Кино про любовь

Окно режиссёрского Люкса (цветной телевизор «Рубин», холодильник «Бирюса», шкафчик с рюмочками, отдельная спальня и ванная с кафелем) было открыто настежь, но это не помогало. На улице было плюс тридцать пять.

Как они здесь живут? – подумал Таранов о жителях Ягодного.

Сам он плохо переносил жару: его подташнивало, пропадал аппетит и по вечерам болела голова.

Одну жару он ещё мог как-то выносить, – его убивало то, что к ней примешивались производственные неприятности. На Мосфильме уже поднимался скандал. Двадцать полезных метров за четырнадцать съёмочных дней в дирекции считали чуть ли не провалом экспедиции. На днях для выяснения ситуации на месте со студии должен приехать директор картины.

Таранов примерно догадывался, что о нём судачат на студии: дебютант в свои 44 года, из Саратова, снимал там на кинохронике какие-то короткометражки, женился на москвичке, 5 лет ошивался на Мосфильме, выпрашивая хоть какую-то постановку, безвольный, группу распустил, разрешил актрисе улететь на другие съёмки, из-за чего группа пять дней была в простое и так далее.

В своих раздумьях он допускал, что, возможно, этот дурацкий сценарий с рабочим названием «А если это любовь?» ему сбагрили лишь для того, чтобы похоронить его как режиссёра. От этого сценария на студии открестились все безработные режиссёры, а он согласился. Отказаться он не мог из-за жены. Она бы этого не поняла: пять лет он сидел без работы, и вот ему дают, на Мосфильме (!!!) полнометражную постановку – чего тут думать! Пусть это будет слабый фильм, главное – зацепиться на студии.

Сценарий, действительно, был ужасен: в колхоз-миллионер случайно, проездом из города попадает молодой агроном, влюбляется в доярку и остаётся там жить и работать. В качестве костылей к сюжету были приделаны пять музыкальных номеров. В режиссёрской версии Таранов заменил доярку на заведующую лабораторией, вставил ещё пару эпизодов, но это было как мёртвому припарки. Таранов с грустью подумал, что, если даже каким-то чудом он всё-таки снимет и смонтирует весь материал, выше третьей категории в Госкино это говно все-равно не получит. А это значит, – минимальное количество копий и потиражных, не говоря уже о гонораре.

Таранов достал из холодильника бутылку водки и налил себе рюмку.

На часах было 12 часов дня, на улице плюс 35, а на душе у него – лучше не думать.

С запотевшей рюмкой водки он подошёл к зеркалу, чокнулся со своим отражением и, быстро опрокинув в себя ледяную жидкость, предался раздумьям.

Он знал, как мосфильмовские остряки за глаза называли его картину. Была такая весёлая традиция на студии всё переиначивать и каламбурить. Раньше он не обижался на это. И только сегодня до него дошло, что по отношению к его постановке они вовсе не шутили.

«А если это пиздец?» – вот как они называли его фильм.

***

В отличие от режиссёра, в одиночестве глушившего водку в своём номере, художник-постановщик картины, Давид Иосифович Виннер выходной в группе день проводил с пользой. В компании с двумя девушками, гримёршей Настей и помрежом по актёрам Ангелиной он отправился на прогулку по городку для выбора натуры.

В Ягодном группа находилась уже две недели, однако по-настоящему познакомиться с этим провинциальным местечком всё никак не удавалось. И вот сегодня, наконец, Виннер решил неспешно пройтись по всем его улочкам и присмотреть для съёмок характерный южный колорит.

Людей на улицах совсем не было. Должно быть, прячутся от жары, – решил про себя Виннер.

На центральной площади Ягодного его внимание привлекло большое живописное панно на стене Дома Культуры, на котором были изображены советские трудящиеся. Глазом художника он сразу уловил некоторую странность в художественном решении этого произведения. Чтобы проверить свою догадку, он даже привлёк к нему внимание своих спутниц.

– Как Вам эта красота? – спросил он у девушек.

Настя и Ангелина равнодушно посмотрели на панно и не нашли в нём ничего заслуживающего внимания. Такие картины были обычным элементом почти всех советских городов: рабочий что-то куёт, женщина что-то жнёт, инженеры что-то чертят – расхожий сюжет.

– Не заметили, значит, – подумал он и ещё раз вгляделся в детали.

