Психоаналитик. Шкатулка Пандоры

– А если я скажу, что совершила преступление, тогда что?

«Семейное это у них, что ли?» – подумал Михаил и ответил:

– И тогда я ничего никому не скажу.

– Даже если узнаете, что в нашем подвале умирает от пыток несколько ни в чем не повинных людей?! – Тамара недоверчиво прищурилась. – Даже тогда?

– Тогда, наверное, скажу, – вынужденно признался Михаил.

– Непременно скажете! – удовлетворенно констатировала Тамара. – Всегда и во всем есть пределы, рамки. Поэтому я и интересуюсь пределами конфиденциальности.

– Тамара, у вас в подвале сейчас кто-то умирает от пыток? – Михаил намеренно подбавил в голос немного металла.

– Нет, конечно, – Тамара, как показалось Михаилу, немного растерялась.

– Тогда давайте не будем моделировать всякие… хм-м, пикантные ситуации, ладно? Давайте говорить о том, что есть, и о том, что было, ничего не выдумывая и не строя предположений. А на мое молчание можете рассчитывать, но если сложилось так, что вы не испытываете ко мне доверия, то нам лучше расстаться. Доверие – вот основа основ наших основ.

Шутки, пусть и не очень смешные, превосходно разряжают обстановку. Шутки служат своеобразным сигналом благополучия, дают понять, что все хорошо.

– Когда-то основой основ наших основ был марксизм-ленинизм, – Тамара прикрыла глаза, словно погружаясь в воспоминания. – Как давно это было. А я все помню. У меня очень хорошая память, потому что каждое событие, каждое впечатление, и плохое, и хорошее, я переживаю по нескольку раз. Чем еще заняться несчастной калеке? Чтение утомляет, от телевизора меня тошнит, все любимые фильмы пересмотрены по сто раз… Остается одно – вспоминать. И я вспоминаю! Всё вспоминаю!

Ее тихий голос вдруг ни с того ни с сего отвердел, в нем зазвучали новые, резкие нотки.

– Вы хотите знать, как я дошла до такой жизни?! – Тамара с силой хлопнула ладонями по подлокотникам своего кресла.

– Если вы хотите поговорить об этом, то хочу.

– Меня сделал инвалидом мой брат! Я говорю о Максиме, других братьев у меня не было. Это было лето, последнее лето моего детства, если можно так выразиться, потому что потом детства уже не было. Маме удалось записать меня в ту же школу, что и Максима, это была двадцать вторая английская спецшкола, куда просто так, с улицы, никого не брали. Слышали о такой?

Михаил отрицательно покачал головой.

– Впрочем, о чем это я? – спохватилась Тамара. – Там давно, наверное, другая школа с другим номером. А тогда, в шестидесятых годах прошлого века… Боже, как же это ужасно звучит «шестидесятые года прошлого века» применительно к собственному детству! Короче говоря, это была очень крутая школа. И в шестидесятые, и в семидесятые, и в восьмидесятые… Макс попал в эту школу благодаря маминой подруге, которая работала там завучем, но буквально через год ее уволили. Какие-то неприятности случились по работе. А в отношении меня маме удалось организовать звонок из Краснопресненского райкома партии. Вы думаете, что так легко было организовать такой звонок? Отнюдь! Но маме удалось. Но школа к моей беде не имеет никакого отношения, это я так, к слову. В июне нас с Максом отправили к бабушке в Бронницы. Вроде как на дачу – бабушка жила в собственном доме. Макс окончил четвертый класс, и родители купили ему велосипед. Настоящий велосипед, двухколесный «Орленок», почти как взрослый. Вот на этом велосипеде Макс и решил меня прокатить. Усадил на багажник, велел держаться за него покрепче и ка-а-ак рванул с места. Я испугалась, кричала, просила остановиться, но Макс только смеялся и налегал на педали. Ему всегда нравилось пугать меня и смеяться над моими страхами. То он мне рассказывал про черного дровосека, который крадет маленьких детей и рубит их топором, то пугал меня волком, якобы живущим в овраге рядом с бабушкиным домом, то еще чем. И на велосипеде он решил меня прокатить не для того, чтобы доставить удовольствие, а из желания поиздеваться. Закончилось все тем, что я упала, ударилась спиной о бордюрный камень и сломала себе позвоночник. Самое интересное в этой истории то, что Макс даже не заметил, как я упала. Он унесся далеко вперед и вернулся через некоторое время, когда меня уже увезли в больницу. Представляете?

– Представляю, – коротко ответил Михаил.

