Дорога в никуда. Книга вторая

Все это Виктор рассказал сразу по прибытию, но Ратников окончательно ему поверил только по прошествии времени, когда узнал парня получше.

– …Из вашего Игоря может выйти отличный спортсмен. Правда, начинать уже поздновато, но данные у него, дай Бог каждому, – убежденно говорил Фольц. – Он ведь все равно дома сидеть не будет, силы то у него вагон. А где ему здесь ее применить. Тут же ни секций, ни спортклубов.

– Ничего, найдет какое-нибудь занятие, учебе больше внимания уделять будет, – не очень твердо возразил Ратников.

– Он же сильный парень, его к спорту тянет. А в дивизионе кроме меня, разве что старший лейтенант Малышев настоящий спортсмен и может чему-то научить. Но вот с ним я бы точно не посоветовал связываться, – вдруг сделал неожиданный поворот в разговоре Фольц.

– Это почему? – насторожился Ратников.

– Да так, – Фольц явно замялся. – Хоть он и офицер, и вы ему больше доверяете, чем мне, но человек он нехороший.

– Погоди, погоди… Что, Малышев уже кого-то тренировал? – заинтересовался подполковник.

После небольшой паузы Виктор нехотя ответил:

– Да нет. Просто мы как-то с Церегидзе попросили его показать, как правильно боксировать, перчатки принесли.

– Ну?

– Я-то баловался когда-то, немного умею. В общем, отработал с ним раунд. А Зураб ведь без понятия. Разве так можно, имея первый разряд и такой удар с новичком в полную силу боксировать? Не спортсмен он, а какой-то зверь, – с трудом сдерживал негодование Фольц.

– Что же все-таки там у вас случилось? – подталкивал солдата к конкретности Ратников.

– Вы, товарищ подполковник, только к нему сына не подпускайте, – ушел от прямого ответа Фольц, после чего стало ясно, что больше он ничего по этому поводу не скажет.

– Ладно, посмотрим. Уж больно маты там плохие у вас… Но решать будем, при первой оказии попробую у начфиза новые раздобыть…

Ратников поверил Фольцу, хоть и не смог до конца его «разговорить». «Действительно, Игорь здоровый парень, ему нужен выход для энергии. В Люберцах он уже привык к регулярным тренировкам, и здесь хочет продолжить, только с этой тупой качки переключился на более интересную и динамичную борьбу, благо есть с кем заниматься. Все правильно, мужает парень, такой возраст, и чем плох тот же Фольц – хороший, честный парень. А с Малышевым надо срочно разобраться, что-то много у него в последнее время проколов образовалось». – Фольц вышел, а Ратникова не покидали тревожные мысли. – «У кого еще можно узнать, что же там произошло во время этой боксерской тренировки? Где сейчас Церегидзе?.... В карауле кажется…».

На улице работа шла полным ходом. Снег укладывали на вал и тут же плотно утрамбовывали. Ноги сами понесли Ратникова в караульное помещение. Там тоже кипела работа.

– Командир идет! – негромко, во внутрь караульного помещения крикнул боец, орудующий ломом у входа, отдалбливая лед.

Послышались спешные шаги, и в дверях появился начальник караула сержант Церегидзе, невысокий, одинаково широкий в плечах и бедрах и оттого кажущийся квадратным. Сержант доложил. Его грузинский акцент звучал не так резко и гортанно, как и большинства его земляков, но спутать невозможно – так по-русски мог говорить только грузин.

– Все нормально? – переспросил подполковник

– Так точно, порядок наводим, – подтвердил сержант.

Зураб Церегидзе обладал невероятно тихим для кавказца нравом. Офицерские жены диву давались, что в их присутствие, в магазине, или во время совместных поездок на школьной машине в Новую Бухтарму, Зураб стыдливо опускал глаза и краснел как девушка. Мало того, что он сам страдал от столь несвойственной кавказскому человеку застенчивости, Гасымов и Ко подвергали его постоянным упрекам. Упрекали за то, что тот будучи «стариком» и сержантом не вступается за земляков, что честно тянет сержантскую «лямку», за то, что дружит не с кавказцами, а с немцем Фольцем и не пляшет под гасымовскую «дудку», под которую на дивизионе уже «водили хоровод» едва ли не все остальные кавказцы. Видимо, желание доказать землякам, что и он мужчина, спровоцировало однажды Зураба на нехарактерный для него поступок. В октябре началась «смена поколений» (старослужащие увольняющиеся в ноябре почти сдали «полномочия», а «майские» начали вступать в «права»). «Новый старик» дизелист Матвейчук заступил в наряд по дивизиону. После отбоя, пользуясь тем, что дежурный офицер ушел проверять караул, он решил организовать помывку полов в столовой, ленкомнате и прочих помещениях руками нескольких «молодых». Вместе с русскими, украинцами, узбеками и татарами, он стал поднимать и их однопризывника азербайджанца. Гасымов, не вставая с койки, посоветовал не трогать земляка, на что Матвейчук пообещал и самого Гасымова на «пола» запахать, если не заткнется. Ситуация сразу обострилась. Гасымов вскочил, готовый кинуться в драку, ему на подмогу поднялись все кавказцы независимо от призыва, кроме Церегидзе и Григорянца. На помощь Матвейчуку поспешили все остальные «старики», за исключением Фольца. Виктор по понятным причинам старался избегать подобных «мероприятий». Численный перевес и немалый имели «старики». И тут совершенно неожиданно вскочил и Зураб. Колеблясь между однопризывниками и земляками он все таки предпочел в конце-концов земляков. Сорвавшись с койки, он схватил табуретку и обрушил ее на огромного связиста Линева. До головы к счастью не достал, но, попав в плечо, вывел из строя ударную правую руку гиганта. Непонятно, то ли травма самого здорового «старика», то ли полная неожиданность поступка тихони Церегидзе повлияла на обе стороны, но драка не состоялась. Все закончилось словесной перепалкой, которую и застал, вернувшийся после проверки караула дежурный офицер. Так что пришлось в ту ночь свежеиспеченному «дедушке» Матвейчуку орудовать шваброй самому. А подробности уже стали известны позднее.

Ратников зашел в караулку и узрел хорошо ему знакомую картину: облезлые зеленые стены и промерзшие, в инее углы, электророзетки, пожелтевшие от постоянного присутствия в них вилок электрообогревателей. В комнате отдыхающей смены смрад и вонь, оставшаяся с ночи от сушащихся на батареях портянок. Караульных отдыхающей смены в комнате нет – они все работают. Обычное явление всесоюзного масштаба – разве можно отдыхать даже тому, кому положено, если начальство завтра с проверкой приезжает.

Не став выяснять обстоятельств «боксерского поединка» у Церегидзе – сержант при исполнении, и вроде бы, совсем не пострадал, пусть спокойно несет службу дальше – Ратников решил попытать самого Малышева.

Офицеры-холостяки питались в казарме из солдатского котла.

Малышев, зайди ко мне! – не стал откладывать дело в долгий ящик подполковник, увидев Николая, выходящего из комнаты, где завтракали офицеры. Когда старший лейтенант зашел в канцелярию, подполковник повысил тон. – Потрудитесь заправиться и перестаньте жевать!

Неожиданный переход на «вы» давал понять Николаю, что командир настроен к нему весьма неблагожелательно. Малышев встрепенулся, оправил портупею на шинели, спешно проглотил остатки пищи, принял положение схожее со «смирно». Четыре года курсантских, а потом еще два офицерских выработали в нем механическую реакцию на подобное обращение старших начальников.

– Что там у тебя произошло с Церегидзе? – по-прежнему сурово вопрошал Ратников.

Николай напрягся, переспросил:

– А что у меня с ним могло произойти?

– Это я тебя и спрашиваю!? – подполковник уже заметно злился.

– Не знаю о чем вы, он же не мой подчиненный, – Малышев пытался казаться спокойным.

– Ты боксировал с ним!?

– Ах, вот вы о чем, – Николай сделал вид, что вопрос командира только сейчас стал ему ясен. – Да, я показал ему кое какие приемы.

– И чем этот показ закончился!?

– Да ничем… Я, правда, немного не рассчитал силу удара, – без малейших признаков вины или замешательства признался Николай.

– Слушай, друг ситный, мне что-то в последнее время твои художества стали надоедать. Что-то, пока ты звание ждал, то руки не распускал, да и национализм свой особо не выпячивал. А звезду получил – как с цепи сорвался. Церегидзе-то за что ударил!? Парень смирный, мухи не обидит, служит хорошо!

– Вы говорите, мухи не обидит? – криво усмехнулся Малышев. – А остатки той табуретки, которой он Линева отоварил, видели!?

– Так, то же другое дело. У него же выбора не было, иначе бы массовая драка случилась, ЧП. А он не дал над «молодыми» издеваться, ночью их поднимать, – как мог оправдывал Ратников Зураба, хоть совсем не был уверен, что тот действовал из таковых побуждений.

– Да, ну что вы, товарищ подполковник, каких молодых, он за земляков вступился, – своим тоном Малышев выразил удивление, что командир сам не додумался до этого.– А у меня с этим грузином все было в норме, обычная боксерская тренировка. Тем более он сам меня попросил.

– Какая там тренировка? Ты же боксер, разряд имеешь, а он в первый раз перчатки одел!

– Я вам еще раз говорю, я его не принуждал, он сам напросился.

– Он же поучиться хотел, а не получить нокаут!

– Что он хотел, я не знаю, – Малышев уже отвечал с легким раздражением.

– Куда ты его ударил?

– Точно не помню… кажется в солнечное сплетение, – равнодушно пожал плечами Николай.

– Если бы ты так поступил с какой-нибудь сволочью, нарушителем воинской дисциплины… Но ударить такого… Как к тебе теперь солдаты будут относиться, ты подумал об этом?

– Вы, товарищ подполковник, за меня не беспокойтесь, и о своем авторитете среди бойцов, я как-нибудь сам позабочусь.

– Да не о тебе речь. Ты же вносишь межнациональную напряженность во внутридивизионную жизнь. Сначала Гасымов, теперь Церегидзе.

– Да при чем здесь я? Вы, что не видите, эта напряженность и без того, везде, повсюду!– резко отреагировал Малышев. – Я просто даю отпор наиболее зарвавшимся чуркам, в то время как многие, в том числе и офицеры их растущую наглость молча сносят… или не видят, – последний упрек уже явно относился к Ратникову.

– Ну, конечно, один ты у нас такой зоркий сокол, – усмехнулся подполковник и сняв шапку уселся, наконец, за свой стол – до того диалог шел стоя.

– В нашем дивизионе, скорее всего так и есть, один я, а в стране уже давно брожение идет. Уже многие этого кавказского хамства не выдерживают, причем не только русские. Вы, наверное, не слышали историю, как один русский старик, ветеран войны, кабардинцам танковое сражение устроил?

– Нет, не слышал, – отмахнулся Ратников, собираясь что-то сказать, но Малышев решил озвучить, как ему казалось поучительную историю, и подполковник был вынужден замолчать.

– Это там недалеко от наших мест, на Северном Кавказе случилось, года два или три назад. К бензокалонке где-то в Кабарде подъехал на своем «Запорожце» старик-инвалид, стал в очередь на заправку, и как раз его очередь подходила. Тут несколько молодых местных джигитов на «жигулях» подвалили, вперед него втиснулись. Старик стал их стыдить. Ну, а у тех кровь горячая, взыграла, как это какой-то калека, да еще русский смеет джигитам указывать. Старику по морде и вообще из очереди выкинули, дескать, видишь все молчат и ты, собака, молчи. А ведь своих стариков они очень уважают, и женщин тоже, а других за людей не считают. А ветеран боевой оказался. Он пообещал им показать танковую атаку под Прохоровкой. Задраил у своего «Запорожца» стекла и давай своим передком их «Жигули» со всех сторон таранить. У «Запора»-то мотор сзади. Раздолбал вдрыск. Те милицию, старика арестовали, документы проверили, оказался Герой Советского Союза…

Подполковник недоверчиво покачал головой. Не то чтобы он не поверил, но он так часто слышал нечто подобное, в анекдотическом содержании. Про то, что все кавказцы на «Волгах», евреи на «Жигулях», а русские в лучшем случае на «Запорожцах». Он конечно в подобные анекдоты до конца не верил, но в то же время считал, что дыма без огня не бывает, и анекдоты на пустом месте не рождаются.

– Не знаю, не знаю, но думаю в твоем рассказе есть преувеличения и домыслы. Ведь сам-то ты эту «сцену» не видел, а слышал многократно извращенную версию, – недоверчиво качнул головой Ратников.

– Какие домыслы!? Если вы мне не верите, я напомню тогда и чисто местный случай с чеченцами, что в прошлом году в Зубовке шабашили.

На это раз Ратников вынужден был признать полную правоту Николая. Он и сам хорошо был осведомлен о том инциденте…

5

Летом прошлого, 1985 года, бригада чечен-строителей ходила по местным деревням, подряжаясь ремонтировать или строить хозяйственные объекты. Чечены-шабашники стали этим заниматься по примеру семейных армянских бригад. Днем они работали, а по вечерам… по вечерам бесчинствовали, затевали драки, приставали к женщинам и девчонкам. Так они затероризировали не одну деревню, особенно небольшие, где было немного мужчин и парней. Их побаивались, обращались в милицию. Дело обычно заканчивалось ничем, ибо чечены щедро давали в «лапу» милиционерам и те спускали все на тормозах. Из-за специфического поведения той бригады во внерабочее время объекты часто не достраивались и подряды расторгались. Сгубило чечен то, что они уверовали в свою полную безнаказанность. Уже осенью бригада поднялась в горы и подрядилась чинить коровник в старой кержацкой деревне. Чечен предупредили, что кержаки отличаются от прочих русских. Но те легкомысленно не вняли предупреждениям. Да и как тут внять, когда нигде не получали настоящего отпора, а тут вокруг ядреные кержачки ходят, выросшие на добротном молоке, сметане, мясе и на чистом горном воздухе. Кержаки, конечно, стали не те, что их деды и прадеды. Мало кто из них уже вообще крестился, не говоря уж о двоеперстии. Зажала и их советская власть, загнала в колхозы, запретила староверческие книги, посадила учиться в советские школы. Но что-то этакое, свое, не советское в них осталось.

В тот холодный октябрьский вечер чечены по привычке стали зажимать и насильно мацать девок, угрожать ножами и кинжалами парням и мужикам… Они были уверены, что и здесь все пойдет по обычному сценарию: они как минимум от души пощупают груди и животы этих смачных русских девок, может кого и «завалят», ну а если из райцентра приедет милиция, они по обыкновению откупятся. Но семидесяти лет советской власти оказалось недостаточно не только для того чтобы утихомирить чеченцев, но и для превращения потомков староверов в стопроцентно инертных советских людей. Они не побежали жаловаться в милицию, а ответили «всеми имеющимися средствами». На бой вышла вся деревня, все мужики и молодые и старые, кто с топором, кто с вилами… кто с ружьем. Итог получился невеселым, двум деревенским вломили по «десятке» строгого режима, еще шестерым срока поменьше. Ишь чего удумали, за дочерей, жен и сестер вступиться. Такой вольности советская власть никогда не дозволяла, все должны быть как овцы, а раз не овцы, так получи. Ну, а чечены… одиннадцать их было, семерых отвезли в районную больницу залечивать пулевые и рубленые раны, а четверых прямо в морг…

Видя, что командир несколько смутился, не имея возможности оспорить последний факт, случившийся к тому же не так далеко от «точки», Малышев, было, вновь перевел разговор на случай с Гасымовым… Ратников уже не хотел продолжать затягивающийся спор. Он неожиданно почувствовал, что устал от постоянной нехватки аргументов при попытках поставить старшего лейтенанта на место. Но Малышев все не унимался:

– Неужто, вы не видите, что в основном вся эта «грязь», разлагающая страну плывет не с Запада, не из заграницы, как это утверждают наши политработники, а зарождается у нас же, на Юге. Вспомните, как себя вел и что говорил тогда Гасымов в ленкомнате. И во многом здесь виновата Центр, Москва, ее политика…

– Да, здоров ты обвинять, тебе бы не в офицеры, а в прокуроры. Есть, конечно, в твоих словах доля истины, но всего лишь доля и небольшая, – перебил его Ратников.

– Пока Москва не станет снова частью России, а не государством в государстве, с отличной от остальной страны жизнью, мы русские не будем едины, – уверенно резюмировал Николай. А разделили нас, таким образом, специально, чтобы легче управлять. Те, кого кормят посытнее, никогда против руководства не пойдут. Свою дворню ведь помещики тоже лучше остальных крепостных содержали, вот и москвичи это та же дворня. Мишка Рябинин, конечно, парень хороший, но он тоже из дворни, хоть и не виноват…

– Ладно… ты в высокие сферы не лезь, ты лучше за свои поступки отвечай. А те, кто сверху, они за свое перед историей ответят, – решил повернуть разговор от столь «скользкой» колеи Ратников.

– Просто мне, товарищ подполковник, обидно, что народ наш замучен всеми этими дурацкими планами и все увеличивающимся количеством нахлебников, как своих южных, так и зарубежных, – пояснил свою позицию Николай.

– Дались тебе эти южные. Ну, а как ты объяснишь, что в Афгане все одинаково воюют и гибнут и героизм проявляют и южные и северные? Что они от ненависти друг к другу под пули-то лезут? А вот тебя бы с твоими ухватками там в первом же бою свои же шлепнули бы.

– Не будем говорить о невозможном. Нашим войскам ПВО, слава Богу, там делать нечего, – ничуть не обидевшись, ответил Малышев. Чувствовалось, что и он устал от явно бесполезных попыток обратить в «свою веру» командира.

– Сам то ты туда не хочешь. Так почему же тогда про нацменов плохо говоришь. А ведь там они гибнут на равне со всеми. А ты этакого супер-патриота из себя корежишь, а под пули за Родину не горишь желанием лезть, – Ратникову, наконец, показалось, что он «поймал» Малышева.

– Неужели вы думаете, что я боюсь? – Николай сконцентрировал взгляд в возмущенном прищуре. – Я просто не желаю уподобляться телку, которого гонят на бойню. Ради чего там воевать? Чтобы Боря Кармалев со своими наложницами в шахском дворце развлекался? Если бы там была война за Россию, за увеличение ее мощи или территории. А воевать за этих чучмеков… Я такими и здесь сыт по горло. Итак, сколько русской крови зазаря в этом Афгане полили.

– Ну, ладно, наверное, нам пора прерваться, – Ратников тоже уже не сомневался в бесперспективности дальнейшего разговора. К тому же возобладала уже давно бытовавшая в его сознании осторожность при затрагивании таких «щекотливых» тем. – Иди, а то боюсь, мы тут с тобой до такого договоримся, всему особому отделу не разгрести.

Старший лейтенант с торжествующим видом козырнул и резко повернувшись, вышел.

«Надо же, каков… Не иначе он считает себя победителем в нашей словесной дуэли. Да, не готов ты Федор Петрович к такой дискуссии с нынешней молодежью, совсем не готов», – глядя вслед Малышеву, размышлял Ратников.

После завтрака обычно дивизион строился на развод, где и ставилась задача на день. Но в этот день задача была поставлена с подъема, и Ратников не стал тратить время на строевые церемонии – солдаты сразу приступили к прерванным завтраком работам. На плацу заканчивали убирать снег. Группа «молодых» равняла снежный вал, окаймляющий бетонированный прямоугольник плаца. Среди них выделялся неумелыми движениями невысокий таджик Парпиев. Он до армии никогда не убирал снег, да и видел его редко. Командир стартовой батареи Сивков докладывал о его частых без видимых причин слезных рыданиях. Разбирался замполит. Неразвитый во всех отношениях теплолюбивый таджик, почти не говорящий по-русски и не имевший в дивизионе земляков, крайне тяжело адаптировался. Его с большим трудом понимали только узбеки, но с ним они демонстративно «не водились». В отличие от кавказцев, которые «кучковались» не зависимо от национальности и вероисповедания предков, среднеазиаты такой межнациональной консолидацией никогда не отличались. Парпиев просил замполита перевести его куда-нибудь в другое место, где есть таджики. До решения этого вопроса руки пока не доходили, но долго тянуть становилось небезопасно.

Ратников пошел в сторону туалета. Там опять работали рядовые последнего призыва Хрулев, Савченко и Хуснутдинов.

– Вас сюда, что только троих направили? – недовольно осведомился Ратников, ибо «туалетня» работа была явно не под силу троим бойцам.

– Никак нет, с нами еще Зайчук был, он недавно в казарму отлучился, – отвечал белесый очкарик Ренат Хуснутдинов, типичный продукт шестисотлетнего сосуществования славян, татар и финно-угорских народов не просто в рамках единого государства, а буквально в теснейшем «контакте». В результате подобного «контакта» стали возможны темноволосые и даже раскосые Ивановы и белокурые Юсуповы.

Хуснутдинов вновь принялся долбить ломом замерзшую кучу, не попавшую по назначению в круглое отверстие, а Ратников повернул к свинарнику. Оттуда слышалось дружное похрюкивание – дивизионному свинству явно пришлось по душе затеянная вокруг них суматоха. В распахнутую настежь дверь вносили свежую, надерганную из полузаметенного снегом стога солому.

– Как у тебя дела? – морщась от неприятного запаха скотного двора, спросил подполковник у свинаря, рядового Цымбалюка.

– Усе як надо, товарищ подполковник! – прокуренно-хрипло гаркнул Цимбалюк, длинный тощий, и в то же время круглолицый украинец.

– Работа, гляжу, кипит?

– У мене плохо не парцуют!

Старослужащий Цимбалюк и на гражданке, у себя в Житомирской области работал скотником. Людей для работы на свинарнике он у комбатов просил сам, знал кого выбирать, и работа спорилась. И здесь среди работавших только один, башкир Салават Закиров оказался неславянского происхождения. Год назад, тогда еще «молодого» Салавата определили в скотники на другой «точке». Проработав три месяца без замечаний, он заявил, что больше так служить не хочет. Закиров стыдился быть скотником, служа в ракетных войсках, стыдился написать об этом родителям и умолял перевести на любую, самую тяжелую должность, но чтобы возле ракет. Так он оказался у Ратникова и с удовольствием «пахал» в стартовой батарее. Сейчас же он в охотку носил солому, возможно, вспоминая унизительное, как ему казалось, начало своей службы.

Ратников пошел назад к казарме, размышляя на ходу. «Черт знает что, неужели всегда так, а я за текучкой как-то не обращал внимания? Где же все эти бойцы с горячей кавказской кровью? Надо собрать комбатов и выяснить, как они распределили людей. Надо ж, даже «молодых» кавказцев нет ни на плацу, ни на сортире, ни в свинарнике… И вера тут ни при чем, если свиней иметь ввиду, вон Закиров, то же вроде мусульманин, а работает в свинарнике и не считает зазорным, к тому же и не молодой он, а годок. И кавказцы не должны чураться. Однако нет никого их там, и вообще как-то они ото всех самых неприятных работ увильнули.» Ратников недоумевал, хоть и был предупрежден о возможности такого казуса в получасовой давности разговоре с Малышевым. Но долго недоумевать не пришлось. Проходя мимо продсклада, подполковник услышал доносящееся из-за его дверей негромкое пение. То пел завскладом младший сержант Алекперов, азербайджанец, но призванный из Оренбурга, где он несколько лет перед призывом жил у вышедшей туда замуж старшей сестры. Там же он окончил кооперативный техникум. По совокупности данных факторов Алекперов только обличьем напоминал азербайджанца, а говор и повадки имел оренбургские, немного приблатненные. Но это только внешне, на самом деле он отличался исполнительностью, склад и учетную документацию содержал в порядке и пока, что в халтурах с отпуском продовольствия не был замечен. Ратников никогда не брал на эту прапорщицкую должность прапорщика, по его твердому убеждению, даже самый вороватый солдат не утащит с продсклада столько, сколько унесет, даже не вороватый прапорщик… Подполковник повернул к складу.

Алекперов оказался не один. Солдаты последнего майского призыва Казарян и Алиев подметали пол, «годок» Магомедов, коренастый аварец занимался менее грязным делом – штамповал масло на порции. Его земляк и однопризывник Алиханов рубил мясо. Здесь тоже имело место разделение по призывам, но выполняли они совсем не ту работу, что весь остальной дивизион. Певший что-то на родном языке Алекперов, при появлении командира вскочил с табуретки.

– Чем вы тут занимаетесь!? – спросил Ратников, стараясь быть как можно спокойнее, хотя сдерживался уже с трудом.

– Вот… они помочь пришли, товарищ подполковник, – смутившись и пряча глаза, ответил завскладом.

– А ты что все это сам не смог сделать бы!? – повысил голос Ратников.

Алекперов, виновато потупившись молчал, начиная заливаться малиновым румянцем.

– А вы все, почему здесь, вас куда работать назначили? – с той же грозной интонацией подполковник обратился к остальным.

– На плац… там и так народ многа, лопат всем не хватил… вот сюда помочь пришли, – за всех ответил Магомедов.

– А ну марш по своим рабочим местам!

Побросав продскладовские орудия труда, добровольные помощники поспешили покинуть склад.

– В чем дело, Алекперов!? – подполковник смотрел со строгим непониманием.

– Я их не звал, сами пришли, – завскладом по-прежнему не поднимал глаз.