Али и Разум

– И потом Ахмед сам его убил, – спросил Али.

–Нет, – ответил Халид, запивая водой проглоченное мясо, – он его обезглавил. Как потом выяснилось, сделал он это тесаком, который я ему подарил в Грозном за одну его успешную вылазку по освобождению из окружения русских Саида… да-да, того самого Саида и нескольких других ребят.

–А Ахмед все еще в горах?

–Нет, погиб где-то полгода назад. С теми ребятами, с которыми он устроил засаду Саиду, был блокирован в жилом доме. На предложение сдаться они ответили огнем. В итоге, к утру следующего дня, все были убиты.

Несмотря на всю драматичность рассказа Халида, Али этому не сильно удивился. Таких историй за годы войны в Чечне он слышал сотни. Но история эта его тронула тем, что он представил, каково это было переживать самому Халиду. Как бы Халид ни пытался демонстрировать хладнокровие, было видно, что этому некогда вожаку стаи своих волков было больно осознавать, как его волки перегрызли друг друга.

Прошло уже минут десять, как солнце, еще недавно скрывшееся за горами, совсем утопало за горизонтом, собирая с небосвода остатки своего света. Али и пастух, постелив на лужайке рядом с костром одеяло, встал и лицом к югу и совершили закатную молитву. Здесь молитва была какой-то особенной, вдохновенной и даже, казалось, более искренней. Суетные ощущения не беспокоили душу, а мысли – голову. Умиротворяющая атмосфера своею упоительностью ласкала сознание и чувства Али.

Он безмерно сильно полюбил этот миг, потому что этот миг заключал в себе неописуемо прекрасное переживание. И рядом находящийся Халид, вид и повадки которого вместе со всеми сложными перипетиями его жизни как бы украшали– своей чистотой и благородством – чистоту и благородство окружающего вида и в воздухе витающего покоя безмолвного великолепия. Мириады прекрасно-грустных переживаний, бессознательно им сейчас испытываемых, словно горный ручей, которому не видно одного источника, но который формируется из множества мелких неприметных водных изливаний, вытекающих из-под бесчисленного множества камней и щелей,– подобно этому ручью его чувства без одного ярко выраженного источника, но всею своею совокупностью выжали слезинку из глубин его глаз. Робко, неуверенно появившись, слеза, словно ребенок, делающий свои первые шаги, шатаясь по сторонам и задерживаясь, потекла по его щеке. И это было прекрасно. Весь мир, все города и страны, все людские вздоры и устремления сейчас выглядели ничтожно жалкими. Сейчас, в эту самую минуту, казалось ему, он переживал самую полную и счастливую жизнь. А все остальное лишь миражи обмана, своей внешней привлекательностью манящие людей к разочарованию и душевным тревогам. Его поразило и тронуло то, насколько все же разнообразен этот мир и люди и насколько одни не замечают других. Взаимопониманию люди предпочитают друг над другом насмехаться, простоте отношений – чванство, доброте – зло, любви – ненависть. Но в ситуациях, когда надо проявить твердость духа и силу характера, становятся слабыми, податливыми и жалкими. Али не задавался вопросом, почему же это так, ибо он не был настолько наивен, потому что мысли эти (или же чувства) в нем появлялись еще в детстве. Вот тогда, будучи еще ребенком, он задавался этими вопросами с присущей ребенку чистой наивностью. Сейчас же от этих мыслей остались лишь чувства. Он просто с какой-то печалью переживал окружающую его реальность, без каких-либо вопросов.

Закончив молиться, они снова сели возле костра, подложили в него немного дров. Костер приятно согревал от легкого горного ночного холода, и от его пламени их тени колебались на лужайке. Они просидели так еще несколько часов.

– Ну что ж, – глубоко вздохнув, сказал Халид, – пора спать – по крайней мере мне, – добавил он, слегка улыбнувшись. – А то подустал сегодня малость, да и завтра рано вставать. – Потом чуть помолчав, он сказал: – Если честно, даже и не знаю, почему я все это тебе рассказал.

–Да-да, конечно, отдыхай,– быстро проговорил Али, почувствовав неудобство, что из-за него ему пришлось бодрствовать так долго и вспомнить о грустном, что бередило его сердце, как бы Халид ни пытался казаться безучастным. Али-то знал, что прошлое никогда не отпускает полностью. И в том, что Халид рассказал свою историю, сам не находя тому объяснения, незнакомцу, было ясное тому подтверждение.

–А ты не идешь спать?

–Я, наверное, еще немного посижу. Неизвестно, когда еще доведется посидеть в таком месте.

–Хорошо. С твоего позволения я пойду.

–Да, конечно.

–Я тебе там постелю возле окна. Ляжешь, когда захочешь. Ладно, пойду я.

–Спокойно ночи!

–И тебе спокойной ночи!

Али остался сидеть один возле костра, смотря в глубокие дали холмов и ущелий, освещенных лунным светом. Рядом появился Разум.

– Почему ты считаешь, что человек не достоин этой красоты, – сказал Разум, прочитав мысли Али.

– Потому что он слишком ничтожен, – ответил Али, не отвлекая свой вдаль устремленный взгляд.

– В этом и заключается его уникальность. Ведь неидеальное поведение человека является следствием данной ему безмерной свободы. Отними у людей право выбора и свободу действий, и тогда они, возможно, будут идеальными, но не уникальными.

– Согласен, – произнес Али. – И вообще, мне кажется, человек должен себя познавать всю жизнь, сколько бы он ни прожил. От степени самопознания зависит и то, насколько хорошо он разбирается в людях. Человек нередко негодующе поражается поступками других, в то же время не замечая, как сам поступал, или что поступит примерно так же при соответствующих условиях. Теперь я уже мало чему удивляюсь из того, что делают люди. Разумом все – даже самые гнусные и глупые людские дела – стало ясно, остается лишь душевное их непонимание, то есть внутреннее отторжение. И все же познание не имеет границ.– Сказав это, Али вдруг умолк и задумчиво стал взирать на костер.

Али с Разумом продолжали сидеть и разговаривать, пока не проступили проблески утренней зари на восточном горизонте. Из лачуги донесся звон будильника пастуха.

– Ты что, так и сидел здесь всю ночь?– удивленно спросил его Халид, стоя у порога хижины.

–Да, – ответил Али, – ночь пролетела слишком быстро.

– Парень, видимо, тебе тоже надо взять овец и переселиться сюда, – улыбнувшись, сказал Халид. А потом добавил: – Иди поспи немножко, а то днем будешь плохо себя чувствовать.

Али, к которому внезапно прильнула усталость и жажда сна, последовал совету Халида. Направляясь к хижине, он вдруг обернулся и спросил:

– А ты больше не будешь спать, что ли?

–Нет, с восходом солнца я пойду со своим стадом на пастбище вон за тем холмом, – он мотнул головой куда-то в сторону. – Вернусь я только вечером.

–Значит, мы не увидимся, – сказал Али. – Я чуть посплю и пойду. Спасибо за гостеприимство, мне очень здесь понравилось.

– Да не за что. Приезжай в любое время, братишка!

–Обязательно приеду!

Они пожали друг другу руки, после чего Али зашел в хижину и лег спать.

Когда он проснулся, солнце стояло уже довольно высоко. В хижине был он один. Поднявшись с деревянной кровати, Али увидел на столе вареное мясо, зубчики очищенного чеснока, рукой разломанную домашнюю лепешку и чистую кружку. Выйдя за дверь, рядом с тлеющим углем он заметил кастрюлю, закрытую крышкой,– это был мясной бульон, оставленный Халидом рядом с костром, чтобы он не остывал. Зачерпнув кружкой из кастрюли бульон, Али зашел обратно в хижину и сытно покушал, будто это был не завтрак, а обед. Затем он взял свою палку и в прекрасном расположении духа зашагал к своей машине, оставленной им в селении возле того пустого дома.

Али пробыл в Чечне более двух недель, и уже пришла пора обратно возвращаться в Москву. На этот раз он не особо спешил, и поэтому ему вдруг захотелось ехать поездом. Когда он пошел покупать билеты, то выяснилось, что все купейные места распроданы. В итоге он взял билет на плацкарт.

Казалось, это было словно вчера, когда он вошел в этот дом и его все так радостно встречали. И вот он снова в прихожей дядиного дома, только на сей раз в качестве уезжающего. Со всеми попрощавшись, Али вышел и сел в машину. На железнодорожный вокзал его отвез дядя.

Московский поезд уже прибыл и стоял на первой платформе. Люди в спешке начали подниматься со своими сумками, протягивая на проверку проводницам, стоящим у входа возле каждого вагона, свои билеты и паспорта.

– Мне, конечно, хотелось бы, – сказал дядя Идрис, – чтобы ты после учебы все же приехал домой. Но если там тебе будет лучше и ты пожелаешь остаться в Москве, то хотя бы постарайся приезжать почаще.

– Пока я еще ничего не решил. Но как бы там ни было, не приезжать домой я не смогу.

Идрис довольно кивнул, радостно улыбнулся и, как бы по-дружески обняв племянника, пару раз хлопнул его рукой по спине.

–Давай, иди уже, – сказал он, разрывая объятие.– А то сейчас твой поезд уедет.

Взяв свою сумку, Али направился к вагону поезда. Показав, как и все, свой паспорт и билет проводнице, он поднялся в вагон и прошел к своему месту. Здесь, как обычно в плацкартных вагонах, царила начальная сумятица. Все толпились в проходах и плацкартных открытых купе, часто друг на друга наталкивались, беспрестанно извинялись и, голося и пыхтя, пытались как-то поудобнее разложить свои сумки.

Тем временем Али занял боковое нижнее место возле окна, указанное на его билете, и положил под сиденье свою сумку. Место это выглядело как обеденный столик для двух персон: напротив Али было еще одно сиденье, а посередине – стол, который перед сном складывался, и все они вместе (стол и два сиденья) таким образом трансформировались в подобие узкой одноместной кроватки. В открытом купе справа от Али размещались пассажиры в следующем порядке: пожилая тучная женщина, которая очень тяжело дышала, сидела на левой нижней полке. Полка над ней была свободна. На такой же нижней полке напротив нее сидел мальчик лет двенадцати-тринадцати, который, однако, успел занять верхнюю полку над собой своей сумкой. Рядом с ним, возле окна, сидела девушка (как позже выяснится, сестра этого мальчика), примерно одного с Али возраста. На ней были свободная юбка в пол и бежевая туника. Они, улыбаясь, смотрели в окно и махали руками провожающим их родственникам.

– А она красивая, – сказал Разум.

–Ну да, милая, – согласился Али, и отвернулся от девушки.

Поезд тронулся, и шум в вагоне начал стихать.

– Ну да, милая, – передразнил Разум Али, а потом сказал: – Отвернуться-то ты отвернулся, но думать о ней все же продолжаешь.

– Не лезь в мою голову.

– Я и есть твоя голова.

– Да чего ты от меня хочешь? – спросил его Али. – Когда я говорю с девушками, тебе не нравится. Когда не говорю, тоже не нравится. Оставь меня вообще в покое.

– Всему есть свое время.

Али сунул в одно ухо наушник. Но Разум не переставал донимать его разговорами о девушке. Тогда Али поднялся и направился к другому вагону.

К моменту отбытия поезда в вагонах бывают свободные места, заполняемые по ходу движения на разных станциях. Али как раз и пошел искать такое свободное место– и нашел его в третьем купейном отделе следующего вагона второго класса. Он сел возле окна и стал смотреть на отдаляющиеся предметы.

– Скоро кто-нибудь сюда зайдет, и тебе придется чесать обратно на свое место, – сказал Разум.

–Когда зайдет, тогда и пойду. А пока не мешай мне и не порть мое хорошее настроение.

– Иди обратно и сядь на свое место.

–Зачем?

–Ну, познакомишься с ней поближе, и если она будет то, что надо…

– То можно будет на ней жениться?

– Почему бы и нет?

– Не хочу я ничего.

– Не упрямничай, – сказал Разум. – Просто всему есть свое время. Не всегда находка – результат поиска. Чаще всего люди приобретают нечто особенно ценное посредством решительных действий, предпринятых ими по отношению к подарку судьбы. Человек, упустивший случайную возможность, может и за всю жизнь поисков подобное более не обрести. Шанс – это предложение судьбы, которое ты либо принимаешь, либо отвергаешь. Но, как правило, это разовое предложение.

– И с чего ты взял, что она – мой драгоценный шанс?

–Я этого не говорил. У шансов не бывает на лбу написано: «Я твой шанс, бери меня». Да у них и лба не бывает. Поговори с ней, и тогда все станет ясно.

– Хорошо, я подумаю, – сказал Али. – А теперь оставь меня одного.

Сущность исчезла.

Али сидел, слегка покачиваясь от неровного хода поезда, и задумчивым взглядом одиноко смотрел в окно. Колеса поезда, проезжая по рельсовым стыкам, монотонно издавали старый, уже кажущийся неотъемлемым атрибутом движущегося поезда, звук: та-тах-та-тах, та-тах-та-тах. Мысли Али, одна цепляясь за другую, словно вагоны этого поезда, выстроились в целый эшелон. Но каждая последующая мысль, в отличие от вагонов, не была похожа на предыдущую: девушка – одиночество – женитьба – тоска – Москва – горы – Грозный – война – мир – прошлое – будущее… Он и не заметил, как, положив голову на сложенные перед собой на столе руки, уснул.

Резкий звук открывающейся купейной двери слегка разбудил его, но не настолько, чтобы он мог поднять голову.

– Это кто? – сказал женский голос.

–А я откуда знаю. Спящий молодой человек. И спит он, судя по всему, на нашем месте, – ответил мужской голос.

– Разбудить его, что ли?

–Ну, придется. Я устал и хочу спать. Извините, молодой человек.

– Не пьян ли? – спросила женщина.

– Не знаю. Молодой человек, – чуть громче повторил мужчина.

Али проснулся окончательно и поднял голову. За окном была кромешная тьма. На минуту он не мог понять, что к чему.

– Извините, что потревожили вас, но это наше место, – сказал мужчина.

–Ах да, извините.– Али вспомнил, как он здесь очутился, встал и пошел в свой вагон.

Свет в его вагоне был погашен, и многие уже спали. Один парень в дальнем купе тихо, полушепотом, разговаривал по телефону с кем-то: по манере общения было видно, что на другом конце линии находится девушка. Чей-то ребенок, резко начав громкий плач, так же внезапно умолк, когда его мать, разбуженная им, стала его успокаивать. Али прошел и сел на свое место. Машинально он взглянул в купе справа от себя – там все спали. Его постельное белье в запечатанном пакете было принесено и положено на стол. Все еще сонному, ему было не охота обустраивать свое спальное место. Он сел, облокотившись на стол, и стал смотреть в пустую тьму за окном, изредка рассеиваемую светом станционных фонарей. Через некоторое время его бесцельно-пустая сосредоточенность была нарушена каким-то неприятным звуком, который все больше и больше отвлекал на себя его внимание. Оторвав наконец свой взгляд от окна, он на секунду навострил уши, чтобы понять характер и источник этого звука. Задача была решена за доли секунды: им был храп той самой тучной старухи, что расположилась на нижней левой полке в купе справа от него. «Ну, —подумал Али, – теперь можно и постель не стелить. Все равно спать уже не получится». И в это самое время что-то шевельнулось в той купейной темноте. Это была она. Затем вдруг небольшой свет осветил ее лицо: она включила компьютер.

– Передумала спать? – улыбаясь, спросил ее Али.

– А? – сказала девушка, прищурила глаза и, чуть опустив крышку компьютера, чтобы свет монитора ее не ослеплял, внимательно посмотрела в его сторону, будто только сейчас узнала, что там кто-то есть. – Да я и не спала, – голос сообщал ответную улыбку на ее устах.

– Понимаю… Вы вместе?

Девушка, поняв, кого он имеет в виду, ответила:

–Нет, я впервые ее вижу. Я с братом, он спит наверху.

– Ясно, – ответил Али. А потом сказал: – Когда пожилые люди храпят, то кажется, будто они дышат всей тягостью прожитой жизни.

– Да. Мы с ней еще днем успели немножко переговорить. У нее и в самом деле была тяжелая жизнь. Она потеряла много близких людей на прошедших войнах.

– Эти две войны многих забрали, не считаясь с возрастом и полом своих жертв.

–Это точно, – как-то задумчиво сказала девушка. А потом, после небольшой паузы, продолжила: – К моменту смерти отца мне было двенадцать, а ему тридцать четыре. Он был здоров и бодр. Я иногда представляла себе, как я стану расти, а он – стареть, и как я буду потом за ним ухаживать, веселить его так же, как он меня.

Али хотел сказать: «Я тебя понимаю», но чтобы это выражение не выглядело фальшивой данью этикета, ему пришлось бы сообщить ей и о своих потерях. А ему не хотелось уходить в столь печальные глубины прошлого и вспоминать все заново. Он всего лишь выразил слова сочувствия, после чего воцарилось молчание.

– А в Москву в гости едешь? – спросил он наконец.

– Можно и так сказать. У меня там тетя живет со своим мужем и маленькими детьми. Но сейчас я еду, чтобы поухаживать за ней в больнице. Ей скоро должны операцию сделать. Ну а ты?

– Я там учусь. На каникулах приезжал домой. А так у меня там тоже живет родственник – дядя, – заключил он.

– Ясно, – ответила девушка, застыв в ожидании вопроса.

– А ты учишься или работаешь? – спросил Али.

– И то и другое. Я оканчиваю университет, факультет журналистики. И с третьего курса работаю в местной газете, посвященной школьной жизни Чечни.

–Интересно! – сказал Али. – Значит, ты пишешь статьи?

– Да.

– И о чем же?

– В основном о детях с необычными судьбами, талантами. Реже об учителях и всякого рода школьных мероприятиях. С работы я взяла отпуск на две недели. Но за это время мне надо написать пару статей и отправить в редакцию по электронке. Материал я уже собрала.

–А о чем надо написать, если не секрет?

–Да нет, какой уж там секрет, если это будет читать вся Республика, – улыбнулась она. – Ну вот, к примеру, одна история о мальчике-сироте Магомеде. В конце девяносто девятого года, когда его семья вместе с ним выезжала из Грозного, их машина попала под артобстрел. В итоге он, годовалый ребенок, потерял своих родителей и одну ногу. Сейчас Магомед учится в четвертом классе, играет в футбольной команде за свою школу. И что самое интересное, он нападающий. Следя за его игрой, и не скажешь, что на мальчике протез.

– Молодец!

–Да, очень волевой парень.

– Значит, о нем тебе еще предстоит написать?

– Скорее завершить то, что уже начала писать. У меня есть кое-какие наброски, этакие эскизы о фактах его жизни. Теперь же надо облечь в плоть этот остов фактов, расписать эскизы и претворить их в живопись. Вот и сейчас как раз хотела поработать над этой статьей, но даже не знаю. В таких случаях не хочется ограничиваться описанием каких-то внешних черт. Ну, как бы это сказать… Не хочется ограничиваться описанием внешних фактов: в детстве потерял родителей, лишился ноги, хорошо играет в футбол, учится на отлично и так далее,– изъясняться так математически сухо, понимаешь? Хочется сообщить читателю душевное состояние Магомеда, какую внутреннюю борьбу ему нужно вести, какого морально-психологического труда ему стоило и стоит иметь эти внешние успехи. Мне кажется, у меня это плохо получается.

– Ну, – сказал Али, – идею ты выразила хорошо. А можно взглянуть на эту работу?

–Да, конечно.– Девушка протянула ему ноутбук.

Али взял компьютер и мигом пробежался по биографическим фактам Магомеда.

–А у тебя здесь есть статьи, которые ты ранее писала?

–О да, конечно. Их много. Но не думаю, что они тебе будут интересны.

– Я весьма любознателен, – улыбнулся Али.

–Ну, в таком случае… Сверни окно. Вон там папка в верхнем углу «Статьи».

–Да, вижу.– Али навел стрелочку на указанную папку и сделал двойной щелчок левой кнопкой мыши, и перед ним предстало огромное количество файлов с разными названиями. – Не хило писала.

– Это только часть моей работы.

– Давай, – сказал Али, – договоримся так: ты сейчас попытаешься заснуть, – храп старухи стал тише, – а я знакомлюсь с твоими работами и наутро скажу, что я об этом думаю?

–Ты серьезно собираешься все это читать?

–А почему бы и нет? К тому же я уже успел выспаться. Так что я бодр и никуда не спешу.

–Ну ладно. Только вот что: зарядки там хватит часов на пять, не более. Ты, наверное, знаешь, насколько в поездах отвратительные розетки, то есть насколько они бесполезны.

– Думаю, пяти часов мне будет достаточно. Я же тебя не многого лишаю, если воспользуюсь твоим компом до само разрядки?

– Ничуть!

–Тогда спокойной ночи.

– А тебе приятного чтения.

Девушка легла спать и вскоре, по всей видимости, заснула. Али развернул свернутый файл со статьей о мальчике с протезом и внимательно прочитал ее еще раз. Сквозь сухо изложенные факты он, со всею присущею ему чуткостью и богатством воображения, увидел огромное количество чувств, боли и смыслов, всплывающих в его сознании в виде образов, слов и предложений. Десятки и сотни фраз парили в его голове, и то, что он читал, было самым маленьким в этом царстве смыслов. Один маленький факт в статье рождал в голове Али большие проникновенные предложения. Печальная ярмарка трогательных чувств и образов на минуту взбодрила его, собственными переживаниями обогатив кровь адреналином. Но потом так же быстро и обессилила. Он на минуту оторвал свой взгляд от светлого монитора, опустил крышку ноутбука и уставился в кромешную тьму за окном. Ему надо было упорядочить то, что он сейчас прочувствовал, и спокойно это изложить. Да, он хотел докончить эту статью.

Появились Разум и сказал:

– Помочь, братишка?

–Мне хотелось бы как-то самому. А если ты поможешь, то это уже будет не совсем честно.

–То есть ты хочешь произвести впечатление? – сказал Разум улыбаясь.

– Опять решил меня доставать?

– Нет-нет, ни в коем случая. Продолжай. Я ухожу.

Али снова поднял крышку ноутбука и, немного посидев без движения, медленно начал печатать. Слова, исполненные нежных чувств, радости и оптимизма, как-то сами обозначались на белом фоне. Час спустя, закончив работу над статьей, он решил ее прочитать заново, и сам удивился тому, насколько хорошо у него это получилось.

Затем он начал открывать другие ее работы и читать. Али это делал не только из интереса к ее статьям, но еще и для того, чтобы посредством их узнать ее получше: какие слова она использовала, как выражала свои мысли и так далее. «Ведь мысли, – думал он, – это чувства. Знаешь, какие у человека чувства, знаешь и то, каков сам человек». Он не обращал внимания на стилистику, на общий смысл, на ее мастерство изящной словесности. Конечно, это тоже машинально замечалось, и, хоть он многое и переиначил бы, писала она неплохо. Но его волновал лишь дух изложения, ведь он стремился познать не то, насколько хорошо человек пишет, а другое – насколько хорош сам человек, именно как человек, а не журналист или писатель. И он был ею восхищен.

После прочтения всех ее работ ему в голову пришла одна мысль, которую поддержал Разум. Он создал на рабочем столе новый файл, открыл его и начал претворять в жизнь свою вдруг его посетившую идею. Он писал:

«Прошло более четырех часов с тех пор, как я принял у тебя твой ноутбук. За это время, покачиваемый этим старым поездом, неровно движущимся по ветхим рельсам, я успел ознакомиться со всеми твоими работами. И вот пришла пора сдержать свое обещание и сказать, что я об этом думаю. Да, помню, я сказал, что поведаю тебе об этом завтра. Но, знаешь, боюсь, завтра у меня это выйдет не так, как я на самом деле хочу это сказать. Во-первых, я решил ковать, пока горячо: завтра могут остыть те ощущения (а вместе с ними и мысли), которые породило во мне чтение твоих статей. А во-вторых, трудно бывает выразить в устной форме всю полноту мысли человеку, которого ты только что узнал, и поэтому, я считаю, наилучшим способом это можно сделать только на письме. Здесь я никуда не спешу, могу обдумывать каждое слово и, таким образом, спасти себя от неловко подобранных слов и выражений, о которых обычно потом жалеют.

Теперь касательно твоих работ. Знаешь, скажу честно, мое внимание во время всего чтения всегда было акцентировано не столько на словах, сколько на авторе, то есть на тебе, и посредством твоих слов я пытался познать тебя. «Заговори, чтобы я тебя увидел»,—сказал Сократ. Я читал твою речь несколько часов и за это время, как мне кажется, неплохо тебя «увидел». Мне понравилась содержательная часть твоей работы, понравилась манера изложения, но больше всего мне понравилось чувство, испытываемое тобою в момент написания своих работ, но не выраженное в словах, – именно это невысказанное чувство и сообщало о тебе больше написанных слов. И не правда, что тебе не удается описать внутреннее переживание своих героев. Просто твои внутренние переживания, возможно, намного глубже слов, которые могут эти переживания передать. Словами не исчерпываются чувства, не измеряется их глубина и сила. Человек, поверь мне, намного глубже и загадочнее, чем мы думаем, и в изучении себе подобных человечество никогда не достигнет предела.

Наверное, мне сейчас, отдавая дань банальному приему приличия, стоило бы написать – предугадывая и успокаивая твои мысли – слова типа: «Ты только ничего такого не подумай. Я ни на что не надеюсь» и так далее. Ну, как это обычно делают «культурные» люди, чтобы не показаться навязчивыми. Но разве те, которые так говорят, не желают таким образом понравиться тем, к кому обращены эти слова? И получается, что этот лицемерный такт применяется для самовосхваления. Но я этого не порицаю, ведь простая вежливость тоже не что иное, как самокомплимент.