Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

Глава 2. Красный призрак

На следующий день я пешком дошел вверх по Тверской до огромного, обшитого досками куба, внутри которого Елисеев и спрятал свою стройку. Конечно, уже не раз находились проныры, которые выковыривали из досок сучки, и подсматривали через дырки – что же именно строит архитектор Барановский, которого Елисеев нанял за огромные деньги, причем обещая не вмешиваться в творческий архитектурный процесс. Эти самые проныры утверждали, что на месте особняка княгини Белосельской-Белозерской теперь высится настоящий восточный храм, пагода Бахуса, или же дворец Великих Моголов.

Свернув с шумной Тверской в Козицкий переулок, я пошел вдоль дощатой стены, пока не наткнулся на дверь, справа от которой находилась большая медная кнопка электрического звонка. Ниже по трафарету было написано: «Вызов охраны». Я постоял немного в тени переулка, наслаждаясь прохладой. А потом, переложив трость в левую руку, нажал кнопку. Где-то вдали послышалось резкое дребезжание. Никаких звуков стройки я не слышал. Не визжали двуручные пилы, не стучали молотки и киянки, не слышалось даже голосов рабочих на лесах. Похоже, что строительство закончилось. Вероятно, сейчас велись отделочные работы внутри здания, что и объясняло отсутствие характерного строительного шума.

Наконец изнутри щелкнула щеколда, и дверь немного приоткрылась. Однако чье-то грузное тело закрывало обзор – вероятно, на вход поставили самого объемного охранника, главной задачей которого было именно застить свет.

– По какому делу? – спросил этот «святой Петр» строгим голосом.

– У меня назначена встреча с Григорием Григорьевичем Елисеевым, – ответил я, совершенно не покривив душой…

Вероятно, я был далеко не первым, кто использовал эту наивную формулу для того, чтобы проникнуть внутрь.

Охранник прислонил к щели лицо и воззрился на меня недовольным серым глазом.

– Чего?

– Позови-ка господина Теллера, любезнейший, – попросил я.

Охранник поморщился – похоже, я оторвал его от важного и любимого занятия – в густых усах этого одноглавого Цербера застряла шелуха от тыквенного семечка.

– Проходи мимо, нету его, – пробурчал охранник. – Нету. Понял?

И тут же попытался закрыть дверь, но я крепко схватился за нее и потянул на себя. Вот еще! Раз уж я решил войти, то остановить меня будет трудновато! Охранник, не ожидавший такой прыти, чуть не разжал пальцы, но раскусил мой маневр – лицо его перекосилось, потом побагровело, и он крепко вцепился в дверь со своей стороны.

– Ты что! Пусти! – прохрипел он. – Не положено!

– Положено-положено, – ответил я с усилием. – Вот ужо узнает Федор Иванович, он тебе подробно пропишет, кому положено, а кому нет!

– Паскуда, – выругался охранник. – Ну, погоди!

Он неожиданно разжал пальцы. Распахнувшись, дверь чуть не ударила меня по лбу, однако я и сам отшатнулся назад, чуть не опрокинувшись на спину. Если бы не постоянные занятия в Гимнастическом клубе и не моя верная трость – сувенир со времен дела об украденных голосах, – валяться бы мне сейчас на пыльных булыжниках Козицкого переулка.

Пока я пытался устоять на ногах, охранник метнулся влево и снова явился в дверном проеме, но уже перехватывая обеими руками толстую палку.

– Ага, – весело закричал я, – решил фехтовать?! Вот славно! Ну, давай! Туше!

Выставив вперед трость, я встал в фехтовальную позицию. Пара мастеровых, проходивших мимо, с деревянными рундуками, из которых торчал столярный инструмент, остановились и начали глазеть. Один даже достал из кармана пиджака короткую черную трубку и спокойно сунул себе в рот. Охранник нервно взглянул на них. Я тут же воспользовался моментом и ткнул ему в солнечное сплетение концом трости, окованным стальной полоской – чтобы не сбивался о камни.

Мой противник гулко хекнул и согнулся. Коротким ударом сверху по загривку я уложил его на землю, предварительно отскочив в сторону, чтобы он, падая, не сбил меня с ног.

– Вот так! – крякнул один из мастеровых. – Видать, ты, барин, из военных? А?

– Наддай ишшо! – предложил тот, который держал в зубах трубку. – Гляди, какой лось! Гляди, как встанет…

Охранник закряхтел, поднимаясь.

