Тринадцать ведьм

– Ты считаешь, что это была не случайность?

– Если я прав и это все-таки фосфор… Господи, да какая случайность! Его нужно было где-то достать, развести, облить… тигриную шкуру или что там… не знаю, рассчитать, чтобы полыхнуло на публике. Понимаешь, что страшно: тот, кто это придумал, устроил зрелище! И какова ирония: идет «проклятая пьеса», а по ходу врезан другой спектакль, тоже проклятый, поставленный психом-убийцей. Театр в театре… кстати, любимый драматургический прием во времена Шекспира.

– Подожди, Христофорыч, ты хочешь сказать, что это заранее спланированное убийство?

– Хотел бы я ошибаться, – мрачно ответил Монах.

– Как-то не верится… – покрутил головой Добродеев. – Кому он мешал?

– Петя Звягильский был хорошим человеком, я знал его лет двадцать. Общительный, сердечный… пил, правда. А голос какой! – Митрич промокнул глаза полотенцем. – Горе-то какое, вот так сгореть почем зря…

– Он не сгорел, – сказал Добродеев, – у него случился обширный инфаркт, и вряд ли он понял, что происходит.

Митрич снова перекрестился.

Глава 5

Тайная вечеря

Митрич убежал обслуживать новых клиентов, Монах и Добродеев остались одни.

– И знаешь, что самое интересное, Христофорыч? Ты не поверишь!

– Что?

– Виталя собирается повторить премьеру! – выпалил Добродеев. – Через две недели.

– А кто же будет Макбетом?

– А как, по-твоему? Ни один актер не согласился, сам понимаешь.

– Вербицкий? Отчаянный парень. Как Шекспир в свое время.

– Вот именно! Я ему сказал, что он искушает судьбу, а он говорит, что всегда держал судьбу за хвост и посмотрим, кто кого. Мол, не привык отступать.

– Достойно уважения. А коллектив не взбунтуется?

– Да они на него молятся, он для них гуру. А вообще, он везунчик, ему все сходит с рук.

– Связи?

– Дамы-функционеры питают к нему слабость… Ты же его видел! Спонсоры подкидывают. Он каменным лбом прошибает рутину, скандалит, валяет дурака, опошляет классику, но личность! Личность, Христофорыч. Безбашенная, но творческая. Знакомством с ним страшно гордятся.

– В каких вы отношениях?

– В самых. Что надо? – На лице Добродеева определилось выражение настороженности и любопытства.

– Я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Можешь устроить?

– Она опечатана. – Монах выразительно шевельнул бровью, и Добродеев сказал после легкой заминки: – Решим, Христофорыч. Кстати, я дал в «Лошадь» материалец о Молодежном, хочешь взглянуть? – Он вытащил из папки листки с машинописным текстом.

Монах углубился в чтение. Статья была подписана уже известным читателю псевдонимом Лео Глюк, и там было намешано всего, разве только на сей раз обошлось без пришельцев. Другими словами, там было всякой твари по паре, как любит говорить друг детства Монаха Жорик Шумейко. А именно: история «проклятой пьесы», начиная с премьеры в семнадцатом веке; подробный перечень жертв среди актеров, посмевших покуситься; ведьмовство, мистика, «дьяволов огонь»; гром небесный, а также невидимая шаровая молния из параллельного пространства. А также много хороших слов о Пете Звягильском, которого автор хорошо знал, мир праху его. Материал был, что называется, пальчики оближешь. Он взрывал серые будни, бил в набат, заставлял вспомнить всякие дикие истории, имевшие место в жизни каждого горожанина – из тех, что пересказывают шепотом, оглядываясь при этом на темные окна.

– Хорошо, Леша. Красиво, – похвалил Монах и положил листки на стол.

Добродеев сделал вид, что смутился, махнул рукой.

– Да ладно тебе… А вообще, Христофорыч, что ты об этом думаешь?

