Долина

Анатолий Шацев

Долина

© Шацев А., 2018

© ООО «Буквально», 2018

* * *

Посвящается людям нашего поколения.

Предуведомление от автора

Автор осмелился предложить читателю поэму о людях, которые однажды пошли за великой и прекрасной мечтой, и о том, что из всего этого получилось.

Автору не довелось самому быть участником этих событий, но с некоторыми из этих людей он был знаком, и из их отрывочных воспоминаний он кое-как склеил некое связное повествование, часто содержавшее большие пробелы. Поскольку многое в этой истории так и осталось невыясненным, автор позволил себе иногда кое-что досочинить. Позвольте считать это его скромным вкладом в произошедшее.

Все изложенные события случились в одной выдуманной Большой Стране, поэтому не надо искать ее на карте, и, в частности, не нужно тут искать большого сходства с известными читателю странами. Это будет ошибочный путь. Нижеизложенное – это всего лишь сказка, сочиненная автором для самого себя во времена бессонницы, и в ней нет ни намеков на что-либо, ни уроков для кого-либо.

Всего лишь сказка, добрый читатель, всего лишь растрепанный ворох воспоминаний о не бывшем…

Часть первая

Премьер и другие

Премьер

За много лет до описываемых событий в одной Большой Стране был Премьер-министр. Его жизненный путь был долог и сложен, это была бы слишком длинная история, да и не про то сейчас сказ. Однако незадолго до своей смерти он сумел провести в жизнь один важнейший закон, за который немало людей потом вспоминали его добрым словом, а многие даже приносили цветы на его могилу.

…и вечно твоя могилабудет тонуть в цветах.

Положим тогда и мы наш скромный букет незабудок. Этот человек стоит того, чтоб рассказать о нем немного поподробнее.

Премьер-министр (будем звать его далее просто – Премьер) был по своему таланту управленец и бюрократ высшего класса и свое место он занимал по праву. Он происходил из простой семьи и шел к этой должности много лет путем трудным, а иногда и страшным, на котором кое-что ему очень не хотелось бы вспоминать…

Его тяжелая работа была для него смыслом жизни, наркотиком и каторгой одновременно. Он сам чувствовал, что давно стал какой-то управленческой машиной, бесчувственной, и никогда не останавливающейся. Но и то правда, что никто лучше него не мог бы поддерживать движение государственного механизма, механизма изношенного и малоэффективного, но создававшегося когда-то его поколением, и у Премьера не было ни желания, ни сил, ни возможностей его менять.

Сам он давно понимал необходимость серьезных реформ, но делать это должны были уже какие-то другие, новые люди. Этот же заскорузлый механизм заставлять работать наилучшим, насколько возможно, образом мог только он и его тщательно подобранный, вышколенный и преданный ему аппарат. Иногда Премьер чувствовал себя старым доктором, который понимает, что не может уже вылечить своего дряхлеющего больного, но старается хоть как-то продлить его жизнь.

Как заведенный, Премьер вставал всегда в семь утра, в восемь двадцать садился в свой вечный черный «линкольн» с вечным же шофером Костей, таким же седым, как и он сам, и в девять уже сидел за рабочим столом. Работа с документами и совещания, подготовка решений и проверка исполнения, планы и отчеты и бесконечные бумаги, бумаги, бумаги… О его умении увидеть в большом пакете документов едва заметные ошибки ходили легенды.

В десять вечера он снова садился в машину, в одиннадцать – короткий ужин, недолгое общение с семьей, иногда – работа с особо важными документами. И в начале первого ложился. В субботу заканчивал рабочий день к шести, а в воскресенье отдыхал на даче, точнее, заставлял себя отдыхать, понимал, что иначе – сломается. Так – гулял, иногда рыбачил, думал.

Людей он подбирал под стать себе – фанатичных трудоголиков, патологически честных. Он жестко требовал от своих сотрудников реальной работы и обязательности, редко хвалил, часто ругал, но они знали: если не выгоняет – уже нормально. Работой у него гордились. Когда впоследствии они уходили в бизнес, то репутация бывшего сотрудника аппарата Премьера стоила в деловом мире чрезвычайно высоко.

Были у него и некоторые странности, странности с точки зрения правящей элиты, разумеется, а не с обычной человеческой точки зрения. Будучи членом этой самой элиты – и весьма важным, – он, конечно, являлся бессменным членом правящего ПолитСовета и по влиятельности всегда был где-то вторым-третьим человеком в стране, – но обычно стоял как бы чуть-чуть поодаль. И совсем уж своим Премьера там не считали, хотя и обойтись без него не могли.

Так, например, в своих поездках по стране – стремительных, жестких, деловых, которых все местное начальство боялось ужасно (какие там охоты и баньки с водочкой – упаси Бог!) – Премьер иногда, вопреки всем программам поездки, заходил в какую-нибудь маленькую церквушку и стоял там долго. Чтоб молился – не видели, но стоял, думал о чем-то. Кто знает, может быть, о тех, кого он когда-то жестоко убрал со своей дороги. А может, и о тех, кого он мог спасти, но не спас…

А иногда внезапно посещал детские интернаты. Хороводы он там с детишками не водил, но горе было тем сотрудникам, кто украл хоть копейку. Много денег на детдома не получалось выделять, и так уж до черта было дыр в бюджете, но то, что выделялось, должно было тратиться только на детей. Должно было, но… Говорили, что однажды в далекой провинции он в бешенстве сам ударил одного директора детдома, укравшего деньги, специально выделенные на новогодние подарки детям. У того от ужаса случился сердечный приступ.

Обычно после таких поездок местные бизнесмены выделяли значительные пожертвования и в храмы, и в детдома. Потом стали делать и без его просьб, ну, охотно там или не очень, но делали. Знали – Премьер это ценит и учитывает.

Однако он почему-то не выносил, когда к нему обращались с личными просьбами, «клянчили», как он выражался, – даже если просьбы были обоснованы, – и отказывал жестко. Речь тут, конечно, не о бизнесе или политике, а о частных делах.

Жена и сын

Особое место в жизни Премьера занимала семья – жена и сын, и об этом мы скажем поподробнее, тем более что именно сын Премьера сыграет заметную роль в дальнейших событиях.

Семья его была своеобразным оазисом, где он был не машиной, а человеком. Он женился по любви на второкурснице своего университета, когда сам уже заканчивал аспирантуру, любил ее всю жизнь и был ей верен, что нечасто бывает у людей властолюбивых. Она же посвятила себя только ему, да еще их сыну. За годы они с женой душевно срослись в одно целое и понимали друг друга почти без слов. Она редко общалась с другими высокопоставленными женами, и те не любили ее, но ей это было все равно. Они ей были неинтересны, и, надо сказать, весьма обоснованно. Их омерзительное самодовольство было непереносимо.

И только ради семьи Премьер мог иногда изменить своим принципам. Был, например, как-то раз такой случай. Мы уже упоминали о его нелюбви к личным просьбам. Но все же однажды жена упросила его принять своих дальних родственников, пожилую пару. С ними случилась беда. История оказалась и мерзкая, и пошлая до тошноты.

Несколько слов курсивом. «Черные риелторы»

На старости лет решили эти старики продать свою неплохую квартирку в центре Столицы, чтобы переехать поближе к детям в дальний район да помочь им материально. Дали по наивности объявление в газете. Тут же на них вышли бойкие и очень ласковые молодые люди из свеженькой риелторской фирмы «Возрождение». Наговорили разных слов, мол, все заботы берем на себя, подсунули всякие бумаги, которых и прочитать-то старики толком не смогли, а в том числе и генеральную доверенность: «это чтоб вам не бегать, в очередях не стоять», – ну и в результате остались бедняги почти без денег и без квартиры. Что уж там описывать механику обмана – много их есть, и очень разных. В ужасе бросились они в суд. Но этот неожиданно быстро состоявшийся процесс они проиграли при помощи двух лжесвидетелей и очень пристрастного судьи.

И вот уже приходил с предупреждением о выселении судебный исполнитель. Отчаяние заставило их обратиться к родственнице.

Премьер принял их дома, правда, весьма неохотно. Расстроенные старики волновались, говорили много, путано и бестолково, перебивали друг друга, – какой контраст с четкими докладами его вышколенных чиновников. Ну, в общем, он не выдержал и выгнал их, наорав, что нечего, мол, пользоваться родственными связями для устройства «личных делишек». Это было грубо, несправедливо, они в слезах ушли, потом старику пришлось скорую вызывать.

Жена ничего ему не сказала, но он видел ее неодобрение, видел следы слез на ее лице, и это было непереносимо. Премьер, конечно, сразу осознал, что был не прав, сорвался. И сам не понимал, почему он, такой стойкий и выдержанный в борьбе с сильными, так выходил из себя, когда видел ноющих и клянчащих?

Он не стал извиняться, он вообще почти никогда не извинялся, не его стиль. Редкие свои ошибки Премьер исправлял практически.

Через два дня Главный Прокурор неожиданно истребовал упомянутое дело в порядке надзора. Там обнаружились грубейшие нарушения, прокуратура внесла протест, и исполнение судебного решения было приостановлено. А один из свидетелей вдруг явился с добровольным заявлением о подкупе и лжесвидетельстве. Вскоре и судья получила неожиданное приглашение на заседание национальной комиссии по судебной этике. От нее запросили объяснений по поводу ряда однотипно странных эпизодов в ее судебных делах по жилищным вопросам. Судья сразу же слегла, а скоро ей пришлось досрочно оставить работу. Значительно позже, уже после отмены ряда ее решений, по поводу качества ее работы возникли претензии теперь уже и у некоторых неформальных структур, от которых она еле-еле откупилась, потратив все свои немалые сверхплановые заработки и оставшись с хиленькой пенсией и подорванным здоровьем.

А тем временем в фирму «Возрождение» вдруг явилась ревизия. Отчетность и учредительные документы вызвали ряд тяжелых вопросов. Работа фирмы была парализована, зависли несколько крупных сделок очень важных клиентов. Это был характерный стиль команды Премьера – очень тщательная подготовка, а затем стремительная атака с разных сторон.

Три этих красавца, три героя нашего времени – директор, бухгалтер и юрист – в отчаянии помчались за защитой к своей, надо признать, весьма влиятельной и хорошо проплаченной крыше. Но там их встретили хмуро. Выражение «мудаки ср…ые» было, пожалуй, самым мягким из сказанного. Им было объяснено, что свои проблемы они будут решать сами, если успеют. И еще им объяснили, кому они наступили на ногу. Они ахнули.

Судорожно попыталась эта троица исправить ситуацию, немедленно привезя старикам все положенные деньги, добавив немало от себя, – тут уж не до жиру, быть бы живу. Да добавили еще от себя холодильничек «Стинол», да японский телевизор в подарок, да еще кучу извинений («Поверьте, это было просто какое-то недоразумение!»), да еще обещание все перевезти за свой счет. Только очень просили скорей донести до «Самого», что все уже в порядке.

Но было уже поздно, маховик уже раскрутился. Бежать из страны они не успели – куда уж там, такой ход люди Премьера просчитывали элементарно. Двое из них были задержаны на границе и после длительного суда получили свои весьма нехилые сроки, а одного еще раньше похоронили в бетонном блоке обманутые клиенты из «крутых».

Желающие могут поговорить о жестокости нравов, однако заметим, что очень многие другие старики, потенциальные жертвы, были спасены, сами того не зная.

* * *

Спустя некоторое время жена вечером шепнула ему на ухо, обняв:

– У них все в порядке. Тебе передают громадное спасибо.

– Ну ладно, ладно. Ну, я просто устал тогда, – буркнул он, но все же был тронут, что старики не затаили обиду и оценили его помощь.

* * *

Родился у них единственный сын Алеша, любимый и ненаглядный. Он был поздним ребенком. Дважды до того роды у его жены заканчивались неудачно, и только на третий раз, с помощью лучших врачей в лучшей клинике страны, – будущий Премьер тогда уже занимал немалый пост и устроил ее, – ребенка спасли. Долго и трудно выхаживали его, мальчик много болел, рос слабым. Сколько сил было на него положено, сколько труда и тревог – кто испытал подобное, тот знает. И все ж таки он стал такой радостью для обоих, как говорится, – «свет очей».

К семи годам он был уже более-менее здоров, хотя и худеньким, как свечка. Отдали его в обычную школу около дома, учителя там, правда, были неплохие. Премьер не захотел видеть сына ни в одной из трех наиболее известных гимназий Столицы – «золотой треугольник», или «большое Г», как говорили завистники (имея в виду, конечно, расположение этих школ на карте). Туда стремилась отдать своих отпрысков вся столичная элита, чтоб сызмальства входили они в круг будущих властителей страны, завязывали ценные в будущем личные связи.

Но слишком хорошо знал Премьер, какой отвратительный дух царит в этих школах, дух высокомерия и сословного расслоения, соответствующего иерархии постов родителей. А он хотел, чтобы у его сына в будущем были настоящие друзья, а не только богатый букет полезных знакомств.

И это стало еще одной линией раздела между Премьером и властной элитой. Что-то аристократически-презрительное видели они в этом его поступке. Хотя какие уж там аристократы в его роду – он был сыном паровозного машиниста. Впрочем, что ж, это в те времена считалось «рабочей аристократией».

Парень рос, занимался спортом, креп потихоньку. Дворовый футбол, фехтование, прыжки в высоту и даже дзюдо – хоть и без больших успехов. Ах, как изящен он был в белом фехтовальном костюме, в маске, с рапирой – матери очень нравилось, она ходила на все его соревнования. Отцу же больше по душе были броски на ковре – сам в молодости был «вольником» и если что сохранил с той поры, так это умение собираться перед боем.

Учился парень неплохо, но, мягко говоря, без особых успехов. Читал он много и, по мнению отца, всякую чушь – тут все отцы одинаковы. С ребятами сын хорошо ладил, в классе его любили за дружеское поведение и полное отсутствие чванства. Лидером, правда, никогда не был, тут он не в отца пошел.

Где-то с пятого-шестого класса естественно началось увлечение музыкой, всякими модными группами ну и, опять же, турпоходы и гитара – в общем, все, как положено нормальному парню. Вот в это-то примерно время и возникли «посиделки» в доме Премьера, те самые, с которых потом все и началось.

Посиделки

Так уж повелось, что раз в неделю, иногда и чаще, позволено было сыну приводить друзей в свою комнату, которая в такие дни становилась их клубом. Охрана Премьера, правда, была весьма недовольна, но ей пришлось смириться. Тут были свои причины.

Премьер и его жена несколько опасались, чтобы сын не попал в сомнительную компанию, что было не исключено, учитывая, что многие в его школе происходили из бедных и неблагополучных семей. Лучше бы им поменьше болтаться по улицам и быть под некоторым присмотром. Да и самим ребятам хорошее место для их тусовок оказалось весьма кстати. Там они делали, что хотели, ну, в разумных пределах, конечно. Музыка, чай с пирогами и бутербродами – для некоторых, особенно из бедных семей, отнюдь не последней важности обстоятельство, – телик вместе смотрели, ну и разговоры там всякие за жизнь. Нередко, особенно весной, довольно-таки поздно засиживались.

Иногда Премьер сам присоединялся к чаепитию, если возвращался пораньше. Ребята, естественно, сначала очень стеснялись его. Но Премьер все больше помалкивал, внимательно слушал, иногда задавал вопросы, не лез ни с какими нравоучениями, так что постепенно гости к нему привыкли, и в его присутствии тоже свободно болтали обо всем.

С детьми Премьер был совсем не такой, как на работе, он был просто человеком, и они ценили это. Один из одноклассников сына, по понятиям учителей – двоечник и хулиган, заводной и веселый парень Никита, сказал как-то Алеше одобрительно: «А батя-то твой ничего мужик, хоть и Премьер-министр». Когда сын рассказал это ему, Премьер расхохотался, а в глубине души был очень доволен и потом гордо рассказывал помощникам на работе: «…хоть и Премьер-министр!»

Некоторые родители, прослышав, что их дети запросто пьют чай с Премьером, пробовали было использовать это обстоятельство с пользой для себя (не будем слишком строги к ним – у многих были действительно тяжелые проблемы). Он жестко пресекал это. Впрочем, на их детей эту жесткость Премьер никогда не переносил. Возможно, ему приятно было просто посидеть среди ребят, отдохнуть, их юношеская непосредственность так хорошо контрастировала с его обычной средой.

Среди приходивших на посиделки одноклассников сына были двое особенно симпатичных Премьеру – брат и сестра Виктор и Нина. Они росли в бедной семье, жили с матерью в одной комнате в громадной, семей на десять, коммуналке. Виктор отличался серьезностью, несколько даже суровостью, очень рано повзрослел, его и одноклассники, и учителя как-то очень уважали, и даже ребята редко его Витькой звали, чаще – Виктор. Премьера очень радовала его дружба с сыном. Нина же была милая и веселая девочка, на год младше брата, но по специальному разрешению директора учившаяся с ним в одном классе: мать очень просила, чтоб брат мог присматривать за ней. Кажется, она нравилась Алеше, и это была уже достаточная причина для симпатии к ней Премьера. Другая же причина заключалась в том, что девочка напоминала Премьеру (или это только казалось ему?) ту, уже бесконечно далекую, его первую безответную школьную любовь, о которой он никогда и никому… ну, в общем, ладно, не будем об этом.

Несколько слов курсивом. Однажды в коммуналке

Как-то Премьер, придя домой, увидел сына расстроенным и даже, как ему показалось, заплаканным. Вопреки обыкновению, сын не стал разговаривать с отцом, а, мрачно буркнув приветствие, ушел в свою комнату. Жена взволнованно рассказала за ужином, какая беда случилась с Алешиными друзьями.

За пару дней до этого Виктор и Нина не пришли в школу. Никто сначала особенно не обеспокоился – ну, бывает, загрипповали, может. Однако на другой день кто-то из ребят забежал к ним, и выяснились очень печальные дела.

Незадолго до того в их квартире получил комнату новый жилец, сержант полиции, только недавно переведенный в Столицу – местных кадров остро не хватало, а то бы вряд ли его взяли. Полицейские, они ведь люди как люди, и очень даже разные бывают – и хорошие, и плохие, и всякие. Но вот конкретно этот оказался сволочь просто чистой воды, без примеси.

Это был раскормленный детина с громадными кулачищами, невежественный, жестокий и грубый со всеми, а уж особенно с арестованными, при этом весьма угодливый с начальством; хотя, надо признать, он был не трус, и два опасных задержания были на его счету.

В квартире он сразу повел себя по-хамски. В коммуналке жить и так-то было нелегко: одна ванная, один туалет, двенадцать конфорок, забитый хламом коридор с тремя поворотами, – и только выработанная годами и очень зыбкая система договоренностей о порядке пользования этими прелестями цивилизации позволяла людям как-то сносно выживать, хотя и при этом ссор хватало. А этот хрен с горы всем хамил, не соблюдал никаких очередей, занимал ванную, когда хотел и надолго, не делал уборку и тому подобное, но никто ему не перечил – боялись. Прозвище ему в квартире тут же дали – Хряк.

Но это еще полбеды. Хуже было то, что он положил глаз на Нину. Хоть и школьница была, и пятнадцати ей еще не было, но уже физически развитая была и весьма симпатичная. Сержант начал заигрывать с ней, как умел. Говорил ей всякие сальности – видимо, считал их комплиментами: «Ахти, какая у нас попочка хорошенькая», – и норовил ущипнуть, а то говорил, направляясь в ванную: «Ниночка, приходи мне спинку потереть», – и хохотал, весьма собой довольный – эту шутку он считал очень остроумной. Нинка шипела, как кошка, и убегала к себе в комнату. Мать и брат не знали, что придумать, ну, только что всегда быть рядом, но ведь не всегда это было возможно. Жизнь становилась невыносимой. Кстати сказать, Алеша был в курсе этих дел, очень страдал, но поделиться с отцом стеснялся. Матери, правда, кое-что сказал.

И вот однажды Нина вечером вышла на кухню. Вдруг Виктор услышал дикий крик сестры. Он выскочил в коридор и увидел, как пьяный Хряк, в своих форменных штанах с лампасами и голый по пояс, прижав девочку к стене, рвал на ней кофточку. Она, одной рукой прикрывая грудь, другой пыталась оттолкнуть его мерзко ухмылявшуюся рожу. «Ну что ты, деточка, ну что ты…»

Брат бросился на него, хотел оттолкнуть, но где там – силы были слишком неравны. Пятнадцатилетний парнишка наткнулся на хорошо поставленный и к тому же встречный удар в лицо от тренированного сильного мужчины. Виктор рухнул без сознания. Нина истошно закричала, вырвалась и бросилась к брату. Выскочили женщины-соседки и тоже закричали, Хряк зло выругался и ушел к себе, понял – перебор. Виктора увезла скорая с тяжелым сотрясением и переломом челюсти.

Приходила и полиция, да только ведь это же были знакомые Хряковы ребята – ну, пошли к нему в комнату, поговорили, да и всё. Заявление соседи писать уже побоялись – «нам еще с ним жить». Нина убежала и спряталась у подруги, а потом уехала в больницу к брату, мать же их слегла с сердечным приступом, и соседки за ней ухаживали.

Премьер слушал жену и чувствовал, что наполняется тихой яростью до ломоты в пальцах. Когда он представил себе, как эта скотина рвет кофточку на груди у девочки… ы-ы-ы, – он скрипнул зубами.

Было уже за полночь, но он позвонил одному из своих помощников. Помощника не очень огорчил ночной звонок, хотя он и собирался уже ко сну. Премьер такими вещами не злоупотреблял, но, если уж позвонил, значит, действительно надо. Еще несколько молодых людей не спали в ту ночь, да и некоторым городским начальникам пришлось встать очень рано.

Утром в эту квартиру вдруг явилась энергичная жилкомиссия из района (сержант тогда был на суточном дежурстве), разговаривала со всеми соседями обо всех проблемах, ну и заодно – о прошедших событиях. Личный врач Премьера поехал в больницу к Виктору и доложил потом, что дела там хоть и неважные, но поправимые, и что будет сделано все, что нужно, и более того. Матери тоже, конечно, оказали необходимую помощь.

Уже к середине следующего дня подробный отчет о происшествии и все сопутствующие материалы были у Премьера на столе.

Через три часа выжимка из этой папки поступила секретарю Министра внутренних дел с грифом «ВС» (весьма срочно, уже следующий по срочности гриф ВВС использовался только при возникновении угрозы национальной безопасности, или при катастрофах).

Несколько слов курсивом. Вальтер

Глава МВД генерал Вальтер только успел начать читать документ, как раздался звонок. Министр едва успел поздороваться, как в ответ услышал:

– А знаешь, чем ты отличаешься от куска дерьма?

Это было очень плохое начало. Старик был явно взбешен, и видно, что лучше было ему не перечить сейчас. Ни от кого другого глава МВД не потерпел бы таких слов, даже от Председателя ПолитСовета (в дальнейшем – ППС), которому Вальтер подчинялся напрямую. Давно уже не мальчик, чтоб с ним так разговаривать, что бы он ни натворил. Но тут был совсем особый случай.

Они были когда-то ребятами с одного двора, Премьер был на девять лет старше руководителя МВД. Уже тогда будущий Премьер выделил почему-то среди дворовой мелкоты толкового и смелого мальчишку, отец которого погиб однажды ночью от ножа каких-то негодяев, пытаясь защитить женщину. Старший друг начал покровительствовать ему, не дал пропасть в кругу местной шпаны, большая часть которой потом плохо кончила, фактически стал для него старшим братом, хотя и довольно суровым.

Кличка парня была Вальтер. Как-то маленькие мальчишки во дворе играли в войну, бегали с игрушечными пистолетиками, кричали, бравируя звучными иностранными словами: у меня кольт! у меня браунинг! у меня маузер! Один малыш не знал, как назвать свой смешной самодельный деревянный пистолетик, и стоял, расстроенный. Проходивший мимо старшеклассник усмехнулся и подсказал ему название.

– У меня вальтер! – радостно закричал мальчишка и побежал к своим приятелям. – Вальтер, вальтер! Пиф-паф!