bannerbanner
На краю империи: Камчатский излом
На краю империи: Камчатский излом

Полная версия

На краю империи: Камчатский излом

Язык: Русский
Год издания: 2012
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 7

Как убивали отца, Митька не видел. По требованию Козыревского парня заперли в бане. Когда он, разломав крышу, выбрался на волю и прибежал на площадку перед приказной избой, все было кончено. Он не сразу поверил, что окровавленный кусок мяса на козлах и есть Иван Малахов.

Казачий круг избрал нового приказчика Нижнекамчатска – якутского посадского Козьму Вежливцова. Арестованному Петриловскому обязательно нужно было сохранить жизнь, и новый начальник услал молодого Малахова служить на другой край Камчатки, в Большерецкий острог, – как говорится, от греха подальше. Митьку недавно поверстали в казачью службу, и ослушаться приказа он не имел права. Кроме того, ему нужно было вступить во владение отцовым наследством.

Все поселения на Камчатке – и русские, и туземные – назывались «острогами». Большерецкий острог включал в себя крепость – четырехугольник метров сорок на сорок, образованный бревенчатой тыновой стеной и задними стенами приказной избы, амбаров и аманатской «казенки». В стене были ворота с проезжей башней. Возле крепости располагалось полтора десятка русских дворов, множество балаганов – шалашей-лабазов на высоких сваях – и несколько ительменских земляных юрт.

Избушка Митьке досталась невеликая, но добротная. При ней обитали пять отцовских холопов. Эти камчадалы попали в рабство еще в детстве, теперь они выросли, обзавелись семьями, построили себе «юрты» и балаганы. Помимо обслуживания хозяев они занимались здесь своим обычным делом – заготавливали рыбу, сарану, кипрей, «сладкую траву», крапиву, ягоды, дрова. И отец и сын Малаховы редко бывали дома, так что всем хозяйством руководила Митькина мать – командовать бывшими соплеменниками ей ужасно нравилось. Однако после смерти русского мужа ее интерес к жизни начал быстро угасать. Вскоре она приняла добровольную смерть, хоть и была крещеной, – у ительменов такой поступок считался вполне допустимым. Митька горевал не сильно, поскольку с матерью близок не был.

Оказавшись единственным хозяином имущества, Митька некоторое время присматриваться к холопам – разбегутся или нет? Не разбежались, и он решил их сильно не утруждать, а то ведь зарежут как-нибудь ночью – такие случаи бывали. Однако он поставил своим рабам условие: чтоб жратва всегда была в запасе, чтоб в доме прибрано, чтоб летом бат (долбленая камчадальская лодка), а зимой ездовые собаки и нарты всегда были наготове. Ну, и женщины-девушки к услугам – по потребности хозяина. Камчадалы не возражали: такая жизнь – без ясака и податей – была, наверное, для них слаще, чем воля. Митька же оказался избавлен от бытовых хлопот. Его хозяйство было почти натуральным – прибыли не приносило, но и вложений не требовало. Единственное, без чего нельзя было обойтись, это железные инструменты.

В том злополучном 1716 году на Камчатку впервые прибыло судно с Большой земли. На всем западном побережье самым удобным для его стоянки и разгрузки оказалось устье реки Большой, километрах в тридцати ниже Большерецкого острога. Вскоре морское сообщение с Охотском сделалось почти регулярным и у большерецких служилых появился новый промысел. Когда на устье прибывал корабль, купцов с товаром дальше острога обычно не пускали. А если кто-то из них сильно хотел еще куда-то попасть, местные жители заламывали такие «прогонные», что поездка теряла всякий экономический смысл. Товар распределялся среди служилых и немногих промышленных, сумевших примкнуть к элите. Расплачивались с купцами на месте – шкурками лис, соболей и морских бобров. Потом товар малыми партиями казаки развозили по своим «друзьям» – в острожки знакомых камчадалов. Туземцы настоящих цен, конечно, не знали, о будущем не задумывались и предпочитали покупать заморский товар в долг. Все это открывало русским широкий простор для… гм… коммерческого творчества.

