Механический бог

– Конечно, есть! Иной пахарь готов лет десять вкалывать ради того, чтобы потом за пять секунд пережить чих оргазма с самкой, которую ему рекламировала реальность как источник вселенского счастья. И ведь еще не факт, что качество этого оргазма его удовлетворит.

– Это точно, – подтвердил Макс со знанием дела.

– А все потому, – продолжил Вальтер, – что, в сущности, памятуя о проекциях, любой половой акт является банальной мастурбацией собственных мозгов.

Давид схватился за голову, и мы с Максом захихикали.

– Морковка – это проекция неудовлетворенности? – спросил Тим.

– В общем – да. И когда я сам, будучи практичным воином, осознаю эти вещи со всей ясностью, то начинаю лучше понимать пассивных наблюдателей, озабоченных уровнем своей созерцательности, – признался Вальтер. Он развел руками и поджал губы, как бы говоря: «вот так вот».

– Какой тогда толк от учебы и знаний? – спросила Анна.

– Ты повторяешь один и тот же вопрос на новый лад!

– Правда что ли? Это который? – удивилась она.

– Какой смысл что-то делать, если все бессмысленно… – ответил наставник.

– Ну, и?

– Знания помогают обратить внимание на то, что выливается в практический опыт. В этом их ценность и смысл.

– Например? – спросила Анна.

– Например, знание о том, что у тебя есть ключ от двери, помогает обратить внимание на объект реальности, который ты называешь ключом, взять его в руки и вставить в замочную скважину. В этом ценность знаний. Однако то, что ключ является ключом, отпирающим дверь – это имидж. И слава Богу, когда имидж так практичен! Горы ментального мусора барахтаются в наших головах в отрыве от истинной жажды живого опыта. Можем ли мы утолить эту жажду «имиджем»?

– Духовные учения – тоже имидж реальности? – неуверенно спросил я.

– Разумеется. Поэтому подавляющее большинство искателей на духовном пути не находят вообще ничего!

– Зачем реальности имидж? – спросил Давид. – Она что, стесняется себя?

– Ответов на этот вопрос множество. Учитывая тему, я бы сказал, что мы не готовы воспринимать настоящую реальность. Мы все – целевая аудитория, которая покупается именно на тот имидж реальности, который мы готовы воспринять и переварить на текущем этапе своего развития. Здесь и сейчас происходит ни чем необусловленный хаос, который наш ум, чтобы мы с него – с ума не сошли, пытается непрерывно упорядочивать своими рационализациями. В итоге мы обнаруживаем себя со штанами на голове, – все заулыбались. – Ум пытается сделать из хаоса систему, обрести в ней опору и смысл. Имидж реальности – это иллюзия упорядоченности в хаосе. При этом и хаос, и само понятие реальности – это очередные интерпретации ума – идеи, дополняющие имидж реальности. Ум варится сам в себе, и никогда не выходит за свои пределы. Все интерпретации и объяснения ума, все его победы и упущения – происходят в нем самом. Это и есть величайшая «сила мысли», которая творит имидж реальности прямо сейчас.

– Значит, реальность – иллюзорна? – спросил я.

– Ты совсем тормоз что ли? – несдержанно огрызнулся наставник. – Я же говорю, иллюзорность – это часть имиджа реальности. Назвать реальность иллюзией и на этом успокоиться – это самообман! Иллюзии – иллюзорны, но не в том смысле, в каком масло – масленое, а в том же смысле, в каком иллюзорна реальность. То, что у реальности есть имидж – это интерпретация ума.

Вальтер остановился, но никто не задавал вопросов. Все в группе сидели в каком-то ступоре. Макс задумчиво смотрел в потолок. Давид с недоумением рассматривал свои руки. Тим щурился и потирал очки. Анна и Хлоя загадочно переглядывались.

– Вы что, не видите? – разгневался Вальтер. – Ум – это детектор лжи, который пытается разоблачить самого себя. Все вы тут учитесь – хрен знает чему… Изучаете психологию – науку о душе. До сих пор неясно? Нет никакой души! – наставник почти кричал. – Все вы – просто набор зеркальных глюков, которые парят в пустоте, отражают друг друга, и этим порождают новые оттенки беспредельной хренотени!

Мы все с минуту молчали, пока Давид не попросил то ли в шутку, то ли от отчаяния:

– Ну, дайте уже точку опоры!

