Историограф. Кабаре Вольтер

Историограф

Кабаре Вольтер

Грейл Маркус

Переводчик Александр Умняшов

© Грейл Маркус, 2019

© Александр Умняшов, перевод, 2019

ISBN 978-5-0050-0284-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Историография следов помады

Предисловие переводчика

Грейла Маркуса, американского критика и культуролога, часто называют «патриархом» рок-журналистики, потому что в 1960-е годы он был автором и редактором только начавшего выходить журнала «Роллинг Стоун». Однако его исследовательские интересы находятся дальше границ поп-, рок- и фолк-музыки. В своих книгах Маркус рассматривает феномены народной и популярной культуры в контексте истории и мифологии (чаще всего американской), разыскивая там истоки и мотивы творчества своих героев. Такой стала и вторая книга писателя: «Следы помады: Тайная история ХХ века» (1989), выпущенная в России издательством «Гилея» в 2019 году.

В этом исследовании автор рассматривает феномен британского панк-рока как квинтэссенцию всего авангардного проекта в западном искусстве ХХ века: от футуризма (1910-е) к дадаизму (1910—1920-е) и далее – через сюрреализм (1920—30-е), леттризм (1940—50-е), ситуационизм (1950—60-е) – вплоть до панка в 1970-е. Маркус уверен, что панк явился гораздо более радикальным проектом, достигшим более значительных целей, чем все его предыдущие источники – во многом благодаря тому, что стал более массовым явлением, стал частью поп-культуры.

Однако импульс отрицания, содержащийся в авангардном проекте ХХ века и интересующий Маркуса в его книге, разумеется, не был впервые обнаружен футуристами накануне Первой Мировой войны, и нити к нему ведут далеко за пределы ХХ века, в глубь эпох. Поэтому героями «Следов помады» становятся парижские коммунары, революционер XVIII века Сен-Жюст и средневековые мистики. Маркус выдвигает идею, что импульс отрицания, проходящий в западной культуре и общественной жизни через века, сродни идее Ги Дебора о «ситуации»: импульс недолговечен, он подобен вспышке, «проходу» (по определению ситуационистов), и покидает своих носителей спустя время. Поэтому многие герои «Следов помады» (например, дадаист Рихард Хюльзенбек, ситуационист Ги Дебор или панк-исполнитель Джонни Роттен) имели в своей жизни «звёздные часы», когда через них в искусстве ХХ века проявлялся импульс отрицания, затем покидавший их, чтобы проявиться в следующей стадии авангардного проекта.

Этот импульс (отрицания культурно-политических норм современного общества) сродни духу, что «веет, где хочет» – его носители могли не знать или не интересоваться деятельностью своих идейных «предков», но каждый раз новая форма отрицания наполнялась всё тем же содержанием. Искусство дадаистов, идеи ситуационистов, выступления панк-музыкантов Маркус объединяет в единый заряд ненависти к войне и стремления обличить ложь господствующих в обществе взглядов на историю и культуру. Рассказывая о книге в 1989 году, Маркус отметил:

Все люди, о которых я пишу, являлись, как мне видится, отчаянными утопийцами. Они хотели идеального мира и поэтому верили в идеальное разрушение. Но идеального мира не достичь. И поэтому всё заканчивается разочарованием и меланхолией.

С невозможностью достичь идеального мира сталкиваются не только отдельные люди искусства, но и революционные порывы целых поколений – как Великая французская революция, Парижская коммуна, или Красный Май 1968 года. Или даже Движение за Свободу Слова в Беркли 1964 года, участником которого был сам Маркус и, по его признанию, именно тот импульс отрицания, что стоял за Движением, впоследствии – когда писатель снова узнал его в панк-роке, – вдохновил на поиски проявления этого духа в культурной истории и попытку осмыслить траекторию его «проходов».

На написание «Следов помады» ушло много времени – девять лет, все 1980-е и в 1983 году, уже собрав малоизвестный на тот момент и труднодоступный материал, Маркус решил его «обработать». Он прибегнул к методу «художественного развлечения» – написал на основе накопленных знаний пьесу «Историограф: Кабаре Вольтер».

