Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

– Она по профессии биолог?

– Не стать тебе, Чук, философом, действительно, не врубаешься, за колючкой она, так как была наркокурьером.

– И отец?

– Вся семья.

– Значит, и ты?

– Вот о себе я бы так не сказал: было дело до знакомства с Абрамом Ибрагимовичем, распространял в вашей частной школе наркоту, теперь нет, считаю такую необходимость случайной.

– Интересно, а чем занимается твой Ибрагимович?

– По утрам он собирает бутылки в парке отдыха, иногда находит там забытые вещи, выроненные документы, которые всегда возвращает, за мзду, конечно, так как каждая услуга, по его мнению, должна оплачиваться.

– Так, Ибрагимович бомж?

– Наконец-то врубился, обитаем мы с ним в подвале в отдельной секции.

– Как я ошибся, думал, друга нашел, который не как все…

– А собственное мнение, Чук? Разве этого мало. Я сын вора в законе, а ты – законного вора, обворовавшего страну. Прощай, Чук, с тобой неинтересно, не станешь ты философом никогда. А мог бы.

В стране перевор

Картина первая

Сидят трое на сломанной скамейке у подъезда с перекошенной дверью. На одном – майка с заплаткой, на другом – рубашка с оторванным рукавом, на третьем – шорты из обрезанных штанов. У всех на ногах белые тапочки…

Подъезжает к подъезду роллс-ройс, выходят двое бугаев и толстый человек, одетый с иголочки.

– Где жильцы этого дома Петров, Сидоров, Иванов? – спрашивает толстый.

– Это мы, – отвечают трое.

– Три месяца не платите долги, я владелец дома, давайте, ребята.

Бугаи начинают избивать троих.

Первый кричит:

– За что?

Второй:

– Сам обманул нас.

Третий:

– И жен забрал.

– Чубайс виноват, он надоумил скупать ваучеры, – отвечает толстяк.

– Чубайс виноват, а бьют нас, – вопит первый.

– Хотя бы жен вернули, – добавляет второй.

Толстый хохочет: Так мы вам искусственных баб дали, правда, пользованных.

– Они и кашу-то не могут сварить, – жалуется третий.

– Это что же, на пшено есть деньги, а на оплату квартиры нет? Добавьте им, ребята, – злится толстый так, что дрожит живот.

– Не бейте, каша у нас не из пшена, а из отходов проса, – снова кричит первый.

– Мешок принесли, – добавляет второй.

– С птичьей фермы, брошенной, – уточняет третий.

Один из бугаев обращается к толстому:

– Иван Гаврилыч, возможно, и правда отходы: орут, а изо рта несет, как из параши.

– Не верь им, Клин, с проса не просили бы вернуть своих баб. А, собственно, почему не вернуть, надоели.

– Болтушки, даже малыми язычками шепелявят, – острит Клин.

Раздается не крик, а визг:

– Иван Гаврилыч, помилуйте, не возвращайте мне бабу, сбегу, не хочу спать под кроватью. С неживой лучше, она всем довольна. А моя, не успеешь лечь, тянет руку под кровать: а ну, иди сюда, паршивец.

– Ха-ха-ха, – словно лодочный мотор заработал, так смеялся толстый, – не заплатишь за квартиру, обязательно вернем, ха-ха-ха.

– Я где-нибудь устроюсь, Иван Гаврилыч, хоть сортиры чистить, не возвращайте ее.

– А вам? – обратился толстый к двум другим побитым.

– Нам, Иван Гаврилыч, можете вернуть. Обещаем, что рассчитаемся с долгами, – сказал первый.

– Эко!

– Они у нас работящие, дежурят по вызову, – добавил второй.

Картина вторая

В кресле, обтянутом шкурами последних на Земле леопардов, сидит с кислой миной на лице олигарх.

– Нездоровится, Тихон Елистратович? – спрашивает помощник, готовый, кажется, с радостью отдать шефу оставшиеся годы жизни.

– Подковы еще ломаю, Арсений, рудники не истощились. Кажется, есть все, новая яхта девятый вал режет, собственный лучелет за минуту на Марс доставляет, а драйва нет. Такое состояние человека раньше называли хандрой, прав Сережка Есенин: «есть тоска зеленая в алостях зари…»

– Да, Тихон Елистратович, видимо, неадекватный случай: когда все есть и все можно, а ты хандришь. Поможет, возможно, психологическое шоу, чтобы затрясло в смехе, как тогда от высокого напряжения. Помните, вы в электрощит залезли на корпоративе?

– Соображаешь, Арсений, что не скажешь о других сотрудниках, хотя и у них голова тыквой. С детства люблю этот овощ, как наемся, залезу на печку, и только попукиваю.

– Вы и сейчас, Тихон Елистратович, нередко так подшучиваете, строго спрашивая, кто это сделал. Все знают и умиляются.

– Не только с тыквы, вероятно…

– Естественно, Тихон Елистратович, баранов на шашлыки с лунной фермы доставляем, без микробов.

– Поэтому и запах чистый не заразный.

– Какое тонкое наблюдение, я бы иначе давно, извините, сдох, ибо постоянно нахожусь рядом с вашим очистителем.

– Да, Арсений, здоровье и у тебя отменное, все время пыжишься, чтобы не подпустить. Сделаем мы психологическое шоу. Давай, зови ко мне по очереди сотрудников, скажи, что я смертельно болен, хочу с ними проститься и отблагодарить их.

Арсений уходит, Тихон Елистратович, приподнявшись в кресле, издает неприличный звук:

– Без микробов, ха, – дергает головой, – смышленый, нашел оправдание, чертенок.

Входит маленький лысый человек в больших очках:

– Нижайшее почтение, Тихон Елистратович, к вашим услугам.

– Экономист?

– Так точно, менеджер по сбережению затрачиваемой вами неиссякаемой энергии.

– Без лишних слов. Скоро я умру, таков вердикт врачей. Хочу знать твое мнение о себе. Только начистоту, без всяких панегириков, от этого будет зависеть величина моей благодарности.

– Да, я никогда даже не употреблял слово панегирик. И не нужно. О вашем уровне руководства можно судить по моей должности. В других концернах таких должностей нет, не доросли.

– Что же, оригинально. Зови следующего.

– Я Брызгалкин, заведующий сектором экологии.

– Знаешь, почему тебя вызвал?

– Знаю.

– Говори.

– Вы, Тихон Елистратович, очень рачительный организатор, умеете выбирать сотрудников, не надо шить единую форму одежды, по размерам головы нас отличают от других.

– Ладно, ладно, это я и сам знаю. Ты вот что, сектор экологии, объясни, правда ли, что в наших шашлыках нет заразных микробов?

– Они есть везде, даже в метеоритах.

– Гм, а Арсений говорит, что баранина с Луны и отходы ее переработки обеззараживаются.

– Он прав, ваши отходы точно обеззараживаются. Вы же не виски рюмочками под шашлычок пьете, как какой – нибудь сакс, а, как настоящий русский богатырь, спирт, стаканами.

– Убедил, ну, а об умственных способностях моих что думаешь, голова у меня тоже тыквой?

– Тихон Елистратович, тыква тыкве рознь, у одной мелкие семечки, у другой крупные. Так и мозги. По сравнению с вашими у Фриды, секретарши, их вообще нет. Пришла на карнавал с бритой головой, похожей на кабачок, инопланетянка, блин.

– И ты слащавишь, как тебя там… Тычинкин?

– Пестиков, Тихон Елистратович.

– Какая, хрен, разница. Зови следующего, охранника Псова лучше.

– Он налает.

– Зови, зови.

Не случайно у Псова была такая фамилия, казалось, он рычал:

– Форточку бы открыл, хозяин. Перестарались твои подчиненные, нечем дышать.

– В конуре аромата не больше, – буркнул Тихон Елистратович, – ты говори обо мне все, что думаешь, денег оставлю, в собственную квартиру переберешься.

– Сторожевой собаке терять нечего. Почему, где вы, там и вонь? Значит, вы совсем не аппарат, перерабатывающий пищу. Умственные способности? Да, никаких. Додумались, умрете скоро. В зеркало посмотритесь.… Ого, у вас губы задрожали, не кипятитесь. Я тоже дурак, если охраняю наворованное вами.

– Не все же у нас дураки, Псов? Елена Петровна без счетной машинки подсчитывает свою прибыль, а Григорий Флешков любой компьютер может вскрыть.

– Да, залезая в окно.

– Невероятно, но факт, ты раскусил мое психологическое шоу.

– Я его и в рот не брал. Конторские печалятся: скоро шеф умрет, скоро шеф умрет, а щеки у всех, с подсветкой были бы не ярче.

– Вот думаю, Псов, что с тобой делать, после твоих откровений.

– Что делать, Тихон Елистратович? Извечный вопрос, а дайте вы мне премию, окладов пять. Во всем концерне один неподхалим.

– А что, – встал Тихон Елистратович, издал привычный звук, – все бы из наших выгнали тебя с треском, а я дам тебе… десять окладов премиальных. Из хандры меня вывел.

* * *

Картина третья

Самолет президента. Вир-салон. Президент смотрит в иллюминатор.

– Какая впечатляющая панорама, давно не летал этим маршрутом.

– Пятнадцать лет, три месяца и два дня, – говорит его главный советник.

– Да, многое изменилось внизу. А скажи-ка, всезнающий, кто это летит за нами от самой Москвы? Стерхи? Нет, не похоже. На стервятников смахивают.

– Это, господин президент, не стервятники, хотя, действительно, смахивают на них, а наши министры. У них один принцип: куда вы, туда и они.

– Принципиальные, значит? Ну-ну.

– На борт, кроме своих, никого не берут, не как олигарх Пахомов – хореографический ансамбль «Рябинушка».

– Поэтому и не женится, проказник: скупил всю сибирскую низменность, теперь замахнулся на «Байкал».

– Не замахнулся, по моим данным, уже ворует из него воду, и уровень озера заметно снизился.

– Китайцам качает?

– Не только, господин президент, монголы заполнили до краев колодцы для лошадей.

– Теперь понятно, почему изменили маршрут моего полета. А это что за река, изогнулась дугой?

– Не узнали? Енисей это. Его просто повернули на юг, в азиатские степи. Вы так сильно были заняты в последнее время строительством олимпийских, да и, – хихикает, – не только олимпийских, объектов, что поворот реки, естественно, выпал из поля вашего зрения.

– Снова Пахомов?

– Нет, речки скупает Вассерберг.

– Действительно, увлекся я олимпийскими объектами, поворот такой широкой реки не заметил. Ничего не знаю и о той, вон, – бросает взгляд за иллюминатор, – прямой автомагистрали, когда-то на «Калине» в здешних местах путешествовал.

– Это сюрприз для вас, господин президент, от Птибурдукова – в качестве благодарности.

– Столько наворовал? Непостижимо, в казне меньше денег.

– Если его любовница нажила непосильным трудом чемодан бриллиантов, то он – на бронетранспортере их не увезет.

– Логично, но с твоим мнением я не согласен. Есть все-таки польза от моих решений. Была бы разве проложена эта автомагистраль, посади мы Птибурукова? Надо внимательнее посмотреть на таежную ширь, нет ли в ней других приятных сюрпризов.

– Есть, господин президент, как вы и хотели, вся Сибирь в сетях труб.

– А кого называют в народе главным пауком?

– Никто на первенство не претендует.

– Интересно, почему?

– Народ запутали в сетях, и всякое может случиться, да и знают, с кем придется тягаться.

– Смотри, советник, министров не видно, отстали?

– Если так, к лучшему. Все равно, есть ли они, нет ли их…. Но от министров никуда не денешься, даже заправляются в воздухе.

– Ты имеешь в виду самолеты?

– И самолеты тоже, господин президент.

– Невероятно, всего пятнадцать лет руковожу страной, а как изменилась карта Сибири.

– Все по законам физики: прибавляется в одном месте, в другом убавляется.

– Опять ты о Сочи намекаешь? Но не на Чукотке же строить стадионы, дворцы?

– А как бы рейтинг повысился, и я бы вместе с вами на пенсию ушел.

– Заладил: бы, бы… Тебе только тридцать исполнилось.

– Если будут дворцы на Чукотке, это осуществимо.

– Я подумаю, затраты невелики, можно еще разок на Птибурдукова наехать: теплое течение к Чукотке пригонит.

– Господин президент, а птички так и будут летать за вами вместо того, чтобы хотя бы яйца нести.

– Яйца-то они всегда с собой носят, а мне нужны их мозги.

– Извините, господин президент, с этим, как в сказке: найди то, не зная что.

– Преимуществ не видишь, иначе один из них сидел бы здесь в салоне, высказываясь о произошедших переменах за Уралом. Кстати, почему я не видел Уральских гор?

– Из них Демидов успел выбрать все полезные ископаемые, и они усели.

– Кто такой Демидов?

– Он, господин президент, с мозгами, изменил фамилию, чтобы не порочить вас. Он вашей троюродной тетушки брат.

– Не помню. А горы все-таки жалко, хотел там покататься на лыжах.

Картина четвертая

Вот уже год лечу хандру на необитаемом острове, но Робинзоном себя не почувствовал. Связи с миром никакой, Пятница появится лишь сегодня, сам так распорядился. Говорю с попугаем, который называет меня дураком, возможно, он и прав: на роль Пятницы больше бы подошла ведущая программы Ио-го-го с соответствующей фамилией Кобылицина – Кобылова.

И подчиненные отчудили, козла на остров привезли вместо козы, хотя на зоне можно было прочитать роман Даниеля Дефо. За год козел напустил целое облако метана, которое застыло над островом. А если гроза? Подождите с ложками, еще просо не сеяли, кажется, ангел сидит на этом облаке.

– Молись, – кричит мне архангел сверху, – произошло землетрясение, идет цунами, высота волны – сандалии мои достанет. А у тебя столько грехов, что Адам, вкусивший запретное яблоко, просто агнец.

Побледнел я: воровал, воровал, и все собаке под хвост. Вернее, Верке. Вертихвостка еще та. В зоне мужиком прикидывалась, и никто из зеков ее за пять лет не выдал, даже стукачи.

– Кириллушка, помоги, – обращаюсь к нему, все до копеечки отдам, оставь только этот остров, и в придачу Верку, сам знаешь, как тяжело без бабы.

– Я не Кирилл, а Гавриил, но разницы нет, не будет тебе прощения, волна уже идет, поднимусь-ка я на сажень повыше: святой – не святой, а кто его знает.

– А если я прямо здесь, на острове, построю церковь и буду до конца жизни замаливать грехи?

– Обоняю, как ты добавил метана в облако, ладно, подскажу, есть один выход. К острову подплывает Пятница, лодка может двигаться и под водой, но одноместная. Договаривайтесь, он твой киллер, замена почти равноценная.

Не стало ни облака, ни Гавриила, и только Пятница растягивает в улыбке губы:

– Все сделал, шеф, как вы приказывали. Приплыл один, взял только гармошку, губную. Не могу без нее, особенно после работы: подойду к трупику, жалко, живым, однако, был. Часами потом играю на гармошке, забывая все на свете.

– Вижу, мозоли на губах. Всех замочил? – спрашиваю.

– Всех, – отвечает.

– Напрасно, – говорю, – через десять минут остров накроет цунами, и надо решить, кому из нас спасаться: Боливар не вынесет двоих.

Пятница засмеялся:

– В шутку так назвали лодку, а попали не в бровь, а в глаз – одного лишь может взять она под воду. Будем тащить спички.

– Обманешь, тот еще шулер, – не соглашаюсь.

– Не драться же с тобой киллеру, – снова смеется.

Действительно, как клопа раздавит. И, вдруг, меня осенило: он же все забывает, когда играет на гармошке. Говорю ему:

– Сыграй-ка, Пятница, что-нибудь душевное, уважь напоследок, на острове останусь я, афера с ним моя, мне и отвечать.

– С превеликим удовольствием, шеф, – обрадовался Пятница и заиграл. Все больше заволакивались его глаза, все больше туманилось сознание. Я быстро сел в лодку, отплыл, приготовился к погружению. Вдруг, вижу около Пятницы Гавриила и слышу громкое:

– Ты не только вор, но обманщик и лгун, готовый ради спасения своей гнилой душонки подставить любого. Твой Боливар давно разгерметизировался, так что давай, погружайся.

И я завыл волком:

– Ворюга я подлый, родную мать за копейку продам, нищего ограблю, с бедного последнюю рубашку сниму. Одним словом, олигарх.… Простите, если можете, и спасите. Останусь на острове с попугаем, пусть называет меня дураком…

И проснулся я, весь в поту, вокруг стояли испуганные домочадцы, над которыми возвышался строгий лик Гавриила.

Картина пятая

Морской звездой устанавливаются машины, из них выходят пятеро, подумаешь клоны – бритоголовые, накачанные, с угрюмыми взглядами.

– Совсем одурел Елисеич, где я ему найду в Туве шаманку с голубыми глазами, – пьет из бутылки водку парень, готовый, кажется, расплакаться.

– А ты, Пузырь, сам переоденься в ритуальный костюм, шеф никогда культовых служений не видел, молений духам не слышал, не различит, – заржал рядом стоящий.

– Прав, Дивиденд, бубен ты привез, а пену изо рта пускать умеешь, не раз надувал охранников, – поддержал третий парень.

– Не остри, Пупок, действительно не все в порядке стало с головой у шефа, после того как он воткнулся в снег на Красной горке. Вот ты гоняешься за призраками и привидениями в развалившемся замке. Догнал? То-то. И меня недавно шеф наказал. Ты, говорит, Безбородый, засиделся без настоящего дела, поэтому в лунные ночи подежурь на погосте. Там по слухам раздаются непонятные звуки. Возможно, мертвецы создали ансамбль. Если так, попроси их выступить на моем юбилее. Утрем нос всем.

– Дуреют, когда карманы набиты бабками, – съязвил самый угрюмый клон.

– Еще один озадаченный. Ты, Палач, наверное, как горькая редька надоел православным, шастая по монастырям и скитам в поисках берестяной грамоты, которой нет. Попроси Художника нашего, он тебе любую грамоту сварганит, не графом Елисеича, как он хочет, а князем сделает. Ни одного нарисованного Художником доллара фальшивым не признали.

– С грамотой легче, вот как я найду ему голубую шаманку? – вздохнул Пузырь.

– Эх, горемыка, голубую, конечно, не найдешь, как ни старайся, но бомжиху с голубыми глазами из актерской среды найдешь. Она наговорит ему все, что надо, и с пользой для нас.

– А не раскусит ее Елисеич, Дивиденд?

– С его головой? Нет. А раздеть может, так что подбирай актрису помоложе.

– Разводишь всех, Дивиденд, а мне, верняк, труба. Где привидения? В воображении только, – посетовал Пупок.

– Составь логическую цепочку. Шеф врет? Врет. И ты наври ему, скажи, что уже встретился с привидением, представь видео, это мы устроим.

– А дальше?

– И дальше вешай лапшу, де, хочет оно поговорить с ним лично в полночь, но пусть придет один и накинет на плечи простыню. От одной этой мысли он наложит в штаны, боится частенько из броневика вылезти.

– При таком раскладе Елисеич действительно о привидениях забудет, мне труднее, не знаю, что делать с кладбищенским оркестром, – пожаловался Безбородый.

– Как вижу, ты не только без бороды. Можешь сказать, что это просто слухи, и при сильном ветре издают звуки венки на могилах. Можешь запустить страшилку: есть оркестр на кладбище, но не мобильный, мертвецы не могут прийти на юбилей к Елисеичу, учитывая их физическое состояние. Или так: все придут к нему, а их сотни тысяч.

– Как просто, а я два месяца прячусь в склепе, который шеф построил себе, на всякий случай, если не похоронят на Мемориале, где он купил себе место. В последнее время мне стало казаться, что мертвецы действительно поют.

– Да, и в смерти повезет Елисеичу, весело ему будет лежать, – вздохнул Пупок.

– Хоть и скажем ему об этом, премию все равно не даст, – сказал Безбородый.

– Что поделать, если наступило время перевора, – добавил Палач.

– Тонко подмечено, не стал бы перевор новой эрой, – подвел разговор Дивиденд.

На полярной станции

Сцена №1

Самолет летит над ледовитым океаном. Первый пилот второму:

– Мы все взяли для полярников? Штурман в последнее время часто забывает свое имя.

– Да, и я не помню.

– Мария, однако. Ей бы мужичка, но раньше надо сходить к косметологу. Иногда подойдет незаметно сзади, обернешься, кровь стынет, сразу вспоминаешь избушку на курьих ножках.

– Не переборщай, носы у них совершенно разные, у нашего штурмана, как у многих, сапогом.

– На этот раз, кажется, ничего не забыли, а продукты самые калорийные.

– Баб-то не забыли? Особенно просили: старые износились.

– В заявке их не было.

– Да, и не должно быть, это личная просьба полярников. Чем им еще заниматься на дрейфующих льдинах, когда едят, как на убой.

– Подозреваю, командир, что это дело рук Марии. Ревнует, вероятно.

– Заревнуешь. Последние модели живее всех живых. Сам убедился, когда жена была в длительной командировке. Успел спрятать гирлу под кровать.

– Кого, жену?

– Другую, куклу.

– А если найдет?

– Жена не заглядывает под кровать, полы я всегда мою.

– Не побьют нас полярники, командир? Один, говорят, так озверел, что с медведицей подружился.

– Не побьют. Есть идея. Подсыплем в кофе штурмана снотворного, порций пять. Уснет, скажем, искусственная гирл, новейшей модели, обеспечит всех.

– Она же будет дышать?

– В этом и отличие последней модели.

– Будет клево. Мария мечтала пожить с полярниками на льдине.

– Вот и осуществим мечту старой девы, – засмеялся первый пилот.

Сцена №2

– Ну, вот, друзья, самолет разгружен, пора прощаться, – говорит первый пилот.

– А как же наша личная просьба? – спрашивает старший метеоролог.

– Вот, смотри, – открывает крышку большой коробки второй пилот.

– Как живая! Даже нос курносенький. А можно ее поцеловать? – спрашивает младший метеоролог.

– Для этого и привезли, – дает согласие первый пилот.

Метеоролог целует Марию, она открывает глаза и просит:

– Еще, милый.

Метеоролог удивляется:

– Вот это модель, остаюсь на станции еще на два года, такой сервис.

– Она иногда встает и говорит, вы не удивляйтесь: это новое достижение науки и техники. Может даже возражать, но тем интереснее общаться с ней. Кстати, зовут ее не Зина, а Мария.

– Нет, – не соглашается младший метеоролог, – Маша, Машенька.

Кажется, вы хотели улетать, ветер поднимается, в добрый путь.

– Окей, еще совет: не грубите Маше, она может обижаться, а на ласки отвечает соответственно.

Пилоты садятся в самолет и улетают. Полярники уносят радостную Марию в спальный вагончик.

Надоело

Сад, цветы, благоухание: рай есть рай. Встречаются двое.

– Еврипид, что с тобой, глаза излучают свет, снова следил за Герой?

– Из ада мой вояж.

– Что? Молвят, оттуда нас выталкивает божественная сила.

– Мозги нам пудрят, Софокл. Все не так. Недавно в раю появился русский, он выгнал из яблок, которые боятся у нас даже надкусить, нектар и угостил меня. Вот это действительно божественный напиток.

– Нектар?

– С последующим действием. Набил я в тунику камней и прыгнул вниз, так посоветовал русский.

– А противодействующая сила?

– Нет ее. Выталкивают нас из ада, как я понял, горячие пары из котлов, в которых варятся грешники. Выбросишь камни, и снова в рай, пользуйся всеми его благами, кроме одного.

– Что это еще за благо?

– Засматриваешься на женский пол?

– Иногда, если.

– Не привирай, и сейчас глаза на Пенелопу пялишь, а обнять ее не можешь.

– Тише ты, хочешь, чтобы нас как Адама с Евой изгнали?

– Если с Евой, я согласен. Не гулять же вечно одному в садочке.

– Еврипидушка, расскажи подробнее, как там, в аду, грешат?

– Естественно, даже Сатана. Вижу, сгораешь от любопытства. Если сам все хочешь испытать, попробуй яблочного нектара. Ощущения специфические.

– К русскому боюсь подойти, смотрит с превосходством, как будто знает тайну Вселенной.

– Он знал ее еще в своих ледяных землях. А как с чертями дерется? Рога им откручивает. Осушит амфору и… Ладно, слушай, расскажу тебе о своих одиссеях.

Опустился я в ад плавно, Софокл, в зону кипящих котлов.

– Полундра, – закричали черти, еще один русский, – и прячутся друг за друга.

– Ошибаетесь, граждане, – говорю, – я наоборот, грек и пришел к вам с добрыми пожеланиями, чтобы не сбивались ваши копытца, чтобы, как выражается наш русский друг, елось и пилось, и хотелось и моглось.

– А нектара принес? – сразу спросил однорогий черт, видимо сходился в поединке с Афанасием.

– Только пол-амфоры, сам употребил перед прыжком в Преисподнюю.

– И мы уважим тебя. Видишь сколько белых и черных, выражусь по-вашему, мягких частей тела торчат из емкостей. Кипят, а все равно мысли об этом. Представь, что они творили там, на поверхности Земли.

– А если деву целиком, как бы в кредит, обещаю, в следующий раз полную амфору нектара принесу.

– Первача?

– Я не знаю, что это такое.

– О-о-о! Русский говорит, до рта не донесешь, с ног валит. Орел. Так ему тут одна синеглазка понравилась, сам к ней в котел запрыгивает. У вас в раю нет таких баб, всех к нам определяют, поэтому поверим тебе. Вытаскивай любую, но чтобы амфора была полной.

Я и вытянул, Софокл. Что она вытворяла? Бывают же такие горячие девы. Да еще из кипятка.

– Состыкуй меня с русским, Еврипид, тоже хочу ощутить доселе неощутимое.