– Да что вы, ребята, – сказал я, доставая платок, чтобы вытереть вспотевшее лицо. – Сам я с Волги, бурлаком расшивы с ватагой тянул. А это так, баловство.

– Ага, – согласился мастеровой с трубкой. – Оно и видно. Баловаться ты мастак!

– Ага, – поддакнул с уважением его более молодой приятель.

Я хотел было помочь охраннику подняться, но тот с матерной руганью оттолкнул мою руку, встал, поднял с земли оброненную палку и, вероятно, решил дать мне сдачи – если, конечно, удастся. Но в этот момент раздалось негромкое: «А-а–тставить!»

Теллер вышел из-за спины своего архаровца, как будто все время там и стоял. Одет он был ровно так же, как и вчера – в английский клетчатый пиджак, вот только на голове у него теперь прямо сидела серая кепка с клапанами – ни дать ни взять – британский сержант в отставке. Хотя он старался держать себя в руках, но нервно бьющаяся жилка на виске выдавала, что Теллер взбешен моим нападением на его человека.

– Так-так-так, – сухо сказал он, знаком показывая мастеровым, чтобы те шли по своим делам. – Если не ошибаюсь, господин Гиляровский?

Охранник, моментально притихший, попытался оправдаться.

– Федор Иванович! Я это… согласно вашей инструкции… а они палкой…

Теллер сухо кашлянул, не глядя на охранника, и тот сконфуженно замолчал. После паузы глава московской охраны Елисеева снова обратился ко мне:

– Как это понимать, господин Гиляровский? Вы силой пытались ворваться на территорию, за охрану которой я отвечаю?

– Но позвольте, – возмущенно сказал я, – вчера в вашем присутствии Григорий Григорьевич сам пригласил меня осмотреть стройку. Вы не можете чинить мне препятствия!

Теллер повернулся к охраннику.

– Иди-ка, Потапенко, в свою сторожку, мы с тобой потом еще обстоятельно побеседуем. Понял?

Дождавшись, когда его подчиненный покинет нас, Теллер твердо посмотрел мне в глаза и тихо произнес:

– Вы же прекрасно понимаете, что я не могу брать в расчет вчерашние распоряжения Григория Григорьевича. Вы видели, что он был нетрезв. Уверяю вас, что уже сегодня он бы вас и на мизинец не подпустил к этой двери.

– А вот уж это – только ваше предположение, господин главный сторож, – раздраженно ответил я. – Вам вчера хозяин русским языком приказал меня впустить. Так что давайте, выполняйте приказ, пропускайте, а то я ведь и сам могу войти – как вчера, помните? И револьвер вам не поможет – не собираетесь же вы, в самом деле, стрелять в меня, Гиляровского, в самом центре Москвы? А?

Жилка на виске Теллера начала пульсировать вдвойне против прежнего. Он судорожно сжал кулаки, вероятно, собираясь меня ударить. Но я угрожающе приподнял свою трость, показывая, что без сдачи он не останется. Не знаю, чем бы кончилось дело, но тут в переулке застучали лошадиные копыта – с Тверской поворачивала карета с опущенными из-за жары занавесками. Теллер быстро разжал кулаки и отвернулся от меня, приняв спокойный и даже немного скучающий вид. Нетрудно было догадаться, что в карете явился тот, кто сейчас решит наш спор, – сам Елисеев.

Как только лошадь остановилась, Теллер подскочил к карете и распахнул дверцу, одновременно закрывая своим телом от меня пассажира, а ногой откидывая лесенку. Он явно хотел, чтобы Григорий Григорьевич, выходя, не обратил на меня внимания, но сам я не был предрасположен отступать в последний момент, а потому, как только из кареты появился черный блестящий цилиндр миллионера, громко поздоровался:

– Добрый день, Григорий Григорьевич! А меня тут ваши башибузуки внутрь не пускают. Говорят, вы вчера выпивши были, сами не ведали, что творили.

Теллер моментально побледнел и бросил на меня взгляд поистине нитроглицериновой мощи.

Сегодня Елисеев ничем не напоминал того, вчерашнего, хвастливого пьяницу из «Тестова». Нет, это был уже привычный публике владелец торговой империи – прямой, как Александрийская колонна, с зализанными назад светлыми волосами, строгим проницательным взглядом холодно-серых петербургских глаз, смотревших сверху вниз и чуть искоса. Если бы не тени под глазами и набрякшие веки, ни за что нельзя было бы догадаться, что миллионер еще вчера полдня пьянствовал, а ночь провел в объятиях своей очередной московской пассии.

Вероятно, все же такая собранность после бурного времяпровождения требовала от Елисеева недюжинного напряжения сил, потому что мой окрик заставил его вздрогнуть. Когда миллионер обернулся ко мне, я заметил капельки пота на лбу – у самых корней волос.

– Простите, – сказал он тем не менее ровным голосом. – Вчера я действительно позволил себе немного лишнего. Впрочем, мои, как вы говорите, башибузуки отлично знают, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не забываю о данных обещаниях. Да-да, я прекрасно помню, что обещал вам показать постройку. Прошу только в ответ об одном – подождите с публикацией ваших впечатлений до открытия. Я нисколько не давлю на вас! Мне докладывали, что давить на вас, равно как подкупать, – бесполезно.

Я кивнул.

– Поэтому, – продолжил Елисеев, – я предлагаю принцип: услуга за услугу. Вы можете смотреть сколько вам угодно и где вам будет угодно, не передавая ничего в газеты… Нет-нет, только до дня открытия магазина. А я за это вышлю вам персональное приглашение на торжество. Уверяю вас, таких приглашений будет напечатано совсем немного – только для ограниченного… очень ограниченного круга лиц.

– Все-таки подкупаете, – усмехнулся я. – Не деньгами, так приглашением.

– Не приглашением, а кругом лиц, – возразил Елисеев. – Ну, я же вижу, что вы деловой человек! Все, кто недоступен для вас как либерального журналиста, все будут собраны в одном месте в одно время. Безусловно, я буду делать вид, что совершенно тут ни при чем.

– С чего вы взяли, Григорий Григорьевич, что я – деловой человек?

– Рыбак рыбака видит издалека, – усмехнулся Елисеев. – Ну как? Согласны на нашу маленькую сделку?

И хотя вчера не шло речи ни о каких сделках, поразмыслив, я кивнул. Елисеев жестом отстранил с дороги Теллера и кивнул мне:

– Прошу!

Сотни раз я проезжал и проходил мимо этого старого здания с колоннами работы великого Казакова. Дом этот, выходивший фасадом на Тверскую, был достопримечательным. В двадцатые годы минувшего века его владелица Зинаида Волконская собирала тут литературно-музыкальный кружок, на котором была представлена вся творческая Москва той эпохи. Сам Александр Сергеевич читал стихи в этих стенах. И с этой стороны дом номер четырнадцать был, без сомнения, памятником русской культуры. Если бы не дальнейшая его печальная судьба – в 70–е этот храм искусства, с великолепной мраморной лестницей, с фресками различных эпох, с копиями знаменитых картин, стоивших не меньше оригиналов, купил подрядчик Самуил Малкиель, сделавший свое состояние на поставках сапог для армии. На первый этаж въехал портной Корпус со своим магазином, а верхние этажи Малкиель отдал под квартиры. Впрочем, и Малкиель недолго владел этим домом – как и многие дворы того времени, дом Волконской «пошел по рукам». Купцы Носовы, Ланины, Морозовы – кто только не покупал это здание. Одно время оно стояло заброшенным, а москвичи старались обходить его стороной – ходил слух, что в старом дворце видели привидение. Оно мелькало в окнах в красном плаще и страшно покрикивало. Впрочем, объяснение этому быстро нашли в охранном отделении, полиция произвела аресты, и вскоре привидение больше не беспокоило проходивших мимо ночных гуляк, отправившись, вероятно, по Владимирскому тракту звенеть самыми что ни на есть материальными кандалами.

Но вернусь к тому, с чего начал, – сотни раз я проезжал и проходил мимо этого старинного здания. Однако то строение, которое открылось передо мной, нисколько не походило на прежний дворец фрейлины Волконской. Впрочем, точно так же не походило оно на то, что осталось от вереницы купцов, им владевших в последние годы. Ближе всех к истине оказались те, кто называл эту новостройку «храмом». Сегодня все уже привыкли к внешнему облику и внутреннему убранству Торгового дома Елисеевых, но тогда я был одним из первых зрителей этой архитектурной фуги, в которой коммерческая монументальность обретала поистине музыкальную выразительность.

Я повернулся к Григорию Григорьевичу.

– А что, отделочные работы уже закончены? Я не вижу ни штукатуров, ни маляров.

Елисеев указал на широкий коридор между фасадом здания и деревянной стеной, скрывавшей стройку со стороны Тверской улицы.

– Все работы закончены еще месяц назад. Вы не встретите здесь ни одного рабочего. Они все отправлены теперь в Петербург на строительство такого же магазина в столице.

– Почему же вы не снимаете эти леса? – спросил я удивленно. – Почему не начинаете торговлю?

Елисеев усмехнулся.

– Вы все сами поймете там, внутри.

С этими словами мы вошли в двери, над которыми теперь висела большая красивая вывеска: «Торговый дом братьев Елисеевых».

Если снаружи архитектор постарался на славу, то внутренняя отделка наводила на мысли о безумии – везде лепнина, резные колонны, и все такое массивное, такое монументальное, что поначалу мне показалось, будто здание вывернуто наизнанку – богатый фасад оказался внутри, тогда как внутренняя строгость – снаружи.

– А что будет там? – спросил я, указывая на большую нишу в стене, в которой рабочий в длинном сером фартуке докрашивал резные перила.

– Это место для оркестра и хора. Потом ее уберут.

– Жаль, очень красиво получилось.

– Да, но совершенно бессмысленно для дела торговли.

Опустив глаза, я обратил внимание на прилавки, за которыми происходило странное действие: группки хорошо одетых, подтянутых, как гусары, стриженных «под американку» молодых людей хором повторяли за стоявшим посреди торгового зала учителем немецкие фразы. Я не был силен в немецком, но уловил, что речь идет о каком-то сыре или фруктах.

– Что они делают? – спросил я у Елисеева.

– Учатся обслуживать немцев.

– Зачем, – удивился я, – разве у вас только немцам разрешат покупать?

– А еще они учат английский и французский, – ответил Григорий Григорьевич. – Мой продавец должен знать, в нужных, конечно, пределах, помимо родного, еще три языка. Мы торгуем товаром со всего света, Владимир Алексеевич. Многие иностранцы придут сюда покупать знакомые продукты, редкие в России, но привычные в их странах. Для этого мой продавец и не должен оплошать.

– О каких товарах речь?

– Например, о деревянном масле. Вы бывали в Италии или Испании, Владимир Алексеевич?

Я усмехнулся:

– В Сербии бывал, по службе. Воевал там. В Албании меня чуть в тюрьму не посадили, слава богу, товарищи предупредили. Но вот западнее быть не приходилось пока.

– Деревянное масло производят в Южной Европе, да еще на Востоке, – сказал Елисеев, покачиваясь с пятки на носок, – из плодов оливковых деревьев. Отчего оно и называется деревянным. Итальянцы добавляют его куда только можно – и в хлеб, и в суп, и в разнообразные салаты. И безусловно, жарят на нем свою простую пищу. Итальянская кухня, несмотря на ее грубость и народную простоту, тем не менее отличается благодаря этому маслу отменным вкусом. Самые бедные крестьяне просто обмакивают кусочки хлеба в это масло и – сыты, веселы и здоровы. Я и сам так делал. Поверьте, с солью этот кусочек чиабатты с деревянным маслом на чистом средиземном воздухе, да еще приправленный живым итальянским ландшафтом… Такое блюдо может поспорить с любым королевским деликатесом, если, конечно, до того ты много гулял по прекрасным холмам и долинам Италии!

– Да вы поэт, Григорий Григорьевич, – пораженно сказал я, наблюдая, как преобразилось его холодное высокомерное лицо.

Но он моментально опустил меня с небес на землю:

– Нет-нет, просто, продавая новый продукт, мы должны заинтересовать публику. Любой продавец в этом зале расскажет о своем товаре так, что покупатель обязательно захочет его попробовать. А значит – купить.

– Например, я! После вашего рассказа я не прочь бы попробовать этого самого деревянного масла.

Елисеев вынул из жилетного кармана тонкий золотой брегет. Щелкнул крышкой и, прищурившись, посмотрел на циферблат.

– Мы здесь не выпекаем своего хлеба, чтобы не конкурировать с соседом, господином Филипповым. Его дело поставлено так хорошо, что конкуренции нам в хлебопечении не выдержать. Давайте я пошлю сейчас человека к Филиппову за свежим ситником, а потом спустимся вниз, к прессу для масла – заодно увидите, как мы его тут производим. Уверяю, такого в России нигде больше нет. Да и в Европе такая технология доступна не многим.