– Это убийство, Леша. Однозначно. Тут скорее вопрос в том, зачем так демонстративно? На публике? Убийца прекрасно знал, что существует риск пожара со многими жертвами. Зачем?

– Ты уверен, что это убийство?

– Уверен. Я не вижу другого объяснения, случайность совершенно исключена.

– Ну и зачем так сложно?

– А затем, что здесь главное – не столько личность актера, сколько имевшая место публичность, понимаешь? Антураж! «Проклятая пьеса», Макбет – убийца короля, проклятия, ведьмы… то есть внушается мысль, что иначе и быть не могло, что-то должно было произойти. Предчувствие и нагнетание беды, понимаешь? Пьеса в пьесе. Таинственный режиссер хотел сказать нечто… передать некий месседж, как ты говоришь.

– Какой месседж?

Монах пожал плечами и не ответил.

– Ты сказал, пьеса в пьесе… по-твоему, он актер?

– Необязательно, Леша. Я бы смог, ты бы смог.

– Я? – удивился Добродеев.

– Ты. Равно как и любой человек, Леша, который поставил себе задачу. Который больше думает о том, что он выиграет, чем о том, что его поймают, и тогда будет больно. Что оперативники? Нарыли что-нибудь?

– Выворачивают наизнанку всю труппу, провели обыски. Запечатали Петину гримерку…

– Театр закрыли?

– Официально нет, но, сам понимаешь, спектакли до конца месяца отменили, объявили траур. У меня в голове не укладывается, кто мог… и как.

– «Как» мы уже знаем. Кто? Кто-то, кто был у него незадолго до выхода на сцену, кто проник незамеченным, облил шкуру и вышел. Возможно, чужой. Возможно, свой зашел поздороваться перед спектак-лем, пообщаться и пожелать счастливой премьеры. Вернее, сделал вид, что пообщаться, а сам выбрал момент, когда там никого не было. Облил, вышел и смешался с публикой. Сидел и смотрел. Где-нибудь поближе к выходу. Если знал расположение помещений, то, однозначно, бывал раньше.

– Не принято желать счастливой премьеры, Христофорыч. Это к несчастью. Ты не представляешь себе, какие они суеверные. А теперь вообще с катушек слетят. Ты говоришь, свой или кто-то, кто бывал раньше? Ты хочешь сказать, кто-то из знакомых и друзей? Там всегда шляется прорва народу.

– Возможно, но не обязательно. Любой служивый мог зайти: слесарь, электрик, грузчик…

– Ты веришь, что грузчик придумал бы такую схему?

Монах задумался, огладил бороду, пожевал губами, почесал темечко.

– Я рассуждаю гипотетически, Леша. Тут нужен ай-кью повыше среднего, мозги нужны с извилинами. Грузчик вряд ли. Но человек в костюме грузчика, сам понимаешь… Сможешь устроить визит на завтра?

– Поговорю с Виталей.

– Я бы хотел также встретиться с актерами. Это можно?

– Если Виталя прикажет, они придут. – Добродеев помолчал немного; потом сказал: – Христофорыч, ты как насчет перекусить? Чего-то я проголодался. И Петю заодно помянем, хороший был человек.

Монах кивнул – принимается.

* * *

Монах временно квартировал у друга детства Жорика Шумейко и его супруги Анжелики. Семейство Жорика было слегка разгильдяйским и… Да что там слегка! Не слегка, а очень-таки разгильдяйским и расслабленным насчет дисциплины и порядка. Всякий, кто попадал в гостеприимную обитель Шумейко, чувствовал себя как дома, не в смысле, что у них в доме царил такой же, с позволения сказать, вечный кавардак, а в том, что встречали его тепло и душевно, так как любили гостей. Детишки, а их было трое, лезли к гостю на колени, дружелюбные домашние любимцы, вроде кошки Зуси и щенка Гоги, терлись об ноги и щедро оставляли шерсть на брюках и юбках. А на обеденном столе между тарелками уютно дремал хомяк Шарик. Младшенький, Олежка, был крестником Монаха. Это был смышленый хитрован четырех лет от роду с луженой глоткой, которая очень помогала ему в жизни.

– Господи! – кричала Анжелика, расхаживающая за полдень в задрипанном халате и тапочках с собачьими мордами. – На, на, горе мое, только не ори! – Она тыкала сыну шоколадку, кусок торта или папин мобильник, неосторожно забытый на тумбочке в прихожей. – Смотри не сломай!

Надо ли упоминать, что мобильник бесследно исчезал в недрах квартиры, а Жорик, шаря по карманам и углам, сокрушался, куда он мог деться.

– Сына, ты не видел папин телефончик, – спрашивал он. – Анжелика! Ты не видела мой мобильник, – добивался Жорик. – Прямо черная дыра какая-то, ничего нельзя оставить!

– А ты не оставляй где попало, – отвечала Анжелика. – Если бы ты клал свои вещи на место, то… – Она зевала и умолкала, закончить фразу ей было лень.

– Ага, на место! – демонически хохотал тощий Жорик. – Можно подумать! А кто трогает мои инструменты? А кто тыкает гвоздем в телевизор?

– При чем тут телевизор? – удивлялась Анжелика. – Ты мобильник ищешь или гвоздик?

Жорик только рукой махал. Он прекрасно понимал, что с женой ему повезло. Анжелика была жизнерадостной и добродушной, никогда его не пилила, охотно смеялась незатейливым шуткам, как могла, воспитывала детишек, смотрела сериалы и читала детективы. Она бродила по квартире нечесаная, с лицом в маске из желтка и лимона, в халате, распихивая ногами домашних любимцев, в вечных поисках то очков, то кошелька, то щетки для волос, которые находились в самых неожиданных местах или не находились вовсе.

Набегавшись на воле, Монах возвращался домой и останавливался у Жорика и Анжелики, так как своего жилья у него не было. У них с Жориком была фабричка пищевых добавок, травяных чаев и настоев, называлась «Зеленый лист». Фабричка худо-бедно пыхтела и даже приносила доход. Монах обеспечивал поставки трав из мест странствий, Жорик отвечал за технологии, а руководила финансами старинная знакомая Монаха, славная женщина по имени Кира, у которой с Монахом когда-то что-то намечалось, но в итоге не срослось. «Дурак ты, Монах, – говорил Жорик. – Такая женщина!» «Дурак», – не спорил Монах…

Он был женат три раза, как уже упоминалось ранее, и лезть в петлю в четвертый раз пока не собирался. Насчет петли – фигура речи, для красного словца, так сказать. Браки его были нормальными, даже хорошими, без скандалов и драк, а разбивались они по одной-единственной причине – сидел в Монахе зуд странствий, который гнал его по весне куда подальше. Он становился рассеянным, начинал тосковать, подолгу лежал, уставившись в потолок, видя себя у костерка на берегу быстрой речки, а в котелке булькает уха и пахнет лавровым листом. И какая женщина, спрашивается, это выдержит? Он дружил со своими бывшими, и они с радостью приняли бы его обратно, черт с ним, пусть сбегает по весне, все-таки хорошо было, с Монахом не соскучишься, но он никогда не возвращался к своим женщинам. Пережито, забыто, ворошить ни к чему, как сказала одна поэтесса. Единственное место, куда он возвращался, был дом Шумейко. Монах мог купить себе квартиру, фабричка позволяла, да и стояло это в его жизненных планах под номером один, да и выдержать Жориково семейство в больших дозах было затруднительно. Мог-то мог, да все руки не доходили. Сначала он грелся у семейного очага Шумейко, общался, рассказывал, где был и как его чуть не схарчил дикий медведь, выслушивал городские сплетни, а потом настрой уходил, Монах расслаблялся и думал, а на кой это все нужно, эта суета сует, забегаешься по брокерам, все равно скоро весна, труба зовет… а там посмотрим. Лежал часами на раздолбанном диване, рассматривая трещины на потолке.

…Монах отпер дверь своим ключом.

– Олежка, ты? – закричала из недр квартиры Анжелика. – Кушать хочешь?

– Привет, Анжелика! Пока не хочу. Жорик дома?

– Сейчас прибудет, забежал купить хлеба.

Анжелика выплыла в прихожую.

– А кофе?

– Кофе давай, – согласился Монах. – Как детишки?

– Нормально. Марка получила двойку, стоит в углу. Куся делает уроки.

Марка, или Маша часто стояла в углу и особенно по этому поводу не заморачивалась. Ей было восемь, и характер у нее был мамин, добродушный. Куся – личный ребенок Анжелики, приданое, так сказать, зовут ее Кристина, и ей двенадцать. Девочка-дюймовочка, называл ее Монах за дробность и изящество. Она была старательной, хорошо училась и переживала из-за всякой мелочи. Не бери в голову, поучала ее Анжелика, подумаешь, тетрадку забыла! Подумаешь, замечание, подумаешь, за косичку дернули, а ты не реви, а дай сдачи! Мне бы твои заботы!

– Олежка, ты в курсе, что сгорел Молодежный театр? – спросила Анжелика, поставив перед Монахом литровую кружку отвратительного кофе. – В городе только и разговоров! Ожоговое отделение переполнено, сгорели насмерть три артиста. Ужас! Один заслуженный.

– Кое-что слышал, – осторожно отозвался Монах. – Что значит сгорел? Пожар?

– Бомба! – выпалила Анжелика. – Хотят Виталия Вербицкого извести. Он всем им поперек горла…

– Кто хочет извести?

– Ну, всякие чиновники и директор Драматического, они на ножах, зависть, все такое.

– Зависть? Чему завидовать-то?

– Ну как же! – вскричала Анжелика. – Драматический пустой, а в Молодежный билетики за три квартала из рук рвут! Вот тебе и зависть. Вербицкий – гений!

– То есть директор Драматического подложил бомбу под Молодежный? – уточнил Монах. – Чтобы извести гения Вербицкого?

– Ну… говорят, – сбавила тон Анжелика. – Знаешь, люди даром не скажут.

У Монаха было собственное мнение насчет правоты людей, но он оставил его при себе. Вместо этого он спросил:

– А что еще говорят люди?

– Ой, да разное! Ты же знаешь людей! – непоследовательно сказала Анжелика. – Вербицкий, кстати, тоже в больнице. А еще говорят, что пьеса проклятая… забыла, как называется, вроде проклятия фараонов. Лео Глюк в «Лошади» все расписал чин чинарем. Читаешь, и аж волосы дыбом! Чтобы в нашем городе такое… Ужас! Про колдовство и всякую черную магию… между прочим, ни одна ведьма не сгорела. В смысле, не сгорели актрисы, которые играли ведьм. Ни одна! Думаешь, совпадение? Пожарники тушили чуть не до утра, а огонь все горел и горел! Один пожарник упал с крыши. В смысле, обвалился вместе с крышей. Тоже теперь в ожоговом.

Анжелика раскраснелась, говорила бурно, размахивала руками и все время повторяла:

– Ужас!

Монах кивал, отхлебывая кофе. С кофе он, конечно, подставился – вечно забывает, что кофевар из Анжелики никудышный. Кофе, сваренный Анжеликой, мало что некрепкий, так еще и воняет жжеными перьями. Жорик такой любит, высыпает туда полсахарницы и сливок немерено. Монах смотрел на раковину, переводил взгляд на Анжелику, прикидывая, заметит ли, если он выльет туда кофе. Дверной звонок заставил его вздрогнуть. Анжелика побежала открывать, и Монах опрокинул кофе в раковину. Это был Жорик.

– Олежка, привет! – обрадовался Жорик, появляясь на пороге кухни. – Ты уже дома? Слышал новость? Молодежный вчера погорел! Говорят, шаровая молния врезала. А я ключ потерял.

– Какая еще молния?! – возмутилась Анжелика. – Бомба! Это третий ключ за год! Олежка, представляешь, он все время теряет ключи!

– Ты, Анжелка, думай, чего говоришь! Какая, к черту, бомба? Террористы? Ты бы за своим сыном следила, может, он и вытащил. Все из карманов тянет, ничего нельзя оставить.

– Нет, это Вербицкого хотят извести. Он в реанимации, неизвестно, выживет ли. Ага, давай гони на ребенка!

– Кому он на фиг нужен, твой Вербицкий? Еще бомбу на него тратить!

Пока супруги препирались, Монах вытряхнул в кофеварку полпачки кофе, налил воды и щелкнул кнопкой…

Глава 6

Встреча. Дела давно минувших дней…

Невысокая женщина в серебристой норковой шубке стояла перед новогодней витриной шикарного бутичка в мегацентре. Там было всего: елка, красивая пара – мужчина во фраке, женщина в вечернем платье, оба с бокалами, – блестки снега, Дед Мороз, всякие зверушки, гора подарков, луна и звезды. Красочно, пестро, празднично. Тонкое бледное лицо женщины отражалось в зеркальном стекле витрины; узкая рука придерживала ворот шубки. Слабо улыбаясь, она рассматривала платье женщины, ее прическу, мужчину с глупой приклеенной улыбкой, радостного Деда Мороза с посохом, Снегурочку в пышном белом паричке.

Рядом с ней остановился крупный мужчина в распахнутой дубленке. Женщина увидела его отражение в стекле витрины и отодвинулась.

– Ида, ты? – вдруг сказал мужчина. – Сколько лет, сколько зим!

Женщина оглянулась.

– Андрей! Я думала, ты уехал.

Мужчина – это был Андрей Шепель – прижал ее к себе, поцеловал руку, потом в щеку.

– Как видишь, все еще в городе. Как ты? Как Толя? Как вы, ребята? Выглядишь прекрасно, такая же красавица.

– Да ладно тебе… Ты тоже!

– Идочка, пошли посидим где-нибудь. Поговорим. Не спешишь?

– С удовольствием, Андрюша. Не спешу.

Они устроились за столиком в углу маленького полупустого кафе с видом на фонтан, где неторопливо ворочались медленные красно-золотые рыбины. Назвать их рыбками не поворачивался язык, любой хватило бы на приличный обед.

– Смотри, какие громадные рыбы, – заметила Ида. – Рыбищи! Интересно, они настоящие или выведенные искусственно?

– Да они вообще ненастоящие, из пластика. Разве природа способна создать такой китч! – сказал Шепель. – Смотри, даже не шевелятся, наверное, батарейки сели.

– Из пластика? – Ида на минуту растерялась, не зная, как расценить его слова. Она даже привстала, рассматривая рыб. – Они живые! Смотри, вон та, здоровая, рот открыла, дышит!

Шепель рассмеялся, грубое его лицо стало мягче.

– Действительно, живая. Ты что будешь, Идочка? Кофе? Чай? Рыбу здесь не подают, наверное.

Ида тоже рассмеялась.

– Точно не подают. Мне кофе.

– Ты как? – спросил Шепель, с улыбкой рассматривая ее. – Выглядишь прекрасно, похудела… да? Вы, девушки, по-моему, слишком увлекаетесь диетами. Запомни, от них портится характер. Женщина, сидящая на диете, вечно недовольна, ворчит и думает о куске жареного мяса.

Ида снова рассмеялась.

– Я нормально, на диете не сижу, о куске жареного мяса не думаю. А ты как? Как следствие?

– Следствие зависло. Никого не нашли. Меня вызывали несколько раз, а теперь тишина.

Они помолчали. Ида, опустив глаза, помешивала в чашке крошечной ложечкой.

– Ты кого-нибудь видишь? – спросил Шепель.

– Никого. Как-то звонила Тамара Сотник, еще летом. Спрашивала, как дела, предложила встретиться…

– Но ты отказалась, так?

– Но я отказалась. Я всегда ее побаивалась, у нее неприятный взгляд. Да и вообще…

– Ни с кем из нас тебе встречаться не хочется, – закончил он. – Разбежались и забыли.

Ида улыбнулась.

– А еще я столкнулась со Светой Решетниковой, помнишь ее? Давно уже, кажется, в конце лета.

– Парикмахерша?

– Визажистка. Жаловалась на жизнь – ее друг, Кирюша Сутков, подсел на два года. Говорит, ни за что, страшная несправедливость, им лишь бы посадить. Правда, он лопух редкий.

Шепель рассмеялся.

– Да уж, невинно пострадавший! Помню я этого Кирюшу, на нем клейма негде ставить. Пытался втереться в мой бизнес, обещал инвестиции, сыпал идеями, ходил, звонил… едва отвязался.

– Света неплохая, я все время удивлялась, зачем он ей, – заметила Ида. – Она заводная, смешливая и незлая. Бросилась в бассейн, прямо в платье! С визгом, хохотом! Все так и шарахнулись.

– Любовь зла, Идочка.

– Зла, – согласилась Ида. – А ты… один?

– Один. Как-то не тянет больше на семейную жизнь. Сначала хорошо, а потом все идет под откос. Как Толя? Я никого с тех пор не видел…

– Ты имеешь в виду, как он пережил гибель Виты?

Долгую минуту они смотрели друг дружке в глаза.

– Ты знала, что твой Толя и моя Вита любовники? – спросил Шепель.

– Узнала на празднике. Наверное, я одна не знала.

– Я тоже не знал. Я остановился на Камале… видел их как-то в городе. Знаешь, любовников отличить нетрудно, то, как они смотрят друг на друга, прикасаются… Удивился – типичный жиголо, смазливый гибкий восточный красавчик. Я все ожидал, что он попросит у меня денег. – Андрей рассмеялся. – И как в воду смотрел. Говорят, скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Та же история с любовником! Покажи мне любовника, и я многое пойму о женщине. Где он, кстати? Не подсел? Тот еще аферист, обещал связи в Египте, в Эмиратах. Деньги, разумеется, не вернул. Вита нас представила, он отрекомендовался бизнесменом. Одалживать деньги у мужа любовницы дурной тон, я считаю. Правда, я человек старомодный и несовременный.

Ида рассмеялась.

– У тебя такие строгие правила, Андрюша. Мир сейчас живет проще, мы все одна семья. Света сказала, что он уехал в Германию. Еще летом, как только ему разрешили уехать, так сразу и рванул. Он и его последняя подруга, Руслана. Ты должен ее знать, такая славная блондиночка с кукольной физиономией, страшно глупая. А Камаль, оказывается, наркоман.

– На что, интересно, они живут, – сказал Шепель без особого интереса.

– Руся – экзотическая танцовщица, она тут была нарасхват. Наверное, и там не теряется. А Камаль, должно быть, при ней, типичный альфонс.

– Экзотическая танцовщица – это стриптизерша?

– Ты что, никогда ее не видел? В «Белой сове»? У твоей Виты были интересные знакомства.

– Может, и видел, не помню. А ты с Толей… – Он замялся.

– Тебя интересует, как я отношусь к его похождениям? Никак. Я очень болела, ты, наверное, знаешь. Он делал все, чтобы меня вытащить. Я ему благодарна. А его женщины… – Ида пожала плечами; фраза повисла в воздухе.

– … приходят и уходят, – закончил Шепель. – Ты мудрая женщина, Идочка.

– Ты тоже мудрый, ты ведь знал про Камаля.

– Туше! – рассмеялся Шепель. – Знