Грозный. Первый настоящий император Руси

– Нет, Иваныч, нет. Ты никуда не пойдешь, тебя беречь наказано.

– Я буду на печке греться, а моя кровинка единственная в пурге бродить? Ты рехнулся? Пусти!

– Нет, дядя Саша, значит нет! – Василий повернул лошадь боком и загородил старику ход. На резкий голос командира тут же отреагировал близ идущий десяток стрельцов. Бойцы выросли вокруг Василия заснеженными столпами и уставились на него в готовности к команде.

– Петька Лавров, Тренька Мурзин! Ко мне! От утеса по льду верста на версту прочелночить сугубо, отрока Сергулю сыскать! Остальным доставить Александра Иваныча до истопки, блюсти мастера!

Двое стрельцов, передав сослуживцам свои поклажи, ринулись в темноту в обратном направлении. Еще двое подхватили вещи Мологи и повлекли его, аккуратно прижимая с двух сторон, в сторону деревни, в гору. Немного позади ехал Василий.

– Чего ты, Иваныч, вскинулся. Ну может, подвернул ногу наш Сергуля, идти тяжко. А может, заговорился с кем, засмотрелся на что. Ты ж его знаешь!

– Я внука знаю, просто так не отстанет. Потому и сердце болит. Не найдется сейчас, я все равно уйду искать, не удержит никто.

– Пойми, это государев указ – мастеров беречь пуще золота. Ты сгинешь тут в снегах, а меня на колоду? Не-е, это нас таких, кто саблей махать да пулять, может, сотни и больше, а таких, как ты, зодчих, как пальцев на руках. А Лавров и Мурзин сыщут Сергулю, что ты! Тренька Мурзин тем более местный.

– Что ж татарин возле тебя делает?

– Ну ты даешь, Иваныч! Он у меня не один казанец. Служаки они отменные. Из них есть такие – как для войны и родились. Прикажешь – он и себе, и остальным кишки намотает, а сделает. Так что остынь, подожди. Найдут.

Тем временем Сергуля разглядел вдали огни и прибавил ходу. Стало как-то легче, когда расстояние до цели хоть и далекое, но понятное. Мальчику было ясно, что факелы разожгли на подъеме в Медведково, чтобы отстающие, такие, как он, не прошли поворот. Показались торчащие из-под снега кусты и хилые деревца. Наверняка это островок на реке, который теперь и не приметишь. Туда шел, вроде кустов не видел. Так тоже понятно, идет напрямки, к своим.

Ветер стихал, снег уже замел все, что возможно и невозможно, мороз становился крепче. Сергуле показалось, что за ним кто-то движется. Обернулся – так и есть. Почти бесшумно за ним скользили по снегу в темноте несколько десятков силуэтов. Люди. Татары? Мальчик вложил все свои оставшиеся силы в бег. За спиной был слышен приглушенный говор, вроде не татарский, более шипящий и щебечущий. Силуэты не отставали, но и не приближались. Он наконец доплелся до высокого и крутого холма, на вершине которого и маячили четыре факела, свет их уже затухал. Сергуля начал взбираться. Каждый шаг в гору отдавался резью в боку и стучал в виски. Оступившись очередной раз, мальчик упал и встать уже не мог. Последнее, за что зацепилось зрение, уплывающее вслед за сознанием, это высокая, сложенная из хвороста тура. Подползя к ней, Сергуля снял варежку, пощупал. Сухой хворост, уложена, значит, эта башня умно и для дела. Уже не думая, мальчик достал из внутреннего кармашка огниво, помял и собрал в сухой комочек кору. Поджечь хворост, может, тогда свои заметят?! Довольно умело чиркнув кресалом, обессиленный маленький путник добился снопика искр, потом еще. Кора занялась. Замерзающие пальцы подвинули разгорающийся комок для верности подальше в сучья. Как быстро занялась вся эта башня хвороста, Сергуля уже не увидел. Его накрыло холодом, голодом и усталостью.

Первым зарево огромного костра над ночной Волгой, заметил дозорный князя Серебряного. В военное время, да на чужбине докладывать было велено немедленно. Не успела луна еще воцариться на ночном небе, как князь с отборной сотней всадников двигался в сторону огня. «Татар в этих местах не должно быть. Пожар? Но окрестности безлюдны, чему гореть? Значит, или верный боевой сигнал, или… что? Или обряд каких-то сыроядцев!» – так думал про себя князь по дороге. Продвигаться быстро не получалось. Впереди шли три ряда тяжеловозов с верховыми, которые протаптывали как могли путь для княжеской дружины на дорогих боевых конях, чьи ножки были хоть и выносливы, но хрупки. Получалось не так быстро, как хотелось. И все же князь достиг той большой круглой горы, на которую немногим ранее забирался наш Сергуля.

– Ристай! Ристай! – выкрикнул князь, пришпорил коня и вырвался вперед, за ним по склону вверх, остальные всадники старались не отставать и тоже придали лошадям ускорение. Как выяснилось, гора была голой, и лунному свету негде было споткнуться. Горящая куча осталась справа, а впереди виднелись какие-то сооружения, факельные и костровые огни и людское движение. В сторону конных полетели стрелы. Вреда особого они не нанесли, князя чиркнуло по шлему, досталось чьему-то коню, кому-то повредило ногу.

– К бою! – крикнул князь. Сабли смертоносно засверкали в умелых руках, конница вломилась в группу каких-то двуногих существ. В руках некоторых из них были луки, у других подобия пик, у третьих – топоры. Тем, кто не успел разбежаться, в несколько мгновений были раскроены черепа. Но и остальные далеко не убежали. Княжеская дружина наступала быстро, объяв с двух сторон центр холма вогнутой дугой. Боя не получилось, сопротивление было смято быстро. Существа пятились, садились на корточки, сбивались в одну кучу. Когда князь Петр Серебряный выехал на середину, ему представилось такое зрелище. Площадка, посреди которой в плоском поддоне горели жарко дрова, была окружена полукружием каменных глыб, примерно одинаковых по размеру. Вторым, меньшим полукружием были установлены столбы, вероятно, дубовые, с высеченными на них человекообразными и звероподобными головами. Справа и слева стояли щиты из сколоченных досок, к которым ремешками за руки, ноги и шею были прикреплены тела взрослых мужчин, вернее то, что от них осталось. На третьем щите также ремешками был распят подросток. Стоящие под взрослыми мужчинами корыта были наполнены темно-красной жидкостью. Было понятно, что в процессе зверского ритуала им надрезали вены на руках и на ногах. У обоих были вспороты животы и внутренности вывалены наружу. Самое ужасное, что при этом один из них еще был жив, смотрел куда-то поверх голов и шевелил губами, как будто разговаривал с ночным небом. Кто-то мог бы распознать в этом живом стрельца Треньку Мурзина. Мальчик, по счастью, был не изувечен и в корыте под ним крови не было. Все присутствующие, в том числе сидящий на кожаном тюфяке, вероятно, предводитель, парализованно смотрели на князя и конных. Только один продолжал бесноваться, размахивая гнутым в двух направлениях ножом и посохом. По крючковатым нестриженым ногтям и длинным, сбившимся в седые веревки волосам в нем можно было узнать шамана.

– Нужно помочь нашему… Фуфай, освободи паробка! – сказал князь и приблизился к центру ужасного действа с явным намерением его прекратить. Следом огромного роста детина Фуфай с маленьким ножом двинулся к мальчику.

– Арам! Ар-р-рам! – дико заорал шаман, глядя на князя выпученными бесноватыми глазами и потрясая ножом в явном экстазе. Горизонтальный, с оттяжечкой, удар княжеской сабли отсек дикарю руку вместе с ножом, а заодно и голова в немытых патлах покатилась по земле. Мальчика, освобожденного от пут, уже заботливо принимали сильные руки дружинников, когда Серебряный резким ударом под сердце прекратил мучения Треньки.

– Фуфай, слушай, что делать. Сыроядцев попарно вязать! Паробка в бекешу укутать, дать стопку хлебной да хлеба, если есть у кого. Послать за замерщиками и зодчим в Медведково. Этого главаря стеречь. Ты, кстати, кто таков? – обратился князь к сидящему на тюфе. Тот повалился, на коленях подполз к коню князя и выказал неплохое для язычника знание русского языка.

– Я Муркаш-бек! Я говорил асамче, то есть шаману, не трогать мальчика, он не трогал. У мальчика на груди висит лик старика. Такой старик нашу гору обходит. Его стрелы не берут. А когда ходит старик, колокол подземный звонит. Слышали у нас, знают все. Муркаш слуга будет, много людей из леса к русскому князю приведет поклониться…

– Фуфай, слушай далее! – мало обращая внимания на трескотню Муркаша, продолжил князь. – Я с двумя десятками буду пытаться нагнать государя, попытаюсь сюда его завернуть. Чтобы к обедне все готово было к царскому посещению. Дорогу по льду, где совсем неровно, залейте из проруби, чтобы от мороза окрепла. – А с тобой, как там тебя, Муркашка, у нас будет еще долгий разговор, придумай пока что повеселей.

На этих словах князь Петр Серебряный развернул коня и, с посвистом поставив его на рысь, удалился в ночь. За ним последовали около двух десятков конных бойцов.

Начало большой стройки

История великих правителей обычно описывает их крупнейшие победы, свершения или неудачи. Но мало кто говорит о механизме этих исторических событий. Вокруг первого лица всегда складывается круг приближенных, конкурирующих за его внимание. Ему приходится слушать каждого из своей свиты и выбирать из этого потока главное, соответствующее цели развития страны. Долголетие царствования, когда оно способно на великие дела, зависит от умения царя не попасть под влияние этой свиты, не иметь перед придворными обязательств, не позволить церемониалу управлять собой. На зависимости царя или короля от свиты начинается утрата им возможности чувствовать и ориентироваться в событиях и заканчивается его царствование, победы и свершения, а часто и само государство.

Иван IV боялся попасть под эту зависимость всю свою жизнь, и если эта боязнь в последующем и приобрела черты маниакальности, то, так или иначе, свобода в принятии решений позволила в годы его царствования расширить границы Руси от берегов Оки до берегов Оби и Каспийского моря.

Князю Серебряному этим утром повезло дважды. Во-первых, царский поезд еще не ушел из Верхнего Услона дальше урочища Моркваши. Отряды князей Воротынского и Горбатого, которым назначено было идти вместе с царем, еще подтягивались из предместий непокоренной Казани. Во-вторых, царь не был занят беседой с кем-либо из приближенных, и ждать аудиенции пришлось недолго. Серебряному было очень важно убедить Ивана лично осмотреть Круглую гору и дать повеления, ведь в России испокон веков что-то значимое может быть сделано только по высочайшему указу. Солнце не успело толком озарить заснеженные дубравы, как из царской ставки быстрым ходом ушли две конные группы, одна на Медведково, другая напрямую в сторону Круглой горы. Следом, в окружении небольшой конной охраны, отправился теплый санный возок, запряженный четверкой разномастных лошадей, внутри которого разместились сам Иван, князья Серебряный и Курбский и, конечно, верный Игнатий. По дороге Серебряный успел сообщить государю о событиях этой ночи и о своих соображениях насчет размещения застав, а Иван посокрушаться вероломством и дикостью лесного князька, присягнувшего Московскому престолу еще три года назад.

По выровненному и утоптанному пути возок подъехал к подъему на Круглую гору и остановился. Путники вышли и услышали глухой, сдержанный гул голосов, перемежающийся детским плачем. У двух широких прорубей стояли мужики и длинными баграми плескали холодную темно-коричневую воду, разгоняя льдинки и не давая замерзать. Вокруг прорубей под стражей стрельцов с обнаженными саблями стояли бедно одетые люди, в том числе и бабы с детьми разного возраста. Многие были закутаны в темно-серые пуховые платки по глаза. У всех взрослых были связаны руки, за руки же они были связаны попарно: мужик к бабе, баба к подростку. Здесь же стояла широкая колода, которой была предназначена роль плахи, а возле нее широкоплечий мужик с большим топором – вероятно, палач. У плахи стояли уже разутые низкорослые, не знавшие стрижки и бритья мужчины, в одних власяных рубахах, со связанными за спиной руками. При виде царских саней они быстрыми рывками охраняющих были опущены на колени. Первым к плахе стоял лесной князек Муркаш, по разбитому лицу которого можно было догадаться, что люди Серебряного задавали ему вопросы и он на них ответил, раз такое количество муркашевских соплеменников было согнано из леса за такой короткий срок. У некоторых баб на платках через шею, как в люльках-свертках, лежали младенцы, о существовании которых можно было догадаться по их истошному ору. Только эти младенцы не догадывались о сути суровых приготовлений, остальным же тяжелая участь была ясна. Ближе к прорубям стояли сани, груженные известняковыми камнями среднего размера, количеством примерно по числу собранного народа.