Но он не успел никого послать в булочную – быстрым шагом к Елисееву подошел Теллер и начал что-то тихо шептать в самое ухо, для чего ему понадобилось встать на цыпочки. Елисеев поморщился – ему была явно неприятна такая близость охранника. Но он не отодвинулся. Похоже, информация и вправду была важной и срочной.

– Где? – спросил Елисеев, когда Теллер закончил докладывать.

– Сейчас в оберточном цехе, наверху, – ответил старший охранник.

– Как же он из мадерной, да в оберточный? – сердито буркнул Григорий Григорьевич.

– Не успели поймать, – пожал плечами Теллер. – Не ждали вот так – среди белого дня. Может, он ночью пробрался в мадерную, а сбежать не успел. Затаился там. А потом понял, что могут случайно найти, и рванул напролом. Да только лестницей ошибся – вместо улицы попал на второй этаж, в оберточную.

– Вора поймали? – спросил я с любопытством.

Теллер сердито покосился на меня, а Елисеев ответил:

– Нет, не вора. Вы подождите тут, Владимир Алексеевич, мы сейчас вернемся. И думаю, не одни.

Елисеев с охранником ушли, а я остался наблюдать за уроком немецкого.

Прошло несколько минут, в течение которых продавцы монотонно повторяли фразы за учителем, и вдруг они начали кричать. Сначала это был один изумленный возглас: «Смотри! Туда! Туда!» Потом голосов стало больше: продавцы и приказчики – все поворачивались в сторону ниши наверху и, забыв о хороших манерах, тыкали пальцами в фигуру в красном, которая вдруг возникла из глубины и натолкнулась на рабочего, почти окончившего красить перила. От неожиданности рабочий выронил ведерко с краской и громко выругался. Поперек фартука у него теперь красовалась белая полоса – там, где он прислонился к свежепокрашенному. Я даже успел проследить весь путь ведерка до пола, где оно с громким стуком приземлилось, выплеснув краску на пол.

Я снова вскинул голову и заметил, как позади фигуры в красном возник Теллер. Он схватил беглеца и потянул внутрь ниши, но его противник, пытаясь освободиться, рванулся назад. Раздался треск, перила проломились, и человек в красном упал. Теллер едва удержался на краю ниши, схватившись правой рукой за фартук рабочего.

– Твою мать! – сказал кто-то.

В наступившей тишине было слышно только хриплое, тяжелое дыхание Теллера.

– Что там? – спросил он наконец и наклонился вперед.

Тут в нише показался и Елисеев. Хозяин магазина подошел к своему главному охраннику и тоже посмотрел вниз на тело. Потом перевел взгляд на меня.

– Гиляровский! – крикнул он. – Можете проверить, что случилось с этим… господином?

– Кажется, это женщина, – крикнул я в ответ, опускаясь перед телом, лежащим спиной вверх. Голова погибшей была вывернута в сторону, но лицо закрывали рассыпавшиеся волосы.

– Женщина? – с недоумением ответил сверху Елисеев. – Какая к черту женщина?! Кто-то из наших?

В торговом зале заметно прибавилось народу – кроме продавцов сюда, видимо, подтянулись рабочие из соседних цехов – кондитерского и сортировки фруктов. Елисеев тут же заметил беспорядок и велел всем разойтись по своим местам. Его послушались беспрекословно. Может, и были недовольные приказом разойтись, но я был занят осмотром тела. И поэтому не заметил, как рядом на корточки опустился подошедший Теллер. Он своими короткими пальцами разгреб, как траву, волосы мертвой и крикнул вверх:

– Нет, Григорий Григорьевич, не из наших!

– Точно? – строго спросил Елисеев.

– Точно так!

– Плохо.

Теллер стал переворачивать тело погибшей.

– Погоди! – возмутился я. – Надо оставить все как есть для полиции! Нельзя трогать труп!

– Полиции? – переспросил меня старший охранник.

Я многозначительно посмотрел на него и кивнул.

Тогда Теллер нехотя отпустил тело и поднялся на ноги. Я же накрыл краем бордовой гардины, валявшейся рядом, лицо несчастной и тоже встал. Скоро к нам присоединился и Елисеев – несколько минут мы стояли в молчании над телом. Потом я спросил:

– Ну, кто вызовет полицию?

– Я, – ответил Елисеев. – Это мой магазин, мне и отвечать за происшествие.

Потом он повернулся ко мне.