Три малых ительменских острожка на речке Песчаной Митька считал как бы своей вотчиной. Они, конечно, давно были известны властям, но располагались очень неудобно: от Большерецка ехать далеко, от Верхнекамчатска гораздо ближе, но надо преодолеть два перевала. Митька же разведал более короткую дорогу из Большерецка. Вот этим путем раз в год он и навещал своих «друзей». Лет пять служилый горя не знал, а потом его монополия кончилась – на Песчаную повадился ездить Федька Топорков с Заречной заимки. Скорее всего, он просто однажды проехал по чужому санному следу, пока его не перемело. Когда Митька третий раз подряд вернулся из дальней поездки ни с чем, он решил выяснить отношения со своим конкурентом.

Начал он с самого простого – зашел к Федьке и потребовал прекратить это дело: других камчадалов тебе мало?! Однако конкурент рассмеялся гостю в лицо: а ты меня на Песчаной видел? Ах, тебе камчадалы про меня рассказали? Так они брешут – какая им вера?! Да хоть бы и не брехали – твои, что ль, людишки на этой речке? То-то, государевы они!

Митька ушел тогда как оплеванный, а потом подкараулил Федьку на рыбалке и поговорил с ним по-другому, благо кулаками махать умел и любил с детства. Месил он конкурента до тех пор, пока тот, размазывая кровавые сопли, не поклялся к чужим «друзьям» больше не лезть. Однако Митька недолго радовался победе: и недели не прошло, как на узкой тропе его встретили крепкие ребята – аж четверо.

Ну, и взяли его в работу, а там и Федька подвалил, сволочь паскудная…

Еле дополз до своей избы Митька, три дня пластом лежал и в горшок нужду справлял – до сортира дойти не мог. Потом придумал, что делать дальше, и ему сразу полегчало. Как только малость оклемался, послал одного из холопов к Федьке: хозяин, мол, зовет тебя в кабак – мириться хочет. Федька, конечно, пришел, но привел и свою компанию – человек пять. Митька это предвидел и тоже явился не один. При всем честном народе он заявил, что готов отказаться от тех камчадальских острожков, если Федька заплатит отступное.

– Сколько?

– А вот столько, чтоб нас всех здесь упоить!

Расчет оказался верным – отказ от такой сделки не одобрили бы ни свои, ни чужие, поскольку выпить задарма все любят. Пришлось Федьке согласиться – ударили по рукам, и пошло веселье. Вскоре былые враги обнялись по-братски, расцеловались и стали хвастаться, кто из них богаче и удачливее. По ходу дела пьяный Федька подробно рассказал про свою коммерцию на Песчаной – кому он сколько чего продал, кто сколько заплатил и сколько остался должен. Митька же больше притворялся, чем пил, а потому разума не потерял и все запомнил. Он был неграмотным и привык «торговые» дела вершить по памяти.

В разгар зимы Федьку по службе отправили в Нижнекамчатский острог. Путь туда неблизкий, и Митька решил, что его время настало. Он отпросился у десятника, взял с собой полштуки дешевого сукна, три фунта китайского табаку-шару, десяток ножей, пару топоров и мешочек бисеру. Сверх того он прихватил приличную баклажку «вина» – водки, которую на государевой винокурне гнали из стеблей листьев борщевика – «сладкой травы».

