Русь против Тохтамыша. Сожженная Москва

«Ныне все не так, – с глухим раздражением подумал Мамай. – Ислам уравнял всех: знатных и незнатных, храбрецов и трусов… Ныне всех погребают в земле на кладбищах без лишних церемоний, без каменных изваяний. А павших воинов и вовсе зарывают где придется, не отмечая место их погребения ни холмиком, ни камешком… Получается, что для Аллаха люди – мусор!»

Повернувшись спиной к каменной статуе, Мамай стал разглядывать степные дали, подернутые туманной дымкой. Отсюда, с высоты, открывался прекрасный обзор во все стороны. Голубое безоблачное небо было пронизано яркими горячими лучами восходящего солнца.

Мамаю вдруг стало жутко от мысли, что если он не разобьет Тохтамыша, то имя его и былая слава очень скоро позабудутся людьми. Уже сейчас поражение от русских полков на Куликовом поле довлеет над Мамаем, как проклятье. Эта серьезная неудача подкосила авторитет Мамая среди кочевой знати. Дабы восстановить свое влияние на местную знать и вновь стать хозяином Сарая, Мамаю нужно любой ценой победить Тохтамыша!

«В прошлом я четырежды терял Сарай, но всякий раз одолевал своих противников, – мысленно успокаивал себя Мамай. – Одолею и Тохтамыша. Вот соберусь с силами и разобью этого выскочку!»

Мамай расправил плечи и вдохнул полной грудью чистый степной воздух с горьковатым привкусом полыни. Он еще раз оглядел далекий горизонт на востоке, который манил его, ибо в той стороне течет река Волга, на которой стоит Сарай.

Внезапно Мамай насторожился, его зоркие глаза заметили на гребне далеких холмов какое-то смутное движение. Там, вдали, двигалась конница, темным потоком переливаясь через изумрудно-голубую холмистую гряду. Надвигаясь с востока, конница стремительно приближалась к караванному шляху. Беспокойство овладело Мамаем; если это скачут враги, то сражения никак не избежать.

Срывающимся от волнения голосом Мамай крикнул дозорным и своим нукерам, чтобы те со всех ног бежали к подножию холма в их спящий стан, разбудили военачальников и объявили тревогу. Молодые воины опрометью кинулись выполнять приказ Мамая. Благодаря их расторопности, отряд Мамая сумел быстро оседлать коней и приготовиться к битве.

Вскоре выяснилось, что к степному шляху подошли конные отряды из Мамаева становища на реке Хопер. Оказалось, что покуда Мамай гонялся за отрядом Кайраука, его войско потерпело поражение от конницы Тохтамыша.

– Орда Тохтамыша обрушилась на наш стан нежданно-негаданно, – молвил Мамаю военачальник Турсунбек. – Нашим батырам, может, и удалось бы сдержать натиск врагов, если бы не измена. В самом начале сражения аланы и саксины перебежали на сторону Тохтамыша. У кокайцев и так был численный перевес над нами, но когда к ним примкнули аланы и саксины, тягаться с ними нам стало совершенно не под силу…

Турсунбек сокрушенно покачал головой в островерхом шлеме, обмотанном чалмой. Он не смел заглянуть в глаза Мамаю.

Мамай накричал на Турсунбека, обзывая его «малодушным негодяем». Мамай был вне себя от ярости. Все его усилия по сколачиванию сильного войска пошли прахом. Досталось от Мамая и прочим военачальникам, трусливо бежавшим от Тохтамыша.

Даже то обстоятельство, что приближенные Мамая сумели вызволить из опасности его жену, нисколько не смягчило Мамаев гнев, обрушившийся на них. Мамай называл воинов Тохтамыша «сборищем дикарей» и «трусливыми бабами в штанах», коих можно рассеять одним криком, не прибегая к оружию. При этом Мамай вспоминал свои победы над кокайцами, когда ему удалось изгнать из Сарая Урус-хана. Это случилось пять лет тому назад.

Всех выходцев из Синей Орды поволжские татары называли кокайцами. Кок-Орда в переводе с татарского значит Синяя Орда.

Ханум тоже была озлоблена на Мамаевых полководцев, поскольку во время стремительного бегства от кокайцев она растеряла всех своих служанок и была вынуждена оставить в юрте то немногое из одежды и нужных в дороге вещей, что у нее имелось.

– Я теперь совершенно нищая! – сердито выговаривала Ханум Мамаю. – У меня нет ни щепотки благовоний, ни капли ароматного масла. Нет ни гребня, ни опахала, ни румян! Зеркала и того нет!.. Вдобавок ко всему этому мне теперь придется ютиться в этой тесной грязной хижине с дырявой кровлей! – Ханум брезгливо передернула плечами, оглядев запыленные глинобитные стены жалкого жилища, куда привел ее Мамай. – Здесь же нет ни стола, ни стульев. Нет и ложа, куда мне приклонить голову. Эта бешеная скачка вымотала меня!

– Прилягь вот здесь, драгоценная моя, – ласково промолвил Мамай, суетливо взбивая вороха пожухлой степной травы разложенные на грязном полу. Мамай сам провел ночь на этой жесткой постели.

– Ты с ума сошел, муженек! – возмутилась Ханум. – Я – ханша, а не безродная рабыня!

– Иных удобств здесь нет, госпожа, – с глухим раздражением бросил Мамай, застелив ложе из травы своим плащом. – Коль ты брезгуешь этой лежанкой, тогда прислонись к стене и подремли стоя, как это делают верблюды и лошади. Нам ныне не до жиру, быть бы живу!

– До чего ты докатился, Мамай! – ворчала Ханум, устраиваясь на травяной постели. – До какого жалкого состояния ты дошел! Пастухи и те живут в лучших условиях! Как ты будешь воевать с Тохтамышем? У тебя же нет ни войска, ни денег!

– Я соберу новое войско, – отозвался Мамай, присев на корточки возле очага и подкладывая в огонь пучки сухой полыни. – В крымских городах у меня припасено много золота. Эти сокровища привлекут ко мне множество головорезов, готовых на все ради звонкой монеты. Уж я-то знаю гнусную людскую натуру!

– Гляди, муж мой, как бы этот сброд тебя самого не поднял на копья, – негромким сонным голосом проронила Ханум.

Через несколько мгновений Ханум погрузилась в глубокий сон, сморенная сильной усталостью.

В хижину вошел Актай, верный конюший Мамая. Он принес охапку сухих веток для костра.

Мамай негромко повелел Актаю остаться в хижине и поддерживать огонь в очаге.

– Меня ждут мои горе-полководцы, – ворчливо добавил Мамай, облачаясь в подбитый мехом чапан и нахлобучив на бритую голову мохнатую татарскую шапку с загнутым верхом. – Надо обсудить с ними, что делать дальше. Положение наше дрянь, но и отчаиваться еще рано.

Дабы взбодрить своих военачальников, изрядно упавших духом, Мамаю пришлось произнести длинную речь. Мамай говорил, что у него никогда не было полного доверия к аланам и саксинам. И то, что они перебежали к Тохтамышу, есть благо для сторонников Мамая. «Пусть наше войско уменьшилось вдвое, зато мы избавились от людей ненадежных и слабовольных, – молвил Мамай. – Лучше иметь под своим знаменем горсть батыров, испытанных в боях, чем огромное скопище воинов, готовых разбежаться при виде неприятеля. Пускай Тохтамыш радуется своей победе над нами. Вряд ли аланы и саксины значительно усилят его воинство. Сегодня они предали нас, завтра предадут Тохтамыша!»

Сказанное Мамаем ободрило его военачальников, которые разошлись с военного совета заметно повеселевшими. Помимо всего прочего Мамай открыл своим приближенным свое намерение идти в Крым и там собирать новое войско. Крым издавна считался улусным владением Мамая, где у него хранились награбленные в походах сокровища, а тамошние беки и беи ходили в Мамаевой воле.

Перед выступлением Мамай решил совершить молебен, чтобы в пути все было благополучно. Первым делом сам Мамай, а также его приближенные и нукеры совершили омовение, как того требовал обычай мусульман. Расстелив на примятой холодной траве молитвенный коврик-жайнамаз, Мамай встал на колени, предварительно сняв сапоги. Позади Мамая длинными рядами расположились его воины, слуги и свита. Все стояли на коленях в смиренной позе, сложив руки на груди.

Седобородый мулла в белой чалме и в сером длинном халате торжественно-монотонным голосом начал громко читать двадцать вторую суру Корана, именуемую «Дорога». Стихи на арабском языке звучали печально в устах муллы, словно скорбная песнь. Мамай внимал мулле с благоговением на лице. В глубине души Мамаю хотелось верить, что Аллах не оставит его своими милостями. Ведь Бог мусульман всегда на стороне обиженных и гонимых.

Неожиданно раздался топот копыт, и перед скопищем молящихся людей возник одинокий всадник. Прерывать молебен считалось большим грехом, поэтому наездник, остановив коня, в растерянности не знал, что предпринять. По его скуластому узкоглазому лицу было видно, что он привез недобрую весть, которую обязан поскорее сообщить Мамаю. Вместе с тем гонец не осмеливался перебить муллу, читающего по памяти суру из Корана. Ведь гнев Аллаха может пасть не только на него, но и на всех молящихся здесь в этот полуденный час.

Объятый тревогой Мамай поднялся с колен и властным жестом подозвал к себе гонца. Тот проворно спешился и, переваливаясь на кривых ногах, подбежал к Мамаю. Хриплым торопливым голосом воин поведал Мамаю, что он прискакал сюда из дальнего дозора.

– Приближается войско Тохтамыша, мой хан, – молвил батыр, стоя перед Мамаем с прижатой к груди ладонью. – Кокайцы надвигаются в немалом числе, все конные.

Отпустив гонца, Мамай велел трубачу дать сигнал тревоги, а сам стал поспешно надевать сапоги.

Мулла был вынужден прервать молитву, видя, что все вокруг хватают оружие и спешат к своим лошадям.

– Так не годится, повелитель! – сердито обратился к Мамаю седобородый старец в белой чалме. – Прерванная на полуслове молитва может обернуться для тебя гневом Всевышнего! Остерегись!..

– Поздно остерегаться, старик! – бросил мулле Мамай. – Гнев Аллаха уже настиг меня, не зря же на нас вышла конница Тохтамыша. Скорее садись на мула и скачи отсюда, отец мой. Боюсь, никакие молитвы не спасут тебя от стрел и сабель кокайцев.

Сердце Мамая сжалось, когда он увидел несметную вражескую конницу, растекавшуюся по равнине. Грозный гул мчащейся конной лавины расплескал тишину, был подхвачен порывами ветра. Бросив в битву свое небольшое войско, Мамай взобрался на вершину кургана, дабы с господствующей высоты проследить за действиями своих военачальников. Подле Мамая находились три сотни его нукеров. С этим отборным отрядом Мамай собирался нанести решающий удар по вражеским боевым порядкам в том месте, где полководцы Тохтамыша начнут брать верх над его конниками.

Сражение вокруг холма разворачивалось беспорядочно и хаотично. Конные отряды сталкивались лоб в лоб, перемешивались в сече, рассыпались, подобно брызгам, и соединялись вновь, чтобы через какое-то время снова рассеяться в этой неразберихе звенящей сталью клинков. Голубые и синие стяги кокайцев мелькали повсюду над шлемами сражающихся конников, над остриями копий. Желтые знамена Мамаева войска совершенно затерялись в этом шумном хаосе, наполненном топотом копыт, боевым кличем воинов и ржанием раненых лошадей.

Мамая трясло от непонятного волнения, похожего на страх и отчаяние. Он прекрасно видел с высоты, что враги подавляют его батыров своей численностью. Мамай высматривал на поле сражения личный штандарт Тохтамыша. «Если убить Тохтамыша, тогда кокайцы обратятся в бегство! – думал Мамай, нервно кусая губы. – Где же этот злыдень? Куда он подевался?»

Мамай знал, что знамя Тохтамыша представляет собой голубое полотнище с золотым солнцем посередине.

Неожиданно перед Мамаем предстал эмир Турсунбек на рыжем взмыленном коне. От Турсунбека не отставали два его нукера на пегих лошадях. Нукеры приволокли пленника, держа его за руки с двух сторон.

– Повелитель, – воскликнул Турсунбек, спрыгнув с коня, – мои люди захватили вражеского сотника. Вот он!

Мамай оживился, узрев у своих ног смуглолицего степняка в толстой просторной шубе, пропитанной краской нарпос. Эту краску добывали из корней горной травы, называемой в народе верблюжьим лопухом. Эта темно-бордовая краска, затвердевая, превращала любую толстую ткань в прочный панцирь. Заскорузлая шуба на пленнике носила на себе следы от ударов копий и сабель. Шуба защитила этого кокайца от ран, выбить его из седла удалось лишь ударом булавы по голове.

– Говори, негодяй, где Тохтамыш? – произнес Мамай, направив острие своей сабли в лицо коленопреклоненному пленнику. – Говори, или сейчас же умрешь, собака!

Из разбитой головы пленника текла кровь, поэтому его голос прозвучал очень тихо.

– Тохтамыша здесь нет, – сказал он. – Наше войско возглавляет эмир Едигей из племени мангыт.

Мамай спросил, сколько воинов находится под началом Едигея. Однако ответа на этот вопрос Мамай не услышал. Пленник потерял сознание и боком упал на примятую траву, из его носа хлынула черная кровь.

– Сдох. – Турсунбек небрежно пнул носком сапога неподвижное тело в бурой шубе, истыканной копьями и стрелами. Взглянув на Мамая, Турсунбек озабоченно добавил: – Пора уходить, повелитель. Силы врагов втрое превосходят наши. Нам не победить кокайцев.

Мамай молча кивнул и направился к своему коню, на ходу убрав саблю в ножны. В душе Мамая клокотала ярость. Никогда еще не бывало, чтобы враги гоняли его вот так, как антилопу при облавной охоте. Сначала Мамаю пришлось позорно бежать от русов, теперь же ему надо уносить ноги от кокайцев!

Для современников Мамая эта битва стала знаковым событием. В восточных хрониках той поры она отмечена, как сражение у Мамаева кургана. Высокий холм с древним кипчакским захоронением стал называться Мамаевым после этой сечи, случившейся в конце сентября 1380 года.

Глава 8. Эмир Едигей

Наибольшим расположением Тохтамыша из всех его приближенных пользовался эмир Едигей. Многие вельможи в окружении Тохтамыша недолюбливали Едигея и относились к нему с опаской. Едигей был беспринципным человеком, склонным к подлости и коварству. В отличие от Тохтамыша, Едигей был совершенно чужд милосердия и благородства. Властолюбие и жестокость толкали Едигея на неприглядные поступки, которые, впрочем, не вызывали у него по прошествии времени ни горечи, ни сожалений.

