Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Наталья Павлищева

Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

© Павлищева Н. П., 2014

© ООО «Издательство «Яуза», 2014

© OOО «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Встреча через много лет…

Король Польши Станислав Август Понятовский волновался, как никогда в жизни.

Он ехал в Канев на встречу с российской императрицей Екатериной II Алексеевной. Казалось бы, что волноваться? Екатерина Алексеевна умна, доброжелательна, весьма приятна в общении… Конечно, король мог переживать из-за явно готовившегося раздела своей страны, эта угроза стала уже слишком явственной.

Но волновался Станислав Август не из-за того, вернее, в основном не из-за того. Те, кто знал историю молодости короля, прекрасно понимали, в чем дело.

Станислав Август Понятовский ехал на встречу со своей первой и, пожалуй, единственной любовью, с которой не виделся более тридцати лет. Нет, после молодой великой княгини Екатерины Алексеевны у Понятовского были женщины, но в душе он остался верен той самой Кате, на свидание с которой бегал и ездил за тридевять земель с риском для жизни.

– Я забыл, что существует Сибирь… – сказал влюбленный Станислав, увидев великую княгиню впервые.

Это в России XVIII века, когда повсюду звучал девиз «Слово и дело», мог сказать только потерявший голову человек. Понятовский был именно таким, он влюбился без памяти. Екатерина Алексеевна отвечала тем же… Их свидания бывали отчаянно рискованны, чаще за гранью риска, но любовь придавала смелости, заставляла совершать безумства…

Прошли годы, великая княгиня стала не просто императрицей, она стала единовластной правительницей огромной страны и его сделала королем Польши. Станислав просил:

– Не делайте меня королем, лучше призовите к себе. Мне много дороже видеть вашу голову на подушке рядом со своей.

И не было в этих словах лукавства, ведь быть призванным к императрице России значило стать в крайнем случае ее могущественным фаворитом. Нет, Понятовскому и впрямь была нужна сама Екатерина. Много лет нужна, даже теперь…

Он стал куда худшим королем, чем она императрицей, но сейчас не король Польши Станислав Август Понятовский мчался к государыне России Екатерине II Алексеевне – до сих пор влюбленный Стась летел на крыльях любви к своей Кате, впервые за столько лет позволившей с ней встретиться. Как много ему нужно рассказать, как много им вспомнить…

Фрикен

Дверь спальни тихонечко приоткрылась… Из нее показался носик принцессы, заблестели глазки… Убедившись, что мадемуазель Кардель уже ушла по своим «надобностям», София-Фредерика, которую в семье звали просто Фрикен или даже Фике, выскользнула наружу и понеслась вверх, а потом вниз по лестнице, стараясь не шуметь. Это была занятная игра, в которую резвая девочка играла уже не первый день. Ей катастрофически не хватало просто прогулок размеренным шагом рядом со сдержанной гувернанткой по саду; как любому физически развитому ребенку, девочке хотелось попрыгать и побегать. У Фике прекрасная гувернантка Бабетта Кардель, душевная, приохотившая малышку к чтению, но принцессе так недоставало живого детского общества!

Фике быстро-быстро перебирала ножками по ступенькам дворцовой лестницы, она должна успеть пробежать все пролеты вверх, а затем вниз, вернуться в спальню и перевести дыхание, пока мадемуазель сходит в уборную… И вдруг… О, только не это! Прямо перед собой Фике увидела довольно занудную даму, любившую этикет и строго надзиравшую за его исполнением. Пришлось остановиться, присесть в реверансе, выждать ответный кивок и удаление дамы на приличное расстояние (иначе мать сегодня же узнает о неподобающем поведении дочери, и простыми пощечинами не отделаешься, может быть наказана и мадемуазель Кардель) и только потом броситься по ступенькам вверх опрометью, потому что время потеряно.

На сей раз гувернантка заметила сбившееся дыхание девочки, она внимательно пригляделась:

– Мадемуазель София, что это вы делали?

Глаза Бабетты Кардель смотрели строго. Фике поняла, что если она сейчас соврет, то потеряет доверие любимой воспитательницы. Пришлось признаться:

– Бегала…

– Что?!

– Мне очень захотелось побегать, мадемуазель, я бегала по ступенькам лестницы.

– Вас кто-нибудь видел?

– Мадам Юлия, но она ничего не поняла. Я сделала вид, что догоняю вас.

Фике редко признавалась в своих шалостях, чаще ей удавалось все скрыть, потому что от матери могли последовать такие тумаки, что в следующий раз подумаешь, делать ли признания. Но лгать дорогой Бабетт девочка не могла, понимая, что если обидится эта женщина, то можно остаться совсем одинокой.

– И часто вы вот так… бегаете?

Фике опустила голову:

– Да.

– Зачем?!

– Мне хочется порезвиться.

Мадемуазель Кардель чуть задумалась, потом вздохнула:

– Мы станем ходить с вами на прогулки подальше, будете скакать там.

Девочка бросилась гувернантке на шею. В этом мире существовал один-единственный человек, который относился к ней с пониманием и не ругал за живость.

– А мы будем сегодня читать? Я больше не сделала ничего дурного и не буду бегать без вашего позволения, мадемуазель!

У Бабетты Кардель был иной, чем у матери маленькой принцессы, способ воздействия на девочку, весьма странный для остальных, но дававший удивительные результаты: в наказание за провинности она лишала ребенка возможности читать вместе с собой!

Мать маленькой Фике, принцесса Иоганна-Елизавета Голштинг-Готторпская, дома, в тихом провинциальном Цербсте, бывала крайне редко. Так же как и в Штеттине, где проходил службу ее супруг. Что там делать? Рядом со спокойным, вечно занятым мужем любившей светские удовольствия и веселье красавице было неимоверно скучно. Христиан-Август Ангальт-Цербстский, напротив, предпочитал размеренность и уединение и не мешал разъездам своей супруги со старшей дочерью Софией-Доротеей, попросту Фрикен.

Фике большую часть года проводила вне дома, гостя с матерью у родственников.

Софии действительно повезло с гувернанткой: мадемуазель Кардель отличалась душевностью, страстно любила книги (конечно, французскую литературу) и не пренебрегала людьми, бывшими ниже ее по статусу. Это научило маленькую Фике многому, ей позволялось (особенно когда матери не было в Штеттине) играть в городском саду с детьми горожан. Но довольно скоро принцесса Иоганна стала брать дочь в длительные поездки, и игры прекратились сами собой. Теперь София-Фредерика должна постоянно быть при матери, чтобы как можно больше имеющих власть и средства знали, что у правителя Цербста есть дочь, которую можно будет сосватать.

Для этого принцессе Фике надлежало соответствовать определенным требованиям, выдвигаемым строгой, как казалось Иоганне-Елизавете, матерью. На деле же мать была не столько строгой, сколько просто придирчивой, не столько взыскательной, сколько самодурствующей.

– Фрикен, ты несносна! Упряма как ослица!

Девочка пыталась добиться ответа на вопрос, в чем именно она не права. Но получала… пощечины и визг:

– Это не твое дело! Марианна будет королевой, невзирая на все глупости, которые твердит монах! А ты не будешь никем!

Обидно, очень обидно… Фрикен подружилась с Марианной Брауншвейгской, но мать эту дружбу умудрилась разрушить. Иоганна-Елизавета так расхваливала перед дочерью ее подругу, пророча Марианне блестящее замужество, что Фике не выдержала и возразила, чего делать категорически не рекомендовалось:

– Но монах из дома Менгден, который пророчествует о будущем по чертам лица, сказал, что не видит над головой Марианны ни одной короны…

Получила пощечину и все же добавила:

– А над моей целых три! Он так сказал.

Ответная истерика принцессы Иоганны перешла разумные пределы, и та с визгом отхлестала дочь по щекам.

Этот случай еще сыграет свою роль, но позже Фике удастся побороть даже мать.

Мадемуазель Кардель успокаивала свою подопечную:

– Стоило ли возражать? Лучше бы промолчали…

И снова хороший урок – если нет смысла бунтовать, лучше промолчи. Фике усвоила, позже пригодилось.

Она даже сама не понимала, что с самых ранних лет живет желанием доказать матери, что та зря не любила дочь, что на нее стоило обратить внимание. Девочка просто жаждала понимания, одобрения, восхищения своими успехами, ревновала мать к другим детям, даже чужим, завидовала им. Но ревность и зависть не превратили девочку в замкнутое озлобленное существо, возможно, помогли умная забота и душевность мадемуазель Кардель. Эту женщину следовало бы благодарить за основы характера маленькой Фике, потом ставшие стержнем, на котором сама Фике выкристаллизовала свою личность блестящей, одной из самых успешных и разумных правительниц – Екатерины Великой.

А тогда мать только и знала, что унижала дочь, даже там, где этого делать было просто нельзя. Девочке постоянно твердилось, что она дурнушка, что понравиться людям ей будет неимоверно трудно, что она ничтожество по сравнению со своей замечательной матерью.

Иоганна-Елизавета так вовсе не думала, ей просто казалось, что, услышав о недостатках, девочка постарается их исправить и станет много лучше, чем она есть. Это вообще было время, когда в семьях к детям относились как к взрослым, но не уважая их личность, а принижая. Мальчики и девочки с ранних лет должны были во всем подражать родителям и воспитателям, не имея права ни на детские игры, ни на какие-то послабления. Маленькая принцесса обязана вести себя, как взрослая девушка, непозволительно не только шалить, но думать о разных глупостях. А если поступать «по-взрослому» не хотелось или не получалось, следовало наказание.

Применительно к Фрикен это были пощечины, но не потому, что мать не могла поколотить ее крепче (и такое бывало), просто у девочки хватало ума избежать наказания, стараясь не давать повода для такового. Этот детский опыт позже очень пригодился ей, когда больше десяти лет приходилось терпеть часто незаслуженные обиды и унижения, жить не просто под строгим надзором, а фактически под арестом, когда только выработанная в детстве привычка подчиняться, не подчиняясь, во всем соглашаться, не унижаясь, терпеть, не обозлясь, помогла вынести все, не став ни злюкой, ни истеричкой, ни забитым существом. Она сумела выстоять рядом с матерью, сумеет и позже, рядом с мужем и свекровью. Хорошая школа Цербста помогла Фрикен стать Екатериной Великой, но как же девочке тогда хотелось, чтобы ее не учили вот так – несправедливо и жестоко!

Нет, мать вовсе не занималась ковкой характера дочери, она просто жила, как жила, заботясь прежде всего о себе, о своих светских успехах, о своем благополучии. А дочь… она просто была рядом и попадала под руку со своим несносным характером, вечными противоречиями и неумением соответствовать материнским запросам. Ну как тут было не пустить в ход руки? В ответ на очередное несоответствие Фрикен получала порцию пощечин…

В семье часто шли разговоры о будущем детей, и не только своих собственных. Иоганна-Елизавета считала себя обойденной судьбой, ведь ее родственники были столь успешны, а она вынуждена прозябать в маленьком захолустном Штеттине! И все потому, что муж слишком ленив и тяжеловесен, чтобы подсуетиться и получить-таки должность при дворе. Сама принцесса считала себя достойной куда лучшей участи, чем замужество за Христианом-Августом, ведь она была столь утонченна, столь умна, столь умела в светских интригах! И все эти достоинства пропадали втуне из-за простого упрямства медлительного супруга! Ну и что, что он отменный служака, добросовестен и хорош на своем месте, его место, может, и в Цербсте или Штеттине, а вот ее – при дворе!

Ее братьям везло куда больше… А некоторым родственникам, того отнюдь не заслуживавшим, так и вовсе…

Одним из таких был двоюродный племянник Карл-Петер-Ульрих.

Иоганна-Елизавета возвращалась с дочерью из Гамбурга, где гостила, в Штеттин, но ее передвижения отнюдь не были логичными, а потому карета двигалась на северо-восток в сторону Любека. У принцессы Цербстской везде находились родственники, которых нужно было навестить, а любое пребывание затягивалось минимум на месяц. На сей раз ей оказалось непременно нужно посетить брата – Адольфа-Фредерика, принца-епископа Любекского, и они ехали в Эйтин подле Любека.

Нет, Иоганна-Елизавета вовсе не пылала столь сильными родственными чувствами к брату, но отправилась вместе со своей матерью Альбертиной-Фредерикой, другим братом Фридрихом-Августом и сестрой Анной, чтобы познакомиться с воспитанником епископа Любекского Петером-Ульрихом. Разве такое семейное мероприятие могло пройти без участия вездесущей Иоганны-Елизаветы? Конечно, вместе с ней ехала и дочь, ровесница этого самого воспитанника.

Уж мнением дочери мать не интересовалась вовсе, но и Фрикен давно привыкла к кочевой жизни, не ведая, где и когда окажется снова. Она спокойно принимала любые дорожные невзгоды и неудобства, легко осваивалась на новом месте, заводила новые знакомства… Девочке было интересно посмотреть на жизнь родственников и вообще других людей. Мало того, сама не осознавая, она начинала критически смотреть на мать. Иоганна-Елизавета везде старалась выглядеть куда значительней, чем была на самом деле, держать себя так, словно она что-то значит и ее крохотное княжество Цербстское чего-то стоит. Иоганна знала все сплетни двора, чувствовала себя как рыба в воде в любой гостиной, во все вмешивалась…

Но острый детский взгляд, еще не до конца понимая происходящее, невольно подмечал, что Цербст куда захолустней любого другого посещаемого ими города, что двор Иоганны и вовсе ничтожен, что саму мать нередко воспринимают именно как представительницу захолустного обедневшего Цербста, а не как знатную даму. Такой прием не мешал матери считать себя особой значимой и рассуждать обо всем так, словно от нее что-то зависело в этой жизни где-то, кроме собственной семьи.

Сейчас она со знанием дела рассуждала, что некоторым совершенно непригодным для того людям категорически везет.

– У Адольфа ныне воспитанник – сын покойного Карла Голштинского…

– Это который рожден русской? Дочерью императора России?

Иоганна не любила, когда ее перебивали, а потому зыркнула на задавшую вопрос родственницу Амалию так, словно та перебила ее тронную речь! Фрикен незаметно хихикнула: хорошо, что этот вопрос задала не она, иначе было бы на орехи.

Оглядев родственницу почти презрительно: что делать, если бедняга вовсе не обучена правилам приличного поведения, Иоганна-Елизавета продолжила:

– Да, он сын русской принцессы. Но не то главное. Этот мальчишка оказался единственным наследником мужского пола у двух тронов сразу.

– Как это? – снова встряла непонятливая родственница, но на сей раз ответом был уже не раздраженный взгляд светской львицы, а ее снисходительная усмешка. Конечно, не все же так хорошо разбираются в хитросплетениях династических отношений королевских семейств Европы, как она.

– Шведская королевская семья бездетна, им наследовать может только внучатый племянник, этот самый Карл-Петер-Ульрих, как сын Карла Голштинского. Но и русская императрица тоже бездетна и в том возрасте, что детей ждать не приходится. И у нее наследник только вот этот внучатый племянник. Вот и получилось, что мальчишка может выбирать между двумя коронами.

– И он выбирает? – ахнула теперь уже Фрикен.

Мать покосилась на нее, хмыкнула:

– Кто же его спрашивает?

Принцесса Иоганна-Елизавета принялась разглагольствовать о жизни шведского двора, сравнивая его с берлинским, что было странно, потому что в Швеции она никогда не бывала и все знала понаслышке. Но на сей раз в карете сидела куда менее сведущая родственница, с придыханием внимавшая разговорчивой даме, и дочь со своей гувернанткой, в чьем молчании Иоганна-Елизавета была абсолютно уверена.

Фрикен перестала слушать мать, сравнения шведского двора и берлинского ее интересовали мало, зато куда больше мальчик, которому могли достаться сразу две короны. Глядя в окно кареты, она размышляла, каким должен быть этот ребенок, в одиннадцать лет облеченный таким грузом будущей власти. Конечно, ему могло не достаться ни одной короны, монархи не всегда последовательны в своих поступках, но думать о таком варианте не хотелось. Девятилетняя Фрикен видела принцев, но вот наследников императорской короны – пока ни разу.

Наверное, он умен и очень образован. Фрикен представила себе рослого, красивого (непременно красивого, ведь он же будущий король или император!) молодого человека, высоколобого, уверенно распоряжающегося всеми вокруг, перед которым склоняют головы даже взрослые, умудренные опытом придворные. Ах, как заманчиво посмотреть на этого Карла-Петера-Ульриха! Когда-нибудь, вот так же как мать сейчас, она станет рассказывать детям о том, что в юности видела короля и даже разговаривала с ним. Конечно, он хорош, не имел права быть иным…

Дядюшка Адольф-Фредерик кивнул в сторону двери:

– А это Карл-Петер, сын покойного Карла Голштинского. Подойди, приветствуй наших гостей.

Фрикен повернулась несколько быстрее, чем следовало, мысленно отметив, что мать обязательно сделает за это выговор, но любопытство взяло верх. Повернулась и обомлела.

Никакого уверенного молодого красавца! Перед ней стоял щуплый невысокий мальчик, черты лица которого от напряженного ожидания чуть искажены, а светлые жидкие волосики и вовсе делали это лицо несчастным. Словно чтобы подчеркнуть тщедушность ребенка, парадный мундир на него сшили чуть больше нужного размера, он просто терялся в объемах парадных нашивок, а блеск одеяния заслонил собой мальчика. Фрикен мгновенно забыла, что он императорский наследник, ей стало просто жалко Карла-Петера.

Позади мальчика стоял его наставник – рослый, крепкий Брюммер. Такое соседство лишь подчеркивало тщедушность ребенка и его беззащитность.

После натянутого приветствия взрослые занялись своими разговорами, а дети все еще стояли напротив друг дружки под пристальным взглядом мадемуазель Кардель.

Фрикен, как благовоспитанная девочка, чуть присела, а потом протянула руку мальчику:

– Меня зовут София-Фредерика, но дома меня называют Фрикен или просто Фике.

Мальчик чуть неуклюже пожал ее руку (не целовать же!):

– Я Карл-Петер…

Они смотрели так, словно чувствовали, что им когда-то придется сыграть решающую роль в судьбе друг друга. Наконец мальчик тоже вспомнил, что должен быть воспитанным, и на правах вежливого хозяина поинтересовался:

– Ты любишь маршировать?

– Я? Нет, я люблю читать…

На миг взор мальчика погас, но тут же загорелся надеждой снова:

– Про знаменитые битвы?!

Фрикен тоже девочка воспитанная: сделав неопределенный жест, в равной степени могущий означать и да, и нет, она все же согласилась:

– Немного…

– У меня большая библиотека! Хочешь, покажу?

– Хочу.

Но посмотреть библиотеку не получилось, всех пригласили к столу.

Он любит читать книги о баталиях… Но это правильно, ведь будущий король в том числе и полководец. Наверное, мальчик хорошо держится в седле, каждый день ездит верхом… Нет, не слишком похоже, но это пока, потом он наверняка станет прекрасным наездником. Его учат премудростям будущего правления… учат повелевать людьми, истории, многим наукам, а не то что ее – только языкам и танцам. А еще почти ненавистному клавесину, невзирая на то что у Фрикен полное отсутствие слуха.

Как же София завидовала этому щуплому мальчику! Завидовала потому, что он мальчик, а не девочка, тому, что может стать правителем, ездить верхом, заниматься серьезными делами, что на него смотрят как на взрослого…

Знать бы ей, как сам Карл-Петер хотел избежать такой участи! Ему вовсе не нужны короны – ни две, ни даже одна. А уж тем более в далекой чужой России, хотя он и рожден русской царевной Анной Петровной, дочерью Петра I. Как хотелось этому мальчику, чтобы его оставили в покое, позволили играть со сверстниками не будущему королю, а просто ребенку, играть с его любимыми куклами-солдатиками! Как был бы счастлив каждый из них, поменявшись ролями, но Карл-Петер остался наследником двух престолов, а София-Фредерика – дочерью скромного правителя Цербста Христиана-Августа и его беспокойной супруги Иоганны-Елизаветы.

Детский перегляд заметила только мать Фрикен принцесса Иоганна, но не придала этому никакого значения. Правда, девочка смотрела недолго, потому что за столом Петер принялся пить едва ли не наравне со взрослыми, это выглядело не слишком приятно, ребенок опьянел, и его увели.

Наставник Брюммер ворчал, что мальчишка совершенно неуправляем, нерадив и непроходимо глуп.

– До сих пор играет в куклы!

– Как в куклы?

Кажется, София-Фредерика прошептала это тихо, но Брюммер услышал:

– Играет с солдатиками! Сказывается дурная русская кровь, его невозможно перевоспитать, не помогает даже долгое стояние на горохе на коленях.

Дамы ахнули, но Брюммер со знанием дела сообщил, что именно так и только так, а еще розгами, воспитывают детей в России.

Фрикен вспомнила пощечины, получаемые от матери, и решила, что они лучше, чем распухшие от гороха колени. А еще решила, что Карл-Петер просто глуп: неужели нельзя вести себя так, чтобы тебя не ставили на горох? У него столько возможностей, а он играет в куклы! Впервые за все время девочка была согласна со своей матерью, твердившей, что судьба распределяет блага не всегда справедливо. За что этому щуплому, хилому и глупому – в этом Фрикен теперь была уверена – две короны, если он и для одной не годен?

Семейство посочувствовало наставнику мальчика Адольфу-Фредерику и воспитателю Брюммеру и разъехалось. Немного погодя знакомство с мальчиком, игравшим в куклы, забылось, отвлекли другие знакомства, принцесса Иоганна-Елизавета по-прежнему разъезжала то в Брауншвейг, где часто устраивались замечательные охоты, то в Берлин ко двору, то в Гамбург… И всюду блеск двора, которого не было в Штеттине, всюду мать делала вид, что она чего-то стоит, но это не всегда получалось…

– О… Август, вы только посмотрите, какие новости сообщают из России!

– Что такое? – Спокойный Христиан-Август поднял глаза на супругу, оторвавшись от созерцания огня в камине.

– Из Берлина пишут, что в России переворот!

– Там же совсем недавно сменилась власть? Снова переворот?

Иоганна махнула рукой, этого увальня ничем не пробьешь! Ах, как жаль, что она не в Берлине, там сразу все бы обсудила.

– Мне нужно ехать ко двору!

– Вам-то зачем? Наводить в России порядок?

– Вы глупы, вы непроходимо глупы! К власти пришла Елизавет, дочь Петра.

– Ну и что?

– А то, что моя родственница и бывшая невеста моего брата теперь императрица огромной России.

– Какая она вам родственница?

Несколько мгновений Иоганна смотрела на мужа так, словно тот сморозил величайшую глупость на свете, но тут же опомнилась и блеснула своими родственными связями:

– Вы забыли, что мой двоюродный брат Карл-Фридрих был женат на русской принцессе Анне Петровне, сестре нынешней императрицы? А сама императрица была помолвлена с моим братом Карлом. Жаль, что он умер прямо перед свадьбой. О, эта оспа, сколько бед она принесла людям!

Владетельный герцог Цербста Христиан-Август прекрасно понимал, что судьба человечества очень мало заботит его супругу, скорее она переживает только из-за несостоявшегося брака своего брата.

– Но теперь все изменится!

– Каким образом?

Вот вечно он умудряется подрезать крылья ее мечте! Иоганна не знала, каким образом изменится ее жизнь (остальные принцессу интересовали куда меньше), но чувствовала, что перемены будут. Она, словно полковая лошадь, вострила уши и подбиралась при звуке трубы…

Иоганна оказалась права, приход к власти в далекой России Елизаветы Петровны изменил их жизнь, но вовсе не потому, что этого желала сама принцесса, а потому, что у нее была дочь София-Фредерика, попросту Фрикен, а то и вовсе Фике. Но уж о ней-то мать не думала совсем.

Зато вспомнила, что после смерти отца маленького Карла-Петера Готторпского у брата Адольфа хватило сообразительности отправить в Россию портрет Карла-Петера, конечно, изрядно приукрашенный, но это неважно. Тогдашняя императрица Анна Иоанновна о двоюродном племяннике – внуке императора Петра I – и слышать не хотела, а вот его родная тетка, нынешняя императрица Елизавета Петровна, обрадовалась и приняла портрет хорошо. Правильно, правители, даже далекие, должны помнить своих родственников! Брат Август, возивший портрет, рассказывал, что русский двор, как и вся Россия, неимоверно богат, хотя и весьма странен. Почему бы не поделиться хоть малой толикой этого богатства с родственниками? Вопрос, почему императрица Елизавета должна делиться своими богатствами с сестрой несостоявшегося супруга, Иоганне не приходил в голову.