Вести с полей

– Ладно. Короче, тут выходим мы с.. Ну, не знаю как сказать я!

– С любовником, – помог Тихонов.

– Кто? – Малович развернул Валентину и упёрся в неё взглядом. Добрым.

– Алипов Игорь. Главный агроном. Он меня любит. И я его тоже. – Мостовая зарыдала и прикрыла лицо шалью.

– А Стаценко увидел и Вы стали бояться, что он заложит Вас по пьянке мужу. Пил он с ним? – Малович достал блокнот и записал слово «Алипов»

– А то!– сквозь рыдания проскрипела Валентина.– Он с кем не пил только! И с моим, блин.

– Ну вот. Вот и всё. Боялись, что заложит. А Алипов сказал, что не заложит, да? – улыбнулся Малович ласково.

– А как Вы догадались?

– Сейчас скажу, как в кино говорят: «такая у нас работа», –  и Малович засмеялся от души. Ну, спасибо Вам. Можете  идти. Мужу ни слова, о чем мы говорили. А мы так с ним вообще встречаться не будем.

– Так я пошла? До свиданья. Игоря не трогайте тоже. Он меня действительно любит. И я его.

После слов этих Мостовая Валентина застегнула пальто, шаль накинула и ушла.

– Ну, что? – спросил Тихонов. – Вроде попали?

– Сейчас домой поедем, – Малович походил по кабинету. Подошел к двери и открыл, позвал Данилкина. – Кажется, всё. Нашли. Теперь она побежит к нему. Завтра с утра. Он испугается и может сбежать, если будет знать, что мы здесь, в Корчагинском. А мы попросим Григория Ильича, чтобы сегодня же он донес до неё известие, что мы уехали в Кустанай. Сделаешь, Ильич?

– Да какой вопрос! – пожал обоим руки директор. – Через полчаса она будет в курсе.

Тихонов с трудом вырулил на трассу. Снега было – до половины колеса. Но чем хорош «ГаЗ-69» так как раз тем, что по бездорожью он едет ещё повеселее, чем по гладкому асфальту.

– Хороший день был сегодня, – сказал Тихонов.

– Для нас – да! – засмеялся Малович. – Да и для преступника он сегодня неплохой. И завтра будет такой же. А вот послезавтра мы утречком и приедем.

Буран стихал понемногу. И красные задние фонари «газика» уже можно было прекрасно видеть шоферам, едущим сзади. Но, честно говоря, других дураков, согласных испытывать машину и судьбу при таком бездорожье, больше не было.

                    Глава пятая

Фамилии всех героев повести и названия населённых пунктов кроме города Кустаная – изменены автором

***

Неделя оставалась до очередного нового, 1968 года, от которого никто в целинном совхозе имени Павла Корчагина ничего нового как раз и не ждал.

Двадцать четвёртого с утра всех, кто работал в поле, на зерноскладах, токах и МТС собрали в конторе, в ленинской комнате. По двадцать стульев было в каждом ряду, а  рядов – тридцать. Большую в пятьдесят девятом году, через пару лет после огромной стройки нового совхоза, создали ленинскую комнату. И контора получилась тоже здоровенная. Двухэтажная, длиной почти в семьдесят метров. Почти половину кабинетов и через десять лет не занял никто. Там хранили всё, что попало. От огромных  портретов в позолоченных рамках главного руководства партии и правительства, ведущего к светлому будущему

сразу весь СССР, до таких же больших фотографий наших родных казахстанских великанов. Ну, ещё запасные стулья там в навал лежали, столы новые, а один кабинет заложили тысячами пачек писчей бумаги. Писать приходилось много.

Почти столько же, сколько и пахать да сеять. Всё, чем были забиты пустые кабинеты, перечислять слишком долго. Опустим это исключительно ради описания торжественного собрания. За неделю до вступления в законную силу шестьдесят восьмого всех, кого в принципе можно было хоть чем-нибудь и хоть за что-нибудь наградить – наградили. Перед рядами стол пересекал комнату. Длинный, покрытый тонкой красной накидкой из бархата. На столе разложили всё, что надо: вымпела, значки, медали в коробочках коричневых, два ордена – в красных плисовых шкатулочках, пачки денег разной высоты, перевязанные узкой алой лентой и стопки всевозможных почетных грамот, красивых, сверху украшенных рисунками Ленина в обрамлении  флагов всех республик, а также рисунками полей с  комбайнами, утопающими в колосьях, и тракторами, которые поднимали пласты плугами на бескрайнем просторе. На краю стола этого поставили маленький проигрыватель и большой динамик рядом. Пластинку заводили всё время одну, но зато очень важную – с «Маршем энтузиастов».

Директор Данилкин по очереди с секретарём парткома Алпатовым и профоргом Тулегеном Копановым часа за полтора рассказали народу, какой он молодец, народ, а ещё час ушел у них, чтобы под марш всем раздать традиционные знаки морального и материального уважения к трудящимся.

Чалому медаль на груди пристегнули. В этот раз снова «За трудовое отличие», поскольку главная – «За трудовую доблесть» у него уже была. В этот раз получил её сам Данилкин Григорий Ильич, директор. Почти все, кроме Игорька  Артемьева и Вали Савостьянова премии получили неплохие. Этим двоим не перепало потому, что Савостьянов, шофер, сильно подогретый самогоном поспорил в июне с мужиками, что по дну переедет с одного берега озера, где рыбу ловили, на другой. Поскольку на середине глубина была шесть метров, то до неё он и долетел на скорость восемьдесят кэмэ в час. И машину утопил. Сам тоже почти утонул, но Олежка Николаев на лодке догрёб быстренько до места, нырнул и снаружи смог Валентину дверь открыть. Изнутри Валя дергал и ручку оторвал. Машину потом вытащили с горем пополам трактором, но только через три дня. Потому, что все праздновали день рождения директора и отвлекаться было некогда. За три дня много чего испортилось водой в машине и годовая премия соскользнула вполне справедливо. Ну, а Артемьева Игорька какой-то невыясненный дурак в посевную посадил на сеялку. Игорёк честно потрясся на ней по всем восьмидесяти гектарам, но перед этим забыл проверить: полностью ли открыты дозаторы из бункеров в семяпроводы. А они почти закрыты были. И посеял он так мало, что и выросло пшеницы там не пять центнеров с гектара, а один. То есть почти ничего. В тридцатые годы Артемьева Игорька запросто расстреляли бы за вредительство, а в гуманные шестидесятые поступили просто

По-свински. Лишили премии.

Все остальные остались довольны и счастливы наградам, растолкали вымпела и грамоты по сундукам, а премии пропивали до Нового года и ещё полмесяца после. В общем, и проводили прошлый по-людски, и встретили, кто смог запомнить, красиво. Размашисто, но почти без травм и потерь.

В новогодние  дни и вечера только на Костомарова Сергея и жену его Нину Захарову, экономистов конторских, как-то вдруг, нечаянно, нежданно и негаданно напал злой рок в виде раздора, разлада, разногласия и отчуждения. К тому же Костомаров Сергей ощутил, что жену свою боится. Но это-то дело обычное. Почти все мужики жен побаиваются, поскольку греховны по уши и грехи искупить некогда, да не больно-то и надо. Но у этой пары всё сложнее было. Захарова Нина, жена, вдруг обнаружила, что сама опасается мужчину своего безропотного так, что аж дыхание временами перехватывает и колет сердце. В гости они по причине внутренней напряженки ни к кому не пошли праздновать и к себе не звали. Собачились без свидетелей.

– А вот хрен ведь твой Данилкин перепрыгнул в обком! Всё! Раз с начала года не забрали, значит, до следующего будет сидеть и вить из нас верёвки, – в новогоднюю ночь случайно обронила Захарова Нина. – И ты в счетоводах гнить будешь дальше. Главный агроном получает триста, а счетовод сто двадцать.

Костомаров Сергей пил почти без закуски и потому смелость с откровенностью так и пёрли из него. Как метель с холодного севера.

– Главным агрономом он меня и так назначит. Куда он денется? Пусть я сам сяду, если не поставит меня.  Поеду в Кустанай к следакам этим и сам расколюсь, но и его утоплю с головой. Кто меня подбил на Петьку? Он подбил. Хитро охмурил, сучара! Если бы Петька и дальше возил свои жалобы на него во все большие дома, да ещё бы до Москвы дошел, то хана твёрдая Данилкину светила ярко. А он бы доехал до Москвы. Петька такой был. Настырный. И бумажек у него правильных про то, как Гриша Ильич землю гробит и правительство советское вместе с партией дурит брехливыми нашими достижениями, хватало на расстрельную статью Данилкину. Ну, или лет на двадцать пять лесоповала.

– Да уж! – жена делала ехидное лицо. – Поехал бы ты к следакам. Как же! Ты ж пугливый как суслик. Ты у Данилкина на поводке-то и болтался с перепуга, что он вместо тебя в главные агрономы кого-нибудь из «Альбатроса» притащит. Не Алипова, конечно. Но там все пятеро агрономов – орлы! А ты зооветтехникум в Калуге окончил. И агрономия у вас была на одном курсе только. И то, как попутная  дисциплина. Семь учебных часов. Ха-ха! Тебе свиней от свинки лечить, а не землю нашу пропащую.

И Захарова Нина искренне засмеялась, обрадовалась своей удачной и обидной шутке.

– А ты бы не побоялась, поехала? – глянул ей в глаза Костомаров.

– Я? А то ты не знаешь меня! Я бедовая. Боюсь только отца. Даром, что он покойник давно, а всё боюсь. И ничего больше. И никого. И ты меня слушай. Сам меньше дрожать будешь. И главным агрономом станешь. Зря, что ли Петра…

– Заткнись, тварь! – как с цепи сорвался Костомаров Сергей. – Сама знаешь в какие клещи Данилкин меня зажал аж за самые помидоры. Ты, что ли,  сводки эти брехливые да отчёты-пузыри мыльные сочиняла? Ты подписывала их перед директорской подписью и печатью? Ты черновики набрасывала, и только! Кстати, потом, когда я их подправлял и в саму сводку да в отчет вставлял – рвала ты черновики в мелкие кусочки. И в сортир на улице высыпала. Зачем? А чтоб мои следы оставались, а твоих как и не было. Да ты падаль последняя! Чего ж я раньше-то не допёр!?

– Да пустое это – сводки, отчёты. Всегда и везде скажешь, что директор заставлял. А ты, мол, боялся, что он тебя из экономистов высвистит. Ты ж зоотехник. Ветеринар без практики. Ну, выкинут тебя из конторы тёплой. Будешь весной да осенью с Кравчуком посменно пахать на тракторе. Если научишься. Трактор ты пока только из окна видел.

Да и хрен бы с ним, дура! – схватил её за плечи Сергей Костомаров. – Я-то и на пашне приловчусь, не обмишурюсь. Но ты ведь на моё место струхнёшь сесть. Подписи под дутой цифирью ставить. А?

– Ты, Серёжа, живешь со мной уже семь лет. Сам через три года, в шестидесятом из родного Жукова выдернул меня. Но так ты меня за эти годы и не понял до конца. Я, знаешь ли, нигде никогда не струхну. А вот ты как есть – трусоватый экземпляр. Тебе за меня и держаться надо, чтоб в яму какую не провалиться. И бояться меня разрешаю тебе прямо от доброты сердечной. Потому как знаю я про тебя всё. А спрятаться тебе кроме как за меня, некуда.

– Намекаешь? – спросил Костомаров и окинул жену с ног до головы мутным от самогона и потаённой ярости взглядом.

– Про Стаценко, что ли? – засмеялась Нина Захарова. – Да ты перепил, дорогуша моя! Я ж с тобой там была. Слепленные мы с тобой в один грязный вонючий комок. Ну, а то, что горло ему ты лично пробил, не знает же никто. Данилкин да я. Но ему смысла нет тебя сдавать. Ты ж его сразу за собой и утянешь. Он же тебя лично из дома вытащил.  «В самый раз сегодня», – передразнила она свистящий шёпот Данилина. – И нож тебе кто дал? Я? Нет, Данилкин. Вытер его перчатками и дал. А кто это видел? Кроме меня был кто? Не-е. Не было. Держись, говорю, меня, Серёжа. И не перечь ни в чём. И будешь жить сладко, толково. При должности, при деньгах. И при мне, само-собой.

В таком духе с редкими перерывами на сон в разных кроватях и походами в магазин за куревом и хлебом беседовали они, почитай, недели три с хвостом.

И с  каждым днём Костомаров становился всё покладистей и мягче. А числа пятнадцатого января с утра сказал ей душевно, даже ласково.

– Ты, Нинок, у директора отпросись на денёк. Завтра  все на работу выходят.

Погуляли уж. Так ты попросись у него в пятницу на день в город съездить. Там ведь тоже почти ни один магазин не работал. А сейчас уже работают. А я тебе дам денег и ты вместо меня купишь себе подарок. Какой душа попросит. Шубу красивую за тысячу рублей. Чтоб тут ни у кого такой не было. А я в них всё одно не понимаю ничего. Такой подарок от меня – за ум твой, надёжность и верность. Имею право подарить любимой? Имею. И прости, что ругался с тобой почти месяц. Так и до развода недалеко. Глупо получилось. Ты-то права во всём. Извиняй, душой умоляю!

– Да ладно тебе! – радостно воскликнула Захарова Нина. – Забудь! А подарок такой дорогой и не заслужила я.

– Ещё как заслужила! – Костомаров обнял её и прижал к себе. – Ты большего заслужила. Ну, давай, иди к Данилкину. Отпрашивайся.

Данилкин Григорий Ильич сам был с тяжкого похмелья и она всего-то и успела сказать, что в пятницу собралась в город съездить. Даже зачем, не успела похвастаться. Отпустил её Данилкин в Кустанай без разговоров.

В пятницу её в совхозе уже никто не видел. Уехала она. И не вернулась. Ни вечером, ни утром, ни через месяц. О том, как её разыскивали я расскажу позже.

Потому, что сам Костомаров прибежал к директору тем же днём, но аж в двенадцать ночи. Губы его тряслись, пальцы дрожали и он убитым голосом доложил, что вот прямо сейчас договорился с Толяном Кравчуком и они вдвоём выезжают в Кустанай на «Москвиче» разыскивать и в городе, и по дороге к нему жену свою.

– А куда она могла там вляпаться? – изумился Данилкин, директор.

– Она ведь шубу купила там дорогую, – Костомаров Сергей всхлипнул. – Кто-то, видать, отследил и потом по дороге на автовокзал напал. По больницам надо искать.

– С утра бы и поехал. Куда она из больницы денется? – Данилкин сказал это, но потом рукой махнул. – Езжай, ладно. Чтобы ночью с ума не стронулся.

И Костомаров убежал к Кравчуку. Через пятнадцать минут они уже торопливо

перемещались по двум черным асфальтовым полоскам, продавленным в снегу тяжелыми грузовиками. Кравчук вернулся через три часа. Костомаров сам его отослал. Сказал, что один управится. Город маленький. Всё под рукой, что надо.

А часов в пять утра  низкие тучи вывалили на совхоз и все его поля первые десятки тонн мягкого снега, потом целый день не унимались и сбрасывали крупные хлопья так буйно, будто кто-то, руководящий всем на свете, прибил эти переполненные снежинками  тучи к небу и выбивал из них сверху весь трехмесячный запас. Когда народ  раненько начал собираться после завтрака в контору для получения разнарядок на разные работы, то в двери почти никто выйти не сумел. Мужики выдирали паклю из утеплённых окон, выставляли рамы, прыгали в сугроб, не дотянувшийся малость до окна. Жены оставались в хате, вставляли рамы на место и шли к дверям ждать пока деревянной лопатой мужья освободят от завала двери и раскидают снег в стороны в виде дорожки, чтобы можно было выбраться из ограды. Градусники показывали всего минус двадцать четыре, поэтому много холода до возвращения с работы в дом не просочилось бы сквозь щели без пакли. До конторы с разных концов посёлка все шли смешно. Как цапли поднимали поочередно ноги в тяжелых валенках и вертикально вонзали валенок на полметра вперёд, балансируя при этом руками как канатоходцы.

Часть трудового народа добрела до конторы без осложнений. Но многим припозднившимся не повезло. Плотный слой снежинок, опускающихся вертикально, вдруг скособочился, ускорился и понёсся под углом к планете со скоростью сорвавшегося с цепи молодого злого пса. Это издалека далёкого прибыл северо-западный ветер. Быстрый, холодный, сердитый.

– Во, мля, повезло-то как! – радостно заверещал придурок  местный Артемьев Игорёк. Буран летел в него со спины. Поэтому Игорёк подпрыгнул, взлетел над сугробами и расставил руки. Его сначала уронило, но не утопило в снегу, а понесло вперёд. Он только слегка помогал чудному передвижению ногами. Отталкивался и плыл по сугробу как моторная лодка по гладкой воде.

– Эй, доходяги! – орал он идущим сбоку и позади. – Сколько я могу вас учить? Берите пример с дяди Игоря Артемьева. Он силён сообразительностью и тесным контактом с природой. Как зверь! Чую нутром, как с ней жить в любви и взаимопомощи! Делайте как я!

И почти все повторили трюк Игорька, и понесло их к главному дому совхоза как

перья куриные.

– Ты б на работе показывал  взаимопомощь природе! – крикнул Олежка Николаев.

Но впустую. Не долетел до Артемьева голос. Потому как Олежка шел против ветра и стены снежной. И ещё человек сорок, не меньше. Они ложились грудью на ветер и гребли руками как вёслами, едва заметно продвигая себя вперёд.

Вот чего-чего,  а такой подлянки от погоды никто не ожидал. Все мечтали поскорее догрести до конторы и затаиться там. Дождаться пока силы у бурана

скончаются да к работам приступить. Никто пока не предполагал, что конкретно сегодня на уме у директора Данилкина. Все надеялись на то, что механизаторов он пошлёт ладить побитую в войне со степью технику, а остальных отпустит. Кого домой, кого по тёплым рабочим местам. В больницу, столовую, библиотеку и магазин.

Данилкин сам спустился в конторскую прихожую. В большой холл с зеркалами и портретами Ленина и Маркса по бокам от знамен СССР и КазССР. Он был подтянут, трезв, побрит и пах «Русским лесом», что насторожило рабочих, отряхивающих на цементный крашеный пол налипший  комьями снег.

– Дождались, слава богу! – не по-коммунистически, но всё равно искренне воскликнул директор Данилкин. – Не ждал я, хоть и знал прогноз, такого счастья.

Это ж сколько мы влаги накопим теперь! Надо только задержать снег по-умному. Короче, у нас на складе двести щитов дощатых и восемьдесят пять камышитовых. Подпорки там же. Сегодня ждём, а завтра ставим. Но сдаётся мне, что при таком щедром снегопаде нам их будет мало. Значит, берем двадцать добровольцев и идем на склад. Там есть всё. Молотки, гвозди, веревки для камыша, проволока, камыш прошлогодний и доски. Делаем ещё сто щитов. По пятьдесят из разного материала. А Кравчук, Чалый, Лазарев и Айжан Курунбаева

вешают на трактор снегопахи и с обеда до темна  делают валки по шестьдесят сантиметров в высоту, не ниже. Потом снегопахи поднимите и гусеницами промежутки между валками утопчите поплотнее. Понятно всем? Добровольцы кто?

– А кто вперед выбежит из конторы, тот и получит удовольствие от труда праведного! – Артемьев Игорёк сорвался с места и, разбрасывая не растаявший на полу снег, через чёрный ход вылетел на улицу. Ветер подхватил его небольшое туловище и понёс почти точно ко второму складу. За ним помедленнее вывалились остальные и получилось добровольцев примерно полсотни.

– Всё! Хорош! – скомандовал чётко трезвый Данилкин. – Больше в склад не влезет. Да и молотков не хватит. Остальные идут по домам и завтра с восьми все собираемся возле первой клетки. Будет шесть тракторов с прицепами на полозьях. Туда загрузим заранее щиты, сядем сами и поедем делать снегозадержание. Есть вопросы? Этим, которые на складе, я сам скажу. Все свободны.

– Он аккуратно достал из кармана пачку «Беломора», выбил щелчком папироску

И, разминая её на ходу, пошел на второй этаж. В кабинет.

– Хрен мы за день завтра всё расставим, – задумчиво произнёс Мостовой Кирилл.

– Бурана не будет – успеем, – бодро сказал Валентин Савостьянов. – Мы ж орлы все. Не голуби.

По домам расходились чуть ли не ползком, но с улыбками. Хорошо Валюха пошутил. Оптимистично. Правда, не угадал ни фига.

…В восемь утра следующего дня ветер поменял направление на северо-восточное, стал посильнее, а снега в туче не убавилось, наверное, и на десять процентов. Опять мужики раскопали себе выходы из домов и уже возле первой клетки, куда добрались как инвалиды, Кирюха Мостовой пересчитал народ и сказал:

– Семьдесят шесть человек нас. Надо, чтобы сюда вернулись все. Поэтому – всем держаться группами по пятеро и постоянно перекрикиваться. Падать нельзя, садиться на снег не надо, держаться рядом и с места на место переходить по двое. Один держит щит сзади, другой спереди. Третий идет впереди через валки

  на сорок метров и ставят шиты. Потом группой – за следующей порцией. Потом собираемся у конца первой клетки и идем на вторую. Ну, Ленин с нами! И все основоположники  коммунистической идеи!

Все развеселились, а тут и трактора с прицепами, полными щитов пришли.

И началось то, что все и через пару лет потом вспоминали с остатком тени ужаса на лицах. Началась узаконенная природой битва с природой за вполне вероятный

славный урожай.

***

Вчера четыре трактора нарезали валков на полях много очень. Валок – это очень нужный сугроб сантиметров по шестьдесят в высоту. Он снег на себя собирает и держит. Трактор перед собой несёт валкователь, похожий на нос корабля. А за носом этим что- то наподобие крыльев. Носом трактор врезается в толщу снежную и крыльями разводит снег в стороны. Получается десятиметровая прогалина по бокам сугробы- валки. Их ставят, естественно, поперёк ветра, чтобы буран налепился на эти валки и снега становилось больше. Весной он таял  разливая по сторонам накопленную в валках воду. Чалый Серёга  с утра доложил директору, что шестнадцать клеток до утра прихватили. Оставалось ещё два раза по столько. Данилкин пришел провожать всех, кто уезжал щиты ставить. Снегопахи-валкователи не спали совсем, потому и валков нарезали несчётное число. Утром они подогнали машины свои к первой клетке, тоже проводили забравшихся на прицепы людей, одетых в ватные штаны и полушубки, шапки с опущенными ушами и обёрнутых вокруг шеи толстыми шарфами да шалями, арендованными у жен. А когда трактора с прицепами уже через минуту движения исчезли с глаз, занавешенные плотной портьерой снежной, все четверо включили движки, потом печки и мгновенно уснули часа на два. Разбудить их должен был заправщик. Трактор с прицепленными санями, в которые поместилась двухкубовая цистерна с соляркой. Он должен был подкатить к одиннадцати, разбудить снегопахов, заправить баки и дополнительные канистры. После чего передохнувшие малость мужики и Айжан Курунбаева  собирались валковать на клетках с семнадцатой по двадцатую.

    Я вам, читатель, забиваю голову вот этими валкователями, номерами клеток и щитами для снегозадержания не для того вовсе, чтобы окунуть вас в непонятную терминологию и в незнакомые далёким от полеводства гражданам действия сельхозников. Я просто хочу, чтобы вы глубже вникли в высокую степень тяжести трудового процесса, необходимого хотя бы для временного оздоровления истерзанной за десять лет земли, которая по причине древнего способа вспашки с огромным отвалом пласта, поставленного плугом почти вертикально, при сильных ветрах теряла веками копившийся плодородный слой. Гумус. Его и так в бедных землях степных было с гулькин нос, а частые пыльные бури вышибали из отвальной пашни и прахом развеивали на десятки километров и фосфор, и азот с калием. Без чего ни цветы не растут, ни деревья, ни пшеница. И овёс не растёт, и просо. Да ничего не лезет из такой земли кроме шариков «перекати поле» и редких серых, жестких как прутья, травинок. Им для жизни почти ничего и не нужно было. Любая твердь земная. Хоть голимый солонец.

И вот если буран дикий с ветром сногсшибательным и сугробами по пояс для горожан – пугало нежеланное, то для хлеборобов степных он – счастье и надежда.

Правильно собранный и накопленный снег весной растает и накормит почву всем, что есть в богатой талой воде. Надо только не опоздать. Не дать снегу улететь вместе с ветром в никуда, не позволить ему стать обычной белой холодной пылью, которая носится над землёй и не ведает, где конец её полёта.

Трактора развезли народ по точкам на клетках. Мужики скидывали по пути щиты и подпорки, но так, чтобы они почти прямо торчали в толстом слое снега. Иначе не найдёшь потом. Завалит и не покажет уже до весны. Трактор от трактора разъехались на несколько километров в разные стороны и начали кататься между валков, придавливая полозьями пространство, отделяющее валки. Оно простиралось от начала клетки и  ширину имело в десять метров. Вот мужики каждый год выбирали положение щита точно против ветра, втыкали его в валок и сзади ставили подпорки.

– Валя, ты где, сучий хвост!?  Вот, бляха, Данилкин, сучок! Должен же был ещё одного работягу дать, чтобы следил за щитами да помогал! Жлобина, блин! А вдвоём за всем не уследишь. Щиты засыпает прямо на глазах!  – верещал Артемьев Игорёк, прихвативший один край щита. Щит был всего полтора метра в одну сторону, да столько же в другую. Но Вали Савостьянова за буранной стеной видно не было. Как и самого конца щита. – Ва-а-алентин, бляха! Сдуло тебя что ли?