До своих «угодий» Митька добрался вполне благополучно. Он даже вина в пути не отведал, так сильно ему хотелось отомстить Федьке. В первом из трех камчадальских поселений Митька поначалу сильно удивил хозяев – ни кричать, ни драться сразу не стал. А в остальном все было как обычно: приказал вволю накормить его собак, приготовить для него самого кипрейного квасу, толкуши из ягод и вареной юколы. Потом заявил, что будет торговать, раздавать подарки и собирать долги от имени Федьки. Что такое покрученник или доверенное лицо, камчадалы понимали плохо, и Митька от имени Федора угостил их водкой. Понимание сразу улучшилось, но все равно пришлось терпеливо разъяснять бестолковым туземцам: в прошлом году ты должен был Федьке четыре соболя, а отдал только два. Раз ты два тогда не отдал, значит, теперь опять должен четыре. Справедливо? Конечно! А тебе Федька в позапрошлом году нож подарил, а ты ему лису обещал. В прошлом году не отдал, значит, теперь надо дать ему две лисы. Нет, нож обратно он не возьмет – обидеть хочешь?! Что, нету лис? Ну, тогда соболя неси… И соболя нет?! Ладно, мы ж друзья, и я тебя прощаю. Совсем прощаю – даже бить не буду, только Федьке не говори! Но в следующий раз отдашь ему двух соболей!

Подпоенные камчадалы рассчитались почти полностью. Правда, они попытались отказаться от «подарков», но ничего у них не получилось. Главное, никто из них не вспомнил, что вскоре предстоит платить ясак…

Ободренный таким успехом, Митька двинулся дальше. Второй камчадальский острожек был поменьше – всего две земляных юрты и десяток балаганов. Тут уж служилый церемоний разводить не стал, а сразу начал работать кулаками и палкой. Потом объяснил хозяевам, что сильно на них рассердился за то, что они изменили «дружбе» и стали торговать с Федькой. Робкие оправдания: мы, дескать, не добровольно – Митька слушать не пожелал. А потом, к великой радости хозяев, сменил гнев на милость и сказал, что Федор поручил ему «дружить» вместо себя – от его имени. Он, Митрий, никогда не угощал вином своих «друзей», а вот Федор велел угостить! А еще он велел никого из их острожка в холопы не забирать, если, конечно, хозяева будут вести себя хорошо. Подвыпившие ительмены постарались быть «хорошими» – отдали все, что имели. Пришлось силой навязывать им новые покупки и требовать платы за водку – не оставлять же туземцев без долгов!

Третье поселенье было довольно большим – три зимних жилища и множество летних. Митька действовал здесь по прежней схеме – от чужого лица. Правда, водкой он поить хозяев не стал, а просто продемонстрировал им свою добычу – мол, все уже расплатились, одни вы остались. Этот аргумент, подкрепленный побоями, оказался достаточно веским. Митька преисполнился гордости за себя любимого, глядя, как более двух десятков взрослых мужчин бегают и суетятся, стараясь его ублажить. В заключение он сказал, что пославший его Федор будет доволен, если «друзья» поделятся с ним запасами «сладкой травы», сараны и юколы. Только им самим придется отвезти все это в русский острог – пусть готовят на завтра пару упряжек с каюрами, они поедут вместе с ним.

На этом Митька счел свою миссию оконченной, причем удачно оконченной! И решил хорошенько отдохнуть перед дорогой, благо «вина» сэкономил достаточно.

Никто, конечно, не делил с русским гостем вечернюю трапезу – его просто кормили, потчевали. Митька наливал водку в деревянную чашку, выпивал, закусывал и прикидывал, которая из местных женщин будет ублажать его ночью. Или, может быть, позвать сразу двоих?

Ему бы остановиться, но баклажка не была прозрачной – сколько выпил, не видно…

* * *

Митька открыл глаза и ничего не понял: кругом была белесая, подсвеченная красным муть.

Мучительно захотелось вдохнуть, но воздух – или что это?! – не лез в легкие. Митька скрючился, прижал ноги к животу, но тут же забился в судорожном кашле и свалился с лежанки. Он упал лицом вниз в канавку, вытоптанную у основания земляного «топчана».

Как ни странно, но у самой земли воздух оказался чище, им можно было хоть как-то дышать. Судороги отступили, в голове слегка прояснилось, и Митька понял, что это не сон. Он находится в земляной юрте – большой прямоугольной полуземлянке, в которой зимует многочисленное семейство его «лучшего друга», камчадала по имени Галгал.

Судя по всему, в этом жилье приключился пожар – в центре горит большая куча хвороста, все пространство заполнено ядовитым дымом. «Что ж они молчат-то? Почему не переполошились?! – недоумевал Митька. – Тут же полно народу: и старики, и девки, и дети малые. Где все?! Тихо… Только огонь трещит… Еще бы ему не трещать – они ж вчера целый ворох сушняку натаскали! Чтоб, значит, еду мне варить и меня, дорогого гостя, потчевать… Гостя потчевать… Бля!!!»

Вместе с очередным приступом кашля пришло понимание: и почему дым, и почему тихо.

Наученные горьким опытом прежних лет, камчадалы почти никогда не нападали на русских в открытую. Если им становилось совсем уж невтерпеж от их произвола, они резали служилых спящими или пытались сжечь их в земляной юрте.

Эти юрты представляли собой, по сути, прямоугольные ямы, перекрытые крышей, которую засыпали землей. Выходов из такой землянки всего два. Один – основной – в центре крыши. Через него уходит дым очага, через него же по лестнице входит и выходит население. Другой выход сбоку – вроде большой норы на уровне пола. По нему тянет воздух к огню, иногда им пользуются женщины, а мужчине пробираться через этот «жупан» крайне неприлично.

В земляной юрте, где проснулся Митька, население отсутствовало, оба выхода были плотно закрыты, а ведущая наверх лестница исчезла. Служилый лежал на земляном полу, с трудом дышал и отчаянно не хотел умирать. Однако было совершенно ясно, что спасения нет. Он, конечно, не сгорит заживо – без «тяги» огонь скоро потухнет и в юрте останутся только дым и угар. Можно было попытаться пробиться через «жупан», но на выходе его, конечно, ждали – с копьями или дубинами. Не для того ительмены поджигали юрту, чтобы выпустить гостя живым!

Злобы на своих губителей Митька почти не испытывал. По здешним представлениям, они были как бы в своем праве – воспользовались удобным случаем, а он – дурак! – им его предоставил.

Задыхаясь, Митька попробовал молиться. Бывалые казаки рассказывали, что в безвыходной ситуации Господь иногда помогает. Ему-то он обязательно должен помочь, ведь серьезных грехов за собой Митька не числил. Во всяком случае, он знал множество людей, куда более достойных Божьей кары, – тот же Федька, к примеру…

Бог странно отреагировал на его короткую, истовую до бессвязности мольбу. В Митькиной голове возник огромный раскаленный шар. Он тут же взорвался, ударив по глазам ослепительной вспышкой. Когда она погасла, Митька понял, что находится в каком-то другом месте, где решительно ничего нет, но присутствует некто, вроде бы знакомый.

– Ты кто? – спросил Митька, сам не зная, на каком языке.

– Кто?! – злобно переспросил незнакомец по-русски. – Конь в пальто!

– Отродясь коней не видел! – признался Митька.

– Знаю, – процедил незнакомец. – Набил бы я тебе морду, если б… Эх!

– По что же? – заинтересовался служилый.

– Не «по что», а за что! – грубо ответил собеседник. – За то, что ты – сволочь последняя! Да таких, как ты…

– Шибко-то не пугай, мы пуганые! – перебил его служилый. – Еще кто кого одолеет – неведомо!

– Ведомо! Я дерусь лучше – ты тормозишь сильно.

– Откуда знаешь?! – изумился Митька.

– Я-то все про тебя знаю, – ехидно ответил незнакомец. – А вот ты про меня?

– Н-ну… Как бы знакомы… – замялся служилый. – Встречались что ль? Никак не припомню…

– Ясен перец, блин!

