Кто правит миром

– Я проанализировал расходы Соколовича. Естественно, ту их часть, которая нам известна.

– И что же?

– Они намного превосходят то, чем может располагать Понимающий. У меня сложилось впечатление, что на самом деле этих расходов еще больше. Тех, о которых мы не знаем. Если сравнить его расходы с возможностями русских масонов, то очевидно, что он имеет еще какой-то, более существенный источник средств.

– Соединенный с бездонной казной императрицы Екатерины?

– Я тоже так подумал. Хотя ее казна не бездонна. Она с трудом сводит концы с концами. Уж больно велики расходы. У нее несколько армий, Потемкин, дежурные фавориты. Впрочем, расходы на фаворитов не так велики, слухи преувеличивают их.

– Невозможно даже предположить, что у нас, на самом высшем уровне, оказался человек, который использует наши структуры для какого бы то ни было государства. А уж тем более для России, которую нам нужно уничтожить.

– Или затеял свою игру.

– Это вероятнее.

– Соколович единственный из Понимающих, которому всего сорок. Все остальные проверенные, и, главное, просто старые – семьдесят-восемьдесят лет. У него какое-то непонятное прошлое. Он словно ниоткуда.

– Мы не поторопились, сделав его Понимающим?

– И да и нет.

– То есть?

– Да, потому что в России почти пятнадцать лет не было Понимающих, точнее, они были убиты… И нет, потому что Соколович уже сам стал Понимающим – золотой перстень для него простая формальность – он полностью владеет ситуацией. И еще… Выяснилось, что у него своя сеть людей в Париже…

– Что значит, сеть людей? Пять-шесть осведомителей при русском после?

– Полсотни человек.

– Ого!

– Возможно, и больше. И не только в Париже…

– Где же еще?

– В Берлине и в Вене. В Стокгольме. В Лондоне. В Мадриде и в Неаполе. В Варшаве.

– И в Стамбуле?

– Да, и в Стамбуле.

– Картина впечатляет…

– Мы практически не можем контролировать его. А он вполне может контролировать нас.

– Все это очень серьезно. Я всегда говорил: Россию нужно уничтожить! Необходимо срочно послать в Россию человека, который бы мог все проверить и, если надо, снять с шахматной доски Екатерину и Потемкина.

– Послать в Россию человека… Но кого? Мне кажется, такая миссия под силу только одному человеку.

– Маркизу?

– Да.

– Я тоже так думаю.

– Маркиз занят Иосифом.

– Иосифом, но не Австрией. Как я понимаю, у него уже все налажено с Иосифом, и это могут завершить и без него. А в России разбираться придется очень долго. Ее нужно уничтожить! Иначе рухнет то, что мы создаем сотни лет! Кстати, Маркиз любит сложные задания.

– Да, у Маркиза это влечение, род высокой поэзии.

– И потом, отправив в Россию, мы отдалим его от Франции. Маркиз ведь тоже человек. Как еще он воспримет все, что там произойдет…

– Я думаю, безразлично. Он ведь снял с доски Людовика XV.

– Да. Но это всего лишь эпизод в жизни Франции. Когда он поймет, что будет уничтожена вся Франция, старая Франция, то неизвестно, что шевельнется в его душе.

– Ну, о событиях он узнает и в России.

– Знать одно, видеть своими глазами – другое. Не забывай, Маркиз Полномочный Вестник Смерти капризен. Непредсказуем. И как тебе хорошо известно, почти неуправляем. И поэтому опасен. Ведь если задуматься – он фактически равен нам с тобой. Только мы подчинили себя высшей цели. Маркиз же не подчинен ничему! Он даже сильнее нас – мы дорожим жизнью, потому что хотим увидеть результат своих трудов. Он не дорожит ничем – и это делает его неуязвимым. Его душа – дьявольская бездна. Вызывай Маркиза. К разговору с ним нужно хорошо подготовиться, нужно как можно подробнее рассказать ему о России, ввести в курс дела. А мы ведь сами не совсем хорошо понимаем, что там происходит и что может произойти. И какое решение нам принять. Соколович может оказаться опаснее Маркиза… Нужно всегда помнить: Россия должна быть уничтожена.