То, что эту картину рисовал эротоман, у Виннера сомнений не было. У крестьянки на панно тенями были обозначены слишком большие для пропагандистского плаката груди, а у стоящей к ней спиной инженерши за ватманом была зачем-то подчёркнута линия ягодиц и – самое главное – её юбка просвечивала таким образом, что чисто женский воздушный треугольник между верхними частями бёдер отчётливо просматривался.

– Это же порнография, – удивился про себя Виннер. Как это может висеть в центре города, у самого горкома партии? А прохожие? Неужели они ничего не видят?

Девушки ушли уже далеко вперёд, а Виннер всё продолжал думать над этой головоломкой. Ну, допустим, художник – порнограф, но как они могли это пропустить? По своему опыту он знал, как строго партийные органы принимают работы у художников – вычищается всё, что не соответствует канонам монументальной советской живописи. Эскизы месяцами мурыжат десятки людей из идеологического отдела. В результате всех правок на картине остаются бесполые роботы, а тут щель между бёдер!

Странно всё это…

***

Виктор Матусей был из тех операторов, кто не имел своего режиссёра. За 25 лет своей службы на Мосфильме он работал с десятками режиссёров, но творческий тандем так ни с кем и не сложился. Некоторые из этих режиссёров впоследствии стали знаменитыми и обзавелись своими постоянными операторами, а Матусей всё бродил по коридорам производственного отдела в надежде прикрепиться на какую-нибудь новую картину. Коллеги по цеху считали его неудачником. По их мнению, для успеха на Мосфильме ему не хватало многого. Во-первых, он не пил. Никто не требовал от него быть выпивохой, но запираться после съёмок в номере и демонстративно не участвовать в пирушках… До него как-бы не доходило, что мало быть грамотным оператором, надо быть другом, соучастником, собутыльником, в конце концов. А он был зациклен на картинке – всё возился и возился с ней по свету – и забывал, что это кино. Монтаж он считал делом режиссёра, поэтому никогда не предлагал операторского решения сцены, никогда по вечерам не сидел с постановщиком и не рисовал свои варианты раскадровок, не помогал ему делать кино. «Как был фотографом, так и остался», – говорили о нём режиссёры, и это был окончательный вердикт.

Понятно, что с такой репутацией Матусей не мог выбирать, с кем ему работать и соглашался с тем, что дают. На этот раз ему дали дебютанта, который никогда не снимал полный метр.

Мутасей видел, что Таранов нервничает и переснимает целые сцены, но помочь ему справиться с материалом не хотел, – режиссёрские проблемы его не касались. Вот и сегодня вместо того, чтобы обсудить с Тарановым планы на завтрашнюю съёмку, он решил проверить объектив. В последнем полученном из Москвы материале ему показалось, что трансфокатор на большом фокусе немного «моет» изображение. Пользуясь выходным, он хотел снять небольшой клин на разных фокусах и по результатам его проявки, возможно, потребовать в операторском цеху замены объектива.

Мутасей постучал в номер, где проживала операторская группа. На стук никто не ответил. Тогда он постучал сильней, и дверь открылась сама. Из комнаты на него сразу пахнуло жутким водочным перегаром и какой-то непотребной вонью.

Все лежали как мёртвые. Второй оператор Саша – его правая рука на съемочной площадке – спал в совершенно немыслимой позе: нижняя часть туловища сидела на полу, а верхняя лежала на кровати. Два ассистента оператора – по плёнке и по фокусу – так же бездыханно валялись в своих койках. На полу были разбросаны пустые консервные банки и окурки из перевёрнутой пепельницы. На столе стояла банка шпрот с затушенными в ней сигаретными бычками. Лопнувший кипятильник, опущенный в стеклянную литровую банку, всё ещё был включён в розетку. И посреди всей этой разрухи лежал дорогостоящий японский экспонометр Seconic.

Выключив кипятильник из сети и забрав с собой экспонометр, Мутасей вернулся в свой номер и провёл остаток дня с книгой В.В. Майера «Свет в оптически неоднородной среде»

***

Мирный выходной день в группе закончился довольно шумно. В десять часов по коридорам гостиницы стали нервически бегать администраторы. Дело было в том, что этим вечером должна была прилететь главная героиня. Администратор Жора послал за ней в аэропорт Краснодара местного таксиста, и часам к девяти актрису уже ждали в Ягодном. Однако, в десять вечера Зуева позвонила из Сочи, удивлённая тем, что её никто не встречает. Жора немедленно связался с оставшимся в Москве третьим администратором картины. Оказалось, что тот не смог отправить Зуеву краснодарским рейсом и посадил её на сочинский.

