Хоупфул

– Ну хрен его знает…

– Все, Жень, она с утра видит. Обоими глазами, – для убедительности Макс даже показал два пальца.

– Да гонишь ты, – опешил Женя. – Это невозможно.

Довольный произведенным эффектом, Макс, сложив замком за спиной руки, заходил по палате.

Женя посмотрел на Настю. Та, сделав большие глаза, развела руками.

– Я тоже сначала не поверила, – ответила она. – Мы сходили с утра к хирургам – там уже вся больница собралась. Она реально видит.

– Так-так, постойте, – Женя вышел из-за стола. – А чем она видит-то? У нее полностью смещение яблока было, там у нее зрачок, блин, в ухо смотрел.

– Ты сходи сам посмотри, – кивнул Макс в сторону двери. – Можем вместе.

– Пошли, – согласился Женя.

Не дожидаясь лифта, парни пошли по лестнице. Перешагивая через одну ступеньку, Женя пытался найти объяснение произошедшему. Глаза не кости – как правило, тяжелые травмы заканчивались полной или частичной потерей зрения.

У входа в хирургию, перешептываясь и что-то тараторя, стояли несколько врачей из других отделений.

Макс и Женя подошли к приоткрытой двери.

Хирург Семен, высокий светлый парень с редкой бородой, по-видимому, польщенный резко свалившейся на его отделение славой, деловито ходил по палате, с удовольствием отвечая на вопросы изумленных коллег.

– Семен, ну вот, привел тебе коллегу. Он ее тоже смотрел вчера, – сказал Макс.

Семен, улыбаясь, протянул Жене руку.

– Семен, а вы как с левым-то постарались? Или у вас тут какая-то хирургия своя, европейская в российском больничном корпусе?

Семен довольно хмыкнул.

– А вот пойдем посмотрим, она не спит вроде.

– Наталья Константиновна, – Семен слегка отодвинул шторку. – Вы уж извините, что мы, как в зоопарке, приходим посмотреть, но просто коллеги удивляются все. У нас, да не только у нас, не было такого никогда. Первый случай на практике.

Женя, приподнявшись на цыпочках, посмотрел поверх руки Семена, держащей шторку.

Он не сразу узнал ее – в принципе, он вообще бы не узнал ее, если бы стопроцентно не был уверен, что прибывшая вчера в больницу на скорой помощи женщина находится именно на этой койке этого отделения. А он был в этом уверен.

Глаза женщины, а точнее, взгляд был слегка заторможен – скорее всего, из-за седативных препаратов и доброй дозы обезболивающего, но Женю в данный момент интересовало другое – а именно два ясных голубых глаза, внимательно на него смотревших.

Женя не моргая смотрел в них секунд 10, после чего, чуть смутившись, отвел взгляд.

Женщина, улыбнувшись одними уголками рта, попыталась приподняться, но Семен ее остановил.

– Наталья Константиновна, ну куда вы? – с добродушно-отеческой ноткой он положил руку ей на плечо. – Слабенькая еще пока вы, полежите немного.

Задергивая шторку, он вопросительно кивнул:

– Ну, что скажешь?

Женя развел руками.

– Я, Семен, уже не знаю, что у нас в больнице происходит. Вон как на этой неделе инсультник встал и пошел.

Семен оживленно закивал головой.

– Или панацею кто-то изобрел в нашем корпусе и не признается, или настолько все хреново у нас, что высшие силы не вытерпели и нам помогают, – добавил Женя.

Макс и Семен засмеялись.

– Боюсь, что второе, – ответил Семен. – Обследования провел с утра, так у нее зрение, что ей хоть сейчас в израильскую армию служить. И это в ее-то возрасте.

– Макс, вот знаешь, – завел разговор Женя, когда они, покинув отдел гнойной хирургии, спускались в свое отделение. – Вот еще чуть-чуть, и мне, блин, придется свое отношение к жизни пересматривать. Я вот всегда говорил, что, мол, чудеса случаются – но вот всегда как-то по инерции говорил, по привычке. Потому что вроде так принято. Сам-то всегда знал, что это все херня.

– Не, Жень, верить надо, – ответил Макс. – Если вообще не верить в них, то наша жизнь тогда, ну я не знаю, как уравнение. С иксами и игреками. И ни хрена тогда не происходит в ней из ряда вон, а все по сценарию. Ну добавится парочка переменных к тебе, помножишься пару раз, разок поделишься. А потом знак равно и ответ. И все. Урок закончен, дежурный, сотрите с доски.

– Так мы только чудес и ждем, – подхватил Женя. – Рассчитываем на спасительный рояль в кустах. Или как там говорится? God ex machine. Только рояль этот ждет нас не в кустах, а падает на голову. С таким оглушительным органным шумом.

– Знаешь, Жень, у тебя есть талант раздуть депрессивную философию с пустого места, – сказал Макс.

– Это просто ты в облаках витать любишь. Я предпочитаю оценочные и критичные суждения. И знаешь, что я понял? Все мы привыкли жаловаться. Нам так удобно. Подсознательно мы хотим, чтобы было плохо. Потому что тогда мы сможем заявить: «А ведь я же говорил». А так ты справедливо обделенный судьбой. Мученик. Жить, может, и страшно, но что-то менять – еще страшнее.

– Вот представь, Макс, плывешь ты по реке, а она из дерьма. Весь по уши такой вымазан, брассом разгребаешь. Морду скривил весь. Тепло, конечно, но сука, мерзко до ужаса. И тут островок вдали. Ты сначала думаешь: мираж, не иначе. А подплываешь поближе – и вправду островок. Каноничный такой, с оазисом и маленькой пальмой с тремя кокосами. И тут ты понимаешь, что вылезать-то тебе уже холодно и зябко. Да и вроде как ты привык уже. Пахнет оно все, конечно, неприятно, но ты уже принюхался. Поэтому ногами отталкиваешься от бережка песочного и дальше плывешь.

– Интересные у тебя метафоры, – ответил Макс. – Ты опять все про свои острова. Ты в детстве капитана Врунгеля, что ли, перечитал? А вот я бы, может, и вылез. Развел бы огонь и ждал бы, пока сухогруз какой-нибудь меня не подберет.

– Да нет там сухогрузов, Макс. Они в такие реки не заплывают. У них другие гавани. А про огни это ты зря. Приплывут такие же энтузиасты и идеалисты, как ты. Сбросят тебя с острова, и поплывешь дальше.

– Даже спорить с тобой не буду. Я все понял. Мы все мудаки, ты философ, а в жизни счастья нет.

– Да есть, наверное, – пожал плечами Женя. – Но это не константа, а скорее переменная величина. Вот мне интересно просто. Я же тебя достаточно давно знаю. Вот когда ты сможешь с уверенностью заявить: «Да, я счастлив»?

Макс немного подумал.

– Ну наверное, в тот день, когда пойму, что как человек я состоялся.

– Хорошо. А на следующий день?

– А что на следующий? – вопросительно посмотрел Макс.

– Ну я имею в виду, где ты будешь брать счастье остальные 364 дня в году? Или ты думал, оно навсегда с тобой останется? Ну будешь ты счастлив вечером, будешь счастлив ночью. А с утра проснешься – а рядом с тобой уже лежат сомнения. Прижались к тебе под одеялом. И ты глазами хлопаешь – как же так. Вроде засыпал с красоткой, а тут – крокодил форменный. И спрашивает тебя таким ртом беззубым: «Ну как спал, милый?»

– Счастье, Макс, это как какая-нибудь классная девчонка, которая тебе не по зубам. Вот тебе какая актриса нравится?

– Ну, Хлоя Морец. Или Эмма Стоун, – Макс задумчиво оттягивал свою рыжую бороду. Что за дурацкая привычка у бородачей.

– Да что такого в этой Эмме Стоун? – поморщился Женя. – Баба как баба. Тем более, судя по ее фильмам, она уже выбрала Райана Гослинга. Так что извини. Хотя даже Анджелина Джоли встречалась с Билли Бобом Торнтоном. Так что у тебя, Мак, тоже есть шанс. Ну так вот, счастье – это как твоя Эмма Стоун, в то время как ты – обычный офисный работник. Да хотя зачем его, бедного, приплетать. Будем оперировать тем, что есть. Ты – практикант из больницы. Какими-нибудь правдами и неправдами тебе может что-то перепасть. Но не рассчитывай, что она с тобой останется. Придешь с утра со свежесваренным капучино в постель, а там только мятое одеяло и несколько рыжих волос на подушке. А потом в каждом проносящемся мимо тебя лице будешь видеть ее. Пойдешь на премьеру второй части «Ла-Ла ленда». Один и на последний ряд.

– Пусть остается с Райаном Гослингом, – великодушно ответил Макс. – К тому же я не умею капучино варить.

– Хрен с ней, с Эммой Стоун, эта неделя меня реально убила, – сказал Женя. – Хоть журналистов зови. Но Полина с больничного выйдет – ей-то по-любому тут же донесли, – обязательно местные новости пригласит. Гладь халат и фонендоскоп на шею повесь, интервью брать будут.

– Это точно, – согласился Макс. – Она из любого чиха может сенсацию сделать. А уж про то, что у нас творится, я вообще молчу.

ГЛАВА 16

poetry [pəʊɪtrɪ] – сущ. поэзия, стих

indulgence [ɪndʌlʤəns] – сущ. снисхождение, снисходительность

madness [mædnɪs] – сущ. помешательство, сумасшествие

Домой Женя возвращался в приподнятом настроении – впереди маячили выходные, да и дело было не только в них. Он уже второй раз за день звонил Саше, просто чтобы поболтать, а на него это совсем не было похоже.

Достав телефон, Женя поймал себя на мысли, что он, как подросток, сначала взвешивает, писать или не писать, а выбрав вариант «писать», размышляет, как лучше всего это сделать, зависая чуть ли не над каждым словом, стирая и переписывая предложения.

О любовных переживаниях Женя имел представление с самых ранних лет – как-то в детстве он выступал со стихами в актовых залах и ДК Екатеринбурга.

Стихи он читал о том, о чем не имел представления ни тогда, ни, наверное, сейчас. О любви.

Особенно это впечатляло сердобольных женщин чуть за 35 – стоящий в дурацкой бабочке на резинке, пиджаке на размер больше, старательно причесанный мамой мальчик, громко и с выражением повествующий о разбитом сердце и душевных муках, не мог не вызывать умиления.

Наверное, как раз те самые женщины и были первыми, кто пророчил Жене судьбу сердцееда и собирателя женских слез. Правда, Женины ровесницы их пыл не разделяли. По-видимому, хореи и ямбы сохраняли свои чары только на сцене. Любая поэзия, да и проза о любви становится трогательной, если любовь – неразделенная. Про взаимную любовь никто не пишет. Маяковский, Гумилев, Кафка – о чем бы они могли поведать поколениям, если бы Брик, Ахматова и Есенская после первого знакомства со своими обожателями сказали: «А поехали ко мне, у меня сегодня никого нет»?

Бабушка с мамой аплодировали и снимали Женины выступления на видеокамеру – но Женя уже потихоньку вступал в тот возраст, когда родительский восторг означает, что ты что-то делаешь не так. Наверное, у каждого ребенка наступает период, когда он готов слушать хоть кого: одноклассника с дорогим телефоном или того крутого пацана с соседней пятиэтажки, который под восхищенные взгляды товарищей помладше громко рассказывал пошлые истории и матерился, не боясь быть услышанным. А недавно еще и курил за гаражами, вытащив накануне несколько сигарет из отцовской пачки. Короче, готов слушать кого угодно. Но только не родителей.

Сам Женя отчетливо помнил минуты на сцене. Если он, подойдя к микрофону, сразу не начинал читать, то каждая секунда промедления казалась ему роковой – ему казалось, что все заметили его затянувшуюся паузу в этой оглушающей тишине актового зала. От прожекторов стоял сильный, буквально осязаемый жар, из-за чего во рту пересыхало и язык прилипал к небу.

Поправив бабочку, которая душила, как удавка, Женя начинал читать. И тогда он забывал обо всем – взмахивал руками, играл мимикой, в общем, полностью выполнял все заветы своего художественного руководителя – полной вневозрастной женщины, которая постоянно повторяла, что самое худшее, что может сделать поэт – это говорить на языке поэзии с прижатыми, как у солдата на плацу, по швам руками.

Помимо бурных оваций, в конце выступления Женя всегда собирал коробку-другую конфет.

Бабушка их есть не разрешала – опасалась того, что они могут быть отравлены, или того хуже, на них могли наложить порчу завистники.

Впрочем, мама бабушкиной паранойи не разделяла, и забирая у бабушки сладкие трофеи под предлогом их утилизации на ближайшей мусорке, подмигивала и отдавала их Жене.

Чтобы не быть обсмеянным сверстниками, свой поэтический опыт Женя тщательно скрывал от одноклассников. Потом наступил переходный возраст, в котором любой ребенок хочет казаться хуже, чем он на самом деле есть – и прошлого себя, наивного и поэтичного, Женя стал стыдиться. Все тетрадки со стихами были тщательно уничтожены получше любого офисного шредера.

Сейчас же, когда поэзия снова вошла в моду, а может, избавившись от комплексов, Женя этого факта стесняться перестал и даже часто упоминал о своем поэтическом прошлом в разговоре с девушками.

Женя уже заходил во двор, как его размышления прервал знакомый голос, доносившийся с детской площадки.

– Мальчик! Мальчик!

«Ну начинается», – подумал он.

– Мальчик! – голос бабули приобрел оттенок жалобной настойчивости.

Почти дойдя до подъезда, Женя все-таки развернулся, сделав вид, что услышал крики только сейчас.

– Здравствуйте, – произнес он, поравнявшись с бабулькой на скамейке. – Мальчика-то где увидели вы? – Женя пытался добавить в голос нотку добродушия. Получилось не очень.

– Мальчик, ты здесь живешь? – с неподдельным интересом спросила бабулька, немного подавшись в сторону Жени.

– Ну да, год точно последний. А вы – так все 40, я думаю, – ответил он.

– Да? – на старческом лице появилась растерянность. – А ты… ты… квартиру можешь мне показать мою? Я забыла, какой номер.

– Отчего же не покажу, – с театральным поклоном ответил Женя. – Пойдемте.

Бабулька, скрючившись, встала и, постояв несколько секунд в поисках точки опоры, взяла Женю под локоть.

– Бабуся, нам туда, – Женя указал пальцем в сторону подъезда.

– Точно? – неуверенно спросила она.

Женя хмыкнул.

– Из нас двоих, бабуль, лучше верить мне.

Бабуля, заходя в подъезд, держалась за стену и передвигалась миллиметровыми шагами, всматриваясь в тусклое пространство лестничного пролета. Было ощущение, что она пробиралась через какую-то пещеру, а не через свой подъезд. Поднявшись по ступенькам к лифту, Женя протянул ей руку.

– Вы вот как возвращались бы, если меня не было? Вы давайте лучше без нужды не выходите из дома.

Услышав последнюю фразу, бабулька ошарашенно посмотрела на Женю, захлопав глазами, как будто он только что пригрозил замуровать входную дверь в квартиру, как только та захлопнется за спиной бабульки. Тем самым окончательно лишив ее удовольствия сидеть на старой продавленной лавочке посреди детской площадки, на автомате кивая здоровающимся с ней соседям, которых она уже даже не узнает.

Хлопнула подъездная дверь.

Бабуля, вздрогнув, опасливо обернулась всем телом. На лестничную площадку зашел сосед – с какой он был квартиры, Женя уже не помнил.

– Здравствуйте, – робко поздоровалась с ним старушка, внимательно всматриваясь в его лицо.

– Привет, мама, – негромко ответил мужчина. Он мельком посмотрел на Женю и кивнул головой.

– Мамуль, как погуляла? – он бережно положил старушке руку на плечо, заглянул ей в глаза.

Та, сначала недоверчиво, а затем, увидев открытую улыбку и готовность ее выслушать, стала рассказывать:

– Вот, погода сегодня хорошая, солнце ушло, правда. А вы не гуляли сегодня? Я вот…

– Давно она у вас так? – не дав старушке договорить, спросил Женя.

– Ну… где-то несколько месяцев, – ответил мужчина, бережно беря старушку под руку.

Женя понимающе кивнул.

Бабулька, хлопая глазами, переводила взгляд то на Женю, то на своего сына – как ребенок, который хочет поучаствовать во взрослом разговоре, но слыша одни непонятные и незнакомые слова, не решается вступить.

– До свидания, – попрощался мужчина, когда они дошли до четвертого этажа.

– Давайте, не болейте, – кивнул Женя.

Старушка не повернулась, как будто забыла, что с ними поднимался кто-то еще. Хотя она и так забыла – повернись она сейчас к Жене, то обязательно бы спросила, где она раньше могла его видеть.

Зайдя домой, Женя привычным движением поставил на плиту турку и щелкнул конфоркой.

На верхней полке холодильника лежала кастрюля с макаронами и пара куриных грудок. Что касается последних, то Женя с Максом как-то шутили, что если бы у еды в холодильнике была своя гастрономическая иерархия, то макароны среди других продуктов пользовались бы авторитетом. Они видели буквально все. И достаток, и голод. Даже изредка покидая его стены, они оставались на полках буфета в обезвоженной и высушенной форме доширака. Но были на кухне всегда.

Отломав кусок слипшихся макарон, Женя поставил тарелку в микроволновку. Иногда он, правда, любил немного покулинарничать, найдя рецепты в каком-нибудь паблике для домохозяек, но сегодня был явно не тот день.

Несколько раз ему готовила Настя, когда оставалась у него – как он понял, ее муж был не в особом восторге от ее кулинарных подвигов. «Будешь ругать свою бабу за то, что она не очень готовит – поверь, очень скоро она будет готовить кому-то другому», – подумал он тогда.

Все же он пришел к выводу, что любая еда, приготовленная женской рукой, на порядок лучше, чем та, что готовил он. Даже какой-нибудь простецкий омлет, приготовленный на той же плите и из тех же яиц, становился легким и воздушным. Парадокс, да и только.

Усевшись на диван, Женя пододвинул стол с ноутбуком. На днях он начал смотреть какой-то фильм с Лиамом Ниссаном – вроде интересный, но не настолько, чтобы посмотреть его за раз, не отрываясь. Как раз для скучного вечера вроде сегодняшнего.

Как человек, претендующий на снобство, Женя не одобрял российский дубляж и смотрел фильмы в оригинальной озвучке с субтитрами. Можно было даже и без них, кроме случаев, когда роли исполняли англичане. «Лавли» у них превращалось в «ловли», а «кэт» в «кат».

Отмотав на нужный момент, Женя, подперев рукой голову, смотрел на происходящее на экране со скучающим лицом прожженного кинокритика.

Где-то под титры Женя начал клевать носом. Зевнув и потянувшись, он закрыл ноутбук и вытянулся на диване.

«Херня какая-то, – подумал он про себя. – Вот зачем было в конце…»

Несмотря на то что он только что досмотрел фильм, Женя поймал себя на мысли, что вообще не помнит, о чем он был. Было ощущение, что последние полчаса просто пропали из жизни. «Стоп, – подумал он. – А я смотрел его вообще?»

Женя открыл ноутбук. Бегунок проигрывателя был в самом конце, но Женя не мог вспомнить, когда он вообще смотрел этот фильм и смотрел ли его вообще.

Он быстро прощелкал другие вкладки браузера – ничего из того, что он там увидел, он не помнил.

С тревожным чувством Женя захлопнул ноутбук и старательно осмотрел его. Он очень хотел поверить, что по какому-то неведомому стечению обстоятельств этот ноутбук – вовсе не его, а просто чей-то очень похожий. Но нет, все тот же скол от падения со стула и стикер с названием сетевой игры, в которой он просиживал пару лет назад.

Жене вдруг стало душно. Стены начали давить, будто смыкаясь и превращаясь из большой гостиной в узкий и тесный чулан.

Он пошел на кухню, по пути закрыв дверь в комнату. Возвращаться туда ему не хотелось.

Подойдя к раковине, он налил себе стакан холодной воды из-под крана.

Нервно расхаживая по кухне, он пытался найти объяснения случившемуся. Мысли, ускользая от него, тонкими струйками расходились в разные стороны, как ветки метро.

«Так, – мысленно начал рассуждать он, пытаясь успокоить себя рассудительным размышлением, – предположим, я забыл отрезок времени. Отрезок от получаса до часа. Что я делал перед этим? Пришел с больницы. Приготовил поесть. Или не готовил?» – Женя застыл.

«Нет, нет, все сначала, – Женя сделал глубокий вдох. – Пришел с больницы. Турка стоит в раковине, есть я не хочу. Значит, я приготовил кофе и поел».

В кухне тоже становилось невыносимо. «Надо подышать воздухом, – подумал Женя. – Надо просто подышать, и все пройдет».

Он торопливо надел кроссовки и судорожно дернул дверную ручку, как будто бежал из горящей квартиры.

«Я ведь не схожу с ума? – сердце панически стучало. – Нет, не схожу. С чего бы это? Так резко это не происходит».

Женя бегом спускался по ступенькам – на секунду ему показалось, что он попал в какой-то цикл, временную петлю, и все эти двери, коврики у входа, кадки с цветами на подоконниках будут повторяться снова и снова.

– Я все осознаю, – шепотом повторял Женя, перепрыгивая через ступеньки, как будто дело было в них, и чем быстрее он отсюда уйдет, тем быстрее все войдет в нормальное русло. – Я Гурц Евгений Владимирович, 1996 г. р. Я прохожу практику в пятой областной больнице. Я Гурц Евгений Владимирович, 1996 г. р. Я прохожу практику в пятой областной больнице. Я Гурц Евгений Владимирович, 1996 г. р. Я прохожу практику в пятой областной больнице.

А вот и долгожданная подъездная дверь. Женя с силой надавил на ее черную резиновую кнопку.

Надо было срочно на воздух.

– Куда прешь? – громкий гудок машины заставил вздрогнуть. Водитель, высунув голову из окна, гневно смотрел на Женю. – Бухой, что ли?

Женя мельком глянул на светофор. Действительно, горел красный.

– Простите, – крикнул Женя и торопливо сделал два шага назад, на перекресток.

– А зачем дядя на красный идет? – подняв на маму большие наивные глаза, спросила девочка в разноцветном шарфе. Женщина критично осмотрела Женю.

– Ну, жить дяде надоело, наверное, – поучительно ответила она.

Женя, не слыша ничего вокруг, озирался по сторонам. Он знал, где находится – это был самый первый перекресток, через дорогу которого он шел к остановке каждое утро. Но чего он точно не знал – так это того, как он тут оказался. Последнее, что он помнил – это то, как он открыл подъездную дверь.

Женя обхватил руками голову.

– Бля, да что со мной происходит-то, – вполголоса сказал он.

Надо было идти домой. Тем более, как ему казалось, своими метаниями он уже привлек внимание нескольких проходивших мимо людей. Некоторые из них уже стали оборачиваться.

Женя чувствовал, что сознание к нему вернулось – но надолго ли?

Зайдя домой, Женя обессилено упал на диван.

«Да что со мной происходит-то?» – думал он, рассматривая люстру с тускло горящими лампочками. Из пяти ламп работали только три, но заменить оставшиеся Женины руки так и не доходили.

«Сначала чуть инфаркт не хватил в зале, потом чуть не ослеп, а сейчас с ума схожу. Зашибись картинка в 24 года».

Женя вдруг поймал себя на мысли, что такая последовательность болезней показалась ему почему-то смутно знакомой. Как будто между ними была какая-то связь, но какая – уловить он не мог.

Это было похоже на дежавю – он уже как будто переживал эти симптомы раньше.

«Я так больше не могу, – подумал Женя. – Отпрошусь-ка я завтра».

Зайдя на кухню, он растолок в ложке шесть таблеток глицина и запил их стаканом холодной воды.

«Зато есть и плюсы, – подумал он, убирая кружку обратно. – Начну выходные на два дня раньше».

ГЛАВА 17

love [lʌv] – сущ. любовь, влюбленность

arrogant [ærəʊgənt] – прил. высокомерный, самонадеянный

discovery [dɪskʌvərɪ] – сущ. открытие, раскрытие

Проснулся Женя в обед – позвонив заведующей накануне вечером, он сослался на высокую температуру и ужасные головные боли. Выслушав стандартное «врачи не должны болеть» и пообещав не болеть еще как минимум год или же хотя бы до окончания практики, Женя официально объявил свой мини-отпуск открытым.

По такому поводу он решил пойти завтракать в кофейню. Про вчерашнее он старался не думать, но пообещал себе сходить на комплексное обследование по возвращении в больницу.

Погода опять была дождливая – Женя уже не помнил, когда в последний раз апрель был так щедр на осадки.

Зайдя в кофейню, он заказал себе американо с лимоном и сэндвич.

В ожидании, когда кружка с дымящимся кофе слегка остынет, Женя, закинув ногу на ногу, обвел глазами зал.

Здесь у них с Сашей было первое свидание, только сидели они чуть поодаль, на диванчиках у окна.

Но сидел он так же – нога на ногу, рука на спинке дивана, взгляд слегка небрежный, но в меру хищный.

В общем, следовал всем канонам прочитанной на то время пикаперской книжки.

Сейчас же, по его мнению, он повзрослел и в подобного рода советах и рекомендациях не нуждался. Хотя книжку не выбрасывал, порой читая обведенные фломастером абзацы перед ответственными свиданиями.

Саша – этакая тургеневская девушка в хорошем смысле этого слова. Про таких обычно говорят, что созданы они для замужества. Поначалу у Жени были мысли о тихом омуте и чертях, но время показало, что никаких чертей там не было, или во всяком случае, они очень хорошо прятались.

А как известно, простота – хуже воровства. Исконно русская пословица. Правда, не совсем понятно, настолько ли уж плоха эта простота или воровство уже не считается таким предосудительным.

В чем-то женщинам можно позавидовать. Они живут эмоциями. Мужчины могут жить так только в детстве. Женщины могут позволить прожить так всю оставшуюся жизнь. Все чувства у них приправлены усилителями вкуса. И смех, и слезы – все это у них щедро вымочено в глутамате натрия. А о любви, по мнению Жени, они имели искаженно-романтичное представление, хотя именно они и являются ее носителями.