Её жанр, наверное, можно определить как фантасмагорию. Действие происходит в «Кабаре Вольтер», но это необычное действие: в зале собрались многочисленные герои «Следов помады» – люди, жившие в разные эпохи и в разных странах. Всё происходящее – сумятица, чехарда, скандал и – калейдоскоп. Вот как автор объяснил, что именно его привлекло в культурном калейдоскопе разных эпох:

Мне было интересно, что вот есть люди – разделённые далеко по времени, разделённые далеко по месту, которые, за редким исключением, ничего не слышали друг о друге, – которые пытались делать очень похожие вещи, они занимались похожими проектами, может быть, в журнале, как это делали ситуационисты, или в небольшом ночном клубе, как дадаисты, в концертных залах и в записях, как Sex Pistols. Все они пытались найти способ – в наиболее безопасной форме – сорвать покров таинственности с мира, в котором они оказались. Поместив его в наименее безопасную форму, уничтожить его.

Текст «Историографа», где к почти каждой реплике героев прилагается комментарий, был напечатан в журнале Common Knowledge в 1993 году и лишь однажды был зачитан автором на презентации юбилейного выпуска «Следов помады» в 2009-м. В 2017-м обновлённая и пересмотренная версия пьесы опубликована на сайте писателя greilmarcus.net.

Александр Умняшов

От автора

В 1983 году, впервые посетив место «Кабаре Вольтер», я был в восторге от того, что помещение занято дискотекой «Teen «n’ Twen». Мне показалось уместным, что стены, в которых несколько месяцев в 1916 году проходили вечерние представления поэта и драматурга Хуго Балля, певицы и поэтессы Эмми Хеннингс, художников и коллажистов Марселя Янко и Ханса Арпа, поэтов Рихарда Хюльзенбека и Тристана Тцары – внезапно все эти люди обратились музыкантами, танцорами, провокаторами, смельчаками, клоунами, для своего шума и телодвижений обретших волшебное слово: Да-да, – и вот эти самые стены теперь стали пространством для Майкла Джексона и Майкла Сембелло.

Потому что Дада никогда не боялся поп-музыки, в той же степени, в какой Дада впоследствии оказался антитезой к крайне возвеличенному модернизму Ньюмана или Ротко. Глядя на вывеску «Teen «n’ Twen», я фантазировал о Хуго Балле в будке диджея, сводящем с ума заполонившую танцплощадку толпу ремиксом на свой собственный цюрихский хит «Karawane», «Hot Stuff» Донны Саммер, «Call Me» группы Blondie.

Симультанное творение, состоящее из насилия, чёрного юмора, цинизма, невинности и утопии, настойчивости в том, что возможно всё, не только в ночном клубе, но и во всём мире – это сделало «Кабаре Вольтер» местом, где родилась наша эпоха. Однако, в отличие от полей сражений Вердена, студий Metro-Goldwyn-Mayer в Голливуде, Зимнего дворца или улиц Монмартра, «Кабаре Вольтер» остаётся единственным местом из этого перечня, которое соразмерно человеку.

Это всего лишь угловой дом на извилистой улице. Никто не продаёт сувениры. Никакого броского фона, что мог бы подойти для фотографий. Есть только маленькая табличка и немного граффити: можно остановиться и подумать, можно просто пройти мимо и ничего из этого не заметить. Дело именно в этом. «Кабаре Вольтер», каким оно предстало передо мной, с его смутным пониманием того, чем оно когда-то являлось, остаётся доказательством того, что в самом маловероятном месте, в самое неподходящее время произойти может всё, что угодно. Возможно, как написал в 1969 году Рихард Хюльзенбек в своём эссе «О прощании с Америкой навсегда», когда он вернулся в Швейцарию после своей второй американской жизни, возможно, что свободы действительно нет нигде. Но в оставшиеся ему несколько лет он захотел проверить это снова. В «Кабаре Вольтер» этот вопрос остаётся открытым – таким его сохранила аура этого места.