– А почему ты не предупредил? Ты, что, совсем, что ли? В результате у меня таксист за сотку торчит в Краснодаре, а Зуева в Сочи, откуда в Ягодное ничего не ходит. Ты понимаешь, что это п….ц, у нас завтра смена с 9 утра, – кричал в трубку Жора.

Далёкий администратор в трубке оправдывался, и Жора взорвался:

– Кого ты предупреждал? Ваксберга?!!! Какого х…я ты Ваксберга предупреждал?! Он в Москве, ему насрать. Ты нам должен был позвонить!

Жора бросил трубку.

За спиной Жоры взад-вперёд по комнате нервно ходила помощница режиссёра по актёрам Ангелина и заклинала:

– Ребята, надо что-то придумать. Ребята… До Сочи всего 120 километров.

– Если бы по прямой – разговора нет. А по горам всю ночь ехать только в одну сторону.

– Что же делать?

– Отменять съёмку.

– Вы с ума сошли? Она прилетела к нам на один день. Послезавтра у неё премьера на Таганке. Любимов нас всех убьёт. Я с таким трудом уговорила его отпустить её. Нет, даже не думайте об этом.

В этот момент из Сочи снова позвонила Зуева.

– Мы сейчас решаем этот вопрос, – спокойно сказал ей Жора.

В трубке послышались писк и ругань. Жора отвёл от уха трубку и дал послушать это Ангелине.

Ангелина перехватила трубку:

– Сашенька, Сашенька, милая. Успокойся. Успокойся, прошу тебя. Это наша накладка, извини, ради Бога. Мы сейчас закажем тебе гостиницу в Сочи…

Жора тотчас взорвался:

– Как мы её закажем?!

– … закажем гостиницу, – продолжала Ангелина – а к утру мы всё разрулим. Потерпи чуть-чуть. Позвони нам через час, и мы тебя сориентируем.

В дверь номера постучал и тут же вошёл сильно поддатый Таранов в прекрасном расположении духа:

– Что за шум, а драки нету?

Получив от Жоры всю оперативную информацию, Таранов, пребывая в состоянии алкогольной эйфории, решил пойти на смелый шаг. Он распорядился поднимать группу по тревоге, немедленно выезжать в Сочи и там, на месте завтра снимать с Зуевой все её сцены.

– А почему нет? Как вариант, вполне, – тут же согласилась Ангелина.

– Всё будет зависеть от водителей, – засомневался трезвомыслящий Жора.

– А что водители? Ать-два и за баранку. Я с ними договорюсь, – заявил Таранов, которому сейчас не хватало только шпаги.

Однако, в комнату номер пятнадцать Таранову войти так и не удалось, несмотря на то, что он колотил по ней ногой и кричал, что он – режиссёр. Минут через десять дверь отворилась сама, и для переговоров с Тарановым в коридор вышел бригадир водителей.

– Нет, мы не готовы сейчас ехать, – расстроил Таранова бригадир.

– Почему?

– Ребята устали. Им надо поспать.

– Какого хера они устали? Сегодня был выходной!

– Официально, смена назначена на завтра, на 9 утра. Если Вы хотите сегодня ночью куда-то ехать, об этом надо было ещё вчера предупреждать.

– Ой, да ладно! Бухие, что ли, все? Так и скажи.

– Ребята в норме, просто им надо отдохнуть.

– Да ты не ссы! Я щас ГАИ закажу, пойдём колонной с мигалками, какие проблемы?

Но бригадир не сдавался, и тогда режиссёр начал кричать:

– Я приказываю! Я –режиссёр! Уволю всех на х…! Мосфильм, Мосфильм… – говна кусок!

На крики Таранова прибежал Жора и, культурно взяв режиссёра под локоть, стал медленно отводить его от линии соприкосновения с водителями.

Пока Жора вёл Таранова в его номер, тот успел много чего накричать:

– Дайте мне «Конвас» и такси до Сочи! Я без Вас кино сыму! Я на «Конвас» всё сниму с плеча! Штатив нах…й не нужен! Всё с плеча! Кадр будет конфетка! Жора, поехали вдвоём. Ну их всех нах…й! Поехали! Сплеча, вот так, понял?

Услышав крики Таранова, Мутасей с книгой в руке чуть приоткрыл дверь своего номера и сквозь узкую щель посмотрел в коридор. Режиссёра уже увели в его номер, откуда он продолжал громко проповедовать о методах ручной съемки. Прикрыв дверь, Мутасей поправил очки и вернулся к проблемам оптически неоднородной среды.

Виннер в это время соблазнял в своём номере молодую бухгалтершу Свету. Пока они лишь пили ликёр, и он показывал ей свои этюды, в основном, с голыми девушками, а уже где-то ближе к половине двенадцатого он планировал положить свою руку на внутреннюю часть её бедра.

Операторская группа продолжала лежать в своих прежних позах убитых, но теперь уже в свете уличных фонарей.

***

«Коза драная», – со злостью подумал Таранов о Зуевой, которая вчера утром улетела из Сочи за свой счёт, а по дороге из Внуково – не поленилась же! – заскочила на Мосфильм и накатала генеральному телегу.

Утром Жора говорил со студией и на вопрос Таранова «что там?» ответил «всё плохо». Телега Зуевой легла на благодатную почву, вопрос лишь в том, станет ли это последней каплей?

В ожидании неминуемой гильотины Таранов обвязал вокруг шеи свой шёлковый платок, надел режиссёрскую кепочку а-ля Тарковский и, прикрыв опухшие глаза черными очками, выехал на съёмку.

Сегодня на окраине Ягодного, рядом с коровником должны были снимать сцены приезда-отъезда главного героя. Всё было, как всегда: светики выгружали из грузовика здоровенные «юпитеры» и разматывали свои шланги; лихтваген тыркался во все стороны, не зная где встать; Мутасей отсчитывал своего второго оператора за потерю экспонометра, а Виннер в прекрасном расположении духа заигрывал с гримёршами. И только Таранов, возможно, последние деньки восседая на своём режиссёрском троне, задумчиво наблюдал, как баба с кнутом гнала через дорогу стадо коров.

«И это – моя жизнь? Разве об этом я мечтал? С жуткими скандалами снимать какую-то парашу… Боже мой», – пожалел себя Таранов. Ведь он не был таким раньше. Он мечтал, он писал сценарии, неплохие сценарии, в которых был свой мир, и он шёл к своей цели и, когда он почти достиг её, всё почему-то разом рухнуло.

«Хлопушка» Лена раскрыла над Тарановым широкий зонт. «Оказывается, пошёл дождь, а так бы и не заметил», – подумал он.

– Александр Николаевич, – крикнул он Мутасею. Вот эта часть дороги, которую коровы засрали, в кадре у нас?

– В кадре.

– Надо убрать.

И тут же вокруг все забегали в поисках декоратора-постановщика. Тот заартачился:

– А чем я его буду убирать?

– Лопатой.

– Может, ещё зубной щёткой? – огрызнулся декоратор.

Погасил конфликт Жора:

– Сейчас должна прийти поливальная машина. Она всё смоет.

Дождь усилился. Осветительные приборы накрыли плёнкой. Вся группа укрылась от дождя по разным машинам. Один Таранов на своём складном стульчике под зонтом остался в поле.

«А как же Тарковскому удалось себя поставить?» – задумался он. «Он москвич, ему проще выдерживать позу. Снимал то, что хотел… Выбрал прямую дорогу и победил, а я решил сделать вынужденный крюк и облажался. Жора утром сказал, что на студии решили направить в Ягодное сорежиссёра, чтобы, как они выразились, «спасти картину». Вот до чего уже дошло!».

Только сейчас Таранов заметил, что его немецкие замшевые туфли совсем промокли под дождём.

«Пропади всё пропадом. Оксану только жалко», – подумал Таранов о жене и быстрым шагом направился к своей режиссёрской «Волге».

Сидящий за рулём «Волги» водитель оглянулся и учтиво спросил у Таранова:

– Прошу прощения, ничего, что я здесь сижу? Если Вы хотите отдохнуть, я могу к ребятам в автобус перебраться.

– Глупости какие. Вы мне совсем не мешаете.

Водитель включил дворники, чтобы они слизывали со стекла потоки дождя и выразил сочувствие:

– Не повезло сегодня с погодой.

– Да, мой друг, в этот раз не повезло, а следующего не будет.

– Та щас распогодится, у нас тут дожди короткие, – с южным говорком, не оценив всей глубины мысли Таранова, ответил шофёр.

В заднее окошко «Волги» настойчиво постучал Жора. Таранов опустил стекло.

– Александр Андреевич, надо решать. Если мы до трёх часов не объявим отмену, то нам придётся оплачивать полную смену.

– Не понял.

Жора был без зонта, его поливали струи дождя, но он очень хотел быть понятым:

– С девяти до трёх – это полсмены. Всё, что после трёх – это полная смена. У нас и так жуткий перерасход и, если дождь сегодня не кончится, зачем нам вешать на себя полную смену с нулём полезных метров?