– Я так его ненавидела… – Тамара прикрыла глаза рукой, – кто бы знал, как я его ненавидела. Я его до сих пор ненавижу. Макса нет, а ненависть осталась… А я думала, что все пройдет. Наверное, это плохо – ненавидеть покойников?

– Ненависть – это всегда плохо. Она в первую очередь отравляет жизнь вам…

– Да-да, конечно! – Тамара убрала руку от глаз и кивнула несколько раз подряд. – Только мою жизнь эта ненависть и отравляла! Максу-то что? Ему все как с гуся вода! Он, кажется, и не переживал нисколько. Однажды даже высказался в том духе, что я, мол, сама виновата. Плохо держалась, вот и упала. Отец, услышав это, залепил Максу пощечину, а мама долго с ним не разговаривала… А я была готова убить его. Просыпалась ночью и представляла, как я тихонько перелезаю в коляску, забираю с собой подушку, подъезжаю к спящему Максу, кладу подушку ему на лицо и наваливаюсь на нее…

Михаил подумал о том, что брат Тамары вполне мог умереть не своей смертью. Очень даже мог. Ну и семейство, однако, прямо Стюарты какие-то. Только непонятно, почему при подобных взаимоотношениях смерть брата переживается так тяжело, что требуется помощь психоаналитика. Нестыковочка.

Спрашивать впрямую, ловить на лжи – бестактно и бессмысленно. Психоаналитик не следователь и пациента не допрашивает. И, разумеется, никакой ответственности за дачу ложных показаний здесь нет и быть не может. Пойманный на лжи соврет еще раз. И еще, и еще… Гулять – так гулять, врать – так врать. Правду надо осторожно вытаскивать на поверхность, подобно тому, как вытаскивает из глубин рыбак крупную сильную рыбу. Одно неверное движение, один поспешный рывок – и вытащишь пустой крючок.

Под конец сеанса у Тамары закружилась голова. На звон старинного медного колокольчика, надраенного до ослепительного блеска, прибежала горничная, измерила давление, покачала головой (видимо, давление подскочило), дала Тамаре каких-то таблеток, поблагодарила Михаила, вся помощь которого заключалась в том, что он налил в стакан воду из бутылки, и увезла Тамару в спальню.

Михаил вышел в коридор, где сразу же столкнулся с Анной.

– А я за вами, Михаил! – объявила она, широко и радушно улыбаясь. – Не составите ли мне компанию? Если, конечно, у вас есть время…

– Время у меня есть, – не глядя на часы, ответил Михаил. – А что мы будем делать?

– Просто выпьем кофе, – Анна улыбнулась и повела бровью, словно давая понять, что одним только кофе дело может не ограничиться. – Я заядлая кофеманка, пью кофе для того, чтобы взбодриться, и для того, чтобы заснуть.

Михаил помешкал с ответом, потому что залюбовался Анной. Сегодня на ней было облегающее зеленое платье без рукавов, простое, но в то же время выглядевшее очень элегантно и прекрасно подчеркивающее все достоинства Анниной фигуры.

– Если вы не пьете кофе, я заварю вам чай. Благодаря Тамаре у нас весьма впечатляющая коллекция чаев. А от мужа осталось до черта крепких напитков…

– Благодарю вас, – церемонно ответил Михаил, – но я за рулем, так что крепкие напитки отпадают.

Даже если бы и не за рулем. Было что-то отталкивающее в распитии напитков, оставшихся после чьей-то смерти. Ничего, конечно, такого, ибо никто не вечен под луной, но что-то все же коробило.

– А кофе? – повторила Анна, откидывая рукой со лба непослушную прядь. – Я могу извратиться как угодно – с корицей, с мускатным орехом, с имбирем, с лимоном…

В словах «я могу извратиться как угодно» Михаилу послышался многообещающий намек.

– Достаточно будет крепкого кофе без сахара, – ответил он.

– О! Это по-мужски! – одобрила Анна. – В наш рафинированный век настоящие мужчины редкость. Или гламурные подонки, или брутальное быдло.

– Я думаю, что вы слишком строги в суждениях, – улыбнулся Михаил.

– Я строга? – удивилась Анна, и удивление ее выглядело непритворным. – Да знали бы вы мужчин так, как знаю их я, вы бы сказали, что я слишком снисходительна!

Она развернулась и пошла по коридору, давая Михаилу возможность идти позади и наслаждаться созерцанием. Михаил и наслаждался. Отчасти как эстет и ценитель красоты во всех ее проявлениях, отчасти как мужчина, обуреваемый мужскими чувствами, эмоциями, инстинктами. А сладкий запах духов, шлейфом тянувшийся за Анной, добавлял этому созерцанию шарма.

Кухня оказалась не просто кухней, а еще и чем-то вроде гостиной с длинным, во всю стену, диваном и двумя приставленными к нему столами.

– Здесь обычно во время приемов находятся водители и «тушканчики», – прокомментировала Анна.

– Тушканчики? – переспросил Михаил.

– Ну да, тушканчики, – улыбнулась Анна. – Макс так называл телохранителей. Они охраняют хозяйскую тушу, сокращенно – тушку, значит, тушканчики. Мой покойный муж не имел телохранителей и считал их бесполезными дармоедами. Он считал, что надо правильно вести дела, не наступать никому на горло, вовремя решать спорные вопросы, уметь договариваться и все такое. А телохранители – это блажь. От выстрела из гранатомета никакой телохранитель не спасет.

– Я думаю, что он был прав.

– А я думаю, что он просто хотел сэкономить, – обронила Анна. – Располагайтесь, я сейчас.

Михаил расположился на диване, оказавшемся очень удобным – в меру мягким и спинка поставлена под правильным углом. Портфель поставил на пол.

К кофе Анна подала сладости в «трехэтажной» вазе, которые так и простояли нетронутыми. Кофе вопреки ожиданиям Михаила, привыкшего пить этот напиток из относительно небольших, а то и из совсем крошечных чашечек, Анна разлила в две большие красные чашки. На той, что досталась Михаилу, было написано «The Strongest Coffee in the World», а на Анниной красовалась лаконичная надпись: «The Boss».

«Бессознательная расстановка приоритетов», – подумал Михаил и улыбнулся.

Улыбка была едва заметной, но Анна, севшая не на диван, что было бы совсем уж интимно, а на стул по другую сторону стола, ее заметила.

– Понравился кофе? – спросила она.

– Выше всяких похвал! – ответил Михаил. – И порция впечатляющая.

Он немного преувеличил. Кофе был просто хорошим. Крепким и ароматным.

– Это чтобы не отвлекаться в ходе разговора, – пояснила Анна. – Знаете, я хотела поприсутствовать на одном из ваших сеансов с Тамарой, но она встретила эту идею в штыки.

– И правильно сделала, – одобрил Михаил. – Психоанализ – дело сугубо интимное, свидетели здесь не нужны. Они даже противопоказаны.

– Так я не с какой-то там целью, а чисто полюбопытствовать. В кино психоанализ выглядит как прикольные ответы на прикольные вопросы, а так интересно узнать, как все происходит на самом деле!

– Зачем?

– Любопытно, – Анна улыбнулась так обворожительно, что Михаил чуть не поперхнулся кофе. – Мне интересно, что представляют собой сеансы психоанализа.

– Это общение, во время которого пациент говорит, а психоаналитик слушает. Прикольные вопросы и прикольные ответы – это нисколько не психоанализ. Я не столько задаю вопросы пациентам, сколько их слушаю. Слушаю и делаю выводы.

– То есть к вам приходят для того, чтобы выговориться? Облегчить, так сказать, душу?

– В общем-то – да. Но, кроме облегчения, бывает и другая польза. Анализируя то, что мне говорят пациенты, помогаю им решить их проблемы. Не решаю, заметьте, а помогаю решить.

– То есть вы слушаете, что вам несет Тамара, и…

– Прошу прощения! – Михаил поставил чашку на стол и поднял вверх обе руки, обратив их ладонями к Анне. – Я могу говорить с вами о психоанализе при одном условии! Никаких имен. Никаких переходов на личности, пусть даже и случайных. Наша этика во многом схожа с врачебной. Полная приватность и абсолютная секретность.

Он опустил руки и сразу же устыдился неуместной пафосности этого своего жеста.

– А если вы узнаете, что в нашем подвале я велела оборудовать камеру пыток и развлекаюсь там с похищенными мною людьми, тогда что? – Анна иронично посмотрела на Михаила.

– Вы подслушивали? – в совпадения Михаил не верил, тем более в столь очевидные совпадения. – Зачем?

– Ну что вы! – укоризненно протянула Анна. – Я порядочная женщина и не позволяю себе вторгаться в чужую приватность. Это кое-кому позарез надо знать, сколько у меня… Ладно, замнем для ясности. Михаил, вы не могли бы начать работать со мной. Ничего особенного, никакого криминала, просто мне очень-очень надо выговориться. У вас найдется для меня свободное время? Я могу приезжать к вам в офис когда угодно.

– В офис? Но ведь я так или иначе приезжаю сюда к Тамаре и могу работать с вами здесь же по цене обычного офисного сеанса, если вам удобно это время…

– Нет! – Анна решительно покачала головой. – Лучше я стану приезжать к вам в то время, которое вы мне назначите.

– Но почему? – удивился Михаил.

– Домашние сеансы не устраивают меня по трем причинам. Во-первых, здесь я вряд ли смогу расслабиться и спокойно, без помех, выговориться. Не та обстановка. Во-вторых, здесь у всех стен есть уши. Все обожают подслушивать – это такой домашний вид спорта. Ну и, в-третьих, мне приятно лишний раз выехать в Москву, развеяться. Без дела вроде как не поедешь, а по делу – с удовольствием. Ах, да! Вот вам и четвертая причина – если вдруг Тамара узнает, что с меня вы берете меньше, чем с нее, нам обоим несдобровать.

– Но это, как мне кажется, логично, – пожал плечами Михаил. – И потом, вы же родственницы, хоть и не кровные…

– Мы кровные враги! – Анна сверкнула глазами. – И никакие не родственницы!

«Как тут все запущено, – подумал Михаил. – И загадочно. Такой внезапный интерес к психоанализу удивителен, если не сказать больше. Он даже в какой-то мере настораживает. И здесь определенно есть какая-то тайна. Прямо вот диккенсовская. Загородный особняк, две женщины, ненавидящие друг друга, покойник…»

Внезапно Михаил ощутил сильную эрекцию. Очень сильную, член не просто отвердел, налившись кровью, он резко увеличился в размерах и настойчиво запросился на волю. Явление было настолько неожиданным, что застало Михаила врасплох. Он покраснел и закинул ногу на ногу, маскируя свою несдержанность. Обычный, в сущности, жест, но Михаил избегал его во время сеансов и доизбегался настолько, что практически перестал так делать. Нога, закинутая на ногу, символизирует закрытость, бессознательное желание защитить свои гениталии (сейчас Михаил как раз и защищал их от постороннего взора) и является выражением скрытого недоверия к собеседнику. В каком-то голливудском фильме так вообще был психоаналитик «без комплексов», который задирал скрещенные ноги на стол, демонстрируя пациенту подошвы своих полуботинок, но в кино всегда можно больше, чем в жизни.

Эрекция и не собиралась ослабевать. «Приапизм какой-то!» – раздраженно подумал Михаил и сделал подряд несколько глубоких вдохов-выдохов. И ведь на воздержание не спишешь – не далее как прошлой ночью трижды разрядился в охочее до ласк лоно давней подруги. Секс был не слишком эмоциональным, потому что физиология явно доминировала, но качественным, дающим приятное чувство разрядки и опустошенности. А сейчас, наверное, психика дала знать о себе, решила добавить эмоций? Не иначе. Уж что-что, а такую эмоцию, как стыд, Михаил сейчас испытывал остро и всеобъемлюще. Это же надо такому случиться – приступ явной похоти (давайте уж называть вещи своими именами) во время невинного разговора с красивой женщиной. Впору сгореть от стыда или провалиться сквозь землю.

– Давайте поработаем над вашими проблемами, Анна, – сказал Михаил. – Только сразу предупреждаю, что надо настраиваться на долгую, кропотливую работу. С наскоку никакие проблемы не решаются, в нашем деле вообще ничего с наскоку не решается.

Обсуждать проблемы Анны сейчас не хотелось. Раз уж у здешних стен есть уши, то лучше перенести обсуждение в офис. Так будет лучше.

– Я готова. Долго так долго, кропотливо так кропотливо. Цена вопроса меня не волнует, был бы результат.

– Дело не столько в цене, сколько в вашей готовности, – поправил Михаил, – вашем желании…

– Я все понимаю, не маленькая.

Любимые и единственные дети (особенно – поздние), сполна и еще немножко сверх того вкусившие родительской заботы, и во взрослом возрасте при любом удобном случае подчеркивают, что они не маленькие. Нелюбимые дети, сызмальства подавляемые взрослыми, поступают точно так же, давая понять, что ими уже нельзя манипулировать. Причины разные, следствие одно и то же. Детские комплексы преследуют нас всю жизнь.

– В какое время дня вам удобно приходить ко мне?

– В любое, – пожала плечами Анна. – Я же сама себе хозяйка.

– Тогда давайте начнем со вторника, – предложил Михаил, сверившись с ежедневником на телефоне. – Жду вас в половине первого.

– Дня? – спросила Анна и тут же по-простонародному прыснула в ладонь, поняв глупость вопроса.

При возможности Михаил предпочитал начинать работу с новыми пациентами в первой половине дня, на свежую голову.

– А другой сеанс мы назначим… В пятницу или в субботу у меня «окно» в самом начале дня. В какой день вам удобнее?

– В любой, но лучше в пятницу.

– Хорошо, – Михаил сделал отметки в ежедневнике и порадовался тому, что возбуждение, так некстати охватившее его, пошло на спад; а то ведь встать нельзя с дивана.

– А почему сеансы проводят с перерывами? – спросила Анна. – Зачем терять столько времени?

– Затем, что торопиться не стоит. Если проводить сеансы один за другим, без каких-то пауз между ними, то весьма скоро наступит истощение. Поверьте мне, это так.

Вообще-то на утро этой пятницы у Михаила был запланирован поход в фитнес-клуб. Надо же наконец взять себя в руки, тем более что впереди лето, а под летней одеждой дефекты фигуры скрыть трудно. Да и распускаться не стоит. Тридцатипятилетие – пороговый возраст. На носу, то есть у порога, кризис среднего возраста, лишний вес, гипертония и прочие неприятности.

«В субботу позанимаюсь! – решил Михаил. – Никакой разницы».

По дороге домой Михаил думал об Анне. Вспоминал ее голос, ее улыбку, ее глаза, которые ассоциировались со словом «бездонные», запах ее духов… Ему было приятно и даже немного радостно сознавать, что Анна стала (точнее – вот-вот станет) его клиенткой. Он сможет познакомиться с ней поближе, узнает ее получше и, если все сложится… Если вдруг… Она свободна, он тоже свободен и от того… Впрочем, незачем так торопить события.

Профессиональное периодически брало верх над личностным, и тогда Михаил начинал думать о том, какие проблемы могли быть у Анны. В первую очередь он связывал их со смертью ее мужа. Потрясенная этой трагедией, Анна могла каким-то образом винить себя в ней. Осознанно или неосознанно, вольно или невольно, но винить. Когда у человека больное сердце, всегда можно связать его смерть с каким-нибудь стрессом, свежим или не очень. А стрессов там хватало, даже, наверное, с избытком. Муж умирает, причиной смерти названа острая сердечно-сосудистая недостаточность, Анна вспоминает какой-либо недавний конфликт пошумнее и связывает его со смертью мужа. «Виновата ли я?» – спрашивает она себя и отвечает: «Отчасти». Или скорее всего: «Виновата, конечно же, виновата». Все, приехали. Чувство вины пускает корни в душе и вынуждает Анну страдать. Возможно ли подобное? Разумеется, возможно. Анна бессознательно пытается избавиться от чувства вины, оправдаться перед своим «Сверх-Я», перед своим приобретенным бессознательным, но у нее ничего не получается…

– Это же элементарно! – сердился доцент Барсегов, когда студенты путали приобретенное бессознательное с наследственным. – Смотрите!

Барсегов рисовал в центре грифельной доски букву «я». Ножки у буквы были короткими, и могло показаться, что доцент рисует стилизованный автопортрет – пузатика на ножках.

– Это Я!

Над первым «я» появлялось второе – почти такое же, только с завитушкой сверху. Словно отросла заново у Барсегова шевелюра, а он с непривычки забыл причесаться.

– Это совесть ваша! – комментировал доцент. – Ваше воображение. Называется «Сверх-Я», поэтому и находится сверху. А снизу будет «Оно», то, что вам, в сущности, чуждо, то, что вы получили, сами того не желая…

«Надо бы заехать в институт, – отвлекаясь от темы, подумал Михаил. – Пока меня там совсем не забыли». «Пока не забыли» было кокетством, забудешь такого, как же.

Итак, Анна пытается изжить в себе чувство вины, но у нее ничего не получается. Она страдает. Это как раз тот случай, про который не скажешь «попытка не пытка». Пытка, да еще какая.

Возможно, что Анна пойдет по другому пути – попытается избавиться от вины через забвение, точнее, через вытеснение всей этой истории из сферы сознательного в сферу бессознательного. Ей на какое-то время может показаться, что она забыла, но на самом деле она ничего не забудет. Информация будет хранится в бессознательном в заблокированном состоянии, и стоит блоку исчезнуть, как она все вспомнит…

«В какие дебри меня заносит! – ужаснулся Михаил. – Как можно так себя вести? Как можно строить предположения и настраивать себя определенным образом, не имея ни грана объективной информации? Я же не гадалка!»

Хорошенько отругав себя за легкомыслие и поспешность, Михаил поспешил перейти от профессионального к личному и снова принялся думать о том, как славно улыбается Анна и как естественно она ведет себя. Ни капли кокетства, ни капли жеманства, а какое наслаждение от общения. Сразу видно – настоящая женщина.

Согласно канону, отношения между психоаналитиком и пациентом ни в коем случае не должны выходить за деловые рамки. Табу распространяется не только на секс, но и на неформальные встречи, приятельство, дружбу. Психоаналитики не должны сближаться с пациентами и не должны работать с родными и близкими. Исключения, конечно, возможны из любого правила, но из этого правила лучше исключений не делать. Себе дороже.

Опытный психоаналитик, профессионал и перфекционист, Михаил Александрович Оболенский намеревался грубо нарушить одну из основных заповедей психоанализа, да вдобавок старался заранее запастись оправданиями, хотя ему полагалось оставить все дела и броситься перечитывать дедушку-основоположника Фрейда, предостерегавшего своих неразумных и беспечных последователей от подобных оплошностей.

Неразумный мотылек, бодро взмахивая крылышками, летел на призывно мерцающий огонек свечи, не ведая о том, что впереди его не ждет ничего хорошего. Но огонек пока находился далеко, и потому какое-то время еще можно было обольщаться.

4

Анна явилась на сеанс в красно-белом платье с отложным остроконечным воротником и планкой с пуговицами. Платье, несмотря на свою старомодность, очень шло ей и прекрасно сочеталось с крупными пластмассовыми клипсами и красными лакированными туфельками на невысоком каблуке. «Впрочем, это называется «винтаж», – вспомнил Михаил, малосведущий в вопросах женской моды. – Последний писк, наверное».

Вначале Анна села в кресло, но Михаил предложил ей лечь на кушетку, сказав, что так будет удобнее. Пересев из кресла на кушетку, Анна немного помедлила, а потом быстро скинула туфли и улеглась. Разуваться никто не требовал. Некоторые пациенты ложились в обуви, а некоторые – без, в зависимости от того, кому как комфортнее. Кто-то не может расслабиться в тесной обуви, а кто-то не склонен демонстрировать свои носки. Не потому, что стесняется дырки на пятке, а просто не хочет, считая это слишком интимным. А кому-то непременно требовался плед, даже в июльскую жару, еле-еле остужаемую кондиционером. Пледов на этот случай у Михаила было три – однотонный коричневый, клетчатый красно-зеленый, и легкий, почти невесомый, бежевый, с псевдоантичным узором по краям. Для желающих максимально отгородиться от мира имелись одноразовые маски для сна. «Надо бы еще парочкой строительных касок разжиться», – иногда шутил наедине с собой Михаил, но до касок как-то руки не доходили. А зря, наверное. Крепкий головной убор может успокаивающе действовать на истериков. Защитил голову – значит, все будет в порядке.

Лодыжки у Анны были тонкими, красивыми. Михаил не просто отметил это, а «развил тему» дальше – представил, как прижимает белую ножку к своей груди и осторожно гладит ее пальцами. Интимное видение, как и положено, перешло в смущение. Оставалось надеяться, что Анна этого не заметила.

– Я вас слушаю! – проникновенно-подкупающе (он умел так, когда было надо) сказал Михаил, стоило только Анне утвердить голову на подголовнике и закрыть глаза.

– Вы, наверное, подумаете, что я дура, – сразу же начала Анна. – Это не совсем так. Во мне, конечно, хватает всякого, но дурой я никогда не была. Просто я постоянно нервничаю без причины, и, как бы мне ни хотелось казаться сильной и смелой, в душе я трусливая неврастеничка… Наверное, это наивно. Сначала я была уверена, что проблема во мне, потом мне начало казаться, что это не так, потом снова началось самокопание… Я хочу измениться в лучшую сторону, хочу обрести спокойствие… Я чего-то боюсь, сама не пойму чего… Иногда мне кажется, что вся жизнь позади, иногда я ощущаю себя девочкой, только начинающей познавать жизнь и ее правила, мне кажется, что все только-только начинается, что впереди меня ждут какие-то приятные перемены, новая, интересная жизнь… Господи, сколько мыслей в голове, все они путаются, ускользают… Не знаю, с чего начать.