В эту минуту на личных терминалах высветилось сообщение с пометкой ордена, что подразумевало обязательное подчинение содержащимся в нем инструкциям. Через две минуты в комнате объявился гладковыбритый, низколобый мужчина, с выдающимися скулами, широким квадратным подбородком и прямым утонченным носом. Он был одет в белый халат поверх черного костюма с галстуком, и напоминал ушедшего в отставку агента из «Матрицы».

Безбрежный мир

За тридцать пять дней до озарения

– Здравствуйте! – представился человек в белом халате. – Меня зовут Асмодей Фобский.

– Тот самый? – удивился Макс.

– Если вы читали мою колонку, то возможно в курсе, что я, э-э-э, работаю врачом-психотерапевтом в O-Yama industries, – он говорил суетливо, с каким-то надрывом в голосе, будто волновался о чем-то. – И, наверное, вы знаете, что наша компания занимается разработкой антивирусного ПО для мозговых чипсетов. А если и не знаете, то потому только, что чипсеты с нашим софтом работают безотказно, и никогда не дают сбоев. Наша программа, э-э-э, предотвращает любые возможные проблемы. Последняя версия прошивки нашего ПО – еще в разработке. Но уже сейчас в сети появился новый опасный вирус с тестовым… э-э-э, с кодовым названием «fake-1». И в целях вашей безопасности, мы делаем прививку в церебральный имплантат.

Все в группе обеспокоенно переглянулись. Церебральный имплантат напрямую связывается с центральной нервной системой, и поддерживает координацию всех жизненно важных процессов. Примерно раз в год все модераторы проходят болезненную процедуру обновления программного обеспечения имплантатов в офисах TotalRobotics. На затылке под кожу вставляется тонкий холодный металлический штырь, через который передаются данные. И каждый раз в это время в голове начинается какой-то нездоровый треск, похожий на барабанную дробь, иногда переходящий в высокочастотный свист.

На самом деле весь этот шум даже не болезненный, а скорей какой-то – неуютно-выкручивающий. Вспоминая об этом переживании, в голову почему-то приходит слово «противление». Возникает ощущение, словно что-то глубоко внутри при этом стремится вывернуться наизнанку, но что именно и где – сказать невозможно. Это происходит на каком-то невероятно тонком уровне, и ощущается как что-то далекое, но очень живое, словно оголенный нерв за каменной стеной. И хочется в этот момент только одного – чтобы этот зловредный треск прекратился как можно быстрей. Причем, как утверждают врачи, никаких реальных звуков на самом деле при этом не возникает – в акустическую иллюзию процесс облекает мозг, чтобы таким образом выразить для себя необъяснимые переживания.

В общем, не знаю, как другие, но я по поводу предстоящей процедуры ощутил раздраженное возмущение, а пришедший врач-психотерапевт начал меня откровенно сердить.

– Позвольте, – сказал я. – А разве ваша компания не пишет все эти вирусы сама, чтобы потом зарабатывать деньги на своих антивирусах? Вы что, не могли запустить этот вирус к выходу новой прошивки? Или кроме вас есть еще умельцы?

Макс посмотрел на меня одобрительно, и помахал головой, как бы говоря: «не ожидал от тебя…»

В глазах Асмодея Фобского сверкнул гнев.

– Это наглая диффамация! – обиженно заявил он. – Кто вам такое сказал? Это же полнейший абсурд! Зачем нам писать вирусы, если наша задача – от них излечивать?

– Как зачем! – ахнул я. – Когда нет вирусов, кому нужны антивирусы, которыми вы нас обеспечиваете? Так вы формируете востребованность в своих сервисах, и становитесь полезными и уважаемыми членами общества, потому что создаете уникальную проблему, чтобы потом снисходительно и уникально от нее избавлять.

Все молча смотрели на меня. Гость несколько секунд безмолвствовал, видимо соображая, как ответить. А тишина в эти мгновения казалась густой и насыщенной.

– Вы… вы в своем уме? – натужно возмутился Асмодей Фобский.

– Тогда откуда берутся вирусы?!

– Все вирусы приходят от мирян с поверхности – они, э-э-э, мутируют и прорываются в нашу сеть! – ответил раздраженный гость.

– А зачем этим бедным людям писать вирусы? Разве что, если ваша компания их бедность как-то компенсирует? – предположил я.

– Молодой человек, я уже пятнадцать лет как – врач-психотерапевт, и со всей уверенностью могу сказать, зачем эти больные люди пишут свои вредоносные коды. А пишут их они – из садистских побуждений, потому что получают извращенное удовольствие от чужих мучений. Эти ущербные и жалкие миряне создают свои бесчеловечные вирусы, чтобы ощутить свою жалкую власть над миром!

Произнося свою речь Асмодей Фобский, казалось, вошел в раж, и даже перестал надрывно экать.

– Док, – обратился к нему Макс, – вы сказали, что вирус называется «fake-1». Подразумевается, что скоро нас ожидает сиквел? «fake-2»?

– Я предсказаниями и пророчествами не занимаюсь, – ответил рассерженный врач. – За этим обращайтесь к шаманам и астрологам.

– Спасибо за совет, – вежливо поблагодарил Макс.

– Ребята, – наконец, ожил Вальтер, – может, хватит терроризировать доктора? К вам лично пришли с помощью, а вы паранойи проецируете…

– Вот-вот! – Асмодей обрадовался поддержке наставника, – От паранойи, кстати, в нашем психдиспансере вылечивают. Вас молодой человек, – он кивнул в мою сторону, – я бы лично обследовал. И затягивать – не советую. А то это дело такое – сегодня вам искариоты и диссиденты мерещатся, а завтра – отца родного не узнаете…

Что-то в тоне этого психотерапевта мне не понравилось. Брезгливая напыщенность и высокомерие выдавали в нем неловко протискивающуюся сквозь маску серьезности закомплексованность. «А как он говорил о мирянах… «жалкие и ущербные». Продолжать этот разговор бессмысленно, думал я. Тем более что выбора у нас нет».

– Процедура пройдет быстро, – сказал Асмодей Фобский, – бояться нечего, – и он опять сердито посмотрел на меня. Как будто я тут больше всех боялся.

Он достал из черного портфеля серый футляр с логотипом TotalRobotics – холодным лицом первого антропоморфного андроида. Из футляра он высунул продолговатый прибор с дисплеем, на который насадил длинную сменную иглу.

– Ну, с кого начнем? – спросил он, подняв прибор с иглой, словно автомат перед расстрелом.

– С меня, конечно, – вызвался наставник.

– Хорошо. Приступим, – сказал врач и приступил к делу.

– Так, – говорил он, ковыряясь у Вальтера в затылке, – расслабьтесь… Хорошо, – он закрепил свой прибор, и начал медленно опускать иглу в голову наставника. Вальтер сохранял спокойствие и даже как-то криво улыбался, опустив глаза. Процедура заняла не больше минуты.

– Имеет прямо в мозг, – прошептал мне Макс.

– Церебральный извращенец, – подтвердил я тихо.

Врач посмотрел в нашу сторону. «Неужели услышал? Наверное, слуховые имплантаты поставил, – подумал я».

Высунув иглу из головы Вальтера, Асмодей посмотрел на приборы и беззвучно прошептал одними губами: «два процента».

Чтение по губам я освоил самостоятельно всего за две недели по приспособленному к моим способностям видеокурсу пси-корпуса. «Интересно, думал я, что значат эти «два процента?»

– Уже? – спросил Вальтер.

– Да, – подтвердил врач. – Теперь вы под надежной защитой.

– Спасибо. И кстати – совершенно безболезненно.

– А я что говорил! Бояться – нечего.

Все по очереди спокойно проходили процедуру и почти не морщились. Видимо, сегодняшний апгрейд софта имплантатов и вправду не причинял привычного дискомфорта.

Я был последним, и чувствовал себя неловко. «Не стоит портить отношения с человеком, который ковыряется у тебя в голове, думал я, глядя на врача с иглой в руках». Что-то с ним было не так – на его лбу выступил пот, и в руках проявилась еле заметная мелкая дрожь.

– У вас что, руки трясутся? – спросил я.

– Все в порядке, – ответил он. – Процедура абсолютно безопасна.

– Вы главное – не промахнитесь, – попросил я смиренно, решив задвинуть все сомнения. «А то ведь и вправду сойду за параноика, – подумал я».

«Ну вот, опять этот белый шум, опять рокот барабанов, на фоне которого начал проявляться и нарастать высокочастотный свист. Все самое «интересное» с этого и начинается… Боже, а это что за звук такой?» В моей голове зазвучали цимбалы. «Интересно, какой процесс мой мозг обрисовывает этой музыкой? Бояться нечего? Серьезно?»

Я открыл глаза и увидел, как мир начал заполняться разноцветной рябью. Раньше такого никогда не было. Я видел наставника – его лицо становилось бордовым, как и все пространство вокруг. Я хотел сказать, что со мной что-то не так и мне нужна помощь, но не чувствовал тела. Барабанная дробь ускорялась. Невидимые барабанщики стучали все быстрей и быстрей, пока движения их рук не стали сливаться в единый узор повторяющихся движений. Нечто подобное видишь, глядя на работающий вентилятор, или вращающийся по орбите горящий уголек в темноте. «Кажется, – вдруг понял я, – все в этом мире возникает подобным образом: бесконечно малая точка движется в пространстве с безумной скоростью, создавая видимость происходящего». Огненное шоу поражало своими вселенскими масштабами.

Ко мне спонтанно приходили очень глубокие и удивительные мысли, которые тут же забывались. Мне казалось, что в эти мгновения я понял истинную глубину некоторых изречений наставников. Рокот барабанов постепенно перерастал в вибрацию нераздельного мощного гула, на фоне которого неожиданно прозвучал удивительно красивый мистический звук какого-то восточного струнного инструмента. Одна нота. Затем – еще одна – еще красивей и глубже. Она постепенно таяла в вибрации гула рокота барабанов. Еще одна нота – идеальный резонанс, который, казалось, отдавался в каждой клеточке моего существа. Рябь поглощала мир, пока не заполнила его полностью. Затем, я, вдруг увидел, что этой рябью была вода, плескавшаяся в чаше, которая стояла на темном гладком камне посреди безбрежной пустыни. На поверхности воды в этой чаше возникало видение привычной реальности со всеми ее многомерными суетливыми сложностями. В моих руках был струнный инструмент с длинным грифом, которым, как сам чувствовал, я хорошо владел. Кажется, такой инструмент называется ситар.

Это был не сон, и я понял это спустя несколько секунд. Со мной происходило что-то невероятное. Я сидел на теплом камне, без одежды, то есть совершенно голый – я был прикрыт узорчатым покрывалом. В руках – эта восточная гитара. Я хотел сказать «бандура», но почему-то чувствовал к этому инструменту необъяснимое уважение. Казалось, с ним у меня – какая-то давняя связь. На шее я обнаружил причудливое ожерелье из раковин разной формы.

Я не мог поверить в происходящее. Оглядевшись по сторонам (наверное, взгляд у меня был испуганный и глупый), я осторожно положил ситар на камень и поднялся.

Со мной происходило какое-то когнитивное раздвоение. Это место мне казалось удивительно знакомым, словно я здесь когда-то в далеком прошлом уже бывал – может быть в детстве, или в прошлой жизни. И одновременно все казалось чужим. Я не помнил этого места. Воздух был теплым – нужды в одежде я не ощущал. Небо казалось неземным – его привычная синева на горизонте приобретала зеленовато-желтый оттенок.

На всякий случай я начал вспоминать некогда изученные мною признаки сна. В пси-корпусе мы все баловались практикой осознанных сновидений, и я хорошо знал, чем сон отличается от реальности. Если есть хотя бы малейшее сомнение в том, что происходящее реально – это точно сон. Во сне сознание – размытое, а мысли – бессвязные. В этом, кстати, один из секретов удержания сна. Ты просто интуитивно поддерживаешь эту неуловимую повседневным умом размытость сознания и мышления. Но как только мысли обретают четкость, ты невольно вываливаешься из бессознательных слоев сновидений и пробуждаешься. Во сне я могу расслабить тело и пройти сквозь стену. Во сне у меня есть дар левитации и телекинеза. Во сне формы не статичны – все непрерывно меняется, исчезает и вновь проявляется.

Здесь этих признаков не было. Я мог ясно мыслить. Уровень осознанности от такой невероятной смены обстановки повысился – то есть никакой размытости мышления и внимания не было и в помине. Все объекты этой новой реальности выглядели четкими, и воспринимались с такой же ясностью и глубиной, как и в повседневности. Я попробовал расслабить тело и воспарить в воздухе, как делал во сне, но ничего не получилось – законы гравитации работали.

«Этот мир – реальный. Где я?»

Я осмотрелся. Вокруг насыпи серых гранитных камней простиралась безбрежная пустыня. Мягкий желтый песок растворялся в далеком горизонте. Я гладил теплый камень – твердый и приятный на ощупь. Я осмотрел свои ладони, и вдруг понял, что это действительно мои ладони, но при этом они были другими. Кожа – немного темнее, без каких-либо следов износа, словно это тело только что сошло с конвейера.

Чаша. Привычный мир был видением, которое я созерцал, глядя в ее содержимое. Она стояла на камне рядом с ситаром. Я осторожно коснулся поверхности этого мистического сосуда. Ничего необычного – металлический сплав, отлитый в гладкую округлую форму. Внутри на первый взгляд – обычная прозрачная вода. Пить не хотелось. На дне чаши я увидел узор, похожий на гравированный логотип автоконцерна Merсedes-Benz, но без кольцевой рамки. Края трехлучевой звезды оканчивались округлыми наростами с мелким орнаментом.

Я поймал себя на мысли, что где-то глубоко внутри сдерживаю собственное изумление происходящим. В пси-корпусе нас здорово намуштровали сохранять спокойствие в любых ситуациях. «Наверное, думал я, мне нужно как-то понять, каким образом я здесь оказался, и как отсюда вернуться назад». С другой стороны, мне было интересно, где я – хотелось узнать больше об этом месте и о природе происходящего со мной явления. «Да и почему, собственно, нужно все время думать, как быть и что делать? Неужели нельзя просто быть?» И я как будто удивился этой своей мятежной мысли на фоне попыток сохранить здравомыслие.

Я бережно положил чашу на место рядом с восточной гитарой, и принялся исследовать каменные палатки – насыпь огромных гладких, будто выполированных камней на песке. Все это походило на стоянку древнего человека, в роли которого здесь видимо был я сам. Не найдя ничего примечательного, я начал осматривать горизонт, и сразу обнаружил, что в одном из направлений по другую сторону каменной насыпи, он не был таким же бесконечно далеким, как с других сторон – песочный бархан величественно возвышался, удаляясь, как я прикинул, на два-три километра. Других дел не предвиделось, и мне захотелось узнать, что находится там – за горизонтом.

Если в повседневности за одним горизонтом неизбежно следовал другой, здесь у меня возникло стойкое необъяснимое ощущение, что в этой пустыне такой фокус не сработает (будто земля в этой реальности вовсе не круглая), и за этим горизонтом – других не предвидится.

Сделав несколько шагов по мягкому желтому песку, я почувствовал, что он состоит не из твердых зерен горных пород, а имеет весьма необычную субстанцию по своей консистенции больше напоминающую мелкую пыль, или даже скорей – пшеничную муку. Мои ноги оставляли заметные следы, но песок к ногам не липнул. Я зачерпнул его рукой и сдавил, ощутив приятную мягкость податливой материи. Приподняв руку, я увидел, что песок сохранил форму моей ладони.

Я продолжал идти, и заметил, что мои ноги начали утопать в песке чуть глубже – по щиколотку, но странным образом это почти не замедляло моего движения. Я двигался также легко, как если бы шагал по воде. Примерно через полчаса пути ноги стали утопать в песке почти до колен. Движения немного замедлились, но в мышцах не было и намека на усталость.

В какой-то момент я заметил, что на песке шагах в десяти от меня валяется отливающий серебристым блеском предмет. Подойдя ближе, я увидел морскую раковину причудливой формы – подобные, но меньших размеров – висели связкой на моей шее. «Здесь что, было море?» Я взял раковину в руки, и вдруг ее спирали начали медленно вращаться, вкручиваясь внутрь основания. Я не постигал, как скелетное образование раковины могло претерпевать подобные трансформации, однако по неизвестной мне причине это неожиданное явление меня нисколько не испугало. Казалось, необычней самого факта моего пребывания здесь – уже ничего быть не могло.

Спустя несколько секунд из песка вылезла какая-то костяная змея, и медленно проползла мимо меня. Видимо я сам сливался с этим миром так органично, что мимо меня можно было вот так вот спокойно ползать. А может и не ползать – а плыть… Через несколько шагов я увидел необычное растение, похожее на стаю человечков с вытянутыми руками. Кажется – это были кораллы. Рядом валялась морская звезда. Чем дальше я шел, приближаясь к краю бархана, тем глубже утопал в песке, и тем больше вокруг появлялось новых объектов этой непостижимой для меня реальности.

