bannerbanner
Тринадцать ведьм
Тринадцать ведьм

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 5

– Косметика, макияж… что такое макияж, знаешь? Делает нас красивыми.

– Понятно. Я их часто рассматриваю, сначала думал уничтожить, а потом как-то так получилось, стал рассматривать. А вдруг, думаю, замечу что-нибудь… У тебя, наверное, тоже остались фотографии, я бы не отказался взглянуть. Чувствую, не надо бы, а поделать ничего не могу, так и тянет. Одна радость, времени мало, все на бегу. Вечное движение.

– Я давно уже не фотографирую, Андрюша, неинтересно. Мне никто ничего не присылал, и поверь, мне вряд ли захотелось бы их рассматривать. Наоборот, хочется все забыть, как страшный сон…

– Понимаю. Вас держали там несколько часов, допрашивали… Я примчался через три часа, гнал вовсю, повторял себе: не может быть, не верю, этого просто не может быть! Вы все были такие растерянные, перепуганные, друг на дружку не смотрите, полно оперов, всюду ходят… Чудовищная нелепость! Насколько же мы все зависим от случая и как мало значим с нашими планами, самоуверенностью, высокомерием. Жалкие создания, от которых ничего не зависит. Я помню, как мы были счастливы с Витой! Когда мы познакомились, она работала учительницей музыки, была такая скромная, страшно стеснялась. Мы много говорили… обо всем: литература, кино, музыка, в которой я профан; она играла на пианино, пела… У нее был «маленький» голос, теплый, необычного тембра, чуть вибрирующий… как будто дрожащий, я любил ее слушать. Я не знаю, когда все пошло вкривь и вкось. Она решила, что будет певицей, записала диск, разослала каким-то жуликам-продюсерам, которые наобещали с три короба – славу, признание, – стала раздражительной, обливала грязью нашу местную диву Стеллу Онищенко, у которой, оказывается, ни слуха, ни голоса, а вся карьера через постель. Растратила кучу денег. Я пытался урезонить, куда там! Стелла – враг номер один, с ней просыпалась, с ней засыпала. Ты ее защищаешь? Может, у тебя с ней шашни, может, она и с тобой, эта дрянь, потаскуха, уродка! Я хотел ребенка… какой ребенок? О чем ты? А карьера великой певицы, а слава? Говорить стало не о чем. Певица не состоялась, пришли злоба и разочарование, и появились любовники. Все разговоры сводились к деньгам… деньги, деньги, деньги! Она словно мстила мне за что-то. Я не идеальный муж, я пошел по линии наименьшего сопротивления. Слава богу, у меня была моя работа. Я старался меньше бывать дома, вот и в ее день рождения…

Он замолчал. Ида тоже молчала.

– Извини, что я так… расклеился, сам не ожидал. Ни с кем никогда не говорил о своей семейной жизни. Извини. Ненавижу нытиков. Мне всегда казалось, что между нами искра… маленькая такая искорка. Я могу сказать тебе… почти все.

Ида кивнула, не поднимая глаз.

– Ты устала? Отвезти тебя? – спросил Шепель после паузы.

– Не нужно, Андрюша. Просто вызови такси. Мне пора принимать лекарство, после него нужно полежать. Рада была тебя видеть, звони, не пропадай. Я как-то подрастеряла друзей в последнее время, тут и проблемы со здоровьем, и… то, что случилось летом. Никто никого не хочет видеть, мы как будто стали бояться друг друга… Почему, не знаешь?

– Думаешь, мы подозреваем друг друга? Кто-то что-то знает?

Ида пожала плечами и улыбнулась. Она еще больше побледнела, поникла и выглядела уставшей; под глазами наметились густая синева. Андрей подумал, что она похожа на больного ангела.

– Я позвоню тебе, девочка, – сказал Шепель, снова накрывая рукой ее руку. – Пообедаем вместе, не против? Поговорим о золотых рыбках.

Ида кивнула.

…Он усадил ее в такси, сунул водителю несколько бумажек. Стоял и смотрел вслед, пока машина не скрылась за поворотом. Потом вернулся в кафе, спросил еще кофе. Сидел, неторопливо отпивал и перебирал в памяти их разговор, разглядывая неподвижных золотых рыб в бассейне. Пытался вспомнить что-то сказанное Идой, какие-то оброненные вскользь слова или слово, истолковать и расставить по полочкам…

…Вечером за ужином Ида вспомнила:

– Толя, я сегодня видела Андрея Шепеля. Мы даже пили кофе в мегацентре.

– Андрея? – рассеянно отозвался муж, не выказывая особого интереса. – Как он? Как следствие? Нашли убийцу?

– Не нашли. Он говорит, время от времени позванивает следователю, спрашивает, но они ничего не знают. Я думаю, никого не найдут. Если до сих пор не нашли…

– Андрей в любом случае выйдет сухим из воды. Порода такая.

– Он тебе не нравится? – спросила Ида.

– Он мне безразличен. Надутый высокомерный тип… мы вели как-то одно дело, он нечестно играет. Прет, как бульдозер.

– Ты же говорил, что хочешь предложить ему совместный бизнес…

– Игорь отговорил, узнал кое-что о нем и отговорил. Он жесткий и неприятный тип, я думаю, Вита была с ним несчастна. – Игорь Костин был компаньоном Крамера.

«Жаловалась?» – чуть не слетело с языка Иды, но в последний момент она удержалась.

– Он к тебе приставал? – шутливо спросил Анатолий.

– Ко мне? – Ида рассмеялась. – Конечно! Приглашал поужинать в Английском клубе.

– А ты что?

– Обещала подумать. Сказала, спрошу мужа.

– Смотри у меня, – сказал Анатолий. – А то придется вызывать его на дуэль.

Глава 7

Монах в театре

Монах с торбой из «Магнолии» и Леша Добродеев переступили порог театра. Навстречу им уже спешил Виталий Вербицкий в черном фраке с бабочкой, похожий на директора дома ритуальных услуг. Лицо его было мрачным. Он троекратно облобызался с Лешей Добродеевым, протянул руку Монаху, которого помнил по печальной премьере, и сказал:

– Спасибо, что пришли, ребята! Наши все в Малом зале.

Они вошли в Малый зал. Гомон стих, все с любопытством уставились на Монаха. Артистов было человек сорок, они занимали первые ряды. Горели неяркие боковые бра, создавая эффект грота; было холодно и пахло кладовкой.

– Господа, позвольте представить нашего гостя, Монахова Олега Христофоровича, экстрасенса, целителя, парапсихолога и путешественника.

По залу пробежал шумок; народ привстал, чтобы рассмотреть Монаха.

– Экстрасенса и парапсихолога! – с нажимом повторил Вербицкий. – Лешу Добродеева, известного всем журналиста и старинного друга Молодежного, я думаю, можно не представлять, в нашем городе Лешу знает каждая собака.

Раздались жидкие аплодисменты; кто-то фыркнул. Добродеев поклонился, прижав руки к сердцу.

– Будет допрос третьей степени? – брякнул мужчина с бородой, сидевший на первом ряду. – Пара-психологическое давление на свидетелей?

Артисты захихикали.

– Арик, заткнись! – зашипел сосед мужчины с бородой, тощий парень в зеленом свитере.

– Ребята, ведите себя прилично! – одернула их хорошенькая девушка в норковой шубке, накинутой на плечи.

– Ляля Бо! – шепнул Добродеев на ухо Монаху, расплываясь в улыбке. – Инженю!

– Объясняю еще раз! – повысил голос Вербицкий. – Господин Монахов проведет…

– …сеанс одновременной игры в великого детектива Ниро Вульфа! – заявил неугомонный с бородой.

Артисты снова захихикали. Виталий Вербицкий поднял руку, призывая к порядку.

– Позвольте мне, – сказал Монах, выступая вперед.

Он уселся на край сцены напротив аудитории, поставил рядом торбу из «Магнолии».

– А что у вас в сумочке? – спросил тощий в зеленом свитере. – Орудия пытки?

– Сейчас расскажу, – сказал благодушно Монах.

– Кто вы вообще такой? – пискнул кто-то из глубины зала.

– Меня зовут Олег Монахов…

– Христофорович ваш псевдоним?

– Нет, Христофором звали его папу!

– А фамилия Колумб?

Монах рассматривал зал, сохраняя на лице самое благодушное выражение. Шумок постепенно стих, записные шутники исчерпались; напоследок Ляля Бо восторженно выдохнула:

– Держит паузу!

Монах сунул руку в торбу. Тишина наступила такая, что стало слышно, как тонко, по-комариному, звенит крайний от сцены светильник. Монах подумал, что светильник точно так звенел и в прошлый раз…

Взгляды всех были прикованы к торбе в его руках. Монах не торопясь, вытащил из торбы литровую бутыль «Абсолюта» и пакет с пластиковыми стаканчиками.

– Ни фига себе! Водяра! – восхитился тощий в зеленом свитере.

– Заряжать будет!

Монах поднялся, расчесал бороду пятерней и сказал негромко:

– Господа, я хочу помянуть вашего собрата, замечательного артиста, прекрасного человека и верного друга Петра Звягильского. Я не имел чести знать его лично, но много о нем слышал. Трагическая его смерть загадочна, мистична, если хотите, и ни у кого нет точного ответа на вопрос, что это было.

– Самовозгорание! Я читал! – выкрикнул Арик.

– Возможно, господа, возможно. Но ведь возможно и другое…

– Что?

– А вот об этом мы с вами поговорим после… – Монах кивнул на бутылку. Неторопливо распечатал пластиковые стаканчики, свинтил пробку на бутылке и сказал: – Прошу вас, господа!

Захлопали сиденья, народ стал подтягиваться к сцене.

– Правильный чувак, – прошептал Вербицкий сидевшему рядом Леше Добродееву. – Как он их уделал!

– А то! – отозвался Добродеев, поднимаясь. – Ты его еще не знаешь, он настоящий волхв. Пошли, примем за упокой Пети.

Вербицкий несколько удивился, но отнес «волхва» за счет излишней эмоциональности журналиста. Он и сам часто ляпал несусветное ради красного словца, и ляпы его не лезли ни в какие ворота. Но, не поверив, тем не менее стал присматриваться к Монаху.

Они подошли к сцене, и Монах протянул им стаканчики с водкой.

– Мир праху твоему, Петя! – сказал Вербицкий, задрав голову к потолку. – Ты был нашим товарищем, ты был лицедеем, ты привык к сцене и славе, ты жил в пестром мире балагана. И смерть твоя была такой же яркой и балаганной, как и жизнь – в свете софитов, на публике… о чем еще может мечтать артист? Мы не забудем тебя, Петя! И ты нас не забывай, прилетай в гости. За Петю Звягильского!

– Господа, а теперь к делу! – начал Монах, когда поминальная церемония завершилась. – Смерть вашего друга была, увы, не самовозгоранием, как вы решили. Он был убит коварно и с особой жестокостью, и одно лишь утешает – Петр Звягильский умер не мучительной смертью в огне, а от обширного инфаркта…

В зале поднялся шум. Артисты вскакивали с мест, все кричали одновременно…

Монах вытянул вперед руки, призывая к тишине.

– Мы не знаем, кто это сделал, господа, но знаем, что не бывает идеальных преступлений и преступник всегда оставляет следы. И вот эти следы мы с вами сегодня и попытаемся найти. Гипнотизировать и ковыряться в вашем подсознании я не буду, мы просто поговорим. Вы люди взрослые и ответственные…

Вербицкий хмыкнул.

– …и я уверен, что вы понимаете всю серьезность нашего форума. Меня интересует любая мелочь, любое, самое незначительное происшествие в тот роковой день. Меня интересует все, что показалось вам необычным, малейшее отклонение от рутины, опоздания, неизвестные лица или известные, но не там, где должны были находиться, необычное поведение любого работника театра, словом, все. Не бойтесь показаться смешными, высказывайте все, что придет в голову, каким бы нелепым это вам ни казалось. Я уверен, в каждом театре есть какие-то ритуалы, обычаи, приветствия и приколы… мне нужно все.

Минуту в зале царила мертвая тишина, артисты переваривали слова Монаха, а потом началось!

– У меня в гримерке перегорела лампочка! – закричала Ляля Бо.

– Я не мог открыть дверь в подсобку! Что-то в замке заело!

– Исчез компакт с музыкальным сопровождением, пришлось срочно искать дубликат!

– Электрик напился и уснул в гардеробе!

– Кто-то повесил черный бант на мое платье! – заявила басом средних лет дама. – Я играла леди Макбет. И я знаю, кто этот шутник.

– Не докажете!

И так далее, и тому подобное.

Вербицкий привстал было, но Добродеев удержал его, прошептав:

– Все в порядке, Виталя. Христофорыч знает, что делает.

Монах сидел на краю сцены, сложив руки на груди; лицо у него было сонным…

– У Пети кто-то был перед спектаклем!

Монах шевельнулся.

– Что ты несешь? Никого не было! Сплетни!

– Лидочка Новикова потеряла кошелек!

– Я потом нашла!

– Один зритель заблудился за кулисами! Ходил, чихал! С букетом.

– И гномик в красном колпачке!

– Это к Леночке!

– Неправда! Ко мне никто не приходил!

– У меня два вопроса! – поднял руку бородатый мужчина. – Первый! Как убийца это проделал? И второй: с точки зрения экстрасенса, разумно или нет искушать судьбу и повторять премьеру проклятой пьесы?

– Глупости! Никаких проклятых пьес! Хватит!

Монах кашлянул и сказал:

– Отвечу по порядку. Есть технологии… возгорания, так сказать, не хочу входить в детали. Это в объеме физики для средней школы. Что же касается премьеры, лично я повторил бы. Знаете, в народе говорят, молния не бьет дважды в одно и то же место.

– А если крыша упадет?

– Или сцена провалится?

– Не думаю, – сказал Монах. – В любом случае я бы рискнул. Иначе останется чувство недосказанности и чувство, что убийца запугал весь театр. Премьеру нужно повторить.

– А если он опять?

– Нет. Он выполнил свою миссию и больше не ударит.

– Откуда такая уверенность?

– Вы хотите сказать, что это был личный враг Пети? Он свел с ним счеты и успокоился? – спросил бородатый.

– Насчет личного врага не уверен. Я думаю, убийце нужно было зрелище, и он выбрал актера, который первым появился на сцене… после ведьм. Это мог быть Банко. Но Макбет колоритнее, к тому же центральная фигура. Но не в этом суть, главное то, что Макбет появляется в начале пьесы.

Гробовая тишина была ответом на его слова. Артисты недоуменно переглядывались.

– Какая разница? – спросил кто-то.

– Значит, по-вашему, Петя ни при чем?

– Ни при чем. Звягильский – случайная жертва. Но, как вы понимаете, это мое личное мнение.

– А если он убьет следующего Макбета?

– Нет, – сказал Монах. – Следующего он не убьет, иначе вы останетесь без режиссера.

Это было странное замечание. Актеры зашушукались. До Монаха явно донеслось: «А царь-то не настоящий!» и «Туфта, а не экстрасенс!»

– Чего-то твой волхв не того-с, – прошептал Вербицкий. – Идиотская логика…

Добродеев промолчал.

– Вы думаете, это его остановит? – спросила Ляля Бо.

– Я же сказал, что он выполнил свою миссию, – повторил Монах. – Больше он сюда не придет.

– Это вы нам как экстрасенс?

Монах кивнул Добродееву, тот поднялся и громко объявил:

– Сеанс закончен, господа! Все свободны.

Разочарованные артисты остались на своих местах. Никто ничего не понял, и никто не собирался уходить.

– Как это свободны? А допрос третьей степени?

Монах ухмыльнулся:

– Я узнал все, что мне было нужно. С вашего позволения, сейчас я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Леша, ты со мной?

…Комната Звягильского была опечатана, но Монах хладнокровно снял с двери бумажную полоску с лиловыми печатями. Вербицкий кашлянул.

– Потом повесим обратно, – успокоил его Добродеев, у которого уже был опыт в подобных делах.

Они вошли в крошечную каморку; Вербицкий включил свет. Запах затхлости, старой одежды и косметики ударил в нос. Они осмотрелись. Их глазам представился беспорядок на столике; пара перегоревших лампочек по периметру большого зеркала, наводившая на мысль о щербатом рте с выбитыми зубами; засохший букет, серой кучкой лежавший на кресле. С десяток фотографий Звягильского в сценических костюмах кривовато висели на стенах, тут же, прямо на обоях, – размашистые автографы фломастерами, шаржи и карикатуры, стишки и пожелания. Ширма в углу, за ней – ворох одежды, которую Монах, нагнувшись, обнюхал…

– Виталий, мне бы поговорить с двумя вашими людьми, – сказал он вдруг. – С парнем в зеленом свитере и девушкой… Ляля Бо, кажется. Можно?

– Запросто. Это Петя Зосимов, Жабик, и Ляля Бо – Ирка Евстигнеева. Только имей в виду, она болтает много лишнего по причине отсутствия тормозов. Дели на два. Они оба без тормозов.

Монах кивнул. Он медленно передвигался по комнате, рассматривая несвежие обои, фотографии, коробочки с гримом на столе; открывал ящики стола.

– Оперативники тут все облизали, – заметил Вербицкий. Он стоял опираясь на дверь, сунув руки в карманы. Добродеев рядом переминался с ноги на ногу.

– Что это? – спросил вдруг Монах, указывая на странную закорючку, похожую на опрокинутую семерку, небрежно нарисованную жирным черным маркером слева от зеркала.

Вербицкий пожал плечами.

– Да тут всего много. Обои лет тридцать не менялись. Черт его знает!

– Звягильский пил? – спросил Монах.

– А кто не пьет? – ответил вопросом на вопрос Вербицкий. – Не до беспамятства, конечно. Меру знал.

– Сюда приходят фанаты или знакомые?

– Бывает. Приносят цветы и конфеты… или принять. Но это свои, чужих не видел, всего пара-тройка человек.

– Как Звягильский относился к эзотерике? Возможно, верил в вещие сны, суеверия? Боялся черных кошек?

– К чему? К эзотерике? – Вербицкий ухмыльнулся. – Петя не верил ни в бога, ни в черта! В черных кошек Петя тоже не верил. Жил в свое удовольствие, грешил, любил… ничем не заморачивался. Был женат три или четыре раза. Горел, одним словом. И сгорел, как жил… красиво жил, красиво сгорел.

Они помолчали.

– Ну что? Нарыл что-нибудь, Христофорыч? – спросил Добродеев.

– Кое-что нарыл, Леша. Можно позвать ребят? – обратился он к Вербицкому.

Глава 8

«Черная» комната

…Женщина, сидевшая за столом и читавшая толстый фолиант, оторвалась от чтения и прислушалась – ей показалось, что звонят в дверь. Звонок в дверь повторился. Она взглянула на часы – было около десяти вечера – и поднялась. Бесшумно подошла к двери, прильнула к глазку.

– Это я! – сказал мужчина за дверью. – Извини, что без звонка и цветов, – сказал он, входя и целуя хозяйку в щеку. – Добрый вечер, моя волшебница! Проезжал мимо, дай, думаю, загляну. Вся в трудах?

– Кое-что нужно было сделать. Я рада, заходи.

– Проблемы?

– Пустяки. Кофе хочешь?

Мужчина улыбнулся, протянул ей черную с золотом бумажную торбочку с ручками из витого шнура.

– Подарок! Кофе буду. Давно хотел спросить… – Он рассмеялся. – Ты действительно видишь?

– Не всегда. Иногда вижу, иногда нет, – ответила она серьезно. – Это как волны, понимаешь? Прилив, отлив… Иногда сплошной туман, иногда картинки…

– Картинки? Настоящие картинки?

– Не в полном смысле. Неясные, какие-то отдельные предметы… нужно толковать. – Она вытащила из торбочки изящную коробочку сигарет. – Ой, спасибо! Мои любимые. Самое трудное правильно истолковать. Это искусство.

– Как же их можно толковать, если они неясные?

– Они привязаны к событиям, и если знаешь, что произошло, рано или поздно появляется картинка, которую можно толковать. Иногда через месяц, иногда через год. По-разному. Например, приходит ко мне клиентка, подозревает, что у мужа любовница, спрашивает, правда или нет. Я кладу руку на фотографию мужчины, закрываю глаза и вижу перед собой неясный силуэт человека с куклой в руке. Отвечаю, да, у вашего мужа есть любовница.

– Ты опасная женщина! – Мужчина рассмеялся. – А если ошибка?

– Я никогда не ошибаюсь, – сказала она значительно. – Я многое знаю, поверь, это нелегкая ноша. – Она закуривает, затягивается, выдыхает дым и разгоняет его рукой; пристально смотрит на мужчину. Отпивает кофе и спрашивает: – Не слабый?

– Нормально. Знаешь, не люблю курящих женщин, а тебе идет! – говорит мужчина. – Появляется что-то действительно ведьмовское, честное слово! И все эти штучки… – Он кивнул на безделушки на столе. – Это действительно помогает? И «черная» комната… в ней что-то зловещее.

– Это магия, мой дорогой. У нее свои законы и ритуалы. Каждая из этих штучек, как ты выразился, имеет назначение. Им тысячи лет. Эбонитовая кошка из Египта… кошка – священное мистическое животное, она всегда присутствовала при магических обрядах. Зеркало – вход в потусторонний мир, горящие свечи освещают его в глубину, там появляются тени, которые складываются в картину. Янтарные фигурки мужчины и женщины принимают на себя негативное излучение клиента…

– Излучение?

– У каждого человека есть аура, иногда она нейтральная, иногда негативная. Эти человечки – своеобразный экран, моя защита…

– Откуда в тебе это?

– Это дар, который передается по женской линии. – Ясновидящая, улыбаясь, смотрела на гостя. – Мои бабушка и мама обладали даром, теперь наследница я.

– Наверное, интересно видеть всех насквозь?

– Это дар и проклятие одновременно, поверь, но отказаться нельзя. Знаешь, какой нравственный выбор иногда стоит передо мной? Я как исповедник, но мне не исповедуются, я вижу все сама. Люди лгут и изворачиваются. – Она снова разогнала дым рукой; смотрела на гостя прищурясь. – Да, я опасна, но никогда никому не причиню зла. Наоборот, я помогаю, так что можешь меня не опасаться. Мы друзья, для друзей я не опасна.

– Может, открыть окно? Здесь есть окна?

– Окна есть, но они не открываются, закрыты наглухо и задрапированы. Да и нельзя, у этой комнаты своя аура, своя атмосфера, ток воздуха может пробить энергетическую оболочку. Еще кофе?

– Можно. Знаешь, я далек от магии и всегда считал, что это женское занятие. Сейчас слушаю тебя и думаю, неужели работает? Почему женщины?

– Мужчины живут разумом, а мы, женщины, инстинктом. Мы ближе к земле и природе, мы видим суть. Мы хранительницы, понимаешь?

– А эти знаки… руны, кажется? Ты в них тоже разбираешься? Я читал про них.

– Разбираюсь. Это древние знаки, очень сильные, с ними нужно осторожно. Хочешь, определим твою защитную руну?

Мужчина покачал головой:

– Не нужно. Вдруг нагадаешь чего-нибудь…

– Я сказала, защитную, она будет защищать тебя.

– А у тебя есть защитная руна?

– Есть. Те, у которых дар, получают ее при рождении. Ты не поверишь, какие ведьмы ранимые и насколько они открыты для сил зла! Тут без защиты не обойтись.

Мужчина смотрел на нее с улыбкой.

– Тысячу лет назад ты была бы жрицей, – сказал он, – а в Средние века тебя сожгли бы на костре. Так и вижу тебя в черном, с распущенными волосами, в клубах дыма, а вокруг беснующаяся и вопящая толпа…

Женщина вдруг закашлялась, хватаясь за горло. Мужчина наблюдал, не двинувшись с места. Она, хватая воздух широко открытым ртом, сжала ручки кресла, голова ее запрокинулась, и напряглись жилы на шее. Мужчина наблюдал, по-прежнему не шевелясь. В «черной» комнате стояла тишина, прерываемая лишь хриплым дыханием ясновидящей.

– Ты права, ты для меня не опасна, – сказал он наконец. – Ты ни для кого не опасна, я пошутил. Ты меня слышишь, ведьма? – Он наклонился над ясновидящей, провел рукой над ее лицом. – Какая же ты ясновидящая, если не предвидела такой поворот? Или свои проблемы ты предвидеть не в состоянии? А где твоя защитная руна? Или она тебе не досталась? А янтарные человечки? Считай, что ты сейчас горишь и задыхаешься в дыму, только толпы нет…

Он постоял немного, прислушиваясь к хриплому дыханию женщины. Потом, не оглядываясь, вышел из «черной» комнаты. Спустя минуту хлопнула входная дверь…

Глава 9

Подведение итогов

– Ну и что ты узнал? – спросил Добродеев Монаха, когда они покинули пределы Молодежного театра. В голосе его слышались скептические нотки.

– Кое-что, Леша. Визит в театр и общение с актерами были весьма полезны.

– Надеюсь, – сказал Добродеев.

Монах ухмыльнулся:

– Ты хочешь сказать, что я не произвел на них должного впечатления? Твоя реклама не сработала, и тебе было неудобно за меня? Я не оправдал твоих надежд, так? Ты считаешь, что нужно было заявиться в короне с рогами и в бархатных штанах с золотыми позументами? Устроить балаган в балагане, бегать по залу и с ревом выдергивать их за руки на сцену? Так, Леша?

Добродеев слегка смутился и протянул:

– Ну-у-у… все знают, как должны вести себя настоящие экстрасенсы… примерно так.

– Ты прав, народ нынче пошел грамотный. Тут важно определиться, Леша, кто мы такие. Или шарлатаны с хрустальными шарами из зомбоящика, или детективы, расследующие преступление. Если первое, то я прошу прощения за то, что поставил тебя в неловкое положение… хотя мог бы тебе заметить, что не надо болтать лишнего. Ежели второе, то все в русле.

– Да я не это имел в виду, – махнул рукой Добродеев. – Но они ведь ничего не знают! И если ты думал расслабить их водкой… сколько получилось на брата? По наперстку? Надо было брать больше.

– Я не собирался их расслабить, Леша. У моего жеста совершенно другой смысл. Древняя традиция – гость приносит с собой еду или питье, тем самым показывая, что руки его заняты дарами, а не оружием. Это демонстрация добрых намерений, он становится своим. Мы разделили хлеб и помянули Петю Звягильского. Водка – тот же хлеб… в широком смысле. Кроме того, люди, как правило, мне верят – у меня внешность, вызывающая доверие. Толстяки вообще симпатичны по причине кажущейся безобидности и неспособности гадить ближним. Считается, им бы покушать – только и забот.

На страницу:
4 из 5