Кали-юга

– И ты им станешь, без долгого тапаса, сразу! Мы применим маленькую хитрость! Перед хитростью бывает бессильно и небо, если захочет! Если так уж суждено!

– Тапас – подвижничество! А смерть от огня – высшее подвижничество! И оно – твое, если ты примешь добровольно! Огонь очищает! Я разбросаю твой уже чистый пепел! Как результат тапаса! Сначала лети в высокие горы… Поймешь как, – увидев мой недоуменный взгляд, сказал он, – В них упади у истоков чистой горной реки! По берегу рассейся! Там будут мои мысли! Они диадема сердца твоего и вещей вечных, никогда не пренебрегай ими.

Мы замолчали.

– Почему… Энки? – потом спросил я.

– Такова воля Нинлиль! – ответил он, и дал мне выпить какой-то порошок. – Теперь тебе не будет больно.

«Она думает обо мне! – сквозь страх улыбнулся я.»

– Что с ней будет? – спросил.

– С ней будет все хорошо! Она – Ашмамая, кусочек неба! Там вы будете вместе! Но это случится не скоро, – сказал он, – А пока ты оставь эти мысли! Они будут тебе только мешать сосредоточиться! Чтоб с ней быть, думай о йоге!

"Вместе!" – именно с этой мыслью я и шагнул в огонь.

Когда я уже пылал, как факел, Энки, читая мантры, бросал и бросал в огонь травы из разных корзин, бросал щепотки желтого металла, бросал щепотки белого. Потом собрал пепел, встал на высокую гору и развеял его по ветру. Каким-то взглядом я видел это, хотя мои глаза лопнули от жара.

Сначала пепел летел в бесконечную бездну сверху вниз, а потом дно ее становилось верхом, и пепел бесконечно падал вниз снова. И пепел это видит! Идамдра!

Энки наблюдал, как кружится пепел.

«Посмотрим, что из этого получится, – подумал он.»

Жизнь богов вечна.»

11. Артек Пара

« … и в минуты редкого досуга мы перестали направлять ракеты с боевых кораблей пятого флота вероятного противника совсем не туда, куда они летели.

Случилось то, что никто не ожидал, хотя все знают, что рыба гниет с головы.

Дальше – больше. Лжекоммунисты заключили целый ряд нехороших сделок, изменили шестую статью Конституции, и на базе государственных предприятий стали лепить кооперативы. Как пельмени! Почему не жить красиво за чужой счет, как на западе?

Народ безмолствовал, будто его это не касается. Агнцы.

– Не знаю, что и делать дальше… – развел руками любимец империалистов, втянув голову с кляксой в плечи.

Конечно! Ведь разваливать больше уже было нечего!

Если бы водитель маршрутки нечаянно разбил машину с пассажирами, его бы посадили. Без вариантов.

А тут разбил страну и – как с гуся вода!

Никто даже не пикнул. Они там все заодно.

Предупреждали же, что интеллегенция – это гавно нации. Указано уже в «Тайттирия – самхите»: прослойка – гавно! – думал Протниекс.

Я считаю, что развал СССР – это огромная, но поправимая ошибка. А исправленная ошибка за ошибку не считается, – подытожил он.»

В тот день я впервые в этой жизни не находил себе места. Какая садхана!?

– Может, поедем поныряем? – предложила Тара.

– Только куда, на Ласточкино? – спросил я, – Или на Диву?

– Поехали на Диву, катером.... Дольше и дорогой дельфинов покормим…

– Трогаем! – согласился я.

Мы гнали на катере, потом останавливались, кормили дельфинов кефалью, занимались любовью, потом гнали дальше. Около Алупки, под дворцом, пока Тара кормила дельфинов прямо с рук, я засмотрелся на пещеру в Ай-Петри.

– Нравится? – почему-то с легкой издевкой спросила она.

Хотя день был в самом разгаре, в Симеизе было малолюдно, только несколько человек у пивной. Возле Дивы было вообще пусто.

Мы нырнули, потом валялись на камнях, пили красную игристую «Массандру»,

занимались любовью, потом опять поднялись на скалу. Тара встала на край. Приготовилась к прыжку. Небо мгновенно почернело. Налетели сильные проти-воположные шквалы. В миг поднялись высоченные волны. Море сплошь состояло из огромных белых бушующих гребней. Все случилось в момент. И в этот момент Тара прыгнула. Сквозь брызги я видел, как в полете ее тело крутил ветер. Потом она упала плашмя и исчезла в волнах.

– Тара!!! – заорал я и стремглав бросился ей вослед. Но какая-то сила выхватила меня уже прямо из прыжка.

Протниекс всё как предчувствовал:

– Где они !? – кричал он, – Где!?

– Их нигде нет! – отвечал дежурный.

– Я видела, как они взяли катер и отчалили, – сказала Наташа, – Наверное, прыгают со скал.

– Каких? Ласточкино гнездо? Айвазовского? Голубая лагуна? Симеиз?

– У нее… сегодня… очень… плохой… гороскоп…– медленно произнес он.

На море вдруг так же моментально, как появились смертельные волны, установился штиль.

Неведомой силой я был накрепко распластан прямо на вершине. «Прометей… – пошутила бы Тара.» Меня сняли вертолетом, бездвижного, тупого, как бревно.

Я понимал, что она не вернется, но не верил в это. Отныне и вовек реальную компанию себе мог составить только я сам.

На пасмурном рассвете в камнях под лагерем, прямо там, где мы возлежали с Татьяной, я нашел черные Тарины волосы и ногти.

Но не это, не это хотел я рассказать вам. Ибо это Пратьякша, открытое для зрения, явное, понятное. Боги презирают то, что можно явно увидеть.

12 Сухум

"– Летит астероид! Через сто тысяч лет он будет здесь! – сообщили с наблюдательного центра,– Шансов практически нет!

– Я остаюсь здесь,– сказал Энки.

– Станешь Шешей?

– Да, в свое время.

– Ведь ты мой брат,– ответил Энлиль, – значит, я остаюсь тоже.

Огромный зиккурат, разрушившись от времени, через много веков стал крепостью, крепостной стеной и поселением за нею. Трогая их стены, как бы прикасаешься к изначальным тьме и свету."

– Бабушка, – спросила Зана, – Мы боги?

– Нет, внученька! Мы обезьяны!

Посадили Зану в 37-ом. За любовь к науке. Никто особо не разбирался. Взяли в Сухуме, прямо из клетки с гориллом, беременную. Обезьян не хотел ее отдавать. Пришлось его пристрелить из маузера тремя патронами. И она завыла.

– Похороните меня вместе с обезьнами, – сказал директор питомника и упал замертво.

Родила Зана уже в Севвостлаге, что на Колыме. Мальчика. Ниже шеи всего в шерсти. Назвали Дмитрием. Как брата Ульянова.

Через две недели после родов было полное лунное затмение. И по черной Луне в барак зашли три шамана. Охрана их даже не видела. Один принес бубен. Второй махорку. А третий – справку об освобождении. Так что отсидела она за любовь к животным меньше года.

С легкой руки шаманов, астральным образом дотянувшейся до КГБ Гавгав, ей выправили благонадежную справку, и она устроилась на работу нянечкой в детском саду, как политрепрессированная.

– Би-би-си! – бибикал Димка за рулем воображаемой машины, играясь в съемной коммунальной квартире на окраине города. И бил в бубен.

– Шофером будет!

– Я мечтаю, чтобы он стал генетиком! – сказала Зана.

– Вредителем, что ли? – соседка навострила уши, – Потому, как волосатый?

– Мало тебе лагеря? – спросили там, где надо и показали донос соседки.

– Машка, ты!? -спросила она её и избила до полусмерти. С тех пор они не

дружили.

Через четыре года Зана с сыном уехали жить в Абхазию к родственникам, потомкам белогвардейцев. У них она и начала превращаться. Хотя, казалось бы: с чего? Она становилась все более обезьяноподобной и густо покрывалась шерстью вся, даже лицо. Скоро она ушла в горы.

Дима вернулся в Гавгав и стал шофером, как и предрекала Машка. На межрайбазе.

13 Артек Пара

– Какие вы коммунисты?!! Вы – слизняки! – кричал Портниекс в вертушку,– Трудящиеся всего мира возненавидят вас! За что!? За то, что просрали коммунизм! Деды и отцы его построили!… Отстояли!… А вы просрали! Без войны, чумы и голода!Вам этого не простят! – кричал он, – Продажные твари! Вы хуже Иуды! Вы продали мать и даже не повесились!

Но на том конце бросили трубку. И лагерь отключили от связи.

– Мы с боем пробивались на небеса, а они с боем рвутся в ад!– сказал он дежурному.

– Да! Такое творится! – согласился дежурный.

– Такое будет, когда мы натворим! – сказал Портниекс.

– Может, разнести Форос? – предложил дежурный, – Разбомбить этот проклятый объект "Потьмуха" вместе с Горбатым и егоной Райкой?

– Этим уже занимаются! – коротко ответил Портниекс.

– У них не получится!– сказал я.

– Посмотрим,– сказал Портниекс, – Клянусь Янисом, мы его достанем!

Он в течение недели собирал своих товарищей по Вьетнаму, надежных, как "Калаш". Ломанулись они на Форос. Вернулся он один, злой, как черт. Не получилось ни у тех, ни у этих.

– Улетел гад! – сказал и, посмотрев на меня, добавил,– Самолетом.

– Вечером сжигаем прощальный костер! Последний… Будем расходиться! Мать его! – он схватился за сердце, – Распался Советский Союз!

И поэтому костер получился высоким. Искры его не таяли, пока не достигали звезд. И были красными и пятиугольными.

– Надо повернуть время вспять, пока не поздно!– сказал дежурный.

– Это невозможно! – сказала Роза.

– Невозможного нет! – сказал Портниекс и опять посмотрел на меня.

Я сказал:

– Время двойное, как спирали ДНК, одна из них течет в будушее, а другая в прошлое, и соприкасаются они только в одном гене. Но задействован он лишь у мертвых. Потому что со смертью прекращается истечение земного времени, и начинает проявлятся Вечность.

– Чтобы повернуть время вспять, надо поставить стрелки на его циферблат. Такой стрелкой явяется этот ген. Но он бесполезен без гена живого, в котором это время еще истекает, и это вторая стрелка. Чтобы время пошло вспять, надо оживить живого мертвеца, который одновременно имеет и мертвый ген, и живой.

– Ленина? – спросила Роза.

– Ленин и теперь живее всех живых,– ответил дежурный, – Просто сейчас это замалчивают.

Я продолжил:

– Надо труп, но не такой, которыми забиты морги, надо труп,который при жизни был мертвым еще и душой. Своими ногами от будет указывать нужное время Времени, -сказал я,– Ведь этот циферблат теперь на самом деле пуст и катится под уклон, как колесо. Чтобы повернуть его вспять, нужно его сильно удивить.

– Откуда же мы возьмем такой труп в Советском Союзе!? – удивился дежурный.

– На западе полным полно зомби, – сказала Роза, – Я там была. Надо ехать туда!

– Зомби нам не нужны! – сказал я.

– Надо ехать,– повторила она, словно не слыша, – Там неживых, немертвых хоть пруд пруди.

– Никуда ехать не надо , – сказал Портниекс, – В городе Гавгав есть такой. Зачатый еще до перестройки, не к ночи будет сказано. Но сейчас у этого города нет координатов, его не осталось на советском глобусе. Белое пятно.

– Я найду его. Я знаю, где он. Я там родился, – сказал я, и поведал все, что знал:

Из-за термина, обозначающего бездорожье, девизом Гавгава было «No vagina no Reda Cohorta», начертанное на рыцарском щите между геральдическими лилией и крепостной стеной.

О длинной его истории свидетельствовало множество названий: и вавилонского пространства; и еврейской меры жидких тел, количеством в двадцать стаканов; и созвездия Нила и Океана, где нашел свою гибель Фаэтон; и богини раздора , породившей голод, скорби, битвы, убийства, споры, тяжбы, беззаконие и труд; и седовласого старца на белом коне, кидающего с неба сотни молний; и шахматной фигуры, двигающейся только по прямой; и летучего монстра, врага Годзиллы; и песчанной планеты Арракис, и последнее в честь собаки Баскервилей – Гавгав.

Город построен на костях погибших войнов. Эти кости закатаны под асфальт,чтоб было спокойней, а сами горожане – падшие жертвы неблагородных иллюзий – спят постыдным сном нищеты, согласия и смирения. Поэтому, городу на вид нет и полувека. Город начинается тюрьмой и заканчивается кладбищем. Невидимые ангелы изредка трубят над ними в свои серебрянные трубы, трубы вечного зова, тоски и ожидания. Все пропадет при последней.

В 16-ом веке царь Иван Грозный завоевал город и назначил королем принца датского Магнуса, женив его на своей двоюродной племяннице княжне Старицкой. Когда принц умер, эта земля отошла к Польше, и королеву хотели выдать замуж за польского королевича, но она сбежала в Россию. Где и скончалась до Смутного времени, до того, как завладевшие печатью города литвополяки начали жрать свежие трупы, потом и своих пленников, а с усилением голода стали заживо пожирать друг друга. Об увиденном келарь Троице-Сергиевой Лавры Авраамий Палицын, участвовавший в ополчении, писал так: «Там было много чанов с засоленной плотью человеческою, а на чердаках много засоленных трупов человеческих».

Ему вторит польский полковник Юзеф Будзило: «Пехотный поручик Трусковский съел двоих своих сыновей, один гайдук тоже съел своего сына, один товарищ съел своего слугу. В общем, кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел . Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такого, судились, как о наследстве, и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому».

Времена были лихие, немец стоил гривну, немка – 15 копеек, за полудохлую клячу давали двух молодых баб.

Спустя несколько лет, проезжающий рядом голландский путешественник, описывал свои впечатления:

"Мы продвигались мимо небольших деревень, жители которых были очень бедны. Одежда их женщин состоит из куска ткани или тряпки, едва прикрывающей наготу; волосы у них подстрижены ниже ушей и висят, как у бродячего народа, которого мы называем цыгане.

Их домики, или лучше хижины, самые плохие, какие только можно представить, в них нет никакой утвари, кроме грязных горшков и сковородок, которые, как дом и сами люди, так запущены и неопрятны, что я предпочел поститься и провести ночь под открытым небом, нежели есть и спать с ними…

У них нет постелей, и они спят на голой земле. Пища у них грубая и скверная, состоящая из гречневого хлеба, кислой капусты и несоленых огурцов, что усугубляет жалкое положение этих людей, живущих все время в нужде и горести благодаря отвратительной жестокости своих господ, которые обращаются с ними хуже, чем турки и варвары со своими рабами. По-видимому, этим народом так и должно управлять, ибо если с ним обращаться мягко, без принуждения, не давая ему правил и законов, то могут возникнуть непорядки и раздоры.

Это очень неуклюжий и суеверный народ, склонный к колдовству и черной магии, чем они так неловко и глупо занимаются, как наши дети, пугающие друг друга букой. Я не видел у них ни школ, ни воспитания, поэтому растут они в большом невежестве, и у них меньше разума и знаний, чем у дикарей.

И несмотря на то, что некоторые из них считают себя христианами, они едва ли больше знают о религии, чем обезьяна, которую выучили исполнять обряды и церемонии…»

И эта масса ринулась в Гавгав, реорганизовывать его и плясать свои шутовские пляски на его былых героических костях.

– Не могу больше…,– выдохнула однажды шведская королева Ульрика Элеонора,– купи… вместе с болотными жителями…, – сказала она, как зная, чем все кончится и продала за 2 миллиона рублей (триллион сегодняшних долларов США) все движимое и недвижимое имущество "в совершенное и непрекословное вечное владение" русскому царю, чтобы потом заполучить его уже в хорошем варианте обратно.

Со временем берега попутаются, и шведы на них действительно нарисуются снова. Хотя при советской власти из местных жителей уже лепили первых государственных лиц, а также художников, агрономов, комбайнеров и трактористов. Но вышли-то в итоге дегенераты…

– Да, кровь – это судьба! – сказала Наташа.

– Вань у хунь-хунь дунь-дунь! – заметила Роза, – Хаотичность бытия!

– Полгода назад я читал секретные сводки оттуда, – сказал Портниекс, – Из них следует, что там была экологическая катастрофа: протекающая в Гавгав река густо закишела нечистотами, стала коричневой и вонючей, расползлась из берегов и, наконец, жутко завоняв, стала в многочисленных заторах, обсыпав берега своими жителями: бобрами, выдрами и дохлой рыбой.

Ее отяжелевшее дно начало оседать целыми пластами и, наконец, рухнуло. Под водой возникли огромные провалы, которые с ревом затягивали все… И все мощными потоками понеслось вниз… Навстречу из глубин земли со свистом вырывается гремучий газ… Все вспыхивает… раздается взрыв… еще один… еще и еще… Их сокрушительная сила выталкивает дерьмо назад… Тут и там вздымаются на головокружительную высоту громадные пылающие фонтаны фекалий, чтобы потом с грохотом и воем низвергнуться вниз… Ниагары говна… Гейзеры мочи… Пепел застилает небо… Горит вода… Сотрясается земля… Воздух колышется от вони и жара… Над водой, ошалев, носятся огненные химеры… А еще недавно тут текла живительная влага… А теперь – гавно… Все превратилось в топкое коричневое сероводородное болото. Оно так ужасно, что даже местным кажется, что в нем вот-вот сгинет весь белый свет, и они толпами бегут оттуда. Однажды из него раздался протяжный гул, потом булькание, потом тяжелый подземный вздох… И все стихло. В этом молчании над болотом появился густой разноцветный, как хвост павлина, туман. Из его мелкой мороси появилось несметное войско, вид которого – выцвет из всех цветов радуги. Туман то сжимается, то расползается… Он опутывает клубящиеся знамена привидений, седлающих коней. Скоро топот копыт слышится так явно, но сонному миру кажется, что идет дождь, а ему показывали новое основание с помощью призрачных духов.

Домчавшись до невидимого предела, всадники замирают, хотя некоторые из них могут разрезать стрелой нить, подвешанную к облаку. Дальше ведет узкая пульсирующая полоска света. И лишь одна всадница успевает попасть на нее. Она устремляется вверх. Луч тает за ее спиной. Она хочет сделаться равной Еноху.

Она костлява и узколоба, такие, как раз и лезут во все узкое. В левой руке она держит свиток, скрепленный алмазной печатью с изображением щита, разделенного рекой на две части.

– Ты! Который запер небо! Отвори мне!– хрипло кричит эта всадница. Но приближаясь к небосводу, она бысто теряется на нем, и скоро ее уже не отличить от грозовой тучи. Все небо над городом затянуто свинцом, с первым ударом молнии он разбивается на капли. Из каждой слышно слово «нет». У небесной тверди нет предела и неизмерима бездна сил её и тайн.

И она вместе с лошадью падает вниз с самого небесного свода.

Тогда спешивается и расходится непоспевшая за ней и оставшаяся внизу рать, недовольная, ожидавшая другого исхода. Из промокшей толпы доносится брань, мольбы,угрозы; обрывки споров,клятв, обещаний; плачи, вскрики…

– Где красная тинктура? – спрашивали они.

Одним еще недавно слышался призыв о пажитях, которых у них никто никогда не отнимет; другим казалось, их ждут богатые недра… Но все вышло совсем, совсем по-другому…И глухо к их мольбам северное небо, и под ним туман клубится и летит все дальше и дальше, пока ветер не порвет его на части, словно спрашивая за то, что не случилось. Короче, труп её находится в избушке…

– На курьих ножках? – кокетливо спросила Роза.

– Нет, на болоте, – сказал Портниекс и, не улыбнувшись, продолжил, – Она , как живая, но, как ее не буди, она просто так не проснется, надо специальные мантры. А так ей снятся вечные сны. Но только забрезжит главный, так все под черепом зальет безнадежно мрачный черный свет, такой страшный, что даже труп её вздрагивает. Брошена же она на разные полюса и с мертвыми, и с живыми. Она сама Смерть! Она живет с мервыми и умирает с живыми. Но между ними один лед и не приблизиться ей ни к тем, ни к другим, хоть расшибись. Все и происходит в этом паскудном месте, на окраине Гавгава, – закончил он.

– Этот труп – идеальный вариант,– сказал я,– Тот самый случай…

– Вот тебе и инициация,– сказал он,– Поверни время вспять! Сделай то, что не могут сделать другие!

На следующий день Портниекса арестовали. Пришли четверо с автоматами и один, главный, с портфелем. И увели в неизвестном направлении.

Но не это, не это хотел я рассказать вам. Ибо это Пратьякша, открытое для зрения, явное, понятное. Боги презирают то, что можно явно увидеть.

14 Город Гавгав

У кого нет темных забитых родственников, тот живет счастливо.