Ну, о Соколовиче, или, точнее, о Соколовичах, читатель уже знает. А о Маркизе Полномочном Вестнике Смерти я самым подробным образом расскажу в ближайших главах.

Французские генеральные штаты, французские парламенты и французский народ

Генеральные штаты, или Государственные чины, или Собрание представителей сословий французского народа впервые собрал в конце XIV века король Франции Филипп IV Красивый, когда возникла угроза для самостоятельности королевской власти.

Государство Франция название свое получило по имени небольшого германского племени франков. Франки завоевали древнюю Галлию, страну, населенную племенем кельтов, которых древние римляне называли галлами. Принципы верховной власти во Франции сложились на основе древнего германского права, а оно возникло из родовых законов и традиций. Своих вождей германцы выбирали на общем собрании из представителей того рода, который считался царским, за храбрость и воинские заслуги своих предков. Их называли конунгами, или князьями, что в переводе означает «род». Но позднее вождей стали называть королями, по имени самого прославленного вождя – Карла Великого[55], объединившего в IX веке под властью германцев большую часть центральной Европы.

Собрания, избиравшие королей, назывались «мартовскими полями», потому что собирались они в марте. Этим собраниям и принадлежала вся власть. Когда франки завоевали огромную страну – Галлию, эти собрания собирались для воинских смотров и утверждения королевских указов. Новый народ – французы, образовавшийся из завоеванных галлов и растворившихся среди них завоевателей германцев, сотни лет хранил память об этих собраниях как о первоисточнике законной власти.

В XIV веке на власть над миром претендовал папа римский. Без войск, только силой духовного давления, он диктовал свою волю европейским христианским королям. Король Франции Филипп IV Красивый не согласился делить власть, а тем более свои доходы с папой римским. Он повелел священникам платить подать в королевскую казну, а не в папскую. Папа римский, Бонифаций VIII[56], запретил духовенству отдавать подати мирской власти и пригрозил отлучить Филиппа от церкви и освободить его подданных от присяги королю. В послании Филиппу Бонифаций писал, что наместник Христа и апостола Петра на земле – папа – выше короля, «ибо каждому из смертных для спасения души необходимо подчиняться воле и велениям римского первосвященника».

Но Филипп Красивый не подчинился. Он собрал (по примеру древних германских собраний) представителей дворянства, духовенства и горожан, и это собрание, получившее название Генеральных штатов, провозгласило полное верховенство французского короля, объявив, что в светских делах он зависит только от одного Бога. Филипп еще не раз обращался к помощи Генеральных штатов. Они поддержали его и когда потребовалось утвердить разгром ордена тамплиеров, и когда король решил обложить налогами земли вельмож и духовенства, ранее освобожденных от податей.

С тех пор Генеральные штаты не однажды помогали королям, и опираясь на их голос, они превратили Францию в единое, могучее государство и сосредоточили власть в своих руках. Но когда заседали Генеральные штаты, становилась очевидной природа власти – власть принадлежала собравшимся в зале государственным чинам, а не одному человеку, восседавшему тут же на троне, он только получал ее из рук представителей народа. И от раза к разу представители народа пытались диктовать свою волю и королю.

Поэтому с начала XVII века французские монархи не созывали представительное государственное собрание – источник власти. Король считал источником власти только себя, гордо заявляя: «Государство – это я!» Верховные правители предпочитали без посторонней помощи справляться с трудностями – наполнять вечно пустующую казну и устранять непокорных зарвавшихся вельмож. Но страна, давно забывшая обычаи маленького германского племени франков и традиции «мартовских полей», хорошо помнила о силе и правах Генеральных штатов, Государственных чинов, Собрания представителей французского народа, единственного законного источника власти в государстве Франция.

Парламентами во Франции называли не избранных народом представителей, а судейских чиновников, которые помогали королю выполнять одну из своих, не самых приятных, обязанностей – судить (не осуждать, а рассуживать, разбирать тяжбы и споры) своих подданных, которые никогда не умели жить в мире и согласии, и вечно что-нибудь делали и каждый хотел получить кусок побольше, и чтобы не загрызть друг друга, вцепившись друг другу в глотки зубами и руками, им и приходилось обращаться к королю – и король, как единственный, кто мог рассудить беспристрастно, решал их тяжбы и споры.

Судить, а потом еще следить, чтобы решение, почти всегда невыгодное для одного из спорящих, выполнялось – хлопотно, чаще всего неинтересно, и, в конце концов, надоедает. А у короля есть и другие обязанности и занятия куда более привлекательные. Поэтому короли перепоручали заниматься разбором тяжб и споров кому-либо из своих придворных. Но и те не очень-то хотели вникать во всякие дрязги, обиды и претензии, в которых человек копошится весь свой недолгий век. К тому же нужно соблюдать хоть какой-то общий порядок и даже справедливость, потому что, если не соблюдать хотя бы подобие справедливости, спорящие, тяжущиеся, судящиеся могут излить свою злобу на того, кто взялся по справедливости разобрать их дело. Поэтому к судейским делам король все чаще привлекал людей простого звания, но изучивших законы, знавших, как судили раньше, особенно народы, придерживавшиеся порядка – например древние римляне. Эти-то люди и занимались собственно судейством, обращаясь к королю только в самых важных случаях, каковыми считались убийства и похищения людей – эти случаи так и называли – королевскими случаями.

Со временем королевские помощники стали разбирать и королевские случаи, потому что у короля часто не хватало времени и для них.

Разбирая тяжбы и споры, нужно разъяснять обеим сторонам, кто прав, а кто виноват и почему, и много говорить, а когда тяжущиеся бестолковы, а они всегда бестолковы, иначе бы поделились-помирились сами – приходится говорить часами, а то и весь день, доходя до хрипоты. Поэтому всех судейских чинов и называли «парламентом» от простого французского слова «парле» – говорить.

Таким образом постепенно и возник высший суд, называемый Парламентом. Главным судьей, главой Парламента, был король. В Парламент входили приближенные короля – пэры, герцоги и бароны – их присутствие требовалось, когда судились равные им по титулам и званиям. А большую часть Парламента составляли судейские чиновники, юристы, законники, происходившие обычно из горожан. Судейские чиновники за свою работу получали плату, – платили те, кто судился. Поэтому место в Парламенте давало немалый доход. Желающих занять место в Парламенте было много, поэтому места эти продавались за деньги, деньги шли в королевскую казну. Купив место в Парламенте, судейский чиновник к концу жизни старался продать его не кому-нибудь, а сыну или, если он не имел сына, хотя бы племяннику. Поэтому места в Парламенте становились как бы наследственными.

Судейские чиновники в Парламенте не только говорили. Не в меньшей мере они и писали – записывали в свои реестры указы и решения короля. Указы эти приобретали силу только после того, когда их записывали в эти реестры, потому что судейские чиновники следили, чтобы они не противоречили указам, внесенным в реестры раньше, и не повлекли бы за собой неразберихи в делах или каких-либо иных нежелательных последствий.

В таких случаях судейские чиновники обращались к королю с ремонстрациями. Это мудреное французское слово, не такое известное и распространенное в мире, как слово «парламент», в переводе на русский язык означает «почтительные возражения». Король, которому недосуг вникать в разного рода крючкотворства, обычно соглашался, полагаясь на знания и опыт своих помощников по Парламенту.

Но дело известное: стоит только начать. Сначала это были именно «почтительные возражения», их высказывали подобострастным тоном, с чередой поклонов и реверансов. Потом это были просто возражения и в конце концов довольно непочтительные, особенно когда дело касалось новых налогов. И уж совсем непочтительные, когда дело касалось не короля, а его министров.

На королевских министров смотрели как на придворных лакеев. А Парламент – старинное учреждение, его члены не суетились в придворных интригах, а важно восседали в своих красных одеждах на высоких креслах. Парламент опирался на записанные в его реестрах законы и на римское право, неумолимое в своей логике и суровости строгой латыни.

