с ней у бассейна, иногда отправляла снующего рядом Женю за коктейлями – тот, получив такое ответственное задание, бежал в бар как ошпаренный, а купленные коктейли нес с аккуратизмом канатоходца. Он знал, что тетя Катя по возвращении поцелует его в щеку и наградит лучшей из своих улыбок.

Дядя Денис тоже был хорош – он был моложе ее лет на пять и напоминал типичного красавчика из фильмов 80-х годов, этакого бэд боя – сердцееда, который в конце фильма обязательно оставался с разбитым сердцем. Красотка уходила к ботанику. Но все прекрасно знают, что в жизни такого не бывает. Дядя Денис это тоже знал. Поэтому в легкой неге двигался по пляжу, собирая взгляды отдыхающих.

Шутка ли, но с разбитым сердцем он все-таки остался. По приезде домой все вроде было как обычно, но через пару недель отец стал задерживаться на работе, пропадать вечерами, в общем, соответствовать всем пунктам статьи «как узнать, что ваш муж вам изменяет», которая регулярно, раз в полгода печатается во всех уважающих себя женских журналах.

Мама, как любая взрослая женщина, понимала все и без журналов, поэтому быстро приперла отца к стенке.

Раскололся он почти сразу – врать он умел не особо хорошо.

То, что он действительно изменял, мама и так уже понимала, хотя возможно, и всячески пыталась себя в этом разубедить. Поразило же всех то, что тяжкую ношу адюльтера взвалила на свои загорелые плечи как раз та самая тетя Катя.

Женя помнит мамину истерику – в отца летело все, даже подвернувшиеся под руку Женины игрушки.

Когда за ним захлопнулась дверь, Женя и не подозревал, что это будет одна из его последних с ним встреч.

Разумеется, мама с тех пор пристально следила за судьбой отца, пророча их скорое с тетей Катей расставание, но к ее сожалению, оба они были до безобразия счастливы.

Через год у них с тетей Катей родилась дочь, а потом они куда-то переехали. На этом их след пропал.

Незадолго до этого Женя с мамой встретили их в парке и даже не сразу узнали: отец, будто находясь под влиянием красивой женщины, и сам расцвел – похудел, сменил прическу и загорел.

– Папа у нас теперь даже немного на дядю Дениса похож стал, – дернул за мамин рукав Женя.

На это Женино замечание мама среагировала холодно – он тогда еще не понимал, что похорошевший с другой женщиной папа был ей как нож в сердце.

Несмотря на активно проводимую до этого антиотцовскую кампанию, Женя хотел подойти и поздороваться, на что мама, шипя и больно сжав его руку, потащила его к выходу. Это был его самый короткий день в парке – он даже не успел прокатиться ни на одном аттракционе.

Этого-то он и не понимал – ведь если папа такой плохой и их бросил, зачем тогда им с мамой по два раза в неделю ездить девять остановок от дома, петлять дворами, чтобы, дойдя до папиных окон, всматриваться в занавески – горит ли у него на кухне свет? Но ответа на этот вопрос он не получал.

Слушая приглушенные мамины всхлипывания из соседней комнаты, Женя думал, что, если бы мама в ответ начала гулять с дядей Денисом, папа бы обязательно заревновал и вернулся.

Но этому сюжету романтических комедий было не суждено сбыться – о дяде Денисе по приезде с Крыма он больше ничего и не слышал – разве что только потом он узнал, что дядя Денис, оказывается, был студентом в университете, где преподавала тетя Катя. Кто кого еще и бросил – тоже непонятно. Но такие, как дядя Денис, не пропадут. Он смог бы объясниться и покорить сердца даже воинственных амазонок-феминисток на острове в Тихом океане. Он бы научил их предводительницу кататься на доске для серфа, а в ответ та порастеряла бы изрядную долю своего мужененавистничества и приказала бы перестать сбрасывать со скал всех рождающихся мальчиков.