– Владимир Алексеевич, – я вынужден прервать эту экскурсию. Буду рад увидеть вас в начале следующего месяца, когда снова навещу Москву.

Я понял, что меня выставляют. Но я не мог просто так уйти.

– Погодите, Григорий Григорьевич, – воскликнул я. – Вам же может понадобиться свидетель.

– Свидетель? – усмехнулся Теллер. – Смотри, сколько у нас тут свидетелей! – Он обвел рукой торговый зал.

Но я упрямо посмотрел Елисееву в глаза.

– Дайте слово, что полиция будет извещена о происшествии. Или это придется сделать мне самому.

Елисеев долго и задумчиво смотрел на тело. Я понимал, что такой скандал, да еще перед открытием магазина, ему был совершенно не нужен. Но и я не собирался отступать. Наконец он поднял взгляд на меня:

– Слово? И вы поверите моему слову? Слову коммерсанта?

– Поверю вашему слову, Григорий Григорьевич, – сказал я твердо. – Потому что вы не обычный купчишка, а человек новой волны. Вы слишком богаты, чтобы обманывать. Да и судя по тому, как у вас тут поставлено дело, продавать гниль за свежий товар вам не с руки. Не так ли?

Елисеев вдохнул.

– Этакий вы глазастый, Владимир Алексеевич! Хорошо. Я могу пообещать вам, что полиция узнает о смерти этой несчастной.

Он протянул мне руку, и я пожал ее перед тем, как откланяться. Но в последний момент мне показалось, что серые глаза миллионера застыли, как две петербургские льдины.

Глава 3. Самоубийца

Спал я тревожно – может быть, из-за непривычной тишины в комнатах, а может, виной тому были события, произошедшие вчера вечером. Я долго ворочался с боку на бок в своей кровати, вставал выпить воды из графина, однако ни вода, ни ночная прохлада (все окна на ночь мы открыли) не избавляли полностью от тяжелой духоты. Я даже пожалел, что не уехал вместе со своими на дачу – там сейчас, наверное, куда свежее, чем в Москве. В третьем часу утра я встал и заглянул в комнату Коли – так и есть! Он тоже не спал, а читал при свете ночника книгу.

– Что читаешь, Николай? – спросил я.

– Загоскина, – ответил мальчик, не поднимая головы.

– Скоро уж рассветет. А ты так и не ложился.

– Так и вы не спите, Владимир Алексеевич, – ответил Коля, зевая. – Отсюда слышно, как ворочаетесь и ходите.

– Я уже старый, мне долго спать нельзя. Так весь остаточек жизни и проспишь.

– Тю! Да какой вы старый?

– Ладно, ладно…

Я постоял еще в дверях, глядя на читающего Колю. Никогда и никому на свете, даже жене Маше, я бы не признался, что он почти заменил мне умершего во младенчестве сына. Никогда и никому, потому что не хотел слишком сильно привязывать Колю к себе – он был парнем самостоятельным и умным, но и так уже начинал видеть во мне непререкаемый авторитет, даже подражать в своих, пока еще юношеских рассказах. Нет, если уж он выбрал литературную стезю, то пускай идет по ней самостоятельно, без внешнего давления. Да и в жизни не стоит все время держаться за отцовскую руку – я и сам рано ушел из дома, бродить по России, зарабатывать на хлеб своим трудом, оттого и знаю, как важно жить своей головой. Поэтому и стал тем, кем стал.

Коля поднял голову:

– Случилось что, Владимир Алексеевич?

– Нет, Коля, ничего не случилось. Спи.

Я ушел к себе, лег на кровать и закрыл глаза. Тотчас передо мной возникла картина – как мы втроем стоим над телом несчастной девушки, сломавшей шею при падении с галереи, и я требую от Елисеева, чтобы тот заявил в полицию о происшествии. Почему я сам не сделал этого? Почему доверился честному слову коммерсанта?

Но, вероятно, организм все же израсходовал все нервное напряжение, отпущенное мне на сегодня, – как только в спальне стало совсем светло, я заснул.

Проснулся я поздно – часы на стене показывали уже десять. Встав, по привычке сделал гимнастику и пошел умываться. На кухне Коля уже пил чай со свежими бубликами, намазывая на них масло.

– Газеты где? – крикнул я ему, перекидывая полотенце через плечо.

– Здесь.

– Хорошо. Налей и мне чаю покрепче, сейчас приду.