В поисках своего дома

– Бак Эллисон, – представился Бак, – Лакоты называют меня Далёким Выстрелом.

– Зря ты поднял часы. Ведь я мог тебя ухлопать. Откуда мне знать, что это не была уловка со стороны его дружков? У меня в последнее время нервы расшатались. Едва выпутался из одной истории… Так ты жил с краснокожими?

– Да.

– Долгая история?

– Десять лет.

– А старики твои? – Билл посмотрел на Бака очень внимательно.

– Вся семья убита. Лакоты вырезали весь обоз. Тогда я к ним и попал.

– Должно быть, в душе всё перепутано. Ненавидишь краснокожих?

– Почему? – Бак возился с седлом. – Я врос в эту жизнь.

– Ладно… Вон офицер идёт. Это мой отличный друг. Джордж Кастер. Пойдём представлю тебя, – Дикий Билл перехватил желтоволосого офицера в белоснежных перчатках. – Сэр, мне бы хотелось представить вам моего хорошего друга Бака. Сю5 называют его Далёким Выстрелом. Он жил в прериях десять лет.

– Хочешь служить? – улыбнулся офицер Баку.

– Он замечательный следопыт, – сказал Билл с такой уверенностью, словно знал Эллисона с детства.

– Могу взять к себе. Сегодня толковые люди особенно нужны. Умение выживать на войне сейчас превыше всего, а следопыты знают в этом толк. – Кастер оглядел Бака, в глазах его появилось удовлетворение.

За его спиной прокатилась шумная вереница фургонов. Медью пропела труба, созывая кавалеристов. Отовсюду побежали люди, придерживая руками сабли и шляпы. Некоторые уже сидели в сёдлах, покрикивая задорно на своих однополчан и делая непонятные посторонним жесты руками.

– Прошу простить, джентльмены, – Кастер бегло козырнул, не слушая ответа Эллисона, – мы договорим позже.

– Красивый человек, – сказал Бак вслед ладной фигуре Кастера.

– Он быстро станет генералом, – заявил Дикий Билл, сплёвывая табак, – он полон такой уверенности в себе, какой я никогда не встречал в жизни. Почти безрассудная доблесть…

– Неужели кто-нибудь может быть более уверен в себе, чем ты? – засмеялся Бак.

– Принимаю этот комплимент, но Кастер, на мой взгляд, ещё более холоден головой, а сердце у него бурлит. Он родился солдатом. Он не поддаётся никаким переубеждениям, когда приходит к решению. Мне иногда кажется, что он однажды свихнется на своём героизме.

– Ты думаешь, от этого можно тронуться умом? – Бак опустился на корточки.

– У всего человеческого есть предел. Когда люди перешагивают через границу чувств, они падают в бездну. Я испытал такое на себе какой-нибудь год назад, когда попал в переделку на одной станции. Мне кажется, что я смотрел на всё со стороны, с какой-то высоты, когда стрелял в тех людей… А в глазах и в голове черно… Макэнлес заблевал мне кровью мои башмаки… Блевал и кричал при этом своему сыну, чтобы тот убегал прочь. Знаешь, так во сне случается иногда: пусто, а затем возникает что-то из пустоты, выныривает в самые глаза. Чужая смерть проникла в меня в тот день, мне стало больно и страшно. Я переступил одной ногой через эту самую грань допустимого. А ведь до того я не раз стрелял в людей…

Билл опустился на землю и задел локтем Бака. Правильные черты его молодого лица осунулись, и Бак увидел возле себя старика. Но через мгновение Билл принял свой прежний образ.

– Мне кажется, что мы с ним как бы одно целое. Один человек. Будто этого человека расщепили при рождении, и стало две половинки. Не случайно мы встретились… У меня три брата и две сестры, но я не чувствую их так, как его. Словно их нет. А вот Кастер есть. Похоже, я влюбился в него. – Билл странно улыбнулся и добавил: – Мы умрём вместе… Я стал бояться за него, как только познакомился с ним. И сразу ощутил страх за свою собственную жизнь.