Пробежав квартал, Женя сбавил темп, несколько раз глубоко набрав в легкие воздух и выдохнув. Пульс выровнялся.

Купив в ближайшем киоске пакет сока, Женя вернулся в больницу.

Остаток дня он уже не мучился и не испытывал угрызений совести по поводу скончавшегося. Видимо, обеденная самотерапия дала свои плоды.

– Он был мне никто, – уже облегченно и даже с некоторым вызовом повторял себе Женя. Нельзя рисковать собой.

Правда, он не мог выбросить из головы тот свой порыв с парнишкой в парке, но Женя убедил себя в том, что сделал он это только с одной целью – окончательно убедиться в своих способностях. И на этом точка.

ГЛАВА 22

envy [envɪ] – сущ. зависть, завистливость

inaccessibility [ɪnæksesəbɪlɪtɪ] – сущ. недосягаемость, недостижимость

rage [reɪʤ] – сущ. ярость, бешенство

Чтобы выжить и обозначить свое место в детском доме, таким, как Гриша, надо обладать характером, который компенсировал бы недостатки в габаритах.

У Гриши он был. В его личном деле, должно быть, были такие характеристики, как «лидерские качества», «склонность к насилию», «отсутствие жалости».

С Гришей все время были один-два его товарища. Не особо расторопные, но крупные ребята. Гриша не стеснялся их перебивать, постоянно одергивать и поучать – те, в свою очередь, смиренно слушали и кивали. Им как будто даже нравилось это отношение подчинения – или во всяком случае, вполне устраивало. Женя никогда не видел, чтобы они огрызались или хамили Грише.

Днем они ходили по дворам, курили, забирались на гаражи и отбирали мелочь у возвращающихся со школы детей. Точнее, делали это Гриша и его мордовороты. Женя был грузом, который находился с ними лишь потому, что не был в тягость Грише. Он ощущал себя щенком, прибившимся к волчьей стае, которая позволяла ему быть свидетелем их «подвигов». Гриша был ее бессменным вожаком.

Гриша мог быть хоть сколько нескладен и худ, но то, как он разговаривал со своими жертвами, не оставляло равнодушным никого.

Это не было визгливое «а ты откуда» и «эй, иди сюда» с грудью колесом и походочкой вразвалку.

Это был высший пилотаж прессинга. С руками в карманах, Гриша смотрел в глаза оппоненту и вкрадчиво, без мата начинал говорить. Что именно он говорил – не так важно. Женя толком и не помнил, зато он помнил глаза, которые впивались в так опрометчиво решивших срезать дорогу школьников. Это был взгляд питона, приковывающий к месту кролика. Женя видел такое в зоопарке, но никогда не понимал, почему кролик просто не может взять и убежать. Он забивался в угол и превращался в безвольный комок шерсти, вместо того чтобы бегать по аквариуму, разбрасывать лапами песок и бороться за жизнь.

Ребята послушно отдавали деньги и уходили. Были и те, кто вступал в конфронтацию и начинал агрессировать – как правило, ребята постарше или типичные школьные хулиганы. Гриша никогда не отвечал на агрессию агрессией. Напротив, он улыбался уголками рта и с легким прищуром выслушивал угрозы. Но эти угрозы были трепетаниями и жужжаниями мухи, с каждым взмахом крыла все больше запутывалась в липкой паутине.

Тогда Женя узнал, что рассвирепевший человек не страшен. Во всяком случае, ты всегда знаешь, чего от него ждать – идущий на тебя с кулаками, он и сам невербально это демонстрирует. Гришина же полуулыбка при абсолютно холодных глазах была куда страшнее. Абсолютная неопределенность. Никогда не знаешь, что последует дальше – взрыв смеха или удар локтем в челюсть.

Женя даже пытался отрепетировать этот взгляд дома перед зеркалом. Получалось вымученно и неправдоподобно. Такой, как Гриша, ни за что бы не купился.

