Андрей Пастухов. Кто он?

– Буду и я надеяться, что встреча с вами – это моя удача, – рассмеялся Андрей, – только вот найти свой талант мне пока не удалось.

– Не всем суждено стать Ломоносовыми, не одними ими земля живет, хотя и без них земля жить не может, – посерьезнев, сказал Иван Максимович, – обрети надежду, подкрепи ее усердием – и успех будет, ты малый смышленый и настойчивый. Дерзай, юноша! Что касается случая, то его из участия исключать нельзя. А предстать он может в виде встречи, и человеком, и прочитанной книгой. Опять же нужно желание им воспользоваться.

Через несколько дней капитан зашел в канцелярию и сказал, чтобы Андрей пришел к нему при первой возможности.

– Все в порядке, юноша, – весело отозвался Иван Максимович на его «здравия желаю, ваше благородие», – получил я намедни все, что просил.

– Я не знаю, как вас отблагодарить.

– Будем считать так, что в знак благодарности ты добьешься права быть военным топографом и достойно заменишь меня. Мне прислали программу военной прогимназии, нужную литературу и даже совет по нашему с тобой делу, как поступить. Вкратце еще раз разъясняю, – начал Иван Максимович, прохаживаясь по комнате, глиняный пол которой был устлан толстым слоем степных трав с вкраплениями последних осенних цветов с терпким запахом увядания. – Самостоятельно готовишься и сдаешь экзамен за курс военной прогимназии. После этого подаешь рапорт в военное ведомство с просьбой зачислить тебя на военную службу вольноопределяющимся.

На военную службу тебе рано или поздно придется идти, так в этом случае ты идешь на нее со смыслом для себя. Будучи зачисленным, ты будешь иметь право на сокращенный срок службы, он короче, чем у прочих рядовых, и сможешь сдать экзамен на офицера запаса. Что в этом варианте важно еще? Ты обретешь право на льготы для поступления в Военно-топографическое училище. Ясно?

– Более чем ясно, – растягивая слова и потирая ладонью лоб, как бы призывая свой разум к предстоящим свершениям, которые мало назвать трудными, ответил Андрей на вопрос Ивана Максимовича.

– Попытка не пытка, как говорят, а учиться тебе все равно нужно. Вот и начинай прямо сегодня! – резюмировал тот.

В скором времени к Ивану Максимовичу приехал его начальник принимать работу по рекогносцировке.

Андрей так привык к Ивану Максимовичу, что провожал его, как своего родного отца. Капитан оставил Андрею свой адрес и просил писать, не стесняясь.

Удивительная штука – время. Оно может так медленно тянуться, что изматывает человека. Андрей понятия не имел об этом зле, у него время неслось, как рысак Деркульского конезавода. Переписки по этим рысакам уйма, все дни этим заняты. К его счастью, есть еще длинные осенние вечера с дождями, снегами, когда сидеть дома за учебниками одно удовольствие. Зимой немного хуже. В морозный вечерок, когда падает такой мягкий, белый снежок звездочками, да если это еще и в ночь под Рождество, когда на улице голосистый перезвон во тьме висит, очень-очень трудно усидеть дома за книжкой.

Набежала ватага ребятишек и девчат под окна. Андрей думает: «Делать им нечего, колядовать непременно надо! Все бы ничего, отбился бы, если бы Анютка с подругами без спроса в хату не ворвалась. Натянули мне на плечи тулупчик, шапку в руки всунули и выволокли на стужу. Хорошо, что еще одеть не забыли, и на том спасибо. А что один против ватаги сделаешь? А что делать весной? Сама жизнь заново рождается, и такое время упустить? Не увидеть? Хоть закрывай, хоть не закрывай окна, а от весны не закроешься ничем, когда она в самом человеке гнездится».

Дни полетели чуть ли не быстрее перелетных птиц, спешащих на север, чтобы не упустить время короткого лета. Андрею тоже никак нельзя упустить время. Не видеть ему лета в этом году, осенью экзамены, а там что-то еще более неизвестное, а потому и страшное.

– Не робей, Андрюша! – напутствовал все тот же неутомимый, совсем постаревший, но еще не утративший присущего оптимизма учитель, когда он пришел к нему с просьбой еще разочек погонять по тригонометрии. – Знания у тебя крепкие, думаю, что еще вместе порадуемся твоим успехам. В добрый путь!

В конце декабря 1877 года Андрей, получив в своей канцелярии выписку по приказу из Главного управления государственного коннозаводства, простился с товарищами и отбыл из Деркула в столицу.

Морозом встретил Санкт-Петербург Андрея. Желающих сдавать экзамены в 3-й Петербургской военной гимназии было много. Гимназия должна была обеспечить претендентов помещениями для проживания и занятий, необходимой учебной литературой.

Мало сказать, что Пастухов, как и все, волновался, идя на первый экзамен. Это не то слово. Стоял вопрос: «Быть или не быть?» И не риторический смысл был в этом известном изречении, а смысл дальнейшей жизни. Волновался он, идя и на второй экзамен, да так и до последнего. Вздохнул свободно, захватил полную грудь ледяного воздуха, когда вышел из гимназии в день получения аттестата. Только бы радоваться, а тут какая-то опустошенность внутри.

«Завтра снова волнения, нужно нести рапорт в военное ведомство, а как там посмотрят, поди угадай, какой подвох кто-нибудь замыслит».

– Ну-с, господин Пастухов, – посмотрев на Андрея с миной добродетели процедил писарь канцелярии, кривя губы в улыбке, больше похожей на гримасу пренебрежения и протянул ему выписку: – Позволь тебя осчастливить, ознакомить с приказом.

В приказе значилось, что с 28 января 1878 года Андрей Пастухов определяется на военную службу в Корпус военных топографов, с зачислением топографом рядового звания на правах вольноопределяющегося в учебную команду военных топографов.

– Господин губернский секретарь! – Андрей еще при первом посещении канцелярии был поставлен в известность самим писарем о чине, чем было дано понять посетителю, что здесь фамильярности нет места для таких, как он, провинциальных парнишек. – Позвольте узнать, что это за «учебная команда»?

– Учреждена в прошлом году, – не поднимая головы от бумаг, буркнул писарь, – комплектуется ее штат, занятия начались.

После паузы, как будто предстояло сказать что-то очень важное для стоящего перед ним почти сверстника, он изрек, что, согласно статье 25-й «Положения о Корпусе военных топографов», топографам рядового и унтер-офицерского звания, состоящим на действительной службе, не разрешается вступать в брак.

– Спасибо, что самое главное не упустили мне сообщить, – не без иронии сказал Андрей и, поставив на листке свою подпись, что ознакомился, вернул его.

– Все подробности узнаете в комнате, третья дверь направо по коридору, – добавил писарь, дав понять, что больше здесь торчать нечего.

«Я как будто бы не был таким, как этот, откуда такие берутся или могут быть», – размышлял Андрей.

В указанной комнате сидели за письменными столами вдоль стен несколько офицеров, Андрей подошел к сидящему ближе к двери поручику и представился. Поручик открыл папку с бумагами, отыскал нужную и, предложив Андрею сесть на стоящий у стола стул, сказал:

– Все верно – Пастухов Андрей.

Потом, вопросительно утверждая, продолжал перелистывая еще какие-то бумаги, среди которых Андрей заметил свой рапорт:

– Будем учиться? Топографом будем?

– Будем, – в тон офицеру ответил он.

Офицера смутил такой, не по уставу, ответ, но он сдержался от замечания, увидев, что перед ним рядовой, еще в пальтишке, бедно и не по сезону одет. Поручик рассказал, что учебная команда только формируется и еще не полностью укомплектована учащимися, состоит при военно-топографическом отделе Главного штаба, и занятия проходят здесь же, в здании Главного штаба.

– Учиться будешь два года, – продолжал поручик, – учреждается два класса, младший и старший. Обмундированием и питанием обеспечивает военное ведомство, так что только учись, забот никаких.

– Скажите, какие дисциплины будут изучаться? – осмелился спросить Андрей, видя, что поручик проявляет к нему внимание, рассказывая о команде.

– А позвольте мне спросить вас, – нарочито официально, но улыбаясь, сказал поручик, – кем вы собирались быть, подавая рапорт о зачислении в Корпус военных топографов?

– Военным топографом, конечно, – ответил, смутившись, Андрей.