Бак сложил ладони и хрустнул пальцами.

– Ну так что насчёт скаутов? – возвратился Билл к началу разговора. – Рискнёшь пойти в разведчики? Станем вместе рыскать по степи.

– Нет. Не сейчас, – их взгляды встретились. – Пока я не желаю иметь ничего общего с солдатами.

– А ведь придётся. Ты белый человек, Бак Эллисон, и ты вернулся к белым. Ты можешь симпатизировать краснокожим, сколько угодно, но ты белый человек. Никогда тебе не отмахнуться от этого факта. Ты пришёл в форт за работой, а что тебе могут предложить, зная твои способности? Я прекрасно изучил собственный народ. Он хитёр и жесток. Ему нет дела до чужих страданий, зато он здорово умеет заботиться о собственной выгоде. Краснокожие устроены иначе, клянусь собственными глазами. Я кое-что представляю. Есть у меня скво6. Она полукровка из племени Шоуни, при крещении получила имя Мэри Оуэн. Она характерный представитель тех и других. У неё сильный характер, однако он не помогает ей, потому что она не может выбрать правильную для себя дорогу. Она не сумела полностью стать белой, но не смогла также остаться индеанкой… Я давно не видел её, может, она уже умерла… или тронулась в уме. То же случится и с тобой, если ты не решишься. Ты белокожий, хоть и крепко потемнел на солнце.

– Но вырос я не в деревянном доме. И вокруг меня много лет ходили одни Лакоты. Я слышал их песни. Я скакал по тропе рядом с ними.

– Это всего лишь время. Оно решает свои задачи. Оно беспощадно. Оно строит и ломает. Подумай хорошенько. Надо делать выбор. Я свой сделал. Время твоих примитивных дикарей прошло. А от цивилизации никому не скрыться. Если ты уйдешь к индейцам, Бак, то эта громадина, – Билл кивнул на выстроившихся солдат, – сомнёт тебя вместе с твоими краснокожими. Человек гораздо сильнее животных, а индейцы – те же звери, разве что объясняются на человеческом языке. Поверь мне. Цивилизованный человек, как бы его ни воротило от этой мысли, должен растоптать туземцев, иначе как он сумеет продвинуться в глубь страны, как сумеет построить города, если путь ему преграждают топоры и стрелы? Решайся, Бак Эллисон…

4

Хосе Луис происходил из крестьянской семьи северной Мексики. Случилось однажды, что его мать – тогда ещё полногрудая девушка с привлекательным лицом – попалась на глаза изголодавшемуся по женщинам американскому солдату. В результате скоротечной любовной схватки на песчаном берегу прозрачного ручья была заложена жизнь Хосе. Правда, отец его тут же поплатился жизнью, погибнув под ударом острого мачете в руках родителя изнасилованной красавицы. Несчастный солдат не успел даже вскрикнуть, как кровь его залила обнажённое тело юной мексиканки. Пролитая кровь отца кипела в Хосе неуёмной страстью вампира. Он жаждал убивать, сам не понимая причины. Страсть к убийствам просыпалась в нём постепенно и привела его в армию, где он получил винтовку и с ней вместе возможность безнаказанно стрелять в людей. Особенное удовлетворение он находил в отстреле индейцев. Он хотел быть полнокровным американцем, но мексиканская порода мешала ему. Индейцев же он поставил на ступень ниже себя, превратив их в животных, и это позволило ему ощутить себя человеком.

Однажды он отсёк кусок мяса от ягодицы застреленного индейца и запихнул его в рот. Это не доставило ему удовольствия или удовлетворения, но ему показалось, что он сумел добраться до вершины ненависти к дикарям.

– Их можно пожирать так же спокойно, как оленя или буйвола, – заявил он.