– Грейл Маркус (2002)

Историограф: Кабаре Вольтер

СЦЕНА: «Кабаре Вольтер» в Цюрихе 5 февраля 1916 года. Тесный бар заполнен столами и стульями. На стенах литографии, картины, коллажи и плакаты итальянских футуристов, Пикассо, Арпа, Янко, и т. д. Зал заполнен журчащей толпой из примерно пятидесяти местных буржуа, туристов, студентов, демонстративно курящих длинные глиняные трубки, проституток, шпионов и разного рода богемы. На маленькой сцене стоит худая женщина лет тридцати с коротко подстриженными волосами, а за фортепиано находится худощавый бледный мужчина примерно того же возраста.1

ГОЛОС СВЫШЕ: «„Кабаре Вольтер“. Под таким названием образовалось общество молодых художников и литераторов, цель которых – создать центр художественного развлечения. Мы приглашаем молодых, художественно одарённых людей Цюриха, независимо от их творческих пристрастий, обращаться к нам в кабаре со своими предложениями и выступлениями».2

ЖЕНЩИНА, ЭММИ ХЕННИНГС: Эта песня о героине, к которой вы все проявите сопереживание, даже если не проявите сопереживание песне:

Не думала, что это того стоит,Так далеко ещё не заходила я,Но подхватила сифилис,Теперь в тюрьме,В больнице Сен-Лазар.3

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Если это художественное развлечение, то где здесь художество? ДРУГОЙ ГОЛОС: И где развлечение?

ХЕННИНГС, ухмыляясь: Песня о любви, которую сочинил наш пианист несколько лет назад – она запрещена в Мюнхене, но пока разрешена в Цюрихе:

О, Мария,Благословен твой плодКогда сладострастноТечёт у меня между ног.4

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Сожми мой лимон, сладкая моя! ДРУГОЙ ГОЛОС: Критика религии – предпосылка всякой другой критики.

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ ПИАНИСТ ХУГО БАЛЛЬ присоединился к нескольким молодым людям на сцене, которые, по всей видимости, разговаривают сами с собой: Несколько рецензий из местной прессы: «Они называют себя „артистами“, но вернее будет обозвать их „нигилистами“…» Хватит этого. «Довольно занятное сочетание шалости и отрицания». И этого довольно. «… следует депортировать». Спасибо. «Притча во языцех». Годится. Дальше немного культа предков: отрывок из «Короля Убю», за которым последует чтение из ещё живого Аполлинера. —5

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Скучно…

ЧУТЬ ПОЗЖЕ: Картина потрясающего беспорядка. На сцене фигуры в масках, олицетворяющие ТРИСТАНА ТЦАРУ, румынского поэта, МАРСЕЛЯ ЯНКО, румынского художника, ХУГО БАЛЛЯ, немецкого поэта и драматурга, РИХАРДА ХЮЛЬЗЕНБЕКА, немецкого поэта и студента-медика, ЭММИ ХЕННИНГС, немецкую кафешантанную певицу, и ХАНСА АРПА, эльзасского художника. Они производят адский шум. Публика вокруг орёт, хохочет и всплескивает руками. Компания отвечает влюблёнными вздохами, громким рыганием, стихами, криками «му-му» и «мяу-мяу» средневековых брюитистов. ТЦАРА подрагивает задницей, словно восточная танцовщица, исполняющая танец живота. ЯНКО играет на невидимой скрипке и кланяется до земли. ХЕННИНГС, с лицом Мадонны, делает шпагат. ХЮЛЬЗЕНБЕК беспрерывно бьёт в барабан, в то время как БАЛЛЬ аккомпанирует ему на фортепьяно. БАЛЛЬ поднимается и выходит на край сцены.6

БАЛЛЬ, перекрикивая свалку на сцене: Посреди лучшей войны всех времён в этом лучшем из миров, с вашими оторванными ниже колен ногами и мертвечиной у вас во рту —7

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА: Поднимем бокалы и выпьем стоя.

БАЛЛЬ: Предлагаю выпить за дада, революционный —

БАЛЛЬ сменяется на сцене КОММИВОЯЖЁРОМ с чемоданчиком с образцами у его ног и квадратным флаконом в руке.

КОММИВОЯЖЁР: – новый шампунь, самое замечательное открытие в области личной гигиены за 1913 год! В наличии прямо сейчас у Бергмана и Компании по ту стороны реки на Банхофштрассе, 51, это удивительное средство —8

КОММИВОЯЖЁР сменяется на сцене БАЛЛЕМ. БАЛЛЬ, яростным голосом: – это всё, что у нас есть предложить вам, и это всё, что вам когда-либо понадобится. GADJI BERI—

bimba glandridi laula lonni cadorigadjama gramma berida bimbala glandrigalassassa laulitalominigadji beri bin blassaglassala laulu cadorsusassala bimgadjama tuffm i zimzallabinban gligla wowlimaibin beri bano katalominarirhinozerossolahopsamen laulitalominiHOOOzim zim urullala zimzimurullala zimzim zanzibarzimzalla zamtuffm im zimbrabim negramaibumbalo negramai bumbalotuffm i zimgadjama bimbala gadjamagaga9

ПОЗАДИ БАЛЛЯ, участники компании сменяются молодыми чернокожими мужчинами в светло-зелёных костюмах, раскачивающихся из стороны в сторону и которых слышно одновременно с БАЛЛЕМ:

SHA NA NA NASHA NA NA NA NASHA NA NA NASHA NA NA NA NAYIP YIP YIP YIP YIP YIPYIP YIPMUM MUM MUM MUM MUMMUMMUM MUMGADJA JOB10

РИХАРД ХЮЛЬЗЕНБЕК, собственной персоной, безжалостно выглядящий мужчина в 20-с-чем-то лет, выделился из компании в своём светло-зелёном костюме и, в то время как оставшиеся негритянские певцы начали запутанное действо из хлопанья в ладоши и пощёлкивания пальцами, стал громко бить в барабан, в то время как БАЛЛЬ снял свою маску и вернулся за фортепиано.

ХЮЛЬЗЕНБЕК: Неплохо! И несравнимо с тем, что последует дальше! Вместе мы устраивали замечательное негритянское песнопение с множеством примитивных инструментов – Я изображал запевалу, существо почти мифическое —11

СЦЕНА перемещается в маленькую звукозаписывающую студию. Последние ноты «Blue Moon of Kentucky», вспыхнувшие из-под электрогитары, растворились в воздухе. 19-летний ЭЛВИС ПРЕСЛИ и чуть более взрослый ГИТАРИСТ, а также совсем взрослый КОНТРАБАСИСТ отложили свои инструменты. В застеклённой кабинке темноволосый мужчина около тридцати лет, продюсер СЭМ ФИЛЛИПС: Отлично, отлично, парень – чёрт, это совсем другое дело! Теперь это поп-песня, мальчик! Это здорово!12

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер». ХЮЛЬЗЕНБЕК: получёрный, полубелый: УМБА-УМБА —13

СЦЕНА перемещается в звукозаписывающую студию. ГИТАРИСТ ЭЛВИСУ ПРЕСЛИ: Это слишком душещипательно! Чёрт, ниггер!14

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер». ХЮЛЬЗЕНБЕК: – УМБА УМБА, так душещипательно! Прямо патока – стихи, из-за которых меня не взяли в армию. —1516

СЦЕНА перемещается в зал «Кабаре Вольтер» 65 лет спустя, где теперь расположено Teen ’n Twen Disco. Немногочисленная толпа молодых людей танцует под звуки задорного диско-попурри из старых хитов Sex Pistols.17

БАЛЛЬ, из будки диск-жокея: Что вначале было злой шуткой и способом избежать работы, нашим маленьким «Кандидом» против существующей действительности, быстро вышло из-под нашего контроля. Глубокой ночью, когда студенты делали вид, что дрались, обыватели делали вид, что возмущены, а мы делали вид будто знали, что делать дальше, духи набросились на нас. Иногда мы переставали быть собой, а когда приходили в себя, то не были уверены, что так будет и дальше. Однажды слова Ницше вырвались у меня изо рта – «Кто долго смотрит на чудовищ, тому следует остерегаться, чтобы самому не стать чудовищем» – я повернулся посмотреть, кто это сказал, но остальные танцевали и их лица были в масках, которые послужили обратным отражением этих слов на меня. Янко изготовил для нас маски из бумаги, шерсти, картона, дерева: они были предназначены изменить наши лица, но вместо этого они превратили нас в тех, кого они символизировали, и это были не —1819

СЦЕНА перемещается в «Кабаре Вольтер» 1916 года. В то время как изначальная компания выстроилась в нелепой пантомиме, БАЛЛЬ продолжает говорить за фортепиано.

БАЛЛЬ: – люди. В одно мгновение мы состарились на несколько веков и стали моложе на десятилетия. Танцуя на нашей сцене, мы видели, как прошлое пытается угнаться за нами и как будущее преследует прошлое.

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА, ГИ-ЭРНЕСТ ДЕБОР, молодой человек, черноволосый, с короткой стрижкой, в очках и с надписью «l’Internationale lettriste» на одной штанине его брюк, «Ne passera pas» на другой: Прекрасные слова, герр Балль! Но понимаете ли вы и ваши друзья, что самая обсуждаемая новинка, обсуждаемая в Париже в год 1957-й Жабы из Назарета, это нечто называемое «дада»? Или что в Нью-Йорке спёкшиеся плакальщики похоронной процессии набивают рты мертвечиной под названием «нео-дада»? Тцара, этот престарелый сталинист, по-прежнему старается прославиться в газетах, не отстаёт и Хаусман, этот фото-мелиористский жулик, в то время как ваш приятель Хюльзенбек, облапошивающий невротичных американцев, с карманами, разбухшими от долларов, накапливает фунты, франки и марки для последнего слова во всей истории, заявляя, что на то была ваша воля! Вы, наверное, рады, что умерли?2021

БАЛЛЬ: Я был мёртв, когда —

СЦЕНА перемещается обратно в Teen ’n Twen Disco. БАЛЛЬ продолжает говорить из будки диск-жокея: – меня вынесли на сцену. Ноги я вставил в круглые, похожие на колонны трубы из блестящего синего картона, доходившие мне до бёдер, так что в этой части я напоминал обелиск. Сверху на мне был огромный, вырезанный из картона воротник, —

ГОЛОС СВЫШЕ, БАЛЛЬ: – обклеенный снизу ярко-красной, а сверху золотистой бумагой и скреплённый на шее таким образом, чтобы я мог, поднимая и опуская локти, взмахивать им, как крыльями. Мои руки были картонными клешнями. Костюм дополнял высокий, выкрашенный белой и голубой краской, цилиндрический шаманский колпак. Толпа пронзительно кричала. А я декламировал – »22

В Teen ’n Twen Disco три девушки-музыкантши – гитаристка, басистка и певица, бьющая черпаком по форме для выпечки – появляются на сцене, разодетые во фрагменты костюма БАЛЛЯ и начинают исполнять яростное, сбивчивое музыкальное произведение, объявленное как «Холодный ветер». Спустя минуту, ХЮЛЬЗЕНБЕК, нацепивший монокль, присоединился на сцене к трём женщинам. Когда он говорит, музыка отдаляется ровно настолько, чтобы его было слышно, и возвращается обратно с полной силой, когда он переводит дух.2324

ХЮЛЬЗЕНБЕК: Музыка так или иначе является гармонией СТРАНСТВУЕТ ВСЕГДА продуктом деятельности разума ПО ГОРОДУ всякое движение сопровождается шумом, брюитизмом, СНОСИТСЯ ВЕТРОМ брюитизм же – это сама жизнь, о которой ПОВОРАЧИВАЯ ВСПЯТЬ нельзя судить, как о книге, которая скорее есть ВСЁ ПРОИГРАЛА часть нашей личности, она имеет к нам самое прямое отношение, преследует СВОЙ НРАВ и разрушает нас. ОНА БРОДИТ брюитизм – это восприятие жизни, ВСЁ ВОКРУГ которое побуждает людей к принятию окончательного решения: ВСЁ ВОКРУГ так что с брюитизмом смерть – это не бегство души из земной юдоли ТЕБЕ НУЖНО а скорее рвота, Я САМ крик и удушье. —25

В ЗАЛЕ: тинейджер вводит палец в глотку, вызывает рвоту себе на руки, сложенные в пригоршню и выплескивает это на выступающих. Три женщины останавливаются; ХЮЛЬЗЕНБЕК утирает лицо руками и руки о костюм, продолжает говорить, судорожно пританцовывая.26

ХЮЛЬЗЕНБЕК: В этой точке мы позаимствовали брюитизм, не догадываясь о его философии. Нам нужно было нечто противоположное: душевное успокоение. И это брюитизм скрыл от нас. В этой точке, та же самая инициатива, которая в Америке сделала регтайм национальной музыкой, позднее стала конвульсией брюитизма. Все делают это, делают это, делают это – а теперь, в качестве нашей следующей приманки, Pere Ubu исполнят перед вами « (Pa) Ubu House Party» и, следом, «Blow Daddy-O» – вы ведь помните Даддайо, не так ли?27282930

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер» 1916 года. БАЛЛЬ на сцене в своём костюме:

jolifanto bambla o falli bamblagrossiga m’pfa habla horem…31

МУЖЧИНА КРЕПКОГО ТЕЛОСЛОЖЕНИЯ, одетый в тёмное пальто и надевший большого размера маску смерти входит в кабаре. Когда БАЛЛЬ начинает распевать на опознаваемом языке, человек снимает маску, раскрывая под ней ГЕОРГА ГРОССА в его 20-с-чем-то лет, с лицом, покрытым настолько густым слоем белой пудры, что кажется, будто это есть череп. Он двигается по кабаре от стола к столу – старея, по мере продвижения, до средних лет, – раздавая открытки начала века с молодой матерью и ребёнком, с бизнесменом, с рекламой обуви, фотоаппарата, на каждой из которых помещена маленькая маска смерти: на лице ребёнка, бизнесмена, на объективе фотоаппарата, на отслоившейся подошве ботинка.3233

ГОЛОС СВЫШЕ, БАЛЛЬ: «Я стал алхимиком. Я побывал на экскурсии в Аду. Я стал Епископом. На алтаре я занимался магией. Я вернулся в церковь моей юности и управлял Святой Троицей, будто бы оседлав. Я перенёсся на тысячу лет назад и, когда вернулся, я был на тысячу лет старше. И меня унесли со сцены».3435

СЦЕНА перемещается в просторный лекционный зал в Дрездене в 1920 году. На транспарантах поверх сцены написано: «СУДНЫЙ ДЕНЬ», «НИКТО НЕ НЕВИНЕН», «ЗАКАТ ЗАПАДА». Цепочка полицейских окружила сцену. Среди аудитории, количеством около двух тысяч человек, несколько сотен бранятся или дуют в свистки и рожки.3637

ХЮЛЬЗЕНБЕК, со сцены: Вы называете себя немцами! Вы верите в Нацию! Но нация – это в лучшем случае концерн торговцев мехами и спекулянтов кожей, а в худшем – психопатов на поприще культуры, которые, как вы, маршируют с томиком Гёте в своём ранце, готовые кого угодно колоть штыками во имя Kultur. Но дада! С дада впервые в истории сделан правильный вывод из вопроса, который вы воздерживались задать себе: «Что такое немецкая культура?» Ответ, Meine Damen und Herren, дерьмо —38

СРЕДИ АУДИТОРИИ небольшие группы зрителей делают неудачные попытки прорваться через полицейский кордон. ХЮЛЬЗЕНБЕК, РАУЛЬ ХАУСМАН, невысокий, угрюмый мужчина с телом борца, и ЙОХАННЕС БАЙДЕР, бородатый, лысый мужчина, намного старше, хаотично носятся по сцене.

ХАУСМАН, вопя: Итак! Вы не удовлетворены! Дадаистский героизм Совета Неоплачиваемых Рабочих не ублажает ваши души, а пища, которую вы изготовили из плоти Розы Люксембург и Карла Либкнехта не удовлетворили ваши аппетиты! [ХАУСМАН хватает за крепление транспарант «СУДНЫЙ ДЕНЬ» и бросает его на пол.] А меня не удовлетворит вот это:39

fmsbwtözäuLSMFTpggiv – ..?mu40

ГОЛОС СВЫШЕ: «Слова не играют в игры, и не занимаются любовью, как полагал сомнамбула Бретон, – они работают, как знал Кэрролл, на господствующее устройство жизни, и вот почему Бретон удовлетворился призывом к поэзии на службе революции, но мы живём ради революции на службе у поэзии. За исключением мгновений, расшифрованных в исторических книгах, водоворот поэтических исканий является единственным местом, где продолжает жить революция в своей целостности.

Без сомнения, дада осуществило все возможности языка: но осуществление поэзии подразумевает мир, где каждый является творцом своей собственной жизни. Как мы написали несколько лет назад:

МОЛОДЫЕ РЕБЯТА, МОЛОДЫЕ ДЕВУШКИ

Разыскиваются таланты для своего проявления и игры

Никаких особых требований

Если вы прекрасны, если вы веселы

История может оказаться на вашей стороне

И СИТУАЦИОНИСТЫ ТОЖЕ

Телефона нет. Пишите или приходите:

32, rue de la Montagne-Geneviève, Paris, 5e.

У кого когда было лучшее предложение? Но даже после дада новая литература пассивности продолжает здравствовать. Почему? Потому что не может быть свободы «говорить что угодно» без свободы делать что угодно».41

СЦЕНА перемещается хорошо обставленную гостиную. ХАУСМАН, старик, говорит в длинную трубу, приподнимает её как гарпун и величаво вышагивает:42

OFFEAHBDCBDG—

ХАУСМАН, бросая с силой трубу на пол: Хватит, довольно! Вы же не думаете, что я помню наизусть эту ахинею полувековой давности!

СЦЕНА перемещается обратно в «Кабаре Вольтер» в 1916 году, но теперь украшенное на манер дрезденского зала, с брутальными фотомонтажами лица ХАУСМАНА, изрыгающего буквы, заменивших некоторые декорации на стене. На сцене скандируют ХАУСМАН, ХЮЛЬЗЕНБЕК и БААДЕР.43

ИЗ ЗАЛА, ГИ-ЭРНЕСТ ДЕБОР: «pggiv – ..?mu» – ну, конечно! Но не может быть свободы говорить что угодно без свободы делать что угодно. У дада был шанс реализоваться вместе со Спартакистской революцией, но её неудача повлекла неизбежность вашей неудачи: дада превратилось всего лишь в выражение бессознательной ежедневной дерзости, её осознанной ничтожности.44

СЦЕНА перемещается в парижский ночной клуб. Стены покрыты одинаковыми афишами:

ИСИДОР ИЗУ ПРЕДСТАВЛЯЕТ

В «ТАБУ»

ВСЕЛЕННУЮ «ШУМА»

ЕДИНСТВЕННУЮ ВОЗМОЖНУЮ музыку/поэзию

13 ЛЕТТРИСТСКИХ ПОЭТОВ 13

14 ОКТЯБРЯ 1950 ГОДА

ЖИЛЬ ВОЛЬМАН, молодой человек с тонкими усиками, стоит на столе.45

ВОЛЬМАН: Хуго Балль сказал, что мы должны вернуться к сокровенной алхимии слова. Мы сделали это. Изу говорит, что истины, которые теряют привлекательность, превращаются в ложь – мы не можем остановиться там, где остановился Балль. И теперь мы знаем, что быть против власти слов означает быть против власти.464748

ВОЛЬМАН приступает к сотворению дофонетического взрыва, который вытесняет всякое лексическое значение. Неизвестные языки вырываются из его рта, не языки в смысле речи – сами связки ищут воздуха и натыкаются на щёки и зубы. Около двух дюжин зрителей в «Табу» потянулись вперёд, некоторые схватились за своих спутников; выступление ВОЛЬМАНА, кажется, творит отсутствие, ощущаемое ими. Отвратительные, едва ли человеческие звуки заполняют помещение – ВОЛЬМАН звучит как первобытный Homo erectus, оказавшийся на границе изобретения речи, но пока не осознающий это. Щелчки, покашливания, ворчания, прерывистые кряхтения достигают пика и рассыпаются. Внезапно кажется, что ВОЛЬМАН формирует подлинное означающее, и паника проникает в его выступление. Подобно человеку, пытающемуся поймать муху в кулак, он пытается удержаться за фонемы, но они ускользают.49