Кино про любовь

– Вот здесь интересный момент, – хвалился Геннадий. Муж видит, что его жена, оказывается, легко работает анусом. Он прифигел, он понял, что она его обманывала. И когда она придёт домой, он вдует ей в задницу.

– А как это поймёт зритель? – профессионально возразил Таранов.

– Что поймёт?

– Ну, откуда зритель узнает, что она ему в попку не давала раньше? Наоборот, раз она таким образом отдаётся соседу, значит она, наверняка, практикует это с мужем.

Геннадий задумался и согласился:

– Да, действительно. А мне всегда казалось, что это как-бы и так ясно.

– Да ничего не ясно! У тебя все ебут друг друга без передыха, и ты ещё хочешь, чтобы зрители улавливали какие-то нюансы семейной жизни. Я, например, нихера не понял, что мужу она в задницу не давала, а соседу дала.

– А как же сделать, чтоб понятно было?

– Тебе нужно было вначале дать эпизод, когда жена отказывает мужу в анальном сексе. Понимаешь? Он пытается ей вставить, а она говорит что-то типа «нет, только не это». А потом он видит, как она это делает с соседом, и зритель сразу понимает: «ах, сука, мужу не даёт, а соседу – пожалуйста?». Тогда этот зритель понимает всё так, как ты задумал. Сечёшь?

– Блять, Вы – мудрый человек!

– Запомни, мой юный друг, – это называется подготовка перипетии.

Геннадий достал блокнот, чтобы записать эту мудрость, но Таранов вырвал его из рук Геннадия и швырнул в угол комнаты.

– Ты должен знать это наизусть – подготовка перипетии. Это самое главное.

Всё.

Больше Таранов из этой ночи не помнил ничего.

Подготовка перипетии …

***

Сельхоздвор. Общ.

Через двор бежит Мария. Сильные порывы встречного ветра срывают с её головы косынку.

Она подбегает к высокому отвалу зерна, сложенного на току под навесом.

Мария смотрит на крышу и видит, что ветер вот-вот сорвёт её.

Ветер всё сильнее и сильнее расшатывает крышу. Крупн.план.

Павел: (крупн.план)

– Мария!

Мария поворачивается к Павлу.

Мария: (крупн. план)

– Ты?

На этом месте Таранов захлопнул сценарий. После вчерашнего у него страшно раскалывалась голова, а снимать сегодня предстояло много. Сцена была очень динамичная: на дворе начинается ветер, Мария выбегает из конторы, видит грозовые тучи, бросается к зерну, видит, что ветер срывает крышу над ним, бежит за брезентом и начинает накрывать им зерно, спасая его от дождя; во время кульминации к ней на помощь бросается Павел, им некогда объясняться в любви, – надо спасать урожай. Итого, – десять планов по два метра каждый.

А ещё ему предстояло снимать Зуеву, прилетевшую вчера и, как всегда, всего на один день. Она с ним не разговаривала. Но поскольку сорежиссёра на картину ещё не назначили, Таранов формально оставался главным на площадке и вынужден был как-то общаться и репетировать с ней.

Таранов заглянул в комнату, где гримировали Зуеву.

– Когда мы сможем репетировать? – спросил он обезличено.

Гримёрши в ответ промолчали, а Зуева продолжала хранить гордое молчание.

– Настя? – теперь уже конкретно обратившись к художнику-гримёру.

– Через пятнадцать минут будет готово.

– Спасибо.

Таранов вернулся на площадку и взял в руку мегафон.

– Где Жора! – через мегафон громко обратился к группе.

– Я здесь, – словно из ниоткуда отозвался Жора и подошёл к режиссёру.

– Жора, что у нас с «ветродуем»?

– «Ветродуй» хоть сейчас можно запускать. Но я не советую.

– Почему?

– Если его завести, будет такой шум, что на площадке ничего не будет слышно.

Таранов направился к «ветродую», чтобы самому выяснить все нюансы его работы. «Ветродуем» служил грузовик ЗИЛ 130, на раме которого была установлена авиационная турбина. Эту ветряную установку Жора арендовал в аэропорту Анапы, где она использовалась для очистки взлётно-посадочных полос. Оператором установки был сам водитель.