С тех пор он просто помешался на дикарях. Они мерещились ему повсюду. Он видел их лица за каждым валуном, за всяким стволом дерева и даже за дощатыми углами казармы. Он ждал встречи с ними с нетерпением обезумевшего любовника, карауля их подолгу за стенами укрепления и отстреливая их, как страшных ядовитых змей.

Бак Эллисон увидел его случайно в полумиле от форта, когда Хосе сидел верхом на трупе голого индейца и неторопливо (со смаком и со знанием дела) рассекал тело мертвеца. Было в нём что-то от довольного повара, который умело разрезал сочный пирог на равные доли. Синяя форма Хосе пропиталась кровью и стала чёрной. Жужжали мухи. Солдат был настолько увлечен своим занятием, что не услышал подошедшего к нему со спины Эллисона. Следопыт беззвучно извлёк широкий охотничий нож и с силой воткнул голубую сталь в жилистую шею мексиканца. Тот упал на растерзанное тело индейца без единого звука. Он умер, как его отец, не успев осознать собственную смерть.

Бак дважды сунул нож в мягкую землю, очищая сталь от крови…

Армейская жизнь не обещала никаких развлечений, поэтому охота превратилась в излюбленное занятие служивых. Особенное удовольствие солдаты получали от стрельбы по «краснокожим бестиям», из-за которых они были вынуждены прозябать в глуши. Они приравнивали индейцев к обыкновенным животным, но не без причины считали их мишенью более сложной, нежели олень или лось, поэтому записи о подстреленных индейцах выделялись особенно.

Сидя у тлеющих углей рядом со старым траппером, Бак рассказал об убитом мексиканце. Старик, увидев на лице Эллисона удивление и гнев, хмыкнул и покрутил тёмными пальцами пышные седые усы.

– Ты вырос в племени, друг, и для тебя здешняя жизнь привычна. Чтобы тебя не загрыз волк, нужно научиться лакать с ним из одной лужи, и для тебя это норма. Тебе привычно держать ухо востро. А им, – траппер кивнул в сторону солдат, – всё здесь чуждо и ненавистно. Они останутся чужими этой земле, навсегда чужими, как бы ласково ни светило солнце. Они ненавидят этот мир, потому что он слишком жесток, на их взгляд. Они боятся такой жизни и хотят уничтожить её любым способом, пусть даже сами при этом превращаются в животных. – Траппер замолчал и неторопливо сделал себе самокрутку. Огонь красными отсветами шевелился на его морщинистых щеках. Казалось, невидимые человеческому глазу призраки танцевали на его лице, оставляя светящиеся следы на морщинистой коже старика. – Ты же слышал не раз, что индейцев называют животными. Оно, конечно, недалеко от истины. Краснокожие – разумные звери. Но и городской народ, эти проспиртованные толстобрюхи, всякие там клерки, полицейские и прочие разные – тоже звери. Только они, на мой взгляд, худшие из зверей, они – заболевшие животные, обезумевшие животные. Что тут поделать? Так, видно, задумана эта жизнь. Мы, живя в лесах и горах, разговариваем с Землёй на понятном друг другу языке. Они же, городские твари, не знают этого языка. Они глухи к голосам листвы, травы и воды, бегущей в ручьях. Городская болезнь сделала их глухими и слепыми. Что можно требовать от них?

5

– Мы занимаемся пустым делом. Особенно, когда страна трясётся в военной лихорадке. Американцы бьют американцев. Да это просто смешно. – Капитан тяжёлыми шагами передвигался из угла в угол и возмущённо пускал дым. За окном мелькали тени гарцующих всадников. – Войну на континенте можно было оправдать лишь в те годы, когда Франция и Англия воевали друг против друга. Выбирался хозяин этой земли.

– А революция? Освобождение от короны разве не требовало крови? – Лейтенант, шевельнув лёгкими усиками, откинулся за столом и небрежно плеснул виски на донышко стакана. Желтоватая жидкость накрыла зазевавшуюся в стакане муху.

– Согласен с вами, полностью согласен. Но теперь воевать глупо, – капитан взмахнул рукой, и пепел с сигары слетел на пол. – Это всё равно как если левая рука отрывала бы правую. Зачем? Единая страна, единые интересы. Это причуды высшей власти…

– Успокойтесь, капитан, – засмеялся лейтенант добродушно, – мы с вами не принимаем участия в гражданской войне. Мы торчим тут и слушаем ночные завывания волков.

– И караулим краснокожих.

– Нельзя принимать их всерьёз, капитан.

– Почему? Индейцы всегда окружали тех, кто приходил в эту страну. Они были неотъемлемой частью здешней природы. Они звери. Они деревья. Они люди. Если их не станет, Америка изменит свой облик до неузнаваемости. Она перестанет быть той Америкой, которую мы стараемся покорить. Она превратится в огромный склад золота, меди и прочей дряни, на которую, между прочим, нам с вами наплевать. Мы умеем жить так, как живём сейчас. На самом деле нам не нужна другая жизнь. Вспомните Кортеса и Мексику. Когда этот конкистадор забрёл туда, Мексика брызгала золотом и кровью. Испанцы растоптали Ацтеков и Майя, и у Мексики стало лицо современного мексиканца в соломенном сомбреро. Исчезли широкие гладкие улицы, пропали великолепные дворцы, с которыми не мог сравниться ни один самый пышный королевский замок Европы. Разве это та страна, которой хотели владеть испанцы?

– Похоже, вы симпатизируете краснокожим…

– Ошибаетесь. Просто я хотел бы видеть окружающий меня мир таким, какой он есть, а не перекроенным по усмотрению политиков. Увы…

Хлопнула дверь, и в комнату вошёл Бак Эллисон. На лице его угадывалось заметное раздражение.

– Ставлю бутылку, если ты опять не с жалобой на солдат, Эллисон, – обернулся капитан и достал изо рта сигару, поправляя обслюнявленным кончиком сигары свои усы.

– Чёрт возьми, вы правы, сэр, – кивнул Эллисон.

Капитан усадил следопыта на стул возле лейтенанта, а сам продолжал расхаживать по комнате.

– Помоги нам скоротать время, Бак, – сказал капитан. – Мы затеяли разговор, который вполне имеет отношение к твоему недовольству… Ты ведь по поводу самовольной охоты солдат?

– Именно, капитан. Это моя работа, и я не люблю, чтобы в мои дела совали чужой нос.

– Успокойся, никто не отнимет у тебя твой хлеб. Солдаты занимаются охотой из желания развлечься. Согласись, что здесь можно загнуться от тоски. Многие пьют, просаживают деньги в карты. Мне это совершенно не нужно. Здесь армия, а не пансионат. Пусть уж они развлекаются охотой, чем раскисают в торговой лавке со стаканом в руках. Да и руку натренируют.

– Сэр, палить из ружей для удовольствия – дурная забава. Вам не видно, как реагируют на бессмысленные отстрелы дичи индейцы в лесу. Но вы можете понаблюдать за скаутами в форте. Поуни и Псалоки, да и белые трапперы прекрасно знают, чем заканчиваются подобные развлечения.

