Наследство последнего императора. 2-й том

– Нет-нет! – поспешно произнес Николай – слишком поспешно, по мнению Яковлева. – Условия?.. Что же, условия вполне соответствуют сложившейся обстановке. Нет-нет! Претензий никаких.

– Есть ли жалобы на охрану? На действия или поведение офицеров или нижних чинов?

– О, что вы – абсолютно никаких!

Тут Александра бросила быстрый взгляд на супруга, и Николай вспомнил, как на Рождество солдатский комитет пытался оставить его без дров.

– Нет! Никаких жалоб! – твердо повторил он, заметив тень смущения на лице полковника Кобылинского. – Никаких!

«Значит, что-то есть. Иначе бы не повторял, как попугай», – решил Яковлев.

– А что Алексей Николаевич? – спросил комиссар.

Лицо Николая омрачилось.

– Сын мой Алексей болен, – быстро сказал он.

– Могу ли я его посмотреть?

Николай пожал плечами.

– Затшем вам пасматреть? – неприязненно спросила Александра; она заговорила со своим обычным немецким акцентом. – Рипёнок отшен больной! Вы расве токтор? Я думала – комиссар!

– Вы не ошиблись, Ваше величество, – учтиво ответил Яковлев. – Но я все-таки должен осмотреть вашего сына: того требует моя задача.

Бледное, с редкими апрельскими веснушками, лицо Александры покрылось красными пятнами. Она повернулась к мужу.

– Also what you in this sassing will say? Realty again we shall allow to tamper with our family life?33 – резким, как у павлина, голосом спросила она.

– We do not have private family life for a long time. And never were,34 – тихо ответил ей муж. И Яковлеву: – Извольте. Если это так надобно… Только прошу вас учесть: мальчик не просто болен. Он мучительно болен. И каждое раздражение…

– Прекрасно понимаю вас, Ваше величество. Не волнуйтесь, – заверил комиссар. – Я не доставлю вашему сыну неудобств.

Николай взялся за спинку коляски, однако, совершенно неожиданно к нему подошел Яковлев и учтиво, но твердо заявил:

– Позвольте, я помогу вам, Ваше величество!

Николай от неожиданности отступил на шаг, а комиссар, не ожидая ответа, уже быстро покатил коляску с испуганной Александрой в коридор. И на этот раз он сделал верный психологический ход: отделил царя от царицы, чтобы Александра осознала, что она в прямом и в переносном смысле в руках Яковлева и стала сговорчивее.

Строй «почетного караула» в коридоре был на месте и в недоумении глядел, как красный комиссар прислуживает бывшей императрице. Яковлев шагал быстро, Николай не успевал за ним, сбивался с шагу и говорил на ходу:

– Только не надо бы так много народу, Василий Васильевич. Это ни к чему ведь – не стоит беспокоить больного…

Яковлев кивал на каждое слово Николая, однако, скорости не сбавлял. Но когда они подошли к двери в комнату Алексея, Николай решительно стал на пороге:

– Я не считаю необходимым, чтобы сюда заходило так много народу!

– А хто ты такой, чтобы нам давать приказы? – возмутился Заславский. – Кто здесь начальник? Забыл, кто ты есть такой после семнадцатого года?

Николай не отвечал. Он крепко вцепился обеими руками в доски дверного проема, слегка побледнел, на скулах под его рыжей, в седых пятнах бородой заходили желваки.

– Отойди в сторону, я сказал! – крикнул Заславский и выхватил наган из-за пояса.

Николай побледнел еще больше, но не двинулся с места. Он бросил взгляд на своих свитских – те тоже стояли окаменевшие.

Яковлев решительно стал между царем и Заславским.

– Вы, как отец, совершенно правы! – быстро и громко сказал Николаю комиссар. – И исключительно в вашей воле – кого пускать к больному ребенку, а кого нет, – он слегка отодвинул Заславского. – Я пройду вместе с вами. Один. Или с Александрой Федоровной. Разрешите, Ваше величество? – обернулся он к ней.

Красные пятна еще сильнее разгорелись на лице Александры. Больше всего сейчас ей хотелось вскочить, вбежать в комнату, обнять сына и защитить. Поэтому она не сразу поняла, о чем спрашивает комиссар, и он, уже громче, повторил:

– Надеюсь, вы разрешите, Александра Федоровна, только мне одному пройти с вами к Алексею Николаевичу?

И в этот момент появилась Новосильцева.

От нее исходила свежесть небольшого морозца, румянец во всю щеку, серые глаза искрились, легкая улыбка была адресована всем и никому одновременно. Она была в черной шерстяной юбке, кожаная куртка плотно облегала фигурку, на ногах – румынские ботиночки, отороченные лисьим мехом. Неизвестно, каким чудом держалась на ее платиновых волосах крошечная соболиная шапочка-берет.

Заславский сунул наган за пояс и незаметно отошел в сторону.

Яковлев был доволен. Но виду не подал.

– Государыня, – еще раз обратился он к Александре. – Быть может, вы все-таки дадите разрешение? Вот и Глафира Васильевна тоже о том просит. Я ее адвокат, и хорошо знаю, чего ей сейчас больше всего хочется, – добавил комиссар.

Александра неожиданно улыбнулась: она поняла шутку. С нескрываемым любопытством императрица рассматривала Новосильцеву, потом обернулась к мужу и быстро спросила по-английски:

– As thee think, there is she this beautiful bolshevik too?35

Николай недоуменно пожал плечами.

– Sie haben keinen Fehler, Eure Majestät! Darf ich Ihren Sohn doch ansehen?36 – сказала Новосильцева.

Александра удивилась. Потом неожиданно улыбнулась и энергично закивала:

– Oh, ja, liebes Mädchen… na ja – entschuldigen Sie mich!.. Liebe Dame doch! Bitte, wenn Sie dies wünschen! Ich habe nichts dagegen37. Да-да! Вам со мной пройти сейчас мочно к моему ребенку.

Алексей был в постели. Матрац на его кровати был с угла завернут, на оголенных кроватных пружинах рядом с мальчиком сидел доктор Боткин. Он поил Алексея с ложки мутно-коричневой микстурой.

Яковлев, ожидая, пока закончился прием лекарства, рассматривал подростка.

Желтая, с синевой натянутая кожа на лице. В огромных темно—синих глазах, окруженных черными тенями, лихорадочно—стеклянный блеск. Лицо мальчика казалось прозрачным как церковный воск, казалось, сквозь кожу просматривались даже мелкие кровеносные сосуды.

– Что за шум? – неожиданно звонким и уверенным голосом спросил Алексей. – Нет-нет, ничего не отвечайте! Не говорите! Я отгадаю сам.

Он на несколько секунд задумался.

– Так: некто решил похитить бывшего цесаревича и на аэроплане отвезти его по воздуху в Зимний дворец! – он приподнялся на локте, потом с усилием сел, прислонившись спиной к гобелену на стене. – Так вот, передайте поручику Мировичу38: цесаревич не хочет освобождаться. Пусть Мирович оставит здесь аэроплан, а сам уезжает.

Яковлев отметил, что у мальчика явно повышенная температура – на это указывал не только стеклянный блеск его глаз, но и его болезненно-эйфорическая речь.

– Алексей, что за глупые шутки! Следи за языком, – рассердился Николай. – Кстати, с гостями принято здороваться!

– Так ваша фамилия не Мирович? – продолжал допытываться Алексей, не обращая внимания на отца. – И аэроплана у вас нет?

– На этот раз я без аэроплана, ваше высочество. Здравствуйте, Алексей Николаевич! – произнес в тон ему Яковлев. – Но если мы с вами действительно поедем, то я бы отвез вас не в Зимний дворец, а, скорее, в Кремль.

– Вот оно как! – воскликнул мальчик. – Ну что? Что я вам всем говорил? – обратился он к родителям. – Говорил я вам, что нас отсюда увезут! А вы мне не верили… А я знал! Ждал! Когда едем? Я готов! Едем – куда угодно, хоть в Кремль, хоть в «Лефортово»39! Только подальше отсюда… Я же говорил, папа, – повторил он, обернувшись к отцу, – что нас отсюда увезут. Рано или поздно.

– Конечно! – осторожно заметил Николай, явно не разделявший оптимизма сына. – Куда-нибудь да увезут, – да… Или, может быть, ты знаешь определенно, куда?

– Догадываюсь! Даже знаю наверняка! – ответил Алексей.

– Тогда помолчи, если в тебе осталась хоть капелька воспитания! – приказал отец.

– Alexis, но нельзя же так себя вести, когда к тепе пришли гости, – добавила Александра.

– А что? А что я такого сказал? – удивился мальчик. – Что же, и пошутить нельзя?

– Шутить – можно, но только в том случае, если в твоей шутке достаточно ума. А если не хватает, то это уже не шутка, а нечто иное, – неодобрительно сказал отец.

Доктор Боткин все еще держал на весу ложку с микстурой.

– Алексей Николаевич! – напомнил он. – Мы не закончили. Я не могу так долго держать декохт.

Мальчик чуть скривился, закрыл глаза, но, видимо, передумал, открыл их и, демонстрируя выдержку, спокойно проглотил лекарство.

– Совсем не горько! – сообщил он. – Очень даже хорошо. Могу еще!

– Извольте! – Боткин поднес ему еще ложку.

Отказываться было поздно. Мальчик проглотил и эту порцию и сразу повернулся к комиссару Яковлеву. «Да, дружок, я все вижу, – подумал комиссар. – Тебе хочется быть сильным и волевым. И, прежде всего для самого себя, а не для того, чтобы тобой восхищались другие. Ты хочешь победить свой недуг, свою несчастливую судьбу, которая отказала тебе в том, чем наделила большинство других детей в мире, даже самых бедных…»

– Итак, ваше высочество… – вслух сказал Яковлев.

– Погодите! – перебил его Алексей. – Я хочу сказать все сам. И о вас, и о том, зачем вы приехали.

– Попробуйте, – улыбнулся Яковлев.

– Вы из Москвы.

Яковлев кивнул.

– Это очевидно, ваше высочество.

– Высокий военный или государственный чин, – продолжил Алексей. – Очень высокий. Не ниже комиссара.

– Совершенно верно, ваше высочество. И тут правильно.

– Приехали по важному государственному делу.

– Безусловно.

– В России снова будет царь! Верно? Он теперь будет жить в Москве?

Яковлев удивленно смотрел на мальчика.

– Отчего же вы так решили? – наконец спросил он.

Алексей смутился, слегка покраснел, на лбу его выступили бисеринки пота. Он тихо и многозначительно проговорил:

– По вашему обращению ко мне. Ведь все титулы отменены уже давно, больше года.

Яковлев с интересом продолжал изучать мальчика.

– Пожалуйста, Алексей Николаевич, я внимательно слушаю вас, – подбодрил он.

– Значит, что-то очень сильно изменилось или изменится.

– Что же?

– Наверное, восстанавливается старая власть? Или что-то из старого?

– Нет, Алексей Николаевич, на этот раз вы не угадали, – сказал комиссар Яковлев. – Старую власть мы восстанавливать не собираемся. Да и ничего не получилось бы. Сие просто-напросто невозможно. Еще Пифагор отметил, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку… – и он замолчал.

– Продолжайте, прошу вас, не останавливайтесь! – сказал Алексей.

– А вы хотели бы править Россией? – вдруг спросил комиссар. – В качестве царя?

Николай и Александра с тревогой и опаской смотрели сына, ожидая, как он ответит на опасный вопрос.

– Нет, – грустно сказал мальчик. – Полагаю, что это совсем невозможно.

– Отчего же так?

– Да оттого, что ваш приятель Пифагор прав. Все слишком изменилось. Но главное даже не в этом.

– В чем же? Скажите, сделайте одолжение.

– Мне нельзя управлять государством. Любым. Даже самым маленьким.

– Слишком сложно? Боитесь не справиться?

– По другой причине. Я болен. С такой болезнью, как у меня, нельзя отвечать за жизнь полутораста миллионов человек, – глядя прямо в глаза Яковлеву, с чувством спокойной убежденности произнес Алексей.

Послышался короткий всхлип: Александра вытерла носовым платком глаза.

– Это хорошо, Алексей Николаевич, что вы верно оцениваете окружающую действительность, – заметил комиссар Яковлев. – Столь необходимое качество и среди обычных людей встречается не часто, а уж среди представителей высших сословий – тем более…

– Нет, не справиться! – повторил Алексей. – Кроме того, надо много учиться, много знать. Нужно стать офицером, потом генералом, закончить академию Генерального штаба… А я всего лишь унтер-офицер, – признался он. – Хотя и георгиевский кавалер! – добавил с нескрываемой гордостью. – Но дальнейшее повышение в чине мне не светит… – он вздохнул и спросил: – А в красной армии есть офицеры? Мне говорили, что нет. Одни только солдаты, депутаты и большевики. Могу себе представить, что это за армия!.. Одни разговоры – правильный приказ командира или неправильный. Потому и немцам фронт открыли!

Мать и сын

Яковлев кивнул.

– Вы абсолютно правы! Потому и открыли. Так было в армии сразу после Февраля. Но сейчас в красной армии есть офицеры. Их довольно много. И есть дисциплина. И никаких солдатских комитетов. Иначе, как вы верно заметили, это была бы не армия, а постоянный митинг. Только чины и должности нынче называются иначе.

– А вы офицер? – не отставал Алексей.

– Я? – улыбнулся Яковлев. – Не будет ошибки, если сказать «да».

Алексей критически смерил комиссара взглядом с головы до ног.

– Зачем понадобилось снимать с военных погоны? – продолжал допрашивать мальчик.

– Да затем, Алексей Николаевич, что революция вообще всегда очень многое меняет. И армия в России другая. И цели у нее другие. Собственно, у нее теперь всего одна цель – защитить революцию!

– Ну вот, видите! – воскликнул мальчик. – А еще спрашиваете меня – «будете ли править, станете ли царем!..» Некрасиво так шутить… Вам не кажется? Вот теперь мне все стало ясно! Что же это за армия, которая создана для защиты революции, а не Отечества! – с обидой добавил он.

– В настоящий момент у революции и Отечества одна судьба, – сказал комиссар.

Алексей помолчал.

– А скажите все-таки правду, что вы с нами собираетесь сделать?

– Моему начальству кажется, что вы, то есть вся семья ваша, здесь засиделись.

– И что? – шепотом спросил мальчик. – Что будет?

– Подробности потом. Всё будете знать: ничего от вас не скрою, – пообещал комиссар. – Спасибо за беседу, Алексей Николаевич! Выздоравливайте.

Он двинулся к выходу. За ним в угрюмом молчании последовал Заславский. Новосильцева задержалась у кровати и шепнула Алексею:

– Выздоравливай поскорее, голубчик. Я тебя отсюда непременно увезу!

– Куда? – тоже шепотом спросил Алексей.

– Туда, где тебе будет лучше, чем здесь.

Алексей схватил ее руку, прижал к своей груди, потом поцеловал. Новосильцева прижала палец к губам: «Тихо!» и заторопилась вслед за Яковлевым.

Комиссар уже взялся за ручку двери, когда его догнал голос подростка:

– Вы не такой, как все, гражданин комиссар! Вы действительно настоящий большевик?

– До сих пор мне казалось – да, – ответил Яковлев.

– Я бы хотел пожать вам руку.

– Почту за честь, – улыбнулся комиссар.

Он вернулся, осторожно подержал в своей ладони руку мальчика. Она была легкая, как пушинка, и влажная: пожатия Яковлев почти не почувствовал.

– Вы не комиссар, – сказал Алексей.

– А кто же, по-вашему? – удивился Яковлев.

– Не комиссар… Офицер.

– Я и тот, и другой одновременно, – улыбнулся Яковлев.

В коридоре Николай аккуратно правил коляской, объезжая чемоданы, баулы и сундуки, которым в губернаторском «Доме свободы» так до сих пор и не нашлось подходящего места: все-таки багаж Романовых и свитских занимал почти целый железнодорожный состав.

– Итак, господин комиссар, – остановился Николай у двери в свою комнату. – Я прошу и жду пояснений.

– Естественно, вы их получите, Ваше величество. Но не здесь и не сейчас. Может быть, вечером. Или завтра утром, – ответил комиссар Яковлев и повернулся к Заславскому. – Ну что же, Шимон Евшевич, здесь на сегодня все! Мы еще увидимся с вами сегодня или у вас другие планы?

Заславский подозрительно смотрел то на комиссара, то на Романовых.

– Планы? А вы – вы какие имеете планы? Что ты задумал, Яковлев?

– О моих планах вы прекрасно знаете: собрание отряда охраны. Надеюсь, Авдеев уже все подготовил. Вы будете на собрании?

– А вы тут останетесь? И надолго останетесь? И зачем останетесь? – не отвечая на вопрос, допытывался Заславский.

– В Тобольске?

– Таки да, в Тобольске.

– Зачем же мне здесь оставаться? – возразил Яковлев. – Через недельку, пожалуй, в обратный путь. А сейчас хочу подробнее осмотреть дом. Мне торопиться некуда. Неделя, как минимум, в запасе.

– Не понимаю тебя, товарищ московский комиссар Яковлев! Что ты будешь тут таки посмотреть и хочешь увидеть в свободном доме?

– Не догадываетесь? – спросил Яковлев с подчеркнутой наивностью, из которой слишком явно выпирала издевка.

– Об чем я могу догадываться и обязан?

– Я ведь не просто человек любопытствующий и завистливый. И хочу осмотреть дом не из просто так, а чтобы понять, что вас могло здесь заинтересовать, коль скоро вы сюда две ночи подряд приходили с обысками. Открою вам секрет, который, наверное, известен всем, кроме вас: на вас в ВЧК поступил донос.

– До… Донос? – спросил с изумлением Заславский. – Какой-такой донос? Кому? Что за сумасшедший бред?!

– Во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с бандитизмом и саботажем. И с контрреволюцией, – с подчеркнутой любезностью сообщил Яковлев.

Заславский онемел.

– Ты… ты врешь тут всё и всем! – взвизгнул он

– Зачем мне? Ты знаешь? Скажи! Я тоже хочу знать, – предложил Яковлев.

Но Заславский только головой мотал, как лошадь: неожиданный спазм парализовал ему голосовые связки. Наконец, выговорил:

– Кто там доносит? Об что?

Яковлев сочувственно развел руками.

– Не имею права говорить! Государственная тайна.

– Не-е-е!.. – выдохнул Заславский. – Не-е-е… Тут такое что-то есть неправильное. Покажи бумагу! – потребовал он.

– Ты думаешь, я такие важные документы ношу с собой? – спросил комиссар Яковлев, тоже переходя на «ты». – Если думаешь так, то ошибаешься.

– Так ты же… так ты за царем приехал. Откуда тут вэчека? – и он беспомощно огляделся и посмотрел на Новосильцеву и матроса Гончарюка.

Новосильцева была спокойна и недвижима, как римская статуя в Летнем саду. У матроса Гончарюка был такой вид, словно перед ним был не Заславский, а морской змей, вынырнувший из пучины. А Кобылинский, на лице которого застыло изумление, вообще ничего не понимал.

– Хорошо, так уж и быть, – сказал Яковлев. – Скажу, но исключительно по дружбе и из уважения к тебе. Дай только слово, что промолчишь.

– Даю, – проговорил Заславский. – Десять слов даю.

– Мне достаточно одного, – успокоил его комиссар. – Подойди ближе.

Заславский подступил чуть ли не вплотную.

– Видишь ли, друг мой Шимон… – и Яковлев заколебался. – Нет, пожалуй, нельзя…

– Скажи, Яковлев! Ты ж дал пообещание… пообещал, – не отставал Заславский.

Комиссар еще раз сокрушенно вздохнул, еще помедлил и, наконец, отважился.

– Только учти, Шимон, – предупредил он. – Сам я доносу на тебя не верю. Пока не разберусь, что и как было на самом деле.

– Учту! – заверил Заславский.

– Итак, некие местные товарищи, из числа твоих друзей, доносят, что гражданин Заславский, командир и одновременно комиссар отряда красной гвардии, незаконно произвел несколько обысков у Романовых, причем каждый раз сам был сильно пьян. Перебил посуду, отобрал у женщин все драгоценности, а расписки не дал. Похитил у фрейлины Гендриковой панталоны, совсем новые, модные – прямо из Парижа. И еще два лифа у юнгферы Демидовой; ну, у этой бельишко попроще – от московской фабрики «Трехгорная мануфактура».

По мере того, как Яковлев перечислял пункты «доноса», челюсть Заславского опускалась все ниже и физиономия зеленела все больше.

– Вы… – выдавил из себя Заславский. – Ты… Что ты выдумываешь в своей голове, комиссар? Что за бред? – взвизгнул он, брызгая слюной. – Врете вы все! Обман врете! Какие еще панталоны?! У тебя головные мозги есть?

– Со мной все в порядке, – заверил его комиссар. – Я же сказал тебе: не думаю, что ты стащил у фрейлины Гендриковой парижские панталоны.

– А… посмотреть? – спросил Заславский.

– Панталоны?

– Нет, – мотнул головой Заславский. – Документ посмотреть.

– Можно, – неожиданно смягчился Яковлев.

– Тогда дай!

– Дам, – пообещал комиссар. – После проверки. Через недельку-две. Потерпишь?

На лице Заславского появилась кривая улыбка. Кажется, он стал догадываться. Ничего не сказав, резко повернулся и пошел вниз по лестнице.

Николай и Александра стояли в стороне. Но обрывки странного диалога слышали, обмениваясь растерянными взглядами. И облегченно вздохнули, когда Заславский исчез.

– Разрешите идти, гражданин комиссар? Выяснить относительно собрания, – невозмутимо подал голос Кобылинский.

– Сделайте одолжение, Евгений Степанович, – сказал Яковлев. – Выясните.

