На торный путь

После ухода французской эскадры вокруг Данцига образовалась чересполосица. С моря город блокировали русские корабли, вход в устье Вислы преграждал форт Вейксзельмюнде, а путь по речному рукаву перекрыл взятый Минихом Зоммер-Шанц. Однако, несмотря на все трудности, попытки конфедератов доставлять в город припасы по воде продолжались. В последний раз рукавом Вислы пытались пройти две дубель-шлюпки, из которых прорвалась только одна. Вторая огнём поставленной Минихом трёхорудийной батареи была разбита, и её груз – порох, фузеи, гранаты – захвачен.

Тогда ко взятому русскими Зоммер-Шанцу поляки привели прам и начали непрерывный обстрел в надежде открыть путь для снабжения города. Но близко подошедший прам в свою очередь был удачно обстрелян огнём всё той же береговой батареи и, получив несколько подводных пробоин, решил ретироваться. Команда поспешно подняла якорь и с криками о помощи увела тонущую плавучую батарею под защиту Вейксзельмюнде. Затем попытался прорваться галиот, но, вступив было в артиллерийскую дуэль с Зоммер-Шанцем, тоже вернулся к форту.

Одновременно осадный корпус значительно усилился, поскольку король Август прислал к Данцигу восемь батальонов своего саксонского войска с приданной им артиллерией. К тому времени у Миниха положение с боеприпасами стало таким, что его солдатам приходилось собирать падавшие на их позиции ядра. Фельдмаршал ожидал, что саксонцы смогут его выручить, но они не привезли с собой нужных запасов, отчего настоящую бомбардировку Данцигу удалось возобновить только после прибытия и разгрузки пришедших под защитой эскадры флейтов.

Пока засевший на острове Плате бригадир де ла Мот ждал сикурса, русский адмирал Гордон отправил к устью Вислы два бомбардирских корабля в сопровождении двух фрегатов с приказом начать обстрел островного лагеря, форта Вейксзельмюнде и сидевшего там на мели французского корабля. Своим огнём их пытался задержать подошедший к острову гукер, но позже ретировался, и первый русский бомбардирский корабль беспрепятственно приблизился к лагерю, а второй к форту Вейксельмюнде. Став на шпринг, они тут же открыли интенсивный огонь.

Одновременно два других русских корабля начали обстрел береговых батарей и французского фрегата. После часа стрельбы русские корабли спустили шлюпки и направили к французскому фрегату абордажные партии. Однако, встреченные сильным огнём, они были вынуждены отступить, и пушки с обеих сторон продолжили пальбу. Особо удачных попаданий ни с той ни с другой стороны не было, но высылать в устье помощь адмирал Гордон пока воздерживался. Опасаясь возвращения эскадры Берейля, русские линейные корабли крейсировали у Хельской косы.

Правда, к вечеру успех был достигнут. Какая-то удачно пущенная бомба угодила прямо в пороховой магазин форта, и над Вейксзельмюнде взвилось пламя, а затем поднялись густые клубы дыма. Когда же рано поутру русские корабли намерились возобновить бомбардировку, с верков крепости долетел барабанный бой. Это защитники форта били «сдачу», и с подошедшей шлюпки была передана просьба прекратить огонь, поскольку гарнизон выявил желание начать переговоры.

Как только адмирал Гордон узнал об этом, он немедля послал шняву и пакетбот с солдатами, чтобы не выпустить из речного устья ни одной малой посудины, на которой могли бы попробовать уйти французы, сидевшие на острове. Впрочем, бригадир де ла Мот и сам понимал безвыходность положения и потому, как только форт Вейксзельмюнде, заключив трёхдневное перемирие, выкинул белый флаг, он прекратил сопротивление и приступил к обсуждению условий капитуляции. Миних согласился доставить французов в какой-нибудь Балтийский порт, и соглашение было подписано.

В то же время на осаждённый город стали падать доставленные из Кронштадта трёхсотфунтовые бомбы, что весьма сильно способствовало решению магистрата принять условия Миниха. Какое-то время «станиславчики» ещё колебались, но после того, как эти тяжёлые бомбы начали вызывать пожары и вдобавок зажгли пороховой склад, желание покончить со столь долгой осадой превозмогло. А когда стало известно, что вслед за фортом Вейксзельмюнде французы тоже сдались, магистрат наконец-то выразил согласие признать Августа королём и открыл ворота.

Магистрат просил перемирия на одну неделю, но в этом было отказано, и переговоры повисли в воздухе. Тогда поляки прибегли к помощи двух прусских агентов для закулисной сделки, и она открыла путь к примирению. Эти агенты курсировали между городом и русским лагерем, после чего магистрат всё же получил разрешение прислать своих депутатов к фельдмаршалу в главную квартиру. Требования, выдвинутые Минихом горожанам, оказались весьма тяжёлыми.

Условия были таковы: выдать Станислава Лещинского, примаса Потоцкого и маркиза де Монти; королю Августу учинить в верности присягу; у императрицы российской испросить прощения за непокорливость и за убытки выплатить миллион рублей. Магистрат был вынужден принять условия, и стороны вроде бы пришли к согласию, но тут случилось непредвиденное. Прямо во время переговоров пришло сообщение, что Станислав Лещинский сбежал.

Как позже выяснилось, в одну из ночей он, переодевшись в крестьянское платье, на лодке переплыл подтопленный участок предместья и, по всей видимости, скрылся за прусским кордоном. Разгневанный Миних обвинил в этом магистрат и никаких уверений не желал слышать. Фельдмаршал кое-как успокоился лишь после клятвенного заявления маркиза де Монти, что горожане здесь ни при чём. Завершённые было переговоры продолжились, но этот побег обошёлся магистрату в ещё один миллион рублей и выдачу военнопленниками всех чужестранных офицеров.

После того как возникшие затруднения были устранены и магистрат согласился на всё, у городских ворот был поставлен российский караул. Войска, находившиеся в городе, тотчас разоружили, а маркиза де Монти арестовали и вместе с примасом Потоцким выслали в Эльбинг. Польским знатным особам пока позволили остаться в городе. Дальнейшие решения должен был принимать король Август, прибытие которого ожидалось. Что касалось контрибуции, то до выплаты всей суммы устье Вислы решили закрыть, заняв саксонскими войсками.

По окончании всех дел в Данциге Миних озаботился судьбой отряда де ла Мота, ожидавшего отправки. Фельдмаршал переправился на остров, принял полагающиеся ему почести в виде получения знамён и дал приказ посадить французов на суда. Вот только отправились они не в Копенгаген, куда хотели попасть, а в Кронштадт, где среди пленников стали искать «мастеровых людей», а де ла Мота и его офицеров повезли в Петербург на встречу с государыней, после которой они все были удивлены великолепием и учтивостью русского двора.

* * *

Государыня Анна Иоанновна через щёлку в полуприкрытых ставнях с улыбкой смотрела на конный двор. Там её сердечный друг Эрнст Бирон громогласно, не стесняясь в выражениях, почём зря костерил отчего-то замешкавшегося конюха. Однако, как оказалось, граф бесновался напрасно. Просто любимый жеребец Бирона при выводе из стойла заартачился, и конюху пришлось долго успокаивать норовистую лошадь. Зато, когда, едва только оказавшись на дворе, конь поприветствовал хозяина радостным ржанием, Бирон тут же расцвёл и самолично принял у конюха недоуздок.

– Как есть лошадник, – довольно усмехнулась государыня, несколько больше раздвигая ставни.

В этот момент дверь скрипнула, и Анна Иоанновна обернулась на звук. Возникшая на пороге фрейлина сделала книксен.

– Миних здесь. С графом говорить желает.

– Добро. – Государыня сдержанно кивнула, но, поскольку такой визит казался довольно странным, улыбка с её губ исчезла.

Бурхард Миних был взят на службу ещё императором Петром Алексеевичем, и, как хорошо понимала Анна Иоанновна, сей немец оказался весьма полезным. До переезда в Россию он служил под знамёнами герцога Мальборо и принца Евгения Савойского, а Петром был приглашен как ценный инженер и опытный артиллерист. Позже он стал управлять Военной коллегией, и Анна Иоанновна прислушивалась к его советам, а теперь фельдмаршал весьма успешно действовал в Польше.

Заметив, что доверенная фрейлина, ожидая её ответа, всё ещё мнётся у двери, Анна Иоанновна вздохнула.

– Ладно, идём. – И перестав коситься на конный двор, она в сопровождении почтительно семенившей следом фрейлины вышла из комнаты.

Дойдя до малой гостиной, где ожидал Миних, Анна Иоанновна кивком отпустила фрейлину и, сама открыв двери, вошла. Хоромы графа – в общем-то небольшое строение на подклети, выстроенное им у конного двора, или, как их не без юмора называла про себя Анна Иоанновна, дом при конюшне, где Бирон наособь занимался только лошадьми, – долженствовали напоминать Митаву, и потому стрельчатые окна малой гостиной были забраны мелким свинцовым переплётом с множеством цветных стёклышек, создавая даже в сероватый петербургский денёк некую иллюзию солнечного света.

Завидев вошедшую государыню, которую он никак не ожидал здесь встретить, стоявший возле окна Миних несколько растерянно поклонился.

– Ну, чего пришёл? – опускаясь в гамбургское кресло, спросила Анна Иоанновна и пристально посмотрела на фельдмаршала.

Грубоватое лицо Миниха с резкими мужицкими чертами явно не располагало к амурному политесу, но внушало должное уважение. Анне Иоанновне было известно, что фельдмаршал весьма недолюбливает герцога, и в силу этого относилась к Миниху соответственно. Однако она хорошо знала, что фельдмаршал умён, и отлично понимала, что при всяком деле толковый человек просто необходим.

Миних сумел справиться с удивлением и, сделав паузу, ответил:

– Пришёл засвидетельствовать почтение его светлости.

Анна Иоанновна знала про размолвку Миниха с Бироном, который сильно опасался, что фельдмаршал «войдёт при дворе в силу», однако, будучи неглупой женщиной, она этого не показывала. Конечно, Бирон – это Бирон, тут другого мнения быть не могло, но и Миних – это Миних. Достаточно вспомнить, что недавно возвратившийся из Польши фельдмаршал лихо взял Данциг, выставил за пределы Речи Посполитой неугодного Станислава и вдобавок сунувшимся было к городу французам показал, где раки зимуют. Нет, как главнокомандующий на сегодня Миних незаменим, поскольку (это Анна Иоанновна хорошо понимала) в ближайшее время войны не избежать.

Для порядка выждав довольно долго, государыня наконец-то благосклонно улыбнулась фельдмаршалу.

– А скажи мне, граф, что ты про Литву думаешь?

Миних понял, что речь идёт о недавней попытке взять под царскую руку часть Русско-Литовского княжества, и, заметно напрягшись, ответил:

– В Литве, государыня, не все нас поддерживают. Полагаю, коли там утвердился король Август, пока того достаточно. На западном рубеже тихо будет.

– Ну, раз ты так полагаешь, скажу… – Анна Иоанновна было умолкла, но затем, немного помолчав, продолжила: – Ты знаешь, фельдмаршал, что наш враг исконный – султан турецкий – воюет сейчас с Персией?

Поняв, что вопрос задан далеко неспроста, Миних важно кивнул, и тогда Анна Иоанновна высказалась прямо:

– Ещё ведомо нам, что он позвал себе на подмогу хана крымского… Так я вот думаю, что ты мне на это скажешь?

– Момент удобный, – сразу смекнув, о чём речь, ответил фельдмаршал.

Как весьма опытный военачальник, Миних прекрасно понимал: для того чтобы обезопасить южные рубежи России, перво-наперво надо сокрушить Крымское ханство. И фельдмаршал, ещё раз пораскинув мозгами, высказался без обиняков:

– Раз, матушка, для нас в Польше всё сложилось благоприятно, самое время так прижать хана, чтоб он за Перекоп и носа высунуть не смел.

– Оно, конечно, весьма желательно, только позволит ли то нам султан турецкий? – высказала сомнение императрица.

– Ежели, матушка, султан у хана сикурсу просит – значит, дела у него идут туго. Опять же и хан, если мы подойдём к Крыму, от Бахчисарая далековато будет.

– Пожалуй не поспеть с этим, – вздохнула Анна Иоанновна. – Это ж сколько времени собираться надо.

– Так, матушка, мы же ещё при государе Петре Алексеевиче к войне с турками готовились, – сообщил Миних и пояснил: – В арсеналах и магазинах засечной линии всё надобное ещё тогда собрано было. А в самом Воронеже вообще главные склады.

– И провиант? – быстро спросила государыня.

– И провиант, – подтвердил Миних.

– Ну, если так… – Анна Иоанновна задумалась, а потом как-то искоса глянула на Миниха. – А ведь для войны, фельдмаршал, повод надобен…

– Так и он уже есть, – тут же заверил государыню Миних. – Хан без всякого дозволу через наши земли шёл.

Анна Иоанновна поняла: Миних прав, но говорить об этом поостереглась и предпочла уйти от прямого ответа, делано вздохнув. И тут фельдмаршал, решив, что момент удобный, высказал сокровенное:

– Наши конники, матушка, пока ещё на татарский манер ездить ладят, а у кирасир и посадка не та, и в атаку они купно идут, чтоб единым ударом любого неприятеля в расстройство привесть.

– Это к чему ты ведёшь? – не поняла государыня.

– Без кавалерийских офицеров нельзя, – покачал головой Миних и, подумав, добавил: – Ещё я графа Бирона просить хотел нужных лошадей купить поспособствовать. Кирасирам крепкие кони требуются.

– Так ты с просьбой, – понимая, что это всего лишь предлог, Анна Иоанновна хитро глянула на Миниха. – Чай и не с пустыми руками?

– Да что ты, матушка, так, презент маленький. – С этими словами Миних достал французский орден Св. Людовика и протянул государыне. – Вот после боя солдаты подобрали и мне принесли.

– Ишь ты какой знатный! – восхитилась государыня и, с интересом разглядывая орден, похвалила Миниха: – С французами ты капитуляцию хитро составил. Обещал в порт доставить и доставил. Теперь я их домой не отпущу, пока «Митаву», хитростью ими взятую, обратно не возвернут.

– Старался, как мог, матушка, – заверил императрицу Миних.

– Ладно, фельдмаршал, старался он, – понимающе усмехнулась государыня и сказала: – Ступай, твои слова ещё обмозговать надобно, а касаемо графа, то я сама его уведомлю, зачем ты тут был.

Благодарно поклонившись, Миних отступил к двери, а Анна Иоанновна ещё долго сидела молча, ожидая, когда Бирон соизволит зайти. Граф заявился, только окончив смотреть лошадей, и тотчас стал покаянно кланяться.

– Прости матушка, не знал, что ты здесь.

– Полно тебе, не сержусь я… – Анна Иоанновна благосклонно посмотрела на графа. – Ну что, друг сердечный, жеребцом-то доволен?

– Да. – Бирон ответно улыбнулся и после короткой паузы заметил: – Я смотрю, и ты, душа моя, почитай что светишься, отчего так?

– Гляжу я, украсно у тебя тут, хоть и для твоих хозяйских нужд делано, даже вот Митава вспомнилась…

– А чего её вспоминать, ту нашу убогость? – пожал плечами Бирон. – Там нам, считай, порой и есть нечего было.

– Оно-то, конечно, так… – На лицо государыни, вспомнившей свою унылую жизнь в Курляндии, набежала тень, и граф тотчас обеспокоился.

– Аль чего не так, душа моя?

– Да нет, вроде всё так… – Какое-то время Анна Иоанновна колебалась, но потом сказала: – Тут к тебе Миних приходил.

– Миних?.. – Бирон вскинулся. – Зачем?

– Фельдмаршал лично тебе почтение засвидетельствовать желал. – Государыня усмехнулась, а затем как-то сразу посерьёзнела. – А ещё он про конный гвардейский полк беспокоится, лошади ему надобны какие-то особые. Видать, он с тобой советоваться хотел, у тебя чай всякие есть.

Едва речь зашла про лошадей, Бирон тотчас оживился.

– У меня семьдесят лошадей разных, а для тебя, душа моя, держу аглинскую рыжую, что ж до фельдмаршала, то его кирасирам лошадей в Германии купить надобно, – увлёкшийся было Бирон запнулся и удивлённо спросил: – А чего это Миних вдруг о лошадях говорить начал?

– Мне он толковал, – сразу перестав улыбаться, сказала государыня, – что войну с турками начинать самое время…

– Войну?.. С турками? – Бирон посерьёзнел.

– Ну, про то мы с тобой опосля ещё говорить будем. – Анна Иоанновна резко сменила тему и, отдавая орден Бирону, пояснила: – Смотри, какой знатный презент Миних тебе оставил.

Для графа это было неожиданностью, но для себя он тут же уловил главное. Коли так, то его соперник окажется весьма далеко от Санкт-Петербурга…

* * *

Непривычно чистое небо, на котором лишь кое-где висели ватные облачка, синело над Санкт-Петербургом. Нева широкой голубой лентой, играя солнечными бликами по мелкой ряби, тянулась вдоль свежеобустроенной набережной, а на противоположном берегу спускались к самой воде крепостные верки, и там из амбразур на реку грозно смотрели пушечные жерла. Однако многочисленные прогулочные ялики бесстрашно сновали под их прицелом, и, казалось, ничто не может нарушить мир и покой согреваемой летним солнцем столицы.

На улицах города тоже было людно. Куда-то шли разморённые жарой прохожие, зазывно кричали разносчики всякой снеди, а кучера осыпали отборной бранью едва не угодивших под колёса о чём-то размечтавшихся зевак. Рядом с экипажами рысили всадники, а время от времени прямо серединой того или иного проезда неслась запряжённая шестернёй цугом карета, заставляя всех других, конных и пеших, шарахаться от греха подальше в стороны. Кто так лихо катит, догадаться было нетрудно, и порой горожане точно знали, чей это выезд.

Как раз в одной из таких карет, с удобством откинувшись на мягкое, обитое кожей сиденье, сейчас и ехал граф Генрих Иоганн, или, как его называли по-русски – Андрей Иванович Остерман. Правда, он нарочно не велел гнать, и его породистые одношёрстные аргамаки, специально удерживаемые ездовыми, неспешно троттировали[21], давая возможность графу спокойно думать. А мыслей у него было много, поскольку ещё при императоре Петре Алексеевиче состоял Андрей Иванович на дипломатической службе, а теперь и вовсе стал вице-канцлером.

Что же касалось теперешней обстановки, то граф Остерман, знавший все перипетии по своему ведомству, давно догадывался, что, судя по всему, Анна Иоанновна неотступно надеялась взять реванш за конфуз Прутского похода, поскольку случаи начать войну с турками уже представлялись. Достаточно было вспомнить про события в Польше, где султан вкупе со своими доброхотами – французами – всячески препятствовал избранию короля Августа. К тому имелись и другие прецеденты, правда, пока что удавалось столковаться, но вот теперь…

За этими размышлениями сановник не заметил, как подъехал к Коммерц-коллегии. Ездовые гикнули, шикарный цуг не спеша завернул с проезжей части, и карета, миновав садовую арку, въехала во двор, остановившись у парадного входа. Украшенная золочёной резьбой дверца раскрылась, складная подножка откинулась, и граф Остерман, бережно поддерживаемый с двух сторон, ступил на выложенную керамической плиткой площадку возле крыльца. По ступенькам гость, отстранив слуг, поднимался сам, чтобы показать всем, как ревностно он, несмотря на недуг (было известно, что граф мается ножными болями), исполняет свои обязанности.

Главный дипломат слегка припозднился, и в малом конференц-зале уже сидели два других члена Кабинета: действительный тайный советник князь Черкасский и кабинет-министр граф Ягужинский. Это был весь состав кабинета, и три их одновременные подписи по силе равнялись царской. Заседание пока не начинали, да и было оно вроде как предварительное, поскольку глава дипломатического ведомства привык приступать ко всякому с осторожностью, исподволь.

Собравшиеся понимали, сейчас Остерман хочет келейно, без огласки, обсудить все возможности, однако было заметно, что он ждёт ещё кого-то. Однако ждать долго не пришлось. Почти сразу вслед за Остерманом появился граф Карл Левенвольде-старший. Сей муж был близок к государыне почти так же, как Бирон и, хотя не занимал никаких должностей, был в столь великой силе, что никакое дело не происходило и не обсуждалось без его ведома.

Коротко поприветствовав министров, Левенвольде-старший опустился в кресло и напрямую спросил Остермана:

– Скажи, граф, про дела, которые в Польше, знаю, про самовольство хана крымского тоже, а что султан?

– Ну, тут… – Остерман сделал довольно долгую паузу и, по обыкновению, начал издалека: – Полагаю, тебе хорошо известно, что стараниями французов теперь в Турции властвуют иные персоны…

– Потому и спрашиваю, – бесцеремонно оборвал его граф.

Остерман было недовольно поморщился, однако потом, сделав вид, что всё нормально, ответил:

– Прежние разы нам договариваться получалось, а теперь я просил великого визиря выслать уполномоченных, но их не прислали…

– Так, значит… – не договорив до конца, подытожил Левенвольде.

– Оно и значит, – сокрушённо вздохнул Остерман.

– Да чего тут ходить вокруг да около? – не выдержал князь Черкасский. – Всем ясно: война с турками – дело решённое.

Остерман, как вершитель дел внешних, недовольно сморщился, покосился на министра, но, ничего ему не сказав, обратился к Ягужинскому:

– Нам знать надобно, какие войска у нас есть.

– И как запасы доставлять будем, поскольку выяснилось: то, что было вывезено ранее в Воронеж и иные места, непригодно, – снова вмешался Черкасский.

– То не совсем так, – возразил ему Ягужинский. – И провиант не весь испортился, и оружие частично годно, а вот строительный материал, и особливо заготовленные ещё тогда доски, в полном порядке.

– Доски! – Князь сердито фыркнул. – Я не про них.

– А я про них, – нахмурился Ягужинский. – Дощаники сделаем и водой всё доставим.

– Да будет вам, сейчас не время, – остановил начинающуюся перепалку Остерман и попросил Черкасского. – Ты лучше скажи, князь, сколько и какого пригодного к делу войска у нас по-настоящему есть.

– Сколько?.. – Черкасский немного подумал и обстоятельно начал перечислять. – По первости, гвардия…

– Гвардию не считай, – решительно запротестовал Остерман. – Ей при государыне быть положено, так что она тут останется.

– Куда скажут, туда и пойдёт, – рассердился князь. – Мне тут что, диспозицией заниматься или про наличные силы говорить?

– Ну, полно тебе, князь, полно, конечно, кому диспозицию писать, найдётся, – примиряюще замахал руками Остерман.

Князь Черкасский нахмурился, какое-то время сердито посопел, но потом взял себя в руки и продолжил:

– Окромя гвардии имеем пехоту, драгун и артиллерию, полевую осадную и крепостную. Пушки 3-, 6-, 8-, 12-фунтовые и пудовые да полупудовые гаубицы. Ещё есть гусары, казаки и отряды калмыков.

– Я про тех, кто к делу пригоден, – напомнил Остерман.

– Главная сила: 50 полков пехоты, – обстоятельно взялся объяснять князь. – Гарнизонного войска 49 полков, оттуда часть взять можно. Казаков донских реестровых 15 тысяч и малороссийских почти 50.

– К казакам малороссийским с большим подозрением след относиться, – негромко заметил Ягужинский и пояснил: – Гетмана там нет больше, заместо него правление гетманского уряда, отчего старшина казацкая недовольна и казаков простых мутит. Опять же старшина казацкая – всё равно что польская шляхта, зело спесива.

– В противу им ландмилиция из малороссийских однодворцев выше всяких похвал, – возразил ему князь и в подтверждение своих слов добавил: – Государыня наша свой Измайловский полк и вовсе из ландмилиции набрать повелела.

– Это ясно, – решительно прерывая начавшее было уходить в сторону обсуждение, сказал Остерман. – Сложившаяся обстановка благоприятствует, цисарь австрийский нас поддержит. Султан увяз в Персии и хан с ним. Полагаю, желательно б было для начала одного хана разбить.

Чувствовалось, что главный дипломат вроде как против войны с турками или же сильно колеблется, и потому князь Черкасский высказался довольно резко:

– Надо нам воевать с турками, надо! Доколе терпеть будем, что нам к Чёрному морю хода нет? Государыня наша желает следовать по пути Петра Алексеевича и всё, что на Пруте утеряно было, вернуть!

Гневная тирада князя возымела действие. Однако Остерман продолжал осторожничать, сказав:

– Ну что ж, будем готовиться…

И тут неожиданно вмешался молчавший до сих пор Левенвольде и принялся вроде как сам с собой рассуждать:

– Война больших денег требует, а раз татары на наши земли покусились, то именно их наказать надобно. Собрать кавалерию, добавить регулярный корпус и в хорошее время напустить на Крым. Войти туда, насколько возможно, разорить всё и вернуться на Украину. Тогда турки вроде как ни при чём будут, и с ними без войны обойдётся.

Воцарилось короткое молчание, и Остерман, догадавшись, что наверху война с турками – дело решённое, обратился к Черкасскому:

– Что скажешь, князь?

– Скажу прямо, корпус слать надобно, а там видно будет, – ответил тот и вопросительно глянул на Ягужинского, который как знак того, что согласен с Черкасским, положил свои сжатые кулаки на подлокотники кресла…

* * *

Калмыцкое ханство стало союзно России ещё при Петре Алексеевиче, который своим указом повелел «обходиться с калмыками ласково, ибо в них нужда есть». А нужда эта действительно была. Обстановка на Кавказе складывалась по-разному, и Россия не обманулась в своих ожиданиях, поскольку калмыки стали принимать участие в войнах на её стороне. Когда же хан крымский в очередной раз стал предъявлять свои претензии к Кабарде, калмыцкий тайша Дондук-Омбо, опасаясь поползновений со стороны крымчаков, разослал по всем стойбищам-хотонам приказ готовиться к походу. А вскоре, в связи с началом турецкой войны, Петербург распорядился смирить кубанских татар, поскольку имелось опасение, что они выступят на поддержку хана.