– И что же делать?

– Это Вы должны решать.

– А Матусей что думает?

– А ему похрену.

Таранов взглянул на часы. У него было ещё пятнадцать минут.

– Хорошо, Жора, я сейчас решу.

Жора удалился, и у Таранова на душе стало совсем погано. У него было такое ощущение, что злой рок, преследующий всю экспедицию, был направлен, конкретно, против него. За пять лет на Мосфильме он уже достаточно нагляделся живых примеров того, что кино делает с людьми. Ведь съёмочный процесс – это постоянный стресс. Какую группу ни возьми, все работают в режиме «всё кончено», «всё пропало» и «это конец». Истерики на площадке стали чуть ли частью нормального кинематографического процесса. И в результате – инфаркты, инсульты.

Неужели, и меня ждёт та же участь? – печально подумал Таранов и твёрдо решил этим вечером пойти в ресторан. Для профилактики инфаркта.

Он вновь взглянул на часы. Впрочем, на них можно было не смотреть: к машине уже бежал Жора.

– Ну, что, объявляем конец рабочего дня?

Таранов посмотрел не небо. Серое покрывало туч и не думало рассеиваться.

– Объявляем.

Вслед за Жорой к режиссёрской «Волге» подбежала Настя:

– Александр Андреевич, снимем с актёров грим?

– Снимаем, – устало махнул рукой Таранов.

***

Этот лось, что постоянно крутился у барной стойки, сразу не понравился Таранову. Вечером будничного дня единственный в Ягодном ресторан «Юбилейный» был пуст, и этот здоровенный парень, общаясь с барменом, то и дело косился на Таранова. Он был явно из местных и явно что-то затевал против единственного посетителя.

«Что с меня взять? – подумал Таранов. Семьдесят два рубля в кошельке – мелочь по сравнению с остальными неприятностями».

Таранов заказал себе салат, сыр, нарезанного лимончика и графинчик коньяка. Коньяк принесли сразу. Обычная уловка: чем быстрей клиент наберётся, тем легче его будет обсчитать. Но Таранов на неё не поддался и ждал, когда подадут закуску. Ожидание было мучительным: бармен включил запись «Ласкового мая», а парень у стойки продолжал лупиться на него.

Когда, наконец, закуски подали, и Таранов был уже готов привести себя в нетрезвое состояние, косившийся на него парень, вдруг, быстро отделился от стойки и направился прямо к его столу. С улыбкой на лице он совершенно неожиданно для Таранова забрал с его столика графин с коньяком и удалился с ним в подсобку.

На лице Таранова застыл немой вопрос «что это было?» Он вопросительно посмотрел на бармена. Тот в ответ лишь улыбнулся.

Парень вернулся за столик уже с бутылкой армянского коньяка.

– И что это значит? – поинтересовался у него Таранов.

– Тот коньяк плохой.

– А этот?

– Этот хороший.

– А почему я Вам должен верить?

– Вы разрешите? – спросил парень, прежде чем присесть за столик с Тарановым.

Таранов подумал о том, что так ведут себя блатные – навязывают общение, панибратствуют, втираются в доверие, а потом обчищают.

– Вы же с Мосфильма, да? – спросил парень.

«Началось», – с грустью подумал Таранов и вопросом ответил на вопрос:

– И что?

Как бы собираясь с мыслями, парень открыл бутылку коньяка и наполнил две рюмки.

– Это ничего, что я так, тамадой?

Парень выпил первым.

«Значит, ничего не подсыпано», – подумал Таранов и тоже закинул в себя порцию коньяка.

Разлившееся по телу тепло не отменяло того факта, что вечер безнадёжно испорчен. Он хотел просто отдохнуть в одиночестве, а вместо этого ему теперь нужно поддерживать с незнакомым человеком совершенно не нужный ему разговор. Что ему от меня надо? Типичный наглый провинциал, не иначе.

– Вы знаете, я давно хотел поговорить с кем-то из профессионалов. У нас-то тут поговорить не с кем…

«Поговорить ему не с кем… Щас я буду с ним разговаривать…», – раздражался про себя Таранов.

– А это у Вас сценарий?

Парень угадал. Эту продолговатую серую мосфильмовскую книжицу Таранов взял с собой в ресторан, чтобы совместить приятное с полезным.

– Да.

– Простите, я не представился. Меня зовут Геннадий, а Вас Александр, я знаю.

Парень протянул руку, и Таранов вынужденно её пожал.

– А можно мне посмотреть сценарий? Я никогда не видел настоящего сценария.

– Не думаю, что Вам это понравится, – подвинул ему книжку Таранов.

Однако, парень смотрел на неё как на реликвию, ведь на обложке было написано – «Киностудия Мосфильм. Сценарий полнометражного художественного фильма».

– Вообще-то, в идеале я мечтал поговорить как-раз со сценаристом. У Вас же есть здесь сценарист? – спросил парень.

Наконец-то, Таранову про этого парня всё стало ясно: наверняка, мечтает поступить во ВГИК, сейчас будет расспрашивать, трудно ли туда поступить, потом попытается всучить свои «гениальные» сценарии, чтобы я их оценил. Ну уж нет!

– Сценарист в Москве, а, может быть, где-нибудь в Ялте или Сочи, – ответил Таранов.

– Жалко.

Таранов уже было приготовился отбиваться от напора потенциального абитуриента ВГИКа, когда Геннадий неожиданно признался:

– Дело в том, что мы тут тоже немного снимаем.

– Немного снимаете? – с иронией в голосе переспросил Таранов.

Геннадий замялся, словно сомневаясь, стоит ли ему продолжать дальше. И всё же продолжил:

– Да. Поэтому мне интересно мнение профи.

«Час от часу не легче, – думал Таранов. Уж лучше бы он был сценаристом. Отдал бы свои писульки, – и дело с концом. А теперь что? Не собирается ли он устроить мне показ своих любительских съёмок? Что они тут могут снимать? Бред какой-то».

– Только мы снимаем необычное кино, – продолжил Геннадий.

– Это хорошо, что необычное, – не снимая иронической маски, поддерживал пустой разговор Таранов.

После очередной порции коньяка Таранов как-то расслабился и даже смягчился. Он взглянул на Геннадия с другого ракурса. Наивный, конечно, простоватый парень, а разве я не был когда-то таким же, когда бегал в Саратове на почту и посылал свои опусы на творческий конкурс ВГИКа? – вспомнил он.

Как и все молодые и неуверенные в себе люди Геннадий очень витиевато объяснял суть.

– Мы снимаем специфическое кино, понимаете?

– Порнуху, что ли? – пошутил Таранов.

И Геннадий сразу расплылся в широкой, дружелюбной улыбке.

– А как Вы догадались? Вот что значит столичный, творческий человек, – всё с полуслова понимает.

– Что, правда, что ли?!

– Да, – признался Геннадий.

– Нет, ты не шутишь? – не унимался Таранов.

– Та уже пятнадцать фильмов наклепали.

Таранов не смог сдержаться и засмеялся. Целых полтора года жизни он угробил на режиссёрский сценарий и подготовительный период фильма, с которого его вот-вот снимут, а ребята клепают нетленку в промышленных количествах. Молодцы, а что?!

– А Вы не боитесь? Дело то подсудное.

– Та какое там подсудное, я Вас умоляю. Начальник милиции сам у нас заказывает, говорит, хочу, чтоб там было то-то и то-то. А что нам остаётся? Клиент всегда прав. Сейчас вот заказ поступил, чтоб героиня обязательно была в милицейском мундире, что-то типа детской комнаты милиции и её там дерут прямо на столе.

Таранов даже не заметил, как официант принёс уже вторую бутылку коньяка. Ему была интересна тёмная сторона жизни Ягодного, да и Геннадий проникся к нему доверием.

– А с девушками проблем нет? Городок-то у Вас небольшой, их же на улице могут узнать.

– Та без проблем. Местных девчат мы, конечно, не снимаем. Под заказ обзваниваю своих агентов. Там уже конкретно: к примеру, блондинка нужна под анал или там нужна рыжая, чтоб два члена брала в рот.

– Всё как у взрослых, – пошутил Таранов.

– Крутимся, как можем, – посетовал Геннадий.

После двух бутылок коньяка Таранов смутно помнил, как Геннадий на своей праворульной японской машине повёз его к себе домой. Там под третью бутылку он показывал ему и комментировал лучший, по его мнению, фильм, который ему удалось снять. Фильм, кажется, назывался «Наказание неверной жены». Таранов ещё запомнил, что титр с названием был написан на картонке, которая тряслась в кадре. Во время просмотра Геннадий всё время ставил видик на паузу и пояснял, что в отличии от других фильмов, здесь ему удалось построить какой-то сюжет. В начале фильма муж через окно подглядывал за женой, которая изменяла ему с соседом.