Мало того, членам Парламента уже стало казаться, что их власть происходит от тех самых народных собраний, древних «мартовских полей», а они выше королей и выражают волю народа. Именно они, члены Парламента, должны и даже обязаны следить за тем, чтобы король правил не по своей прихоти, а по законам, зарегистрированным в парламентских реестрах, толковать и объяснять которые могут только члены Парламента. Ибо они представляют народ или нацию, если говорить на не подлежащей сомнению латыни. А нация главнее и важнее короля. И она, нация, и представляющий ее Парламент – представляющий ввиду временного отсутствия Генеральных штатов – предписывает королю законы, а не король ей.

Конечно же королю это не понравилось. Но смотря какой король. Людовик XIII[57] не удостаивал Парламент своим посещением. Члены Парламента не могли заявить ему свои «почтительные возражения» и стали посылать их в письменном виде. Тогда Людовик XIII поручил улаживать отношения с Парламентом опытному в государственных и иных делах кардиналу Ришелье[58]. Ришелье советовал членам Парламента не писать королю письменных посланий. А тех, чьею рукою такие послания были писаны, он приказал сажать в тюрьму, в знаменитую Бастилию. Поток письменных «почтительных возражений» прекратился. Но сразу же возобновился после смерти мудрого кардинала.

Людовик XIV явился в Парламент и под свою диктовку велел записать в реестры указ, строго предписывавший делать «почтительные возражения» на королевские указы только после записи этих указов в парламентские реестры.

При малолетнем Людовике XV регент, нуждавшийся в поддержке парламента, отменил указ проявившего находчивость Людовика XIV и все пошло по-старому.

Придя к власти, Людовик XV привлек к борьбе с Парламентом канцлера Мопу[59]. Мопу был сыном президента Парламента и потому хорошо знал все слабости этого учреждения, строптивость которого достигла невозможных пределов. По совету Мопу король приказал в одну ночь арестовать всех членов Парламента, выкупить у них парламентские места и выслать из Парижа.

А чтобы столица не осталась без судебной власти, Мопу собрал новый Парламент, во всем послушный королю. Но к тому времени и Парижский парламент, и двенадцать других парламентов в крупнейших городах Франции уже представляли из себя мощное, вековое сословие судейских чиновников. Они отказались подчиняться «Парламенту Мопу» и это, как пишет современник, «привело в волнение всю страну, горячо вступившуюся за них». А «Парламент Мопу» стал «предметом всеобщего презрения и постоянных насмешек».

Однако короля Людовика XV побаивались и потому приходилось терпеть и самого Мопу, и его Парламент.

Когда на престол взошел внук Людовика XV, молодой король Людовик XVI, он восстановил в правах старый Парламент, а канцлера Мопу отправил в ссылку в его собственное имение. Первый министр короля граф Морепа[60] уверял монарха, что народ и Парламент не забудут королевской милости.

Народ не сразу проявил свою благодарность, а Парламент, чувствуя себя победителем в борьбе с королевской властью, делал все, что только мог, чтобы помешать королю во всех его начинаниях. Парламент горой стоял за старые привилегии, король хотел отменить их, чтобы заткнуть дыры в государственной казне и не соглашался на введение новых налогов, с помощью которых можно бы было ее, эту казну, хоть как-то пополнить. Парламент видел, что король добр, не жесток и, следовательно, слаб, и как писал все тот же вездесущий и всевидящий современник, «послышался шепот о свободе и республике, умы уже прониклись идеей равенства…»

О, погоди, простодушный Людовик XVI, наследник сильных и жестоких сородичей Людовиков! Если умы уже прониклись, и кто-то прошептал слово «равенство», то шепот этот рано или поздно превратится в рев многоголового и многоголосого чудовища, кровожадного разъяренного зверя, имя которому народ!

II. В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

1. МЕЧТЫ, И ПЛАНЫ, И ИНТРИГИ

Мечты, мечты[61],Где ваша сладость…А. С. Пушкин.

Ну вот, с жадностью и трепетом внимающий страшным тайнам мой доверчивый читатель, прошло совсем немного времени, как я начал свое повествование – может, месяц, а то и всего пару недель, а события продолжаются своим чередом. Верховные масоны по-прежнему плетут свои коварные интриги и хитроумные заговоры, которые должны в конце концов доставить им власть над этим миром.

Оленька Зубкова, заполучив бриллианты, собранные гордыми и прекрасными полячками для спасения вольности своего беспокойного отечества, едет в Москву или уже в Петербург, где, по ее, сразу скажу, верным предположениям, рано или поздно появится Александр Нелимов, чтобы попасть в ее обольстительные сети.

Она однажды уже уловила его, но всего лишь на одну ночь, а поутру он все-таки сумел ловко выскользнуть из ее объятий – ведь Оленька еще так неопытна, и упустила его, но, конечно же, ненадолго, и, зная ее настойчивость, иногда доходящую до беспощадности, можно легко догадаться, что она еще завладеет им, как масоны властью над миром – ведь для Оленьки весь мир и заключен в ее Сашеньке.

Ну а сам он занят мыслями об отречении Анны[62], с помощью которого он, конечно же, попытается изменить судьбу России, да что там России, и всего мира тоже. Уж очень большое значение может иметь эта бумага, если умело ею распорядиться.

Поэтому об отречении Анны неустанно размышляют и верховные масоны, и Соколович, оно не дает покоя и императрице Екатерине II, она думает о нем все ночи напролет, когда у Дмитриева-Мамонова[63] очередное теснение в груди и он по этой причине не посещает спальню императрицы.

Но никто не знает, где спрятано отречение Анны. А вот Александру Нелимову как раз известно, где оно находится. Оленька Зубкова поведала ему, что оно лежит в резной шкатулке старого майора Нелимова. Это Оленька считает его старым, сам же майор, хоть и передвигается с помощью костылей, так не думает и все еще питает надежду пустить отречение Анны в дело, хотя он и остался почти один из соратников князя Шумского, когда-то намеревавшегося с помощью этого отречения существенно подправить устройство Российского государства по своему понятию и разумению.

Но больше всех не дремлет вездесущий и ничуть не менее всемогущий Соколович со своим тайным братом. Он еще не знает, что верховные масоны почти раскусили его. Они уже заподозрили в нем доморощенного соперника, так же, как и они сами, возмечтавшего ни много ни мало о власти над миром.

Соколович продолжает свою тонкую интригу. Ему не хватает тех денег, которые его дедушка тихой сапой увел из-под носа у обворовавшего всю Россию царского любимца Алексашки Меншикова[64] и упрятавшего их в амстердамских и итальянских банках.

Чтобы достичь своих целей, Соколович хочет заполучить всю российскую казну. А для этого нужно сделать послушным инструментом в своих руках императрицу Екатерину II. Казной распоряжается она, щедрой рукой оплачивая неустанных в постели фаворитов и генералов, храбро сражающихся на поле брани, чтобы воплотились в действительность замыслы императрицы о грядущем величии и о славе в памяти восхищенных ее свершениями потомков.

О, эти потомки не оценят ее замашек на мировое господство, ее грандиозных планов возрождения Византии, покорения Персии и Индии по примеру меркантильных англичан!

Им, потомкам, куда интереснее знать размер «девичьей игрушки» фаворитов, исчисляемый в мерах длины, и как она, императрица, с нею, этой «девичьей игрушкой», управляется по ночам. И был ли у нее специальный станок, сконструированный великим русским изобретателем Кулибиным[65], с помощью которого императрица могла «баловаться» не только со своими фаворитами, но и с молодыми жеребцами породы орловских рысаков, специально для того и разводимых.

А читать описание турецких войн и даже отчеты о подвигах самого Суворова[66] потомки заленятся. Вон сколько земель приобрела хозяйственная Екатерина Великая для Российской империи, а потомки, по своей неосведомленности, припишут ей продажу Аляски, чтобы, мол, было чем расплачиваться за безбрежные ночные утехи.

Соколович, имея возможность читать переписку императрицы (как и всех остальных европейских монархов), узнал о ее планах сделать своим наследником любимого внука Александра в обход нелюбимого сына великого князя Павла Петровича. Подлинник письма выкрали у барона Мельхиора Гримма[67] и доставили из Парижа, использовав для этого беспечного Николя Костени, успевшего промотать денежки своего обосновавшегося в Париже папеньки, Ивана Кузьмича Костеникина; когда-то он, пользуясь небольшой должностью в одной из сенатских комиссий, сколотил немалый капиталец – его хватило бы в Париже и детям и внукам, но Николя, в отличие от отца, любил пожить на широкую ногу, и, оставшись на мели, не упустил случая отправиться в далекую Россию в надежде разжиться деньгами.

Теперь нужно исхитриться, чтобы письмо, доставленное Николя, попало к великому князю Павлу Петровичу, а грозная матушка узнала, что он его прочел. Тогда императрица поймет, что ее планы раскрыты и известны сыну, и она подвергается огромной опасности. Ведь лишенный трона Павел имеет на этот трон все права, а у нее, на троне этом восседающей, прав на него как раз и нет.

И когда императрица Екатерина II Алексеевна поймет, что сыну известны ее намерения и он может отважиться на решительные действия, ей и придется обратиться за помощью к Соколовичу, уже однажды спасавшему ее из тяжелого положения, тем более что единственный ее верный и надежный помощник, Потемкин, на юге, а турецкая война, которую они задумали начать спустя два-три года, на самом деле грянет как гром средь ясного неба со дня на день. А с севера на беззащитный Петербург двинутся шведы, предводимые их взбалмошным королем, мечтающим вернуть былое величие, утраченное неосмотрительным королем Карлом XII[68] где-то под Полтавой.

Вот тогда-то Соколович и возьмет в свои руки императрицу Екатерину II, но не в постели, а вместе с троном, казной и храбрыми генералами и получит возможность направлять события по нужным ему путям и тропинкам. Тогда он добудет и отречение Анны, оно, по его догадкам, хранится у Екатерины II. А заполучив отречение Анны, он сделает императрицу и ее империю своим послушным орудием.

И пока верховные масоны заняты разжиганием пожара в Париже, чтобы возвести на костер мести добродушного и недогадливого короля Людовика XVI, как некогда король Филипп Красивый сжег их легендарного Великого магистра Моле, Соколович соберется с силами и нанесет сокрушительный удар в спину – именно так и принято между масонами.

Вот такие планы. Правда, в них могут внести серьезные изменения и Катенька Нелимова, и Оленька Зубкова – им это вполне по силам, и они-то уж не пропустят случая устроить все по-своему, у обеих характер еще тот, своего не упустят, и никому не уступят, как это водится между провинциальными барышнями, попавшими в большой свет. Но все это прояснится несколько попозже.

А пока что Соколовичу нужно найти способ передать великому князю Павлу Петровичу письмо императрицы Екатерины II, с неосторожными мыслями о престолонаследии, причем так, чтобы оно попало к нему через его верных людей и он не заподозрил интриги. Для этого Соколович избрал Ростопчина[69], самого близкого (после Катеньки Нелимовой) к Павлу человека. Ему подозрительный Павел должен поверить.

Ну, а с Ростопчиным письмоносца Николя Костени по замыслу Соколовича должен свести Карл Долгоруков – личность преинтереснейшая. И о нем я расскажу сразу же, не откладывая в долгий ящик.

2. КАРЛ ДОЛГОРУКОВ

Наследник всех своих родных[70].

А. С. Пушкин.

Карл Долгоруков, несмотря на свое немецкое имя, казавшееся странным и даже нелепым при такой фамилии, принадлежал к древнейшему русскому княжескому роду, прославленному в истории России. Долгоруковы[71] вели свое происхождение от Рюрика[72]. Они всегда находились при царях и втайне претендовали на престол.

Долгоруковы были опорой старой знати в бурные петровские времена и однажды даже чуть не усадили на трон княжну Екатерину Долгорукову, «государыню невесту» некстати умершего скороспелого императора Петра II[73], а потом попытались возвыситься над царями – поставить власть Верховного совета выше царской, при императрице Анне Иоанновне[74].