– Проясни Христа ради, а? Сделай милость – худо мне!

– А мне, думаешь, хорошо, да?! – возмутился было собеседник, но сразу и отмяк: – Короче, глупость я сделал… Теперь мы с тобой вроде как сознаниями сцепились.

– Чем-чем?!

– Ну… душами что ли. Или мозгами… Только неудачно как-то! Короче, ты в детстве себе друга-приятеля придумывал? Разговоры с ним разговаривал, а?

– Было такое… – неохотно признался служилый.

– Как звал-то?

– Да так же и звал – Димитрием. Слушай, а может…

– Может! – оборвал незнакомец.

– Во дела… – озадачился казак. – Эт сколько ж лет прошло?!

– Сколько? Могу посчитать – тебе легче станет?

– Нет, ну как же… М-м-м… – Митька мучительно пытался выразить свою мысль, но убогого казацкого словаря для этого не хватало. – Слушай, так ты что же… есть? Ну, во плоти, что ли, живешь, да?

– Раньше жил, – мрачно ответил двойник, – а теперь не знаю. В общем, получается, что оба мы, как ты говоришь, во плоти, только в разном времени. Ну, типа, в детстве я жил примерно там же, где и ты, только лет на триста позже. В твоем как бы будущем.

– Ни хрена ж себе! – обалдел казак. – Бесовщина какая-то!

– Ты перекрестись – может, исчезну! – с издевкой посоветовал собеседник. – В общем, пока ты на отходняке маялся, я почти все про тебя узнал.

– А мне почему про тебя неведомо?! – обиделся такой несправедливости Митька. – Ты ж, кажись, тоже по младости меня придумал?

– Пить надо меньше – особенно этой вашей дряни, – посоветовал двойник.

– Ты это брось – вино было доброе! – возразил Митька. – Это я угару надышался, не иначе.

– Напился, надышался, обожрался – молодец! – похвалил Дмитрий. – Хочешь, попробую рассказать, что со мной было?

– Хочу!

– Ладно! Только ты сам-то мозгами не шевели – просто воспринимай.

– Как это?!

– Вот так…

* * *

– А далее? Далее давай! – потребовал Митька, когда пресеклась вереница образов.

– Я-то даю, а ты не берешь! – заявил Дмитрий.

– Эт почему же?

– А черт его знает! Может быть, из-за того, что как отец погиб, я тебя больше не вспоминал. Как бы сразу взрослым стал.

– Чо ж потом-то с тобой содеялось?

– Содеялось… Окончил восьмой класс в Жигановске и поехал в Москву – ближе знакомств не нашлось.

– В Москву?!

– Ну да… Только я не на Арбате жил, не думай! Мы с тетей Машей на окраине обитали, в новостройках. Там у нас житуха была повеселей родного Жигановска: и улица на улицу дрались, и между собой. Цепи, ножи, кастеты – обычное дело. Дома-то я средь пацанов своим был, к тому же сын самого Малахова. А там чужим оказался – никто и зовут никак. Пришлось устраиваться, отвоевывать место под солнцем. Начал учиться драться и мышцы накачивать. Ну, школу окончил и дальше науки грызть пошел – еще пять лет упирался.

– Ого! Так ты шибко грамотный, значит?

– Да уж пограмотнее некоторых. Потом много разного со мной было. И в конце концов оказался я там, откуда начал, – в родном районе. Даже примерно на той же должности, что и Сосюков. Правда, он рыбой занимался, а я лесом.

– Ас этим ворогом твоим что содеялось?

– Да он мне не враг… Его через два года после той истории убили. Это он еще долго продержался. А меня вот, считай, уже через три месяца кончили!

– Эт как же?!

– А вот так! Ну, приехал я, дела принял. Думал, просто бардак здесь, ан нет – мафия в три слоя, без конца и края! Меня сразу в оборот взяли: мол, кто не с нами, тот против нас. А хрена вам лысого, говорю! Буду с вами воевать – насмерть!