– Эллисон, я попробую объяснить тебе кое-что, – остановился напротив Бака капитан. – Я солдат по доброй воле. Никогда меня не принуждали силой надеть мундир. Я солдат и выполняю свой долг. Я старше тебя и крови повидал не меньше твоего, клянусь честью. Я научился смотреть правде в глаза. Уметь отворачиваться от действительности и обманывать себя – проще и выгоднее во многих отношениях. Я не всегда умел раньше принимать твёрдые решения, и именно это побудило меня в своё время пойти на военную службу. Здесь я выполняю приказы, я не должен возлагать ответственность на себя. Это вовсе не означает, что мне по вкусу всё, что задумывает правительство. Поверь, я считаю, что кровопускание для Америки – позорное дело. Но я также понимаю, что наша общая обязанность – склониться перед неизбежным. Не криви презрительно лицо. Не так это просто. Ты вот не сможешь отдать себя добровольно в руки истории, чёрт возьми. Ты предпочитаешь смерть минимальной зависимости от кого-либо. Но время таких людей подходит к концу. Ты и тебе подобные погибнете в бесплодной борьбе за мифическую свободу. Так погибали все, кто жил в стороне от эволюции общества и от прогресса. Вам только кажется, что вы можете прожить без цивилизации… Я солдат, я отдаю себе отчет, что занимаюсь грязной работой, что история когда-нибудь осудит меня и моих товарищей за пролитую здесь кровь. Но я готовлю землю для будущей жизни. У меня есть жена, но я никогда не позволю ей приехать сюда из Вашингтона с детьми, зная, как она воспримет мою хищную жизнь здесь. Я не сомневаюсь, что нельзя убивать детей и женщин, но я вынужден делать так, чтобы мужчины, опасаясь за жизнь своих семей, уводили племена прочь. Они должны остерегаться нас. Возможно, мы перестали быть джентльменами в этой стране, но ведь тут ласковыми словами не обойтись… Такова официальная политика, и я добровольно стал её служителем. Лично я не испытываю неприязни к индейцам, будь то дикие Сю или дружественные Вороны. Мне всё равно. Это лишь доисторические люди. Они понимают, когда подкармливаешь их, они понимают, когда хлещешь их. Я пользуюсь тем и другим. Да, мои люди убивают дичь без нужды. Но я должен лишить дикарей возможности жить, как они жили раньше. Краснокожие должны приобщиться к цивилизации, чтобы она не стерла их с лица земли. Но они не желают входить в мир белого человека… Остаётся лишь убивать их. Другого выбора нет… Попробуй осознать, что я сказал тебе, Бак. Мне было бы жаль видеть тебя сломленным. С историей надо смириться. Мы всего лишь маленькие фигурки, которые переставляет властная рука. И это даже не рука президента, не рука всей страны, не рука истории. Это рука Бога. Нет смысла противиться ей, мой славный друг.

6

Туман рассеялся. Трава под ногами лошадей вздрагивала и рассыпала серебристую росу. Фургон громыхал по выпуклым корням деревьев на тропе и давил тяжёлыми колёсами хрупкие камешки.

– Остановитесь, сержант. – Бак осадил коня.

– Что такое? – Рябое лицо сощурилось и сдвинуло рыжие брови.

– Кто-то едет. – Бак опустился на землю и взял карабин. Впереди показались всадники, беззвучно проявившись в голубой дымке мутными силуэтами. Три сопровождавших солдата вскинули винтовки. Возница и охотник в фургоне тоже подняли ружья. Приближались индейцы. Многие из них были с перьями на головах. Лица густо раскрашены.

– Псалоки7, – сказал Бак.

– Стало быть, стрельба отменяется, – расслабился сержант.

– Погодите. Что-то в них странное. Нервничают… – Бак погладил своего коня по морде, успокаивая. – На всякий случай держите палец на спусковом крючке. Сдаётся мне, что нам всё-таки придётся пустить пару-тройку свинцовых приветствий для сохранения наших волос.

Пятнадцать всадников остановились в полусотне метров от фургона, они вертелись на месте, размахивая луками, сбивались в кучу и снова разъезжались. Вперёд выехал индеец на пегой низенькой кобыле. Над висками были подняты характерные для Вороньего Племени пучки волос с раскрашенным пухом, волосы на лбу и макушке были ровно пострижены и зачёсаны ёжиком. Индеец подскакал вплотную и заговорил на плохом английском языке, поясняя речь жестами.