В кабинете было просторно и светло. Поразительная чистота и молчаливая скупость. Ничего лишнего. Исключительная простота и скромность. Над столом на дубовых панелях висел портрет Дзержинского, где он похож на Дон-Кихота.

– Она из семьи староверов, частично классово враждебных, – продолжал мужчина в погонах полковника.

– Почему частично? – спросил его шеф в таком высоком чине, что всегда был в штатском, чтобы подчиненным не совсем страшно было.

– Её отец был кулаком на Светлом озере. Кроме того был замечен в буржуйском шиваизме, заклинаниями материализовывал себе серебрянные пятилатовики. Чтобы их получалось больше, даже лингамы на своем берегу поставил. Еще там есть огромный прямоугольный черный камень, неизвестно откуда взявшийся и непонятно для чего. Есть подозрение, что для человеческих жертвоприношенний. Мы его использовали в 39-ом.

– Короче,он идолопоклонник… – перебил его второй, без погон,– Использовали, говоришь… В Сухуме? Продолжай!

– Так точно! – подтвердил полковник и продолжил, – В войну он сразу же переметнулся к немцам, стал полицаем. А второй брат был председателем сельсовета. Он стал подпольщиком . У матери после войны на стене два портрета висело: один сын в фашистской форме с повязкой, полицай, а другой – красноармеец с орденом «Красной звезды» и медалью «За отвагу», сказал полковник и добавил,– Какой бардак в голове у этого народа!

– А ты думай, что это не бардак, а диалектика! – пошутил мужчина в штатском, – Что они гегельянцы!

– Чем же братья сейчас занимаются? – спросил он.

– Так на пенсии оба: скотину держат, рыбачат, пьют…

– Ясно,– сказал в штатском, взглянув на фото братьев, – Фрицы бы за такое фото расстреляли.

– Итак, эти выведенные обезьянами дети и их потомство должны победить капитализм…

– У американцев атомная бомба, а у нас, кроме нее, еще и живая, – сказал полковник, – Эксперемент-то с обезьянами у них провалился.

– Обезьяны посильней атомной бомбы будут! – добавил он, – Мы мирно, так сказать, изнутри разложим эту гнилую капиталистическую стаю.

– Когда наступит время «Ч», они должны остаться среди поднявшей головы капиталистической своры, обезьянничать в ней и быть от нее неотличимыми. Чтобы зажили они по безжалостным законам капиталистических джунглей, но с другой идеологической подоплекой,на другом уровне ДНК, – говорил он,– Мы создадим новый, сверхчеловеческий канон, в котором мужчина не будет отличим от женщины и обезьяны. Таким образом, мы продолжим наше сексуально-классовое освобождение и одовременно поставим крест на капиталистической семье, как таковой, а вскоре вообще отрежем капиталистам все пути к размножению.

– Да, придется потерпеть нашим людям, пока мы не уничтожим всех буржуев…– многозначительно сказал штатский и спросил, – У тебя уже разработан план?

– Так точно!– четко отрапортовал полковник,– под кодовым названием «Майская роса».

– Нами, наконец, определены обнаруженные две особи противоположного пола. Они дети еще тех, сухумских обезьян. Как вы знаете, сухумский эксперемент был закончен из-за войны, и судьба большинства объектов неизвестна. Поэтому, другого исходного материала на сегодняшний день больше нет. Но то, что есть – отличный генетический материал!

– Соответствует ли он требованиям професора Ивана Ильина и его куратора Отто Шмидта?

– Так точно! Можно даже сказать, что это два молодых человека. Лена дочь – горилы Чанги и буржуйского шиваита и Дима – сын женщины Заны и горилы Феди. Мы ведем эту самку (простите, женщину) с лагеря. Сейчас она поймана в Очамирском районе Абхазии. Но мы ее чипируем и отпустим, чтоб она нашла вход в портал в область Ориона, обнаружила Истину и размножалась на воле.

«Истина – не отдельная категория. Идея случайно оказывается истиной. Истиной ее делают события. Наступает время философии без субъекта, искусства без тела, зрения без глаз", – подумал Высокий Чин и спросил:

– Чем сейчас занимается… потомство?

– Лена месит бетон на местном комбинате железо-бетонных конструкций – комсомолка, ударница производства, живет в городском общежитии, а Дмитрий – водитель на межрайбазе. До сих пор мыкается по съемным комнатам.