Ну, и началось: то местные хулиганы меня «учить» соберутся, то начальство «беседы» проводит, то взятку мне подсунуть пытаются, то с проституткой в бане застать. А вчера я спать улегся и форточку открыл – душно было в комнате. Ночью просыпаюсь – вроде как воняет чем-то знакомым. Свет включил – под окном мешок полиэтиленовый лежит, а из него дымок струится. Ну, вскочил я, мешок схватил и в форточку… Короче, выкинуть хотел. Может, и выкинул… А сам упал – мордой в землю. Лежу, задыхаюсь и соображаю, что из землянки мне живым не выбраться. При том, что вроде как в комнате я…

– Не разумею я, Дмитрий. Меня-то камчадалы в юрте зажгли, а с тобой чо?

– Я думаю, мне закинули в комнату тротиловую шашку со взрывателем на огнепроводном шнуре. У нас такими пни подрывают. А тротил, он раз в десять сильнее пороха.

– И чо?

– Вот заладил! А я откуда знаю?! – устало ответил Дмитрий. – Говорю ж, сцепились сознаниями перед смертью… Ну, блин, и говно же из тебя получилось!

– Погодь лаяться-то, погодь, – пробормотал Митька. И вдруг закричал, разрывая душу: – САМ ВНЯЛ, ЧТО ВО ГРЕХЕ ЖИЛ!! ВНЯЛ УЖЕ!!!

– Не ори… – попросил Дмитрий. Голос его становился все тише, как бы угасал: – Кажется, я сейчас умру… И ты умри, гад… Камчадалы – кровь твоя, а ты их…

– Погоди, Димка, погоди!! – молил Митька. – Я ж не виноват, что в будущем ительмены исчезли, что леса вырубили, что рыбу… НЕТ, Я ВИНОВЕН! ВИНОВЕН! НО Я НЕ ХОЧУ ТАК УМИРАТЬ!! НЕ ХОЧУ!!! Неужели никак не исправить?!

– Не знаю… Попробуй… – это был уже еле различимый шепот. – Может, мое прошлое изменится… Иной лад пойдет…

– Не умирай, Димка!

– Без меня и противоречия не будет… Изменится прош…

Вновь все пространство, весь мир заполнил раскаленный, ослепительный шар. Он и так занимал все, но продолжал расти. Мучительная судорога изогнула Митькино тело, сердце остановилось, он перестал дышать. И шар лопнул, взорвался, разлетелся клочьями вместе с человеческим телом. Оно извивалось, оно царапало когтями землю, оно освобождало кишечник и мочевой пузырь…

Эта мука не имела конца, а терпеть ее было невозможно. Надеясь хоть как-то остановить, прервать хоть на мгновенье эту пытку, Митька вскочил и кинулся туда, где был нижний выход-жупан, но тут же споткнулся и упал головой в огонь. Борода и волосы вспыхнули. Митька не почувствовал боли, резко откатился в сторону и снова вскочил. Ему нужен был выход, и он нашел его.

Сам не понимая, что делает, служилый начал отпихивать, отбрасывать в сторону какие-то палки, камни, обрывки шкур, куски льда. Вряд ли это продолжалось долго – вход не замуровали снаружи, а просто засыпали чем попало. В какой-то момент руки не встретили сопротивления, и Митька повалился куда-то вперед. Он вдохнул воздух и понял, что сейчас все-таки умрет. Он понял это и закричал…

С тяжкого похмелья, надышавшись угарного газа и дыма, пережив странное озарение, в последние секунды своей жизни русский казак Дмитрий Иванович Малахов кричал.

Он кричал на родном языке – том, на котором говорила с ним мать.

* * *

В конце концов люди опустили оружие – никто так и не решался ударить. Даже Галгал отвел в сторону наконечник своего копья. Он считался лучшим другом этого казака и, значит, имел право сам – собственной рукой – убить его. Люди, как могли, каждый год ублажали русского гостя, сносили его побои и покорно отдавали все, что он требовал. От стариков, от соседей они знали, что везде и всегда русские именно такие. Или хуже. Казак Митрий, по крайней мере, редко кого-нибудь убивал или забирал за долги детей и женщин, не устраивал мужчинам пыток. Люди, конечно, могли бы перетерпеть и этот приезд, но служилый выпил много огненной воды, крепко заснул и перестал видеть и слышать. Этим нельзя было не воспользоваться.

Русские ассоциировали нижний выход из зимнего жилища камчадалов с анальным отверстием, а многие ительмены – с женскими детородными органами. Холм крыши, естественно, ассоциировался у них со вздутым животом беременной. Если бы из юрты выбрался знакомый казак, хозяева немедленно убили бы его. Однако появилось – родилось?! – совсем другое существо. Оно было грязным, обгорелым и, самое главное, оно кричало как человек – как родственник, как один из них.

Ительмены не образовывали ни родов, ни племен, но в каждой территориальной группе был свой диалект языка. Многие «русские» знали язык камчадалов, но говорили они как люди группы бурин. Этот же «ребенок» явно принадлежал к группе кулес, среди которых и находился.

Митька наконец перестал вопить и биться, перестал просить пощады и звать маму. Он закрыл обожженное лицо руками и заплакал. Заплакал от бескрайней обиды на себя, на весь мир, на Бога и на то, что его никак не убьют.

Людям надоело стоять вокруг, и они начали опускаться на корточки. За их спинами появились женщины, у которых любопытство пересилило страх.

– Э, ты кто? – Галгал потыкал древком лежащего. – А русский где?

Митька отер слезы, сморкнулся, зажав ноздрю пальцем, и сказал правду:

– Нету русского. Хаэч забрал его к себе под землю, а меня прислал оттуда. Коско я.

– Коско?!

– Ага. Из дома Асидана.

– Во-от оно что! – облегченно и радостно загомонили присутствующие. – Асидана!

Митька ничего не придумал: объединение родственных семей, в котором он провел несколько лет своего детства, не так давно вымерло поголовно от какой-то болезни – люди ушли к Хаэчу…

Остаток ночи, утро, день прошли в каком-то мучительном полузабытьи. Митьку тошнило, все время хотелось пить, накатывали приступы дикой головной боли. Когда они проходили, легче не становилось – возникала какая-то другая мука, которую и словами-то не опишешь. Он смотрел на знакомый заснеженный мир, но сквозь него или поверх него проступали совсем другие картины – абсолютно незнакомые и пугающие своей реальностью. Иногда ему мерещилось, что он дерется с какими-то невиданными людьми или демонами – несколькими сразу. Наверное, при этом он начинал кричать, махать ногами и руками, так что его приходилось держать, чтоб не покалечил кого-нибудь или не покалечился сам.

Такое поведение пришельца с «того света» очень забавляло детей, а вот взрослых вскоре начало беспокоить. Они посовещались и решили призвать на помощь бабку Чекаву, которая считалась большой специалисткой по излечению всяческих недугов. Как настоящий врач, Чекава долго щупала Митьку, включая «интимные» части тела, заглядывала в рот и в уши, задавала какие-то совершенно дурацкие вопросы – и все это при полном собрании публики. В конце концов она объявила во всеуслышание свой диагноз: скорее всего, у «пациента» душевный разлад. Причем разлад в прямом смысле: его души (а у любого человека их несколько) что-то не поделили между собой и никак не договорятся. Помочь им трудно, но попробовать можно: души либо помирятся, либо разбегутся, и тогда больной, естественно, помрет. Общий совет взрослых решил попробовать: людям хотелось развлечься, чтоб поскорее забыть о кошмаре, когда у них гостил служилый Митрий.

На страницу:
2 из 7