Таранов попросил водителя запустить установку. Тот хитро улыбнулся и попросил всех отойти от турбины на 30 метров.

Шум от турбины действительно впечатлял. Звук был такой силы, словно в центр съёмочной площадки приземлился самолёт. На самом деле, так оно и было: ревущая турбина была взята со списанного самолёта-перехватчика МиГ-25.

Весь сельхоздвор мгновенно заволокло поднятой турбиной пылью. Таранов видел, что Матусей отчаянно махал руками и что-то кричал, но никто никого уже не слышал. Оказывается, ассистенты оператора не успели закрыть крышкой объектив камеры, и теперь на линзах осело много поднятой пыли.

– Ну так же нельзя! Предупреждать надо, – злобно кричал Матусей в адрес режиссёра.

Понимая, что его не слышат, Матусей решительной походкой направился к Таранову, чтобы высказать ему всё, что он о нём думает.

– Что случилось? – прокричал Таранов.

– По Вашей милости я лишился основного объектива – вот что случилось! Почему Вы не предупредили, что будете включать эту дуру? У меня линза вся в камнях! Очистить её теперь можно только в студийных условиях, – кричал в ответ Матусей.

Таранов в ответ кивнул Матусею головой, из чего тот сделал вывод, что его не услышали и изо всех сил громко закричал:

– Выключите её нахуй!

Таранов дал знак водителю и тот выключил турбину.

– Мы не можем снимать. У нас нет объектива, – в наступившей тишине коротко заявил Матусей.

– А что случилось? – без задней мысли переспросил Таранов.

– Разве Вы не слышали, что я Вам кричал?! Вы погубили мне оптику! Вы– мальчишка! Вам в детском саду в машинки играться, а не кино снимать! Так не работают! Это – вредительство!

На глазах Матусея проступили слёзы, и он зашагал прочь.

– Виктор Сергеевич, я конечно, извиняюсь, что включил «ветродуй» без предупреждения, но позвольте спросить, а как Вы собираетесь снимать эту сцену? С закрытым объективом, что ли?

– А это не Ваше дело! Кино вообще – не Ваше дело! – громко, чтобы все слышали, ответил он.

Вся группа с тревогой наблюдала эту серьёзную перепалку. Чтобы как-то разрядить атмосферу, второй оператор предложил Матусею поставить защитные стёкла на объектив, но тот лишь отмахнулся рукой. Снимать он не хотел.

Таранов тоже ушёл с площадки. Он машинально зашёл за угол ближайшего строения, лишь бы никого не видеть. Вслед за ним кто-то тоже прошмыгнул. Таранов обернулся и увидел Геннадия.

– Гена, ты? Ты-то что здесь делаешь?

Гена улыбнулся в ответ.

– Холодное пиво? – и протянул ему бутылку.

– Ты что, мне нельзя.

Затем резко передумал и взял бутылку.

– А, ну их! – решил он и хлебнул глоток.

– Видишь, что у нас творится?

– Я вообще офигеваю, – согласился с Тарановым Геннадий.

– Сейчас они там все – Матусей, Зуева и примкнувший к ним Виннер – партию против меня составляют. Ну и пусть. Я сейчас пойду и сниму эту сцену.

– Приходите к нам вечером на съёмку, – предложил Геннадий.

– Посмотреть, как снимается порно? Нет, извини. Своего порно хватает.

Таранов сделал большой, с полбутылки глоток и попрощался с Геннадием:

– Ну, пожелай мне удачи.

На площадку он вернулся как тигр.

– Репетиция, – громко закричал он в микрофон. Включаем «ветродуй»! Актёры на исходные!

Заревела турбина МиГ-25, столбы пыли поднялись над площадкой, Матусей нехотя, словно делая одолжение, вернулся к камере.

– Пошла актриса! – скомандовал Таранов.

За шумом турбины его никто не услышал, и он продублировал команду отмашкой руки.