– Вот тому и будут учить, чтобы сделать из таких, как вы, военных топографов. А кстати, откуда у вас, в степной глуши, среди полудиких коней, возникла мысль о малоизвестной специальности? – пытливо глядя на Андрея, продолжал офицер.

– В нашем поселке, – с удовольствием начал Андрей, желая рассказать о том, кто ему помог в этом, – в 1876 году работал военный топограф капитан Иван Максимович Сидоров…

– Так это же мой сослуживец по петербургской съемке! Давненько я не встречался с ним, – сразу отозвался офицер, сидевший за соседним столом и как будто не обращавший внимания на происходивший рядом разговор, пока не услышал знакомого имени. Отложив в сторону бумаги, он обратился к Андрею: – Каков он был там?

– Был здоров. Меня знакомил с работой военных топографов. Когда мы с ним познакомились, рассказал, как можно стать военным топографом и помог советами, литературой.

– Узнаю Ивана, все такой же оптимист. Молодец, – удовлетворенно, обращаясь ко всем, сказал офицер и добавил, повернувшись в сторону Андрея. – Значит, он теперь будет для вас как бы крестным отцом.

– Я уважаю его и не забуду. Очень хотелось бы еще встретиться с ним, но не знаю, где он.

– В Петербурге его нет, это точно. Если услышу о нем, то вам, юноша, передам о том.

– Спасибо, – стараясь сдержать волнение от нахлынувших воспоминаний, сказал Андрей.

Поручик, уловив волнение Андрея, не стал больше задерживать его и, рассказав, когда и куда ему надлежит прибыть, отпустил.

Теперь Андрей мог вздохнуть свободнее: «Одна забота – учись, а я к этому только и стремился. Так на что еще сетовать? Трудно? А когда мне было легко в жизни?»

Он писал Наде и Ксюше, делился с ними своими мыслями, и они знали, что Андрей доволен своими делами, и были рады за него.

С каждым днем учебы в команде Андрей все больше приобщался к еще недавно незнакомой науке. Ни разу у него не возникло сомнений в правильности выбранной профессии, и он старался постигнуть ее со всем своим прилежанием.

Само местопребывание команды в здании, которое вызывало в нем трепет и преклонение. То, что он теперь каждый день обозревал символы государственной власти России, настраивало на значимость тех дел, к которым его готовили.

Заведующий командой, штаб-офицер и обучающие офицеры были опытными военными топографами, хорошо знали свое дело, а главное, любили его и прививали эту любовь своим воспитанникам.

Военных геодезистов и топографов готовили и геодезическое отделение Николаевской академии, и Военно-топографическое училище, но все же их не хватало для выполнения работ, поскольку росли потребности в топографических картах. Потому-то и было решено учредить учебную команду, чтобы пополнять Корпус военных топографов исполнителями топографических съемок унтер-офицерского и рядового звания.

К весне в команде обучалось 38 учеников первого набора. Учили арифметику, алгебру, тригонометрию в пределах, необходимых для решения специальных задач в поле, а также низшую геодезию, то есть топографию. Много внимания обращалось на черчение, каллиграфию. Для практических съемок с выездом в поле отводились летние месяцы.

– Андрейка! – спрашивает сосед по койке Антипка Поливанов, когда, поднятые командой, бежали на гимнастику утром. – Какие сегодня уроки?

– Что, запамятовал или не помнил? – беззлобно отозвался Андрей. – Запоминай на ходу: два урока чистописания, два – топочерчения, два – алгебры, еще два – топографии. Да не забудь, что после обеда два часа маршировки, да…

– О! Хватит, ты меня одним перечислением уроков убиваешь, – взмолился Антипка, закрывая на бегу уши.

– Нет, ты слушай дальше, коли напросился, – смеется Андрей, пытаясь оторвать его руки от ушей, – запомни, что самоподготовки три часа, чтобы спалось тебе крепче.

Так изо дня в день. В воскресенье с утра извольте к обедне и, если нет хвостов по каллиграфии и черчению, то можно немного побродить по городу, есть такая привилегия.

К весне стали больше заниматься во дворе – практическое знакомство с топографическими инструментами и приемами работы с ними. Всех оживляло предстоящее знакомство с полевыми топографическими съемками, когда можно будет проверить себя, выйдет ли из тебя топограф. Это первая практика выявит.

Андрею не терпелось. Все остальные тоже ждали выезда, но он считал, что ему больше всех хочется вырваться на простор, пусть это не свой, родной простор степей, но все равно подальше от городской суеты, от душных классов.

Скоро выехали одним эшелоном с Военно-топографическим училищем в уездный городок Боровичи, откуда группами по 5–6 человек, с офицерами во главе, разместились по деревенькам.

Группа, в которой был Андрей, квартировала в большом селе Егла, что длинной лентой растянулось на высоком левом берегу реки Мсты.

Программой практики предусматривались топографические съемки: в масштабе 50 сажен в дюйме (1:4200) сечением рельефа через одну сажень на площади в одну квадратную версту и в масштабе 250 сажен в дюйме (1:21 000) при сечении рельефа через две сажени на площади в 50 квадратных верст.

Сразу по приезде в помощники топографам были наняты деревенские мальчишки, которые за небольшую плату помогали переносить инструменты, бегали с рейками.

Андрею понравилась новгородская земля, о которой он знал до этого из истории. Не было бесконечной широты северско-донецких степей, но обширные поля, всхолмленные, обрамленные перелесками, были более живописны и радовали глаз. Карта, которая постепенно, день за днем, все более четко вырисовывалась на планшете и отражала то, что охватывал Андрей взором, воодушевляла его, он познавал себя.

– Рядовой Пастухов! Предъявите их высокоблагородию планшет на предмет проверки, – приказал Пастухову обучающий поручик-топограф, после того как доложил вошедшему в комнату незнакомому полковнику, кто есть и чем занимается.

Полковник Коверский – а это был он, начальник геодезического отделения военно-топографического отдела Главного штаба, – бегло просмотрев план, спросил:

– Сколько времени затратили на съемку этого участка?

– Три недели! Ваше высокоблагородие, – ответил Андрей.

– Похвально! Для первой съемки похвально, – повторил полковник, – и читается план хорошо, и значительна площадь съемки по затраченному времени. А теперь посмотрим в поле, сравним с натурой.

Участок приходился на западную окраину села, и, приметив по плану небольшую горку, полковник пожелал начать проверку с нее.

До этого проверку производил поручик и с похвалой отмечал качество съемки у Андрея, но сейчас он волновался вместе с Андреем, потому что хорошо знал требовательность полковника.

Как только Андрей установил мензулу, отнивелировал и примерно ориентировал планшет, полковник взялся сам определять положение точки стояния:

– Покажу новый способ определения положения, – пояснил он, склонившись над планшетом, – практически еще сам им не пользовался.

Дважды определил по разным ориентирам положение точки стояния и, убедившись, что погрешность незначительна, пояснил суть способа и порекомендовал им пользоваться; начал «стрелять» по контурам, совмещая скошенный край линейки кипрегеля с точкой стояния и контуром на планшете и проверяя их взаимное положение взглядом в зрительную трубу и прочерчиванием линии.

– Существенных отклонений не отмечается, – заключил полковник, – для начала неплохо, этим и ограничимся.

Из-за спины полковника поручик жестом руки с поднятым вверх большим пальцем дал понять, что все в порядке.

Возвратившись на базу, полковник «гонял» Пастухова не только по топографии, воинским уставам, но и по математике.

Поручик с удивлением пожимал плечами: «Что это с полковником? Он на сей раз, кажется, сам себя решил в требовательности перещеголять?»

Считая, что Пастухов удовлетворил его своими ответами, полковник, учинив в полевом журнале запись о произведенной проверке, отбыл.

Как позже стало известно, в результате проверок всех учащихся полковник Коверский представил начальнику военно-топографического отдела рапорт, в котором отметил недостаточную подготовку учеников по многим общеобразовательным предметам, а также в черчении и рисовании и предложил расширить программу подготовки в учебной команде. С нового учебного года в расписании занятий появились картография, география и история.

Тяжело доставались удовлетворение и благополучие в учебе. Возвращаясь с «поля», Андрей с трудом стаскивал пропитанное потом обмундирование и тяжелые сапоги и бежал обмыться в Мсту. Вода едва освежала – за долгий день, которому, казалось, не было конца, она прогревалась, распыляемая при скачке через камни порогов. Выходил из воды он пободревшим, думая: «Нет! Очень здорово, что на севере такой длинный день, а то когда бы сделать все успевали?»

Наскоро поужинав, или еще только пообедав, – трудно было сказать, что это было, хотя и вечернее время, – приходилось составлять дневник, заполнять кальку высот и контуров. Он взял себе за правило все, что снято за день на планшете, оформлять во всех других документах согласно инструкции и отклонений не допускал.

Как бы ни хотелось спать, но часок-другой иногда удавалось погулять по деревне, восхищаясь белыми ночами, напоенными запахами луговых трав, замешанными на речном тумане.

А наутро снова бесконечное выискивание рейкой положения тонкой линии, что на планшете извивается змейкой и называется горизонталью.

Самый старший из ребятишек, нанятых на работу, стоит рядом с мензулой и, как ветряк, размахивая то красным, то белым флажком, дает знать тем, что бегают с рейками, о переходе на следующий изгиб контура леса или канавки, как только Андрей командует: «Дальше!»

Когда вышли в поле первый раз, то этот старший спросил:

– Андрей! Зачем это надо тебя зонтом прикрывать, ведь дождя-то нет?

– Вот чудак, – серьезно начал пояснять Андрей, – ты видишь, как солнышко мне в глаза от белой бумаги отражается?! Ослепнуть можно.

– А! Это как зимой на снег долго не насмотришься, когда солнышко яркое, – быстро сообразил Антипка, стоящий рядом.

– Во, какой ты шустрый, – обиженно буркнул старший. – Как будто без тебя не кумекаю, что к чему.

– Все поняли, вот и хорошо, – примирительно сказал Андрей. – А теперь сигналь Ермилке!

Взмах красным флажком – и маленький человечек с длиннющей линейкой-рейкой с бело-красно-черными шашками засеменил по пыльной полевой дороге, отмечая стоянками все ее замысловатые изгибы.

Лето промелькнуло незаметно. Еще недавно, выкроив минутку, Андрей со своими помощниками лакомился ягодами в зарослях малинника или на солнечных полянках с зелено-синим ковром черничника, а теперь зарядил нудный, мелкий, не перестающий целыми днями дождь. Порывистый ветер бросает горстями брызги на планшет из-под зонта. Бумага «рубашки» его, до звона натягивающаяся под солнцем, теперь вздувается волнами. Твердый карандаш, крошившийся графитом в солнечные дни, теперь режет ватман планшета, не давая сочной линии контура на нем.

– Андрей! – взмолился маленький Антипка. – Может, хватит на сегодня?

– Ну-ка не ной, – цыкнул на него Ильюшка, как старший над ними и оттого полагающий, что Андрей знает, что делает: как будто не видит, что тот сам весь мокрый с головы до ног.

Андрею жалко малышей. В своих дырявых одежонках, босые, промокшие до последней ниточки, ребятишки дрожат, стоя под зонтом, тесно прижавшись друг к другу, лязгают зубами. «Как же пошлешь их, бедняг, снова с рейкой в сплошную мокроту листвы и травы».

– Шабаш, ребятня! По домам, – закрывая планшет чехлом, говорит он.

Маленькие помощники с радостью помогают убирать кипрегель, мензулу и, разобрав инструмент, кому что положено нести, вприпрыжку устремляются к деревне.

– Завтра выходим на работу? – спрашивает Ильюшка, обернувшись к Андрею, когда подходили к деревне.

– Если дождь не перестанет и к завтра, то не пойдем.

– Он не перестанет, я знаю, – встревает в разговор Антипка, – бабушка говорила, что если дождь начался с утра, то на три дня он.

– Не мели, Емеля, осенью это не считается, – поясняет Ермилка.

В середине октября учебная команда в полном составе возвратилась в Петербург. Начались экзамены, в результате которых восемь учащихся, не набравшие 7–8 баллов из 12 по экзаменуемым дисциплинам, были отчислены. Андрей был переведен в старший класс.

С 1 ноября снова учеба, три с половиной часа ежедневно черчение и каллиграфия. Андрея это не тяготит, его успехи отмечает обучающий офицер, а к концу учебного года заведующий командой выделяет Пастухова среди других и представляет к производству в унтер-офицеры.

Приказом по Корпусу военных топографов № 46 от 1 апреля 1879 года Андрей произведен в унтер-офицеры и назначен на службу в топографическую съемку Курляндской губернии.

– Господа! – вскочив на стул, стараясь перекричать гомонящих сослуживцев по команде, гремел басом новоиспеченный унтер Перфильев. – Теперь нам все нипочем, мы военные топографы – и баста!

– Зря шумишь, господин унтер, – стаскивая Перфильева со стула за полу мундира, успокаивает его Андрей, – мы входим в корпус, но будем толпиться у его порога без приглашения за стол.

– Как так? – возмущается его собеседник. – Ты в себя не веришь, Пастухов?

– Сам в себя верить можешь сколько хочешь, а как заставить, чтобы в тебя другие поверили?

– Тебе, Пастухов, грешно так говорить, – пытался разубедить Андрея товарищ, видя его неудовлетворенность, даже на таком торжестве, как эта вечеринка, устроенная по поводу окончания зимней учебы и производства в унтеры, – ты всегда был первым у нас, и тебе ли сомневаться в своем будущем?

– Я считаю, что еще и половины пути не прошел к тому, чтобы считать себя военным топографом, – настаивал на своем Андрей, – так, подмастерье мы все и не больше.

– Ты все же полагаешь поступать в Военно-топографическое училище?

– Непременно, в этом же году, – сказал Андрей, ударив ребром ладони по колену.

Что делать дальше, Андрей представлял себе четко и потому на следующий день подал рапорт заведующему командой с просьбой об оставлении его при команде, чтобы он мог лучше подготовиться к поступлению в училище. Начальник военно-топографического отдела Главного штаба, рассмотрев ходатайство, дал разрешение, и Андрей вместо Курляндии выехал с оставленными в старшем классе учениками команды в Сокольский уезд Гродненской губернии.

На новом месте Андрея поразила бедность, в которой жили люди. Затерянные в лесной глуши деревушки представляли собой сборище самых невероятных строений, порой больше напоминающих времянки, чем жилье людей, живущих здесь с давних времен. Теснота, нищета окружающей деревушки еще больше подчеркивались живописной природой: сосновыми борами с их могучими, вековыми деревьями. Но они, увы, не принадлежали тем, кто жил рядом с этой красотой.

Жить пришлось в палатках. Питаться консервированными и сушеными продуктами. А вот что для молодого топографа было здесь привлекательно, так это возможность показать свое умение в отображении на карте сложного мелкосопочного рельефа, большей частью покрытого густыми лесами с вкраплениями полянок.

Не до красоты лесов и нив было в этот год Андрею. Нужно было произвести съемку в масштабе сто сажен в дюйме на площади более четырех квадратных верст, полуинструментальную – в масштабе пятьсот сажен в дюйме, глазомерную – в том же масштабе на площади 108 квадратных верст; положить нивелирный ход протяженностью пять верст.

– Молодец, Пастухов, из тебя выйдет топограф, – с удовольствием отметил обучающий офицер, закончив запись в полевом журнале после приемки последней работы Андрея, – и времени выкроил себе порядочно на подготовку к экзаменам. Желаю тебе успехов!

В середине августа Андрей получил разрешение на выезд в Петербург и сдачу экзаменов в училище. Он регулярно посещал все дополнительные консультативные занятия при училище, штудировал теорию математики, перерешал уйму задач и примеров. Товарищи старались почаще составлять ему компанию, как только уловили его познания в науках. Надеясь восполнить пробелы в подготовке, внимательно прислушивались к Андрею, когда он, контролируя себя, вслух проговаривал материал.

Снова волнения, успешная сдача экзаменов, получено 8 необходимых для поступления баллов и… отказ в приеме «из-за отсутствия вакансии». Счастливчики, еще недавно не смевшие и намекнуть Андрею о собственном превосходстве по происхождению, жадно ловившие его разъяснения теорем и доказательств, теперь с видом победителей поздравляли друг друга с поступлением в училище и совсем не замечали недавнего товарища.

Неудача больно ранила Андрея своей несправедливостью. Он был обескуражен, но сдаваться и не думал. «Судьба – судьбой, а полагаться на нее я не собираюсь, судьбой надо распоряжаться самому», – думал Андрей, сидя на скамейке Александровского сада, после возвращения в команду из училища.