Однако Кобылинский не уходил, вопросительно глядя на Николая. И лишь когда тот ему кивнул, полковник козырнул Николаю, потом Яковлеву и зашагал вслед за Заславским. Матрос Гончарюк перевел дух, вытер слезы, поправил усы и поспешил вслед за полковником.

Новосильцевой было не до смеха. Она была мрачна, как грозовая туча.

– Что за хулиганство? – возмущенным шепотом спросила она. – Зачем вы устроили балаган? Заславский все поймет уже через несколько минут. Теперь его никакие тормоза не удержат!

Но комиссар Яковлев был доволен. Он потер подбородок, который после бритья горел и слегка зудел.

– Сударыня, – спросил он. – Вам приходилось когда-нибудь читать или слышать, что такое гальваническая терапия? Иными словами, лечение электрошоком.

– Да, но какое это имеет?..

– Самое непосредственное, – сказал он. – Лучшего момента вывести Заславского из себя и вывернуть его наизнанку, я не нашел бы. Теперь он будет сгорать не только от служебного рвения. Но и от злобы. А значит, делать ошибки. Так что мы сейчас получили определенное преимущество.

И он повернулся к Николаю.

– А теперь, Николай Александрович, нам необходимо где-нибудь уединиться.

– Вечером?

– Нет, в сей же час, – ответил Яковлев. – Где есть место, чтобы мы могли бы поговорить без свидетелей?

– Да, прошу сюда!

И он открыл дверь в соседнюю комнату.

– Здесь еще одно мое прибежище. Правда, оно больше на кладовую похоже… Но это и в самом деле есть кладовая… моих невысказанных мыслей! – с легким смешком добавил Николай.

Комната была небольшой, тесной, с одним письменным столом у голландской печки. Вся она была уставлена почти до потолка сундуками, чемоданами, баулами, багажными плетёными корзинами.

Сесть Николай не предложил, да здесь и был всего один стул, на спинке висела длиннополая солдатская шинель. Её Николай стал носить почти постоянно и снимал только в комнате, потому что солдатский комитет постановил снять со всех офицеров погоны. Подчиниться требованию Николай не захотел. Штатскую одежду он не любил, с четырнадцатого года вообще перестал ее носить, да здесь у него ничего из цивильного и не было. Поначалу Николай выходил на публику в черкеске – к ней, по форме, погоны не полагались. Потом просто набрасывал на плечи гимнастерки шинель.

Он перекатил через порог коляску с женой и плотно прикрыл дверь.

– Ваше величество, – заговорил комиссар. – Прошу вас выслушать меня с максимальным вниманием…

– Я готов, – сказал Николай.

– У меня поручение правительства доставить вас и вашу семью в Москву.

– Ах! – воскликнула Александра, схватившись за сердце и озираясь по сторонам. – It’s impossible! Это нефозмошно!..

– Уверяю вас, это именно так, как я сказал, – произнес Яковлев.

– Но зачем, зачем? – молитвенно сложив руки, спрашивала она, и в ее речи снова звучал сильный немецкий акцент. – Чьто ви от нас еще хотить… пожелаль? Ви будете делать цирковой программ? Возить нас в клетках? А ми будем зверь? Тиггер или лёве? Или обесьян? А дети – обесьянки?

Комиссар отрицательно покачал головой.

– Ваше величество! Уверяю вас, ничего, что могло бы оказаться непочтительным или неуважительным по отношению к вам, нет в моих намерениях и быть не может!

– О, господин комиссар! – покачала головой Александра. – Кто сейчас и что понимает? Все так стало глюпо и неумно!

Николай растерянно молчал, левое веко его мелко дергалось, запульсировали вздувшиеся на лбу сосуды.

– Но тогда… зачем? Нам дадут уехать?.. Неушли?.. Это правда? – с тихой надеждой спросила Александра.

– К величайшему моему сожалению, больше ничего я вам сказать не могу. Все остальное вы узнаете сами уже в Москве. Но там, куда я вас приглашаю, вам будет лучше, чем здесь – поверьте! – ответил Яковлев.

Александра часто и глубоко задышала. Николай держал ее руку и нежно поглаживал. Вдруг он оставил руку жены и решительно заявил:

– Нет, Василий Васильевич! Прошу меня простить, но я никуда не поеду. И делайте, что хотите. К сожалению, я уже никому не могу верить. В том числе и вам. Уж не взыщите! Нет. Мы остаемся здесь.

Яковлев неодобрительно покачал головой и произнес – веско и не скрывая сожаления: