Пелевин и пустота. Роковое отречение

– Да… Вот… – замялся я, – дело в том, что роман я уже написал, и даже несколько. Об этом, собственно, и речь… Я хотел, чтобы вы, так сказать, одобрили… Чтобы читающая публика, помня фамилию Пелевин, обратила бы внимание. Я ведь перед нашей встречей прочёл несколько книг вашего, так сказать, двойника, тех, которыми он снабжает читающую публику раз в год и пока еще не ежемесячно. И хотелось бы получить за это хоть какое-то вознаграждение…

– То есть чтобы использовать фамилию Пелевин в качестве паровоза для своего романа?

– Причем не одного, а нескольких. Это серия романов.

– А о чем они?

– О том, как масоны убивали в России императоров. Дворцовые перевороты, интриги, убийства, подземные казематы, заговоры, дуэли. Одним словом, романы плаща и кинжала.

– А кого из императоров убивают в твоих романах?

– Всех.

– Как всех? Убили, если мне не изменяет память Павла I ударом в висок золотой табакеркой. Я всегда полагал, что в табакерках лучше хранить табак, а не бить ими императоров. Александра II взорвали, это я помню, бомбой. Бомбой любого разнесет в клочья. Ну, разумеется, Николая II расстреляли, как ни крути – революция. Но ведь кое-кто из русских монархов умер естественной смертью, так сказать, сам.

– Это одно из самых опаснейших заблуждений, насаждаемых так называемой исторической наукой. В том-то и фокус, что все как один русские императоры и императрицы были убиты. Нужно только правильно осмыслить факты. Начиная с Петра I все правители России умирали при таинственных обстоятельствах. А там где тайна – там тут как тут масоны. И заговоры. Это был великий заговор – ухандокать всех наших императоров, начиная с XVIII века и заканчивая XX веком.

– И тебе это достоверно известно?

– Еще бы! Стал бы я писать столько романов, будь это только какие-нибудь домыслы или всего лишь прозорливые догадки.

– Почему же об этом все молчат? И по телевизору – ни слова.

– А потому что по-прежнему везде масоны. Я когда вник поглубже в это дело – волосы на голове дыбом встали. И тут же сел писать эти романы. Ночами не спал. Иной раз пообедать забывал – не мог оторваться от рукописи. И вот получилось почти как у Дюма вместе с Пикулем. Когда перечитывал – проглотил на одном дыхании. Коварные масоны. Убийство одно за другим. Интриги и заговоры.

– Масоны, убийства, заговоры – это я одобряю. Но нужно добавить кокаина, и обязательно галлюциногенных грибов у духе Кастанеды. Во всей этой мистике северо- и южноамериканских индейцев есть, знаешь ли, какой-то смысл, так и не давшийся Канту и Гегелю.

– Видите ли, действие происходит в XVIII веке, тогда вместо кокаина занимались любовью – или, как теперь говорят, сексом, – то есть трахались без галлюцинаций, в живую, до изнеможения сил, а отдохнув, продолжали трахаться – ни радио, ни телевидения ведь еще не было и ничто не отвлекало.

– Любовь – это хорошо, но кокаина советую добавить. Или морфия. Как это у Булгакова. А вот и наша голубушка…

Слова Пелевина относились к совершенно голой красавице: она прилетела верхом на половой щетке и, сделав полукруг, приземлилась недалеко от скамейки, на которой мы сидели.

– Это Маргарита, – пояснил Пелевин, – она теперь частным извозом подрабатывает. От Москвы до Урала – за десять минут на правый берег. А на левый, за реку – вдвое дороже берет: там уже Азия, поэтому другой тариф.

В это время в конце липовой аллеи из сумерек «соткались» Чапаев в папахе и в бурке и Путин в черной пилотке и куртке ВВС. Они шли торопливо, стараясь оторваться от догонявшего их писателя и народного трибуна Веллера.

– Возьмите меня, – просился Веллер, – я, если потребуется, могу пионервожатым, я стада скота гонял в Монголии, из меня энергия прет фонтаном, вспомните братьев Стругацких и братьев Вайнеров, ведь даже Сталин в трудную минуту вспомнил, что все люди братья и сестры…

Но на Веллера никто не обращал внимания как на лицо вымышленное и почти засекреченное, напрямую связанное с космическим пространством и энергией, тайна которой еще пока не поддается разгадке, но многие ученые и философы уже подбираются к ней окольными путями, и им кажется, что еще немного – и все станет ясно и понятно.

Чапаев и Путин уселись на половую щетку позади Маргариты – обнаженная, она поражала всех красотой, от нее было невозможно оторвать взгляд.

– Вот, например, вопрос о том, спасет ли красота мир… – задумчиво начал Пелевин. – ведь в сущности строение женского тела хорошо изучено и его подробнейшая топография известна в самых сокровенных деталях, иной раз пародоксальных своими отличиями от тела мужского. Тем более что есть множество пояснительных рисунков и даже схем, я не говорю уже об изображениях гениальных живописцев. И мысленно возвращаясь к Анке-пулеметчице, которая в эту минуту преданно ожидает нас там, в пустоте…

Но я не удержался и перебил его:

– Так Путин тоже с вами?

– Путин? Ах, да. Путин… – Пелевин сделал жест рукой, словно отгоняя от себя возникший перед его глазами образ Анки-пулеметчицы в длинном черном вечернем платье. – Путин конечно же с нами. У него окружение плохое, а сам он хороший.

– Но как же страна без Путина? – не унимался я.

– Он ненадолго. На какие-нибудь семнадцать мгновений по весне и вернется вместе со стерхами и Абрамовичем. Абрамович ведь к нам тоже наведывается. Англия, Лондон – западная окраина Европы, а у нас берег реки Урал – окраина восточная, должна же быть между ними какая-то неразрывная связь хотя бы в виде Абрамовича. Но, впрочем, нам пора выписываться из этой психбольницы: лечение уже совсем не помогает, нужен какой-то дурдом с новым распорядком дня или главврач построже, поэтому исчезаю и появлюсь только при случае.

Пелевин сел на половую щетку рядом с Путиным, Маргарита Николаевна поправила свои роскошные волосы, как и положено ведьме, – она была жгучей брюнеткой и слегка косила на один глаз, – щетка с пассажирами тронулась и с места стала набирать высоту.

В это мгновение Веллер, обманувшийся в самых радужных надеждах растолковать всем жаждущим истины теорию энергоэволюционизма, рожденную им в долгих муках без акушерок и санитаров, осторожно достал из кармана пиджака простой граненый стакан с недопитым кофе и в праведном гневе швырнул его вслед улетающим, но промахнулся – стакан пролетел рядом с Пелевиным.

– Чернильницей надо было, как Фауст в черта, – весело крикнул Пелевин, не унывающий ни при каких промахах.

Маргарита тем временем заметила просвет между деревьями и, задевая ветви лип, вывела свое необыкновенное такси на небесный простор, а буквально через несколько секунд они уже мчались среди созвездий, под ковшом Большой Медведицы, оставляя слева Волопаса с оранжево-кроваво-красным Арктуром, похожим на зловещий глаз дьявола.

Всмотревшись в сияющее синими бриллиантами семь звезд Большой Медведицы, Веллер машинально, как на уроке астрономии в школе № 3 города Могилева, перечислил их все до одной: Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар (а для тех, у кого хорошее зрение, еще и Алькор) и Бенетнаш, что в переводе значит «предводитель плакальщиц» – и вдруг успокоился, словно только что не пытался метким броском ссадить с набирающей высоту половой щетки Пелевина или кого-нибудь из его спутников, включая Маргариту. Он сдернул с головы кепку и начал прощально махать ею во вселенскую пустоту беспредельного космоса.

– Не взяли на этот раз, возьмут как-нибудь потом, – громко сказал Веллер и, проклиная в душе кочевые элиты, растворился в воздухе липовой аллеи на Патриарших прудах в сквере имени Булгакова.

С последним взмахом кепки Веллера, обращенным во вселенскую пустоту, искрящуюся миллиардами звезд, а тем более после того как он, вопреки законам теории энергоэволюционизма, полностью и без остатка растворился в воздухе легендарной липовой аллеи, из которого иной раз может соткаться чёрти что, если не в меру потребить кокаина и морфия, предисловие этой книги следует считать законченным.

Именно его – это предисловие, а не отнюдь не Веллера – по настоятельному совету Горация и следует отбросить, чтобы начать с середины, то есть со следующей страницы, заполненной описаниями событий, происходивших в XVIII веке с героями, сердца которых пылали жаждой приключений, любопытством, любовью, желаниями исполнить свой долг, отстоять свою честь, доказать правду, стремлением к славе и подвигам, праведным гневом, а также завистью и коварством, одним словом, страстями – ведь мир без них кажется пресным и даже скучным.

Правда, перелистнув эту страницу, читатель найдет еще одно предисловие, но его не нужно пропускать, так как совет Горация уже исполнен.

Жану де Лабрюйеру,

прославившемуся знанием разнообразия человеческих характеров и нравов, а также пониманием тонкостей незыблемых законов книготорговли, посвящает эту и все последующие книги автор, преисполненный благодарности и надежд, пусть себе даже и не всегда оправданных, но тем не менее согревающих душу.

Теория заговора имеет такое же право на существование, как и все теории, изо всех сил ее опровергающие, но, несмотря на свой всеобщий против нее заговор, так ничего и не сумевшие опровергнуть.

Теория заговора объясняет ход истории человеческой с той же достоверностью, с которой небесная механика известного англичанина Ньютона объясняет движение планет вокруг Солнца. Можно сколько угодно отрицать Ньютона и находить неточности в его формулах, но планеты не прекратят движение по своим орбитам, невзирая на опровержение причин, заставляющих их совершать сие движение, совершенно не обращая внимания ни на самые точные расчеты этих орбит, ни на самые новейшие изыскания всех астрономов со всеми их телескопами.

Из частного письма.

Какой роман моя жизнь!

Слова, приписываемые Наполеону Бонапарту, которые вполне могли бы сказать и императрица Екатерина II Алексеевна, и светлейший князь Потемкин, и поэт Гавриил Державин, и поэты Шиллер и Гёте, а также знаменитые проходимцы: граф Мирабо, Талейран, наивный Лафайет, дочь банкира Неккера мадам де Сталь, сам господин Неккер, так удачно погревший руки на развале королевской Франции, господа парламентские ораторы, не дававшие спуску друг другу Питт и Фокс, князь Репнин, граф Румянцев вместе с сыновьями, стар и млад семейства Разумовских, граф, князь и канцлер Безбородко, в конце концов достигший всего, но не того, чего больше всего хотелось, император Павел I и его сын Александр, художник Гойя, вездесущий Бомарше, король Людовик XVI, его супруга Мария Антуанетта и, конечно же, Катенька Нелимова, милая автору непосредственностью и бесхитростной живостью желаний восторженного сердца. Как, впрочем, и многие другие персонажи, оставившие свои имена на потрепанных временем страницах истории, беспристрастно изложенной в настоящем сочинении.’

Предуведомление

Предисловие, в котором автор неторопливо размышляет об Истории и о своих задачах, из этих размышлений вытекающих

В конце известного пылкостью чувств и склонностью к просвещению и так любимого мною XVIII века в России и в странах, от неё значительно удалённых, произошли события, вызвавшие последствия, которые ни много ни мало изменили мир: карта Европы украсилась названиями новых государств, вместо башмаков с серебряными пряжками мужчины стали носить совсем другую обувь, женщины забросили шляпки, напоминающие чепчики, и надели на свои прелестные головки нечто совсем не похожее на то, чем они раньше надеялись привлечь нескромные взоры. Ну а никогда не дремлющие историки торопливо вписали в свои книги множество новых имён; часть же имён, раньше не сходивших с кончиков их остро отточенных перьев, остались только в книгах, написанных до всех этих событий, а если и упоминались теперь, то все реже и реже.

А уж как перепутались жизненные пути простых людей, чьи имена не внесены ни в какие книги, кроме метрических, людей, никому не известных, но дорогих родным и близким, включая иногда и добрых соседей. Многие романтические девушки не дождались своих возлюбленных и вышли замуж совсем не за тех, о ком мечтали на заре туманной и полной неясных надежд юности; некогда состоятельные господа обеднели, иные и вовсе разорились, а один подававший надежды стихотворец спился и умер в изъеденной мышами безвестности, не удостоившись бронзовых бюстов на шумных площадях столицы и мраморных изваяний в тихих залах библиотек. Так порой случается раз в три-четыре столетия, а то и чаще. Мир меняется.

И если ты, мой не лишённый любопытства читатель, запасёшься терпением и усердием и, одолевая страницу за страницей настоящего сочинения, проследишь ход этих событий в их стремительном развитии, то увидишь чудесную картину, – ее по примеру одного легкомысленного француза, ко всему ещё наделённого поистине африканским темпераментом, я хочу повесить на надёжный гвоздь Истории.

Что есть история? Некоторые считают, и весьма упорно, что это взаимосвязь причин и следствий, вытекающих из строгих и незыблемых законов. И не только считают, но и излагают своё мнение, часто очень пространно, с многими подробностями, и весьма успешно – в том смысле, что находятся издатели, которые печатают их труды (именно труды, но никак не сочинения), и благодаря тому, что труды эти многотомны, а тома внушают уважение весом и толщиной, ими, этими томами, удобно заполнять полки библиотек.

И уже другие, следующие в порядке очереди историки, напрочь лишённые французского легкомыслия и, тем более, африканского темперамента, снимают покрытые пылью фолианты с полок, изо всех сил ворошат страницы, анализируют факты, сопоставляют цифры и делают совершенно новые выводы и неопровержимые, а иной раз даже парадоксальные заключения. И все это движется подобно священной реке, суровым торжественным потоком, застывая в незыблемых гранитных берегах триумфальных арок, парадных порталов и заново отштукатуренных фасадов.

Что касается меня, то я, мой снисходительный и благожелательный читатель, скромно держусь в сторонке от этого неумолимого в своей величавой вечности потока.

Волей-неволей мне пришлось прочесть так много томов исторических трудов, что изложенные в них факты я по большей части уже забыл, а цифры, по свойственной мне беспечности, безнадёжно перепутал. Волей, потому что читал я их, в общем-то, по своей охоте, подталкиваемый природным любопытством, приобретённым по ходу продвижения от счастливого и беззаботного младенчества к наивному детству, а от детства к непоседливой юности и зрелым летам, достигнув коих, я обнаружил несметные и всевозрастающие запасы этого самого любопытства, требовавшего ответов на множество вопросов, – ответы на многие из них мне удалось найти сначала с помощью милых и беззаботных девушек, а потом догадливых и, что очень важно, предусмотрительных женщин. Но часть вопросов оставались без ответов, и ответы на них я доверчиво понадеялся отыскать в толстых книгах, по скупости, свойственной издателям, обычно не снабжённых картинками, хотя иногда в них попадались гравюры и гравированные же портреты.

Ну а невольно, потому что перелистывать сотни и тысячи страниц приходилось себя заставлять: уж больно было скучно. И тем не менее, благодаря усердию (к которому призываю и тебя, мой, неустанно ищущий высоких истин, читатель), перелистав множество исторических трудов, я обнаружил, что факты и цифры и даже глубокомысленные выводы совсем не есть История, а только всего лишь одежды Истории, часто строгие, сверкающие и блестящие и даже расшитые золотыми галунами, как ливреи важных лакеев, иногда подызносившиеся и лоснящиеся в некоторых местах от долгого употребления, а иной раз это и просто лохмотья, ветхие и сверкающие не золотом и серебром, а зияющими дырами, порой гордо выставляемыми на всеобщее обозрение по примеру Антисфена, одного из не очень известных учеников прославленного древнегреческого философа Сократа, наставника знаменитого Диогена. А вот под этими одеждами и скрыто главное, суть и сущность Истории. Что же это? Интрига, интрига и ещё раз интрига, догадливый мой читатель.

Слово интрига, как и всякое достойное уважения слово, происходит из древнегреческого языка и в точном переводе значит пружина, точнее – опасная пружина и ещё точнее – опасно сжимаемая пружина.

Сжимают её люди, которым избыток желаний и все того же любопытства вкупе с обычной непоседливостью и ещё кое-какими качествами и чертами характера не дают вести размеренно-обыденную жизнь в привычных делах и заботах и потому-то они и сжимают и закручивают её, эту пружину, до тех пор, пока она не разожмётся и не подбросит вверх тормашками всех, кто сжимал её, вместе с теми, кто мирно вращался в кругу спокойной жизни и ни во что не совал своего носа.

Вот тогда-то и меняется мир, со всеми его странами, башмаками и шляпками. А люди, нарядившись в новые одежды, опять начинают сжимать все ту же пружину, движимые все теми же желаниями, прихотями и чудачествами, которые сплетаются в цепочки, тянущиеся из прошлого в будущее, завязываются мелкими узелками, а время от времени затягиваются в сложнейший узел, и его потом приходится развязывать, распутывать, а то и разрубать мечом, как это сделал однажды нетерпеливый царь македонян Александр, благо меч у него всегда был под рукой, а решимости ему было не занимать.

Читателя, жаждущего скрупулёзного разбора фактов и глубокомысленных выводов, я отсылаю к библиотечным полкам, заполненным трудами самых кропотливых историков, среди них преобладают немцы – безусловно, именно им, а не кому-либо ещё нужно отдать пальму первенства, когда дело доходит до точности и глубокомыслия, по поводу, к примеру, непонятных, далёких звёзд на ночном небе и нравственного закона – а к чтению моего сочинения я приглашаю только любителей интриги.

Интриги, интриги и ещё раз интриги, плаща и кинжала, любви и шпаги.

Ибо, как и ещё один француз – он хотя и не обладал африканским темпераментом, но тем не менее не стеснялся присущей его соплеменникам легкости и простоты вкусов – я тоже променял бы любые серьёзнейшие исторические труды на разного рода подробности, особенно интимные и потому не вошедшие в официальные отчёты, реляции и манифесты.

Я держусь мнения, что именно они, эти интимные и тайные, а вследствие своей тайности малоизвестные подробности и есть основа интриги всех событий. А интрига и есть История, что я и докажу тебе со следующей страницы, мой доверчивый, а главное, ленивый читатель: когда-то ты поленился прочесть какого-нибудь Карамзина с Соловьёвым в придачу или Лависса и Рамбо, ну так не поленись полистать книгу, которую волею случая ты уже держишь в руках.

Пролог

Из расшифрованных диалогов

1. Россию – уничтожить

Jam proximus ardet Ucalegon.

Vergilius.

Уже пылает сосед Укалегон.

Вергилий.

Никто никогда не узнает где: в Амстердаме, Венеции, Лондоне, Париже, Берлине, Мадриде, Женеве, Риме или время от времени в любом из этих городов, или в каком-нибудь маленьком городке с кривыми улочками и готическими крышами, крытыми черепицей, или в угрюмом старинном замке, или в простом, привольном, сельском поместье, в роскошно обставленных покоях, или в скромной уютной комнатке велись эти разговоры.

Разговаривали, скорее всего, двое, как и догадывался старший из братьев Соколовичей. Иногда, возможно, присутствовал и кто-то третий, один из тех, кого называли Могущим, к которому стекались сведения и деньги от Понимающих и Связующих, а уже они, Связующие и Понимающие встречались с мастерами лож, носивших самые загадочные названия, члены которых сходились только по ночам, при свете факелов и никогда не говорили ясно и понятно, а туманно и витиевато вещали таинственными фразами, голоса их звучали глухо и грозно, переходя в шёпот, кажущийся оглушительно громким в мрачной тишине под сводами скрытых от людских глаз подземелий.

Понимающий обычно рассказывал о событиях, свершавшихся по воле и замыслам этих двоих – то, что все происходившее в этом подлунном мире замышлялось именно этими двумя уже немолодыми людьми, Понимающий не знал, так как предполагалось, что его рассказ предназначается для тех, кто выше, и все, что он сообщал, незамедлительно передадут туда, на самый верх – а оттуда, свыше, ниспошлют новое указание, которое и нужно будет исполнить, хотя бы ценою жизни – своей и членов лож и в случае необходимости ценою жизни всех живущих на земле, и это новое указание определит и ход дальнейшей истории, и путь нашей усталой планеты между звёздами, так заманчиво и загадочно мерцающими на ночном небосводе.

Но выше, как и догадывался старший Соколович, никого не было.

Все, о чем говорили эти двое, не записывалось ни в какие протоколы и никогда не всплывало ни в дневниках, ни в письмах, ни в мемуарах даже столетней давности. Восстанавливать эти разговоры приходится только по событиям, которые стали их отражением – отражением иногда точным, иногда зеркальным или искажённым, иногда фантастическим, нелепым, ужасным, а иногда и прямо противоположным.

Но я по крупицам восстанавливаю их – и для всеобщей полноты моего сочинения, над которым мне приходится трудиться день и ночь не покладая рук, и из вечного желания сочинителя угодить тебе, мой любопытный читатель, ведь твои пристрастия я уже знаю, как свои собственные, и именно поэтому я и привожу в самом начале одну из этих бесед, чтобы иметь возможность продолжить.

– Россия должна быть уничтожена. Это совершенно очевидно.

– Но Франция…

– Франция уже готова и нельзя упускать стечение обстоятельств. Во Франции все созрело и пойдёт само собой. А Россия может спутать наши карты, она представляет для нас все большую опасность. Все, что в России удалось сделать за последние двести лет, пока что дало обратный результат. Поменяли правящую династию – но не смогли взять ее в свои руки. А приключения Лефорта с Петром I вместо рычага, которым хотели перевернуть Европу, привели к появлению империи, подчинить которую мы сами теперь не можем. Ещё хуже получилось с Екатериной II.

– Да, такое и в голову не могло прийти. Маленькая немецкая потаскушка, начитавшись Плутарха, превратилась в великую императрицу.

– И Европа до границ с Францией может провалиться в её бездонную пропасть…

– ?

– Да, в эту самую пропасть, о которой ты подумал.

– Полагаешь, Европа поместится в этой ее… пропасти?

– Поместится. Ещё и для Индии останется место.

– Для Индии?

– А ты вспомни подготовку Астраханской экспедиции в Персию.

– Ну, это было давно. Сейчас она нацелилась на Константинополь, а в Индию её англичане не пустят.

– Англия далеко. А у неё Индия – почти рядом.

– Ну, не совсем и рядом. Но англичане, выдворив без нашей помощи из Индии Францию, Екатерину туда не допустят.

– В Индию она, возможно, и не доберётся, а вот в Европу влезет и растопчет все наши замыслы, как неуклюжая кухарка – детские домики, выстроенные из кубиков.

– Ты преувеличиваешь.

– Да, преувеличиваю, но меня пугает опасность, исходящая из России. Успех в Америке, возможность повторить его во Франции – это слишком важно, чтобы лишиться всего из-за фантазий Екатерины и Потёмкина. Их нужно снимать с шахматной доски – как бы это ни нарушило баланс сил. О России нельзя забывать ни на минуту. Россия должна быть уничтожена!

– Когда?

– Чем быстрее, тем лучше! Это ведь не так просто. Особенно сегодня, когда она сильнее любого из европейских государств. Россия должна быть уничтожена! Это государство должно исчезнуть с карты Европы!

– Что для этого нужно сделать?

– Не знаю.

– Ну всё-таки, что мы должны предпринять в первую очередь?

– Не знаю. Не могу ничего придумать.

– Мы можем втянуть Екатерину в две войны – на севере и на юге. Нам не составит труда подтолкнуть Турцию к войне, а шведский король сам воспользуется стечением удобных обстоятельств…

– Это хорошо. Но Россия слишком велика. Швеция не в состоянии поглотить даже ее север, а Турция – хотя бы юг.

– Если ввести в войну Польшу…

– Польша… Когда-то казалось, что Польша поглотит Россию… А теперь Россия может проглотить разваливающуюся Польшу… За ней последует вся Германия. Пруссия без старого дурака Фридриха – ничто. То же самое и Австрия. Никто не в силах уничтожить Россию.

– Даже мы?

– Мы можем. Но сейчас для нас важнее Франция. А Россия может поглотить всех. И Францию в том числе.

– Ну, это невероятно.

– Невероятно. Но в случае с Россией – возможно, это-то и пугает. Россия неуязвима, как медведь, пожирающий мед вместе с жалящими его пчёлами.

– Остаётся революция изнутри.

– Не получится. Переворот – может быть. Смута, Пугачёв – да. Революция – нет. Сила единовластия подавляет. Нужно сто лет, чтобы ослабить, разрушить эту силу. У России очень велик запас естественной прочности.