– Мы из Вороньего Племени. Белый брат знает мой народ. Я известен под именем Половина Волка. Мы – друзья. Большие Ножи верят друзьям. Мы верим вам. Нужен правдивый язык. Половина Волка говорит, что сегодня у нас на сердце тяжело. Храбрые ходили против Лакотов. Мой сын и пять других молодых погибли. Лакоты сильны. Наши сердца плохие сейчас. Нужен бой. Мы хотим биться, чтобы наполнить себя радостью победы. Вы первые на пути. Мы будем драться с вами.

Индеец замолчал, тут же развернул кобылу и помчался к своему отряду. Послышались гортанные выкрики. Бак торопливо отогнал своего коня к фургону.

– Вы поняли? – успел спросить он.

– Но это бред! – возмутился сержант, держа приклад у плеча. – Почему мы должны сражаться с ними, если они не поладили с Сю?

– Сержант, сейчас не время для разговоров.

Над отрядом Абсароков взвились два пороховых облачка, прокатилось глухое эхо. Индейцы выпустили несколько стрел и рассыпались, направляясь зигзагами к фургону. Солдаты дали залп, и дикари прытко развернулись и погнали своих лошадок в обратную сторону. Отъехав на безопасное расстояние, они продолжали улюлюкать и размахивать над головами луками и копьями. Их стрелы не долетали и падали в траву. Ещё пару раз донеслись выстрелы их старинных, может быть, даже кремнёвых ружей.

– У них нет винтовок, только две эти штуки на всю банду! – крикнул охотник с длинноствольным «буйволиным» ружьём. Он прицелился и спустил курок. Половина Волка упал с гривастой кобылки лицом в мокрую траву. Несколько воинов помчались к нему, свесившись с лошадей.

– Сержант, – Бак дёрнул синий рукав с нашивками, – давайте налетим на них.

– Их пятнадцать человек.

– А нас семеро, – ответил Бак и вспрыгнул в седло, – но они потеряли вожака. Они не захотят сражаться серьёзно, сержант, у них сегодня не тот дух. Если мы уложим ещё пару этих крикунов, остальные не станут задерживаться поблизости. Решайтесь.

Сержант кликнул людей и взмахнул рукой. Солдаты погнали коней на пляшущие фигурки индейцев. Дружный залп из пяти карабинов свалил одного из Абсароков. Бородатый охотник тщательно прицелился, не покидая фургона, и выпустил заключительную пулю в сражении. С пони рухнул ещё один дикарь.

Абсароки успели подхватить с земли двух убитых (среди них Половина Волка). Третьего подстреленного подобрали солдаты. Индейцы скрылись. Солдаты подтащили мёртвого туземца к ближайшему дереву, раздели покойника донага и подвесили за ноги к мокрой от прошедшего дождя ветке. Бак протестовал, яростно отгонял синие фигуры от мертвеца и кричал в лицо солдатам:

– Так нельзя! Это оскорбление! – Он кружил вокруг рыжего сержанта и расталкивал солдат прикладом. – Псалоки предупредили нас, а могли расстрелять из-за кустов. Это честный бой…

– Но с нас, если бы что, содрали бы кожу с волосами.

– Это Псалоки. Они не посмели бы, сержант. Они приедут через день в форт извиняться. Они привезут трубку. Вот увидите.

– Эллисон, заткнитесь. Пусть туземец висит. Ничего страшного. Я же не отрезаю ему яйца, а мог бы! – Сержант оскалился и раздражённо дёрнул козырёк фуражки.

– Поехали, эгей! – Маленький отряд покинул опушку, продолжая прерванный путь в форт Пьер. Фургон качался, растрясая наваленные в него туши оленей.

Повозка с грохотом вкатилась в деревянные ворота, и столпившиеся солдаты принялись разгружать её. Тяжёлые трупы животных громко шлепнулись на землю. Громко стукнулись о спицы колёс оленьи рога, и между губ одного из мёртвых животных показался окровавленный язык. Бак отвёл коня в стойло и ушёл в комнатушку, где на стенах были растянуты шкуры антилоп и медведей, где густо пахло табаком и потными мокасинами. В этом тесном помещении ютились охотники и следопыты, приписанные к военному посту. С установленных в два яруса кроватей свисали поношенные шерстяные носки, источавшие густой запах. Бак бросил голову на руки, недолго посидел без движений, затем взглянул в окно. На дворе шумели возбуждённые голоса, начался красочный рассказ об утренней стычке.

7

День был пасмурный, мрачный. Если бы не сознание того, что форт с его Синими Мундирами остался позади, то настроение Эллисона можно было назвать чертовски дурным. Он покинул укрепление в полном одиночестве, не только никому не пожав руку на прощание, но едва не устроив животную драку с лейтенантом Бигсом. Повод был пустяковый (какая-то глупая солдафонская шутка), но Бак вспылил. Их разняли стоявшие неподалёку трапперы.

– Полно тебе, сынок, – прошепелявил старый канадец Фурье, вытирая полами замшевой куртки медвежий жир с ладоней. Этот седовласый охотник со сломанным носом с первого дня знакомства называл Эллисона сыном. – Неужели у тебя не хватает ума чувствовать себя выше этих синих рубашек и пропускать их бесцветные шутки мимо ушей?

– Я устал от них, Фурье.

– Уезжай. Что тебя удерживает?

– Но ведь меня наняли на строго оговоренный срок, – возразил Бак.

– Это они обязаны жить по уставу, а ты – человек вольный. Высморкайся в их сторону и спокойно садись в седло.

Бак решил последовать совету старого канадца и рано утром собрался в путь.

Он ехал верхом на красивой гривастой лошади чёрного цвета, на поводу за ним шла пегая лошадка, на которую он навьючил свой скудный скарб.

Ближе к полудню он увидел одинокого бизона. Это был очень крупный самец.

– Здравствуй, брат, – поприветствовал его Эллисон, поднявшись в стременах. – Ты давно ли поджидаешь меня? Я весьма голоден, так что поделись со мной своим жирным мясом.

Бык повернул косматую голову в сторону человека и покачал ею, словно отказывая охотнику.

– Не упрямься, – улыбнулся Эллисон и вытащил винтовку из чехла.

Бизон, казалось, понял его намерения и пустился прочь тяжёлыми скачками. Бак проворно приложил приклад к плечу и выстрелил, но пуля лишь задела громадное животное, напугав его и заставив его бежать быстрее. Он пустил коня галопом, бросив повод вьючной лошади. Охотясь на бизонов, Бак обычно подъезжал к ним максимально близко, чтобы бить наверняка. Если подобраться к быку вплотную, то даже самого крупного можно свалить одним выстрелом.

Но в этот раз бизон попался хитрый. Он прыгал то туда, то сюда, не позволяя всаднику приблизиться. Его чёрные глаза сверкали из-под взлохмаченной пыльной шерсти, пересохший язык то и дело высовывался полумесяцем из открытого рта, могучая голова дёргалась вправо и влево, отгоняя охотника короткими чёрными рогами, хвост поднялся и вилял лохматым концом, будто грозя человеку.

С большим трудом Бак заставил коня подскакать близко к бизону и выстрелил. Пуля попала под лопатку рогатому гиганту, но он продолжал мчаться вперёд. По языку его потекла кровь.

Внезапно бизон ринулся на всадника, и только ловкость Эллисона спасла его от страшного удара. Рога проскользнули в каком-то дюйме от лошадиной груди, едва не свалив её. Если бы это произошло, Бак неминуемо попал бы под копыта разъярённого животного и был бы растоптан. Ему не раз приходилось наблюдать такие сцены во время большой охоты. Однако он был готов к такой выходке со стороны бизона. Быстро перезарядив винтовку, он выстрелил ещё раз. Бык завилял, оступился и в конце концов упал.