Во двор выбежала Мария (Зуева) в кирзовых сапогах и колхозной одежде, заметалась на ветру, подбежала к хранилищу зерна, ветер сорвал с её головы платок…

– Хорошо, очень хорошо! – кричал Таранов. Бегай, бегай вокруг!

Выполняя команду режиссёра, Мария (Зуева) растерянно бегала вокруг горы зерна…

– Павел, пошёл! – крикнул Таранов.

В кадр вбежал «Павел» и остановился в условленном месте.

– Оглянулась! – скомандовал Таранов Зуевой.

Зуева оглянулась и, увидев Павла, сказала:

– Ты?

– Стоп! Очень хорошо! Давайте снимать!

Костюмерша крикнула Таранову, что ей надо поправить одежду на героине. Таранов объявил пятиминутную готовность и обратился к Матусею:

– Виктор Сергеевич, Вы готовы?

Тот, не поворачивая головы, молча кивнул.

Воспользовавшись паузой, Таранов подошёл к водителю «ветродуя»:

– Вы можете посильней дать ветер?

Водитель в очередной раз улыбнулся с хитрецой.

– Только чуть-чуть прибавить могу.

– А побольше?

– Не положено. Не могу.

– Что значит, не положено? А зачем мы тогда Вас вызвали? Мы ураган снимаем!

– Если я дам обороты, тут к чёртовой матери все дома повалит. Мы же полосы на аэродроме продуваем, там свободное пространство, а здесь, смотрите, сколько всего.

– Эти обороты, что были на репетиции, меня совсем не устраивают. Это какой-то лёгкий морской бриз, а не ураган, – пожаловался Таранов.

Таранов позвал Жору и попросил его уговорить водителя «поддать газку». Жора приступил к уговорам, но тоже безрезультатно.

– Не могу, не имею права, не могу, – как по заученному твердил водитель.

Тогда Жора предъявил последний аргумент:

– Под нашу ответственность. Хотите, я расписку напишу?

– Да причём здесь расписка? Если я включу, вы друг друга тут не найдёте! Ну как Вы не понимаете? Я же не шучу.

– Под нашу ответственность, – чувствуя, что водитель сдаётся, давил на него Жора.

– Ну, смотрите… Мне-то дать нетрудно, – наконец, согласился водитель.

– Вот и отлично. Не волнуйтесь. Я буду стоять рядом с Вами, и всё будет под контролем.

Настал самый волнительный момент. Таранов взял в руку мегафон. Ещё раз оглядел съёмочную площадку. Всё было готово к съёмке.

– Внимание!

– Приготовились!

– Камера!

Ассистент оператора крикнул:

– Есть камера!

– Мотор!

Звукорежиссёр включил магнитофон и крикнул в ответ:

– Есть мотор!

Девушка-помреж быстро поднесла хлопушку к объективу камеры, проговорила «Кадр двенадцать, дубль один» и стукнула дощечкой.

Таранов быстро обернулся к стоящему у турбины «ветродуя» Жоре и скомандовал ему:

– Жора, давай обороты!

Повинуясь Жоре, водитель опустил рычаг управления оборотами ниже обычного, и по колхозному двору задул ураганный ветер.

– Актриса, пошла! – что есть силы прокричал Таранов.

Мария (Зуева) выбежала во двор, но, не пробежав и десяти метров, была остановлена мощнейшим потоком встречного ветра. Она пыталась сдвинуться с места, но это было выше её сил. Ещё через мгновенье ветер повалил её с ног, но даже ползти она не могла. Вслед за этим раздался треск, крыша зернового хранилища взметнулась в небо и полетела прочь. И, словно, этого было мало, под напором ветра по колхозному двору полетели оторванные где-то большие куски фанеры, которые и накрыли главную героиню фильма.

***

Отчего-то Геннадию стало грустно. Последний – шестнадцатый по счёту – фильм ему не понравился, хотя был не хуже прежних. Обычно, рефлексировать по каждому пустяку было не в его правилах, но сегодня он почему-то задумался, – в чём причина этой грусти? Даже не грусти, а тоски.

Все эти смешные сжатые мужские жопки, все эти гостеприимные влагалища, всё это бесконечное хлопанье жеребцов об женские булки – всё показалось ему каким-то казённым, что ли, исполненным без души. Да так оно и было. А чего он хотел? Чтобы они душу вкладывали в это дело? Но ведь у французов как-то получается оживить всё это? С другой стороны, у немцев же тоже ничего не получается. Немецкий материал даже хуже русского, потому что наши девочки были более мокренькими и заебатыми. Дискутируя с самим собой, Геннадий пришёл к выводу, что, если к родным тёлкам добавить французский стиль фильма, – какой-то сюжет, какую-то изюминку – тогда, может быть, и получится что-то путное.

Ему, вдруг, захотелось снять девушку в длинном белом платье. Чтобы там и мысли не было о каких-то трусах и лифчиках. И эту девушку никто не должен трахать. Да. С этого места нить его мысли обрывалась, и он сам не мог понять, к чему он это придумал и куда это можно приспособить.

Обо всём этом Геннадий хотел напоследок поговорить с Тарановым, который сегодня днём улетал в Москву. Именно с этой целью он и предложил подкинуть его на своей машине в аэропорт.

По случаю отъезда Таранова съёмочной группе был объявлен выходной, и Матусей – хорошо выспавшийся и отдохнувший – решил утром свободного дня зайти в гости к Виннику. Индийский чай, которым он хотел поделился с художником-постановщиком, был лишь предлогом для визита. На самом деле, он хотел услышать из первых уст последние мосфильмовские сплетни. Винник по своим делам на несколько дней летал в Москву и в те самые дни, когда решалась судьба картины, был на студии.

Чай сработал, и Матусей получил от Винника исчерпывающую информацию.

После инцидента с «ветродуем» на Мосфильме была создана конфликтная комиссия. В первую голову досталось, конечно, Ваксбергу. Ему как директору картины попеняли на то, что он «забросил экспедицию». Ваксберг в своей фирменной, вальяжной манере оправдывался тем, что в Ягодном у него сильная административная группа и добавил, что знает группы, где по две недели на площадке нет даже режиссёра. Таранову же поставили в вину то, что на съёмках с «ветродуем» он не использовал каскадёров. Если уж он хотел такого натурализма, говорили в комиссии, то на общих планах вполне мог бы обойтись дублёршей. Масла в огонь подлила сама Зуева. Для встречи с членами комиссии она приехала на Мосфильм специально без косметики, чтобы все видели её лицо. И вот с этим красным от ожогов лицом Зуева заявила, что Таранов умышленно хотел её убить или, на худой конец, обезобразить.

Что ему и удалось! – вся в слезах заключила она.

Творческая судьба Таранова была решена – на картину назначили другого постановщика.

Весь рассказ Винника очень понравился Матусею. Из него он заключил, что его акции на Мосфильме не только не упали, а даже укрепились. В глазах студии он теперь выглядел выигрышно: на фоне сумасшедшего Таранова он предстал опытным профессионалом. За многие, многие годы он впервые испытал чувство какого-то родства со студией, которая никогда его не бросит в забвении и всегда найдёт ему работу. По случаю своего исключительного хорошего настроения Матусей, вопреки всем своим обычаям, решил купить бутылку водки и угостить ею свою операторскую группу. Когда он вошёл к ним в номер, то застал их в почти в тех же позах, что и раньше. На этот раз он не обиделся на них, а только улыбнулся и, забрав со стола дорогой японский экспонометр, тихо покинул комнату.

Как и Матусей Винник тоже посетил винный магазин. Только водке он всегда предпочитал вкусный ликёр, который так любят молодые девушки. Сегодня такой девушкой у него будет девятнадцатилетняя Света из переговорного узла связи. Из своей последней поездки в Москву он привёз два специально купленных в «Берёзке» французских комплекта женского белья. Запершись на ключ в своём номере, Виннер разложил на кровати оба комплекта. Один из них он планировал сегодня вечером подарить Свете. По его расчётам, это был не такой уж дорогой подарок, учитывая, что в Ягодном ему предстояло жить ещё целых два месяца.

«Бледно лиловый будет ей к лицу», – погладив пальцем трусики, подумал Виннер.

***

Провожать Таранова из фойе гостиницы вышел один Жора.

«Значит, он караулил мой выход, боялся упустить меня, не попрощавшись», – отметил для себя Таранов.

Только сейчас он по-настоящему понял, каким классным парнем был Жора.

– Жора, обещай, когда ты станешь директором Мосфильма, ты поможешь старому приятелю.

– Обязательно, Саша.

Всё слова благодарности, что он хотел сказать Жоре, Таранов вложил в свой жест. Он его обнял и долго – секунд пять – не отпускал.

Вместе с ним он дошёл до ожидавшей его Тойоты с Геннадием за рулём и в последний раз похлопал по плечу.

– Не обижайте нового режиссёра.

Красная Тойота сорвалась с места, унося Таранова прочь от этого несчастливого для него места.

Ехали легко. Геннадий почти всю дорогу сетовал на то, что порнуха его достала, что в ней, как он выразился, «не хватает мульки».

– Мульки? – переспросил Таранов. – Это ты хорошо сказал.

– Смотрел сегодня последний снятый материал и даже расстроился. Что у нас получается? Зашёл, увидел – выебал. Встретились – потрахались.

– Чего же ты хочешь? Такой у Вас жанр.

– Хочется какой-то мульки. А не так: нагнулась – выебали. И всё, и больше – ничего.

– Как в том анекдоте, знаешь? – вспомнил Таранов. – Баба вышла к реке полоскать белье, нагнулась над водой и, вдруг, кто-то сзади к ней подкрался, быстро задрал ей юбку и отымел. Голос за кадром: ебали, ебут и будут ебать, пока Вы не купите автоматическую стиральную машину «Вятка»!

– Я не слышал раньше, – смеялся Геннадий. – Это прям про нас.

Какое-то время ехали молча, но затем Геннадий вернулся к своему.

– То есть, Вы считаете, что добавить в наше кино какую-то мульку нельзя?

– А нужно ли?

– Конечно, нужно. Иначе любой дурак купит видеокамеру и снимет не хуже нас.

– Ну, а что туда можно добавить? Я не думаю, что твоим зрителям нужна какая-то история. Им нравится подглядывать в замочную скважину, а там сюжет один.

– Вот это мне и не нравится.

– Таков закон жанра. Против него не попрёшь.

– А нарушить закон, никак?

– Были смельчаки. Плохо кончили.

Судя по дорожным указателям, до аэропорта Краснодара оставалось всего пять километров, и в их разговоре уже появилась нота расставания.

– И куда Вы теперь? – осторожно спросил Геннадий.

– Пойду вторым на Довженко. Друзья звали.

– А Мосфильм?

Таранов презрительно прищурил один глаз и устало махнул рукой.

Геннадий припарковал Тойоту на большой площади перед зданием аэропорта и заглушил двигатель. До начала регистрации пассажиров на московский рейс оставалось тридцать минут. Таранов достал из багажника свой чемодан и спросил у Геннадия:

– Ты смотрел когда-нибудь «Американские граффити»?

– Это фильм такой? Нет.

– Посмотри. Там главный герой всё время видит в городе постоянно ускользающую от него на машине прекрасную незнакомку в белом. То она проносится мимо него и исчезает, то скрывается за поворотом. Он её видит, но она далека и недосягаема. Понимаешь, девушка в белом – это мечта. Она прекрасна и недостижима.

– Попробуй вставить это в свой фильм, – сказал Таранов и протянул на прощание руку.

Когда самолёт, наконец, оторвался от земли и понёс Таранова в Москву, Геннадий был уже далеко, где-то под Усть-Лабинской. Он смотрел на быстро летящую ему навстречу дорогу и мысленно уже представляя себе, каким образом он снимет эту ускользающую незнакомку в белом, и думал о том, насколько, всё-таки, это сложная вещь – кино.