В какой-то момент я обнаружил, что песок движется. Впрочем, я уже сомневался, что эту субстанцию можно называть песком, но мысленно продолжал использовать это слово за неимением более подходящих. Я был в него погружен по пояс, но шел так легко, будто песок сам освобождал путь для моих шагов, подталкивая мои ноги в сторону их движения. «Удивительное ощущение!».

Еще через полчаса пути, глядя на золотистую поверхность бархана, я начал различать мелкие ручейки подвижного песка, струящиеся с разной скоростью в одном и том же направлении – они двигались в гору, нарушая законы тяготения. Их потоки переплетались, сходились и разделялись, создавая тихое многоголосье звучаний, похожих на что-то среднее между шипением, журчанием и человеческим сопрано. Я вслушивался в их волшебную музыку, и несколько раз ловил себя на том, что она буквально захватывает мое внимание, стремясь унести его прочь за собой. Казалось, еще немного – и я потеряю связь с собой, отдавшись пространству, которое своим звучанием создавали потоки золотистой субстанции расстилающейся в безбрежную пустыню. Это было похоже на сладкий сон, которому хотелось отдаться без остатка, но что-то внутри меня сдерживало этот порыв. «Я должен увидеть, что там – за горизонтом пустынного бархана». Оставалось совсем немного.

Неожиданно я обнаружил, что мое осознание происходящего поменялось. Весь мир вокруг пребывал в движении, которое улавливали все органы моего восприятия. Я не ощущал дискомфорта от этих непрерывных перемен. Возможно, был легкий намек на тревогу, но куда сильней проявлялось переживание невыразимого мистического удивления. Наверное, этот мир как нельзя лучше удовлетворял мой врожденный «инстинкт» любопытства. Ведь обычно все видят перед собой привычный мир, и всем он кажется единственной, законченной и понятной реальностью. А что если эта повседневность не надежней водянистой ряби на поверхности чаши, оставленной мною позади на каменной насыпи? Повседневность – как карточный домик в диких джунглях – аккуратные цветные картинки сложены упорядоченно, в соответствии с правилами и стандартами. Но обитатели джунглей (в которых этот домик стоит) ничего об этих правилах не знают. Казалось, здесь в этой пустыне пролегает какая-то невидимая граница – предел всех человеческих условностей восприятия и понимания. И чем ближе я подходил к горизонту, тем сильней я ощущал этот предел, за которым хаос переставал послушно перестраиваться в привычный порядок.

У меня уже не было никаких сомнений в реальности этого мира. Да и потом, что такое реальность? Сигналы рецепторов? Электрические импульсы в мозге? Здесь я ощущал безбрежный поток сознания, и он был реальней всего, что я когда-либо видел.

Эта реальность не поддавалась пониманию. Без привычных рамок мое восприятие произвольно искажалось. Все формы и мерки трансформировались, проявлялись и растворялись. Я понял, что никогда не постигал, как устроено происходящее даже там – в аномальной нормальности города. Как связываются чувства, и как они воспринимают? Здесь я понял, что все и всегда могло быть каким угодно. Вся конкретика – тот самый карточный домик посреди безбрежного океана непостижимой неизвестности. Вся привычная картина мира теперь казалась такой бесконечно далекой, словно кем-то давным-давно выдуманная неправдоподобная история. «Такой конкретики посреди хаоса бытия реально существовать просто не могло». И я вдруг понял, что теперь у меня нет никакой уверенности, в том, что я действительно являюсь, или когда-то был человеком, который жил в так называемом нормальном мире. Я не постигал, как нормальный мир мог возникнуть посреди безопорного хаоса. Это просто невозможно. «Каким же реальным казалось видение обычной жизни на дне чаши, оставленной мною позади, на гладком камне посреди пустынных дюн…»

Я начал удивляться самому факту своего существования и своего мышления. Я не постигал, как думаю и как говорю. У меня не могло быть времени на планирование того, как я буду проявляться здесь и сейчас. Все происходило по чьей-то необъяснимой воле. Божественный кукловод, управляя происходящим, сам оставался в недосягаемости. Но я не чувствовал необходимости понимать, как все устроено. «Мои действия – это движение реальности. Она проявляется здесь и сейчас через множество форм, одной из которых являюсь я».