Едигей происходил из монгольского племени мангыт, осевшего на берегах Сырдарьи после завоевания Хорезма Чингисханом. Ко времени раздробления державы Чингизидов на независимые друг от друга орды монголы из племени мангыт уже до такой степени перемешались с кипчаками, что совершенно позабыли родной язык. Кочевые племена, образовавшие Синюю Орду, разговаривали на своеобразной смеси из кипчакского и карлукского языков. Жившие в Хорезме тюрки и таджики привнесли свою лепту в это степное наречие, получившее название джагатайского. По имени Джагатая, сына Чингисхана, некогда получившего во владение Хорезм, Семиречье и земли уйгуров.

Ханы Синей Орды имели своим родоначальником Орду-ичена, старшего брата Бату-хана. Долгое время потомки Орду-ичена были данниками ханов Золотой Орды. Однако после смерти хана Узбека, насадившего ислам в Золотой Орде, по берегам Волги прокатился мор. Убыль населения и неудачные войны с Хулагидами ослабили Золотую Орду, которая погрязла в междоусобицах. Это привело к тому, что Хорезм и Синяя Орда вышли из-под власти золотоордынских ханов.

Урус-хану, властелину Синей Орды, удалось даже на короткое время занять ханский трон в Сарае. Изгнанный из Сарая темником Мамаем Урус-хан собирал силы для нового похода на Волгу, в это же время у него произошла ссора с двоюродным братом Туй-Ходжой. Нукеры Урус-хана убили Туй-Ходжу и двух его сыновей. Тохтамыш, старший сын Туй-Ходжи, нашел прибежище в Самарканде у эмира Тимура, начав войну с убийцей своего отца.

Во время этой войны к Тохтамышу примкнул Едигей, разругавшийся со своим отцом – эмиром Балтыкчой, главным советником Урус-хана. Тохтамыш очень скоро оценил военные способности Едигея, который был отважен в битве и вместе с тем осмотрителен в опасности. Едигей никогда не бросался на врага очертя голову, без тщательной разведки. Заманить Едигея в западню было совершенно невозможно, ибо он, как волк, имел чутье на любую хитрую ловушку неприятеля. Тохтамыш поручал Едигею самые важные и опасные дела, зная, что тот никогда не подведет его.

Уничтожив Урус-хана и его сыновей, Тохтамыш стал властелином Синей Орды. Едигей, по сути дела, являлся его правой рукой. Они даже породнились. Тохтамыш женился на родной сестре Едигея Тавлинбеке, а Едигей взял в жены Тохтамышеву дочь. По возрасту, Едигей был на пять лет моложе Тохтамыша.

Эмир Балтыкча, отец Едигея, угодил в плен к Тохтамышу, который собирался пощадить его, как своего родственника. Но Едигей так сильно ненавидел отца, что убедил Тохтамыша казнить его. Эмира Балтыкчу удавили веревкой. Всех приближенных Тохтамыша покоробило то, что Едигей присутствовал при казни отца и даже плюнул ему в лицо, когда тот уже стоял с петлей на шее. Тохтамыш выразил неудовольствие Едигею за такой его поступок. Мол, вражда враждой, но сыновняя почтительность к родителю должна быть при любых обстоятельствах.

Едигей же заметил на это Тохтамышу, что в делах вражды и мести он с родством не считается. Как бы в доказательство своих слов, Едигей убил и двух своих братьев, которые не пожелали служить Тохтамышу.

За такую преданность Тохтамыш оказывал Едигею свое особое покровительство и шел навстречу любым его просьбам. Разбив Мамаево войско на реке Хопер, Тохтамыш именно Едигея отправил вдогонку бегущим вражеским отрядам, видя, как тому не терпится пленить самого Мамая. Рассеяв остатки Мамаева войска, Едигей прибыл в Сарай победителем. Тохтамыш щедро наградил Едигея, несмотря на то, что Мамаю удалось ускользнуть от него.

Прознав, что Тохтамыш собирается отправить послов в Москву, дабы известить тамошнего князя о своем воцарении в Золотой Орде, Едигей пожелал возглавить это посольство. Едигею не сиделось на одном месте, честолюбие постоянно подталкивало его к действию. К тому же Едигею очень хотелось взглянуть на знаменитого князя московитов Дамир-мола, сокрушившего Мамаевы полчища на Куликовом поле. Да и на Руси Едигей никогда не был, ему было любопытно посмотреть, как живут русы, о которых он много слышал. Тохтамыш не стал возражать, поставив Едигея старшим над своими послами. В помощники Едигею Тохтамыш назначил Савалта, который должен был служить толмачом на переговорах с московским князем.

Проводником был назначен мурза Сатай, не единожды ходивший в набег на русские земли. Для охраны своего посольского каравана Тохтамыш выделил полторы сотни отборных воинов из племени мангыт. Едигею Тохтамышем было велено договориться миром с московским князем о ежегодной выплате дани в Сарай. Это была главная цель посольства Тохтамыша.

* * *

– Какую дань можно собирать с этих людей, ведь они же прозябают в нищете! – Такие слова сорвались с уст Едигея, когда он, очутившись на землях Рязанского княжества, узрел убогие тамошние деревни.

Рязанские села, граничившие со Степью, и впрямь поражали своей бедностью. Их население было очень невелико. Селяне ютились либо в приземистых курных избах из потемневших от времени бревен, либо в полуземлянках, похожих на вкопанные в землю хижины с двускатными тесовыми кровлями. Дымовых труб такие жилища не имели, поэтому дым из очагов выходил наружу через дверь или через отверстие в крыше.

Татары сделали остановку в небольшой рязанской деревеньке.

Заглянув в одну из полуземлянок, Едигей поразился бедности ее обитателей. Там, в жуткой тесноте проживали изможденная каждодневным трудом женщина и пятеро ее детей. В этом же земляном жилище находился курятник и стойло для коз, которые паслись неподалеку на лужайке. Страшась Едигея, бедная женщина упала перед ним на колени и все ее дети также поклонились ему, кроме младенца, лежащего в люльке.

В этом полутемном душном жилище витал стойкий запах куриного помета, дыма и грязных овчин, которыми были застелены постели.

Брезгливо морща нос, Едигей спросил у коленопреклоненной крестьянки, где ее муж. Савалт перевел вопрос Едигея с татарского на русский. Из ответа женщины яствовало, что муж ее умер несколько лет тому назад от простуды.

– Как же ты живешь без мужа и с пятью детьми? – вновь спросил Едигей.

– Живу, как могу, – ответила селянка, глядя в земляной пол.

Едигей обошел другие избы и землянки, всюду обнаруживая лишь женщин и детей. Мужчин в селе не было, не считая троих старцев, согбенных годами. Из ответов женщин Едигей выяснил, что кто-то из мужчин утонул в реке, кто-то умер от тяжкой хвори, кто-то сгинул в неволе у степняков…

– Ты не знаешь русов, – сказал Сатай Едигею. – Все здешние женщины хитрят. Их мужья загодя попрятались кто куда, скрылись от нас и все местные юные девы. Наверняка и все юноши тоже убежали в лес, прознав о нашем приближении. Потому-то в избах осталась лишь малолетняя детвора. У русов дозорные никогда не дремлют, к этому их приучила многолетняя опасность из Степи.

Уныния и серости бедным рязанским селениям добавляло хмурое осеннее небо, затянутое плотным пологом из туч; налетавший порывами холодный ветер срывал желтую листву с берез и кленов. Под копытами татарских лошадей чавкала жирная грязь, поблескивали оконца луж, в колеях от тележных колес стояла дождевая вода – такими были дороги, по которым послы Тохтамыша добирались от степного порубежья до стольного града этих земель.

Рязань, раскинувшаяся на обрывистом берегу реки Трубеж, тоже не произвела на Едигея благоприятного впечатления. Было видно, что город отстраивается заново после недавнего сильного пожара. На каждом шагу высились терема из свежеоструганных бревен, улицы были засыпаны щепками и сосновой стружкой; на крепостных валах шли работы по возведению деревянной стены и башен.

Едигею стало любопытно, какой враг столь безжалостно разорил Рязань. Ему ответил вездесущий Сатай.

– Это Мамай сжег Рязань дотла, – сказал он. – Я тоже участвовал в том походе. Случилось это в прошлом году. Мамай был разъярен тем, что московская рать разбила его войско под началом мурзы Бегича на реке Воже. Речка эта протекает неподалеку от Рязани. Мамай таким образом отомстил рязанскому князю Олегу за то, что тот не привел свою дружину на подмогу Бегичу. Олег ведь заключил союз с Мамаем против Москвы.

– Вот оно что! – Едигей слегка покивал головой в островерхой шапке с меховой опушкой. – Теперь я не удивляюсь, почему Олег не пришел со своим воинством на Куликово поле. Олег отомстил Мамаю мечами московитов.

О том, что рязанские полки не соединились с Мамаевой ордой перед Куликовской битвой, Едигею было известно от того же Сатая.

Центральная цитадель Рязани, окруженная рвом и валом, по гребню которого тянулась бревенчатая стена, не пострадала от огня. Видимо, огненный вал не смог преодолеть широкий ров, заполненный водой из реки Трубеж.

Дубовый княжеский терем возвышался всего в полусотне шагов от белокаменного храма с позолоченными крестами на блестящих куполах. Небольшая площадь перед храмом была вымощена плоскими камнями, а улица, протянувшаяся от ворот детинца до княжеских хором, была выложена настилом из еловых бревен и березовых досок.

У распахнутых ворот, ведущих на княжеское подворье, толпились горожане, мужчины и женщины. Юркие подростки облепили изгороди и развесистые липы, тараща глаза на татар. Весть о татарском посольстве быстро облетела город.

Едигей внимательно приглядывался к знатным русам, коих легко можно было опознать по длинным одеяниям из парчи и атласа самых ярких расцветок, по высоким шапкам, опушенным мехом соболя или куницы. На ногах у рязанских бояр были красные и желтые сафьяновые сапоги с загнутыми носками. Едигея удивило то, что боярские жены не прячутся по домам, но вместе с мужьями пришли посмотреть на гостей из Степи. Рязанские боярыни произвели на Едигея весьма приятное впечатление. Все они были статны и красивы, румяны и голубоглазы, все красовались в длинных шубах с меховой оторочкой, в белых платках и небольших шапочках с круглым парчовым верхом и опушкой из меха лисы или горностая.

Княжеские хоромы не понравились Едигею. Даже при беглом взгляде было видно, что терем очень и очень древний. Дверные проемы повсюду были так низки, что Едигею невольно приходилось нагибаться, чтобы не удариться головой о верхнюю дверную притолоку. Едигею пришлось снять шапку, поскольку она то и дело слетала у него с головы. Во всех теремных помещениях царил полумрак, так как окна здесь были совсем небольшие или их не было вовсе. В теремных покоях пахло пылью, какими-то травами и свечным воском; огоньки свечей озаряли темные переходы с нависавшими над головой массивными потолочными балками, широкие лестничные ступени с гладкими ясеневыми перилами.

Встреча Едигея с рязанским князем Олегом Ивановичем произошла в гриднице, просторном покое с длинными столами и скамьями, с узкими окнами, забранными зеленовато-мутным стеклом. У дальней стены, увешанной щитами и оружием, стоял трон с высокой спинкой и подлокотниками. Перед троном были расстелены роскошные восточные ковры. В двух больших печах гудело пламя, с треском пожирая березовые поленья.

На вид рязанскому князю было чуть больше сорока лет. Это был довольно высокий широкоплечий мужчина, светловолосый и голубоглазый, с небольшой темно-русой бородой. В чертах его лица было достаточно мужественности и благородства благодаря прямому носу, высокому лбу и длинным бровям.