После общества Гриши все Женины одноклассники казались ему инфантильными неженками и маменькиными сынками. Было приятно использовать услышанные от Гриши жаргонные словечки, которых обычные дети не знали. Пояснять их смысл Женя, конечно же, не собирался – достаточно было отмахнуться и презрительно сощуриться. Одноклассники и товарищи вроде даже начали чувствовать его высокомерность, но причины ее появления им были непонятны.

Иногда Женя представлял, как Гриша заходит к ним в класс. Неизменной степенной походкой, с руками в карманах и хищным прищуром. На секунду застыв в дверях, он осмотрел бы класс, внимательно вглядываясь в каждое лицо.

В один из таких дней они шатались по городу, пока не забрели в небольшой скверик за супермаркетом. В сквере сидели двое – парнишка лет 15 и его подруга. Парень что-то увлеченно ей рассказывал, и она заливалась смехом. Женя сразу понял, что его менторы просто так это не оставят. Радость для них как красная тряпка для быка. Да и к тому же у парня была кожаная куртка и волосы до плеч, а за спиной висел чехол с гитарой. Хуже ситуации не придумаешь.

Гриша кивком головы указал спутникам на парочку и двинулся к ним, перешагнув через невысокую оградку.

Парочка до последнего их не замечала. Гриша бесшумно встал в метре от них, сложил руки на груди и слушал увлеченно рассказывающего парня, пока его подруга легким и беспокойным кивком головы не попросила его повернуться.

– Музыкант? – спросил Гриша, глядя на гитару.

Парень молчал. Он бегло осмотрел стоящих за Гришей двоих ребят и Женю. На его лице еще сохранилась улыбка от рассказываемой секунду назад истории.

– Ну… Играю иногда, – пожал он плечами.

– А че играешь? – Гриша подошел ближе.

– Ну там… рок, – парень потихоньку начинал теряться. Он понимал, что ситуация играет против него. Скорее всего, подошедшие к нему ребята рок не слушают и другим не советуют. В те времена музыкальные предпочтения опрашиваемого играли не последнюю роль в вопросе, вернется ли он домой целым и невредимым. Вряд ли солисты групп Amatory, «Король и Шут» и «Ария» даже примерно предполагали, сколько разбитых кулаков и лиц случилось на почве их творчества.

– Понятно, что не классику, – усмехнулся Гриша.

Сидящая рядом с парнем девушка, хмурясь, впилась глазами в Гришу. Она как будто хотела ему что-то сказать, но не решалась.

– Ну сыграй что-нибудь тогда, – Гриша закинул ногу на скамейку и облокотился на согнутое колено. – А мы с ребятами послушаем.

Парень не торопясь, аккуратно извлек гитару так, будто она была сделана из стекла.

После нескольких нерешительных аккордов парень взял ритм и начал играть.

– «Смоук он зэ вотер», – улыбнулся Гриша. – Классная.

Парень согласно кивнул. Спустя полминуты он даже вошел в кураж и стал притоптывать ногой и бить ладонью о корпус гитары. Как и любого музыканта, неожиданно появившаяся публика – пусть и не совсем та, на которую он рассчитывал – его даже немного воодушевила.

Гриша закурил и выпустил в небо облако сизого дыма. Двое его приятелей нерешительно стояли рядом. Они не знали, как включиться в разговор, да и надо ли – про «смоук он зэ вотер» они ничего не знали, а Гриша всегда их одергивал, если они начинали что-то говорить без его отмашки. Они напоминали Жене двух големов из какой-нибудь детской сказки. Безмолвные и угрожающие. Правда, ничего сказочного в них не было.

Парень закончил играть и положил гитару рядом с собой.

– Ну, как-то вот так, – попытался он скрыть свой триумф.

– Фендер? – спросил Гриша, глядя на гитару.

– Ага, – гордо кивнул парень. – Дэ Гэ 5, – его глаза загорелись. Наверное, его девушка в такие моменты испытывала приступ ревности. Связавшая свои отношения с музыкантом должна научиться терпеть еще одну женщину в жизни своего молодого человека – гитару.

– У меня еще дома есть «Ямаха». Но это любимая.

– Две-то тебе зачем? – спросил Гриша.

– Ну как зачем, – парень закинул ногу на ногу. – По настроению. Отец говорит, на творчество не жалко.

– Богатый, что ли, он у тебя?

– Ну, состоятельный. Скажем так.

Подруга парня сидела, пождав губы. Ее рот превратился в одну узкую полоску.

– А третью тебе не собираются покупать? – хмыкнул Гриша.

– Хочу «Сигму». А лучше «Гибсона» новую. Пока не знаю.

– Дай погляжу, – с этими словами Гриша взял гитару. Парень еле заметно дернулся, но остался сидеть на месте.

На мгновение Женя увидел Гришину заинтересованность – он с вожделением взял гитару в руки и провел рукой по струнам и по изгибу.

Потом он повернулся к Жене.

– Женек, а ты знаешь, что рокеры делают после своих концертов?

– Неа, – отрицательно покачал головой Женя.

Гриша занес гитару над головой, чуть не задев стоящих рядом бугаев. Те отшатнулись, как задетые в боулинге кегли.

– Стой, – округлились глаза парня. Он подскочил со скамейки и выставил вперед руки.

С сокрушительным треском гитара ударилась о скамейку. Глухой звук удара перерос в звук ломаемых щепок.

Парень обессиленно рухнул на скамейку.

– Вы че делаете, дебилы? – завизжала девушка.

Гриша даже не посмотрел на нее. Вместо этого он повернулся к Жене.

– На, ебни тоже.

Женя с удивлением посмотрел на протянутую ему гитару – вернее, на то, что было ею каких-то полминуты назад.

– Я? Зачем? – Женя сделал шаг назад.

– Бери! – хрипло закричал Гриша.

Женя, не поднимая глаз, послушно взял гриф с болтающимися на него конце кусками дерева. Он еще не видел Гришу таким. Тот тяжело дышал и кашлял, хотя Женя не помнит, чтобы у него раньше была одышка.

Женя делал вид, будто прицеливается перед ударом. Он ждал, что эта непонятная и чуждая Грише истеричная пелена спадет, и со словами «Ладно, забыли» он заберет у него пока что еще узнаваемые останки музыкального инструмента. Но Гриша и не собирался.

– Бей, – подавшись вперед, заорал он.

Женя старался не смотреть на прижавшуюся друг к другу парочку. Струны жалобно звенели и впивались в руку, когда гитара ударилась о скамейку.

– Сильнее! – кричал Гриша. – Ты че как баба!

Женя надеялся, что эти двое видят, что его заставляют это делать. Что он такая же жертва обстоятельств, как и они.

Женя заносил гитару и бил о скамейку снова и снова.

Земля вокруг напоминала лесопилку из-за рваных и ломаных щепок. Светлых – от гитары и зеленовато-голубых – от скамейки.

Дрожащими руками Женя аккуратно положил гриф на край скамейки – как будто в этом огрызке с торчащими в разные стороны струнами мог быть еще какой-то толк. Женя испытывал смешанное чувство стыда и эйфории. Уши горели, но он чувствовал, как в его руки вложили силу и власть. Власть над людьми. Даже над старшими, такими, как сидящий на скамейке парень. Внутри гулял целый вихрь чувств. Сила, помноженная на безнаказанность, задела и пробудила в нем какие-то доселе неведомые чувства, мысли и желания.

Весь следующий день он огрызался тем, кто ему не нравился. Он как будто понял, что до этого жил неправильно. Опускал глаза там, где надо было смотреть, молчал там, где надо было отвечать. В голове сразу промелькнули десятки ситуаций, где он, «Новый Он», теперь мог поступить по-другому.

Плохие поступки очень сплачивают. Гриша знал это. Он как будто поставил его с собой на одну ступень. Сравнял их. Теперь уже никто не скажет, что примерный гимназист связался с компанией оторви-да-выбрось ребят. Пусть их не вводят в заблуждение его чистые кроссовки и глаженые футболки. Он такой же, как они. Ничем не лучше. Все, что их отличает – наличие у одного из них взрослых мужского и женского пола, называемых родителями.

Для Гриши он был как дорогой конструктор, набор «сделай своими руками». Грише было приятно делать своими руками себе подобного. Сделать из Жени себе подобного было его местью всем состоявшимся и счастливым семьям.

Женя как будто поднялся на ступень к Грише. Или спустился. Но что несомненно – стал ближе. Это было его боевое крещение.

Если гадость делает один человек – это, несомненно, гадость. Если же ее делает несколько человек или хотя бы двое, эта гадость приобретает оттенок идейности. У нее сразу обнаруживается смысл и находится замысел.

Они не торопясь шли по тротуару. Сердце все еще бешено билось. Гриша же был спокоен. Он вернулся в свое обычное состояние. Глядя на него, было трудно поверить в случившееся какой-то час-два назад.

– А вы куда-нибудь выезжаете отсюда? – поинтересовался Женя. Он уже не боялся опрометчивых вопросов. Теперь-то он мог говорить с Гришей на равных.

– Да не особо. Если выезжать, то обязательно куда-нибудь припахают. Мы же рабочая сила. А куда нас еще вести? В парк, на аттракционы? Чтоб мы нормальных детей пугали?

Женя промолчал.

Они забрались на гараж и сели на прогретую шиферную крышу.

– Ну а ты? – спросил Гриша.

– Редко. На море летал как-то. Ну это давно было.

– И что там, на море, делать? – Гриша отпнул лежащий булыжник. – Жара и оводы.

– Там нет оводов. Даже комаров нет.

Женя начал в красках описывать, но осекся. На Гришином лице появлялась скрываемая, но все же ощущаемая зависть.

– Ну и в деревне был, – сменил мысль Женя. – Но раньше. Теперь уже скучно.

Деревня и детство – идеальное сочетание. Тогда ты еще не замечаешь, что все вокруг бухают и делать там особо нечего.

В детстве тебя это не интересует. Тебе всегда найдется чем себя занять.

Запустить чем-нибудь поувесистей в улей, послушать веселые байки соседа-охотника, почесать за ухом соседскую собаку, потыкать палкой в муравейник. Да что угодно. Жаренные на сковороде семечки, липкая смола от шишек, которая, как клей, вяжет пальцы. Комары и те кусают как-то не раздражающе. Во всяком случае, не возникает желания воткнуть в каждую розетку по фумитоксу. Хотелось выцарапать перочинным ножом свое имя на дереве, когда он уже уезжал. Чтобы вернуться следующим летом и отыскать это дерево. Женя видел такое в каком-то фильме. Мама не дала воплотить затею и ножик не дала. Жаль, конечно – ей невдомек символизм, и о «якорях воспоминаний» она тоже ничего не слышала.

Но приедь в более осознанном возрасте, и окажется, что линзы у розовых очков выцвели. Собака – беспородный барбос, сосед такой веселый потому, что уже с самого утра нажрался. Песок попадает в сланцы, а от вездесущих мошек и комаров хочется спрятаться в спальном мешке.

– И как там?

– Где, в деревне?

– Да в какой, блин, деревне. На море.

– А, ну там… Классно… -сказал Женя.

– И все? – усмехнулся Гриша. – И ради этого кучу денег на самолет отдавать?

– Ночью классно. Галька остывает, но еще теплая. Днем так вообще не походишь. Жжет ноги.

– Сильно?

– Ну да, ощутимо, – ответил Женя. – К катеру привязывают ватрушку – ну надувной круг такой. И гонят по озеру. Поворачивают резко – чтоб люди вылетали. Поэтому надо прям вцепиться. Мороженое – вафельный рожок и шарики. Можно хоть пять сразу шариков. Клубничный, банановый и фисташковый.

– Похоже на наше?

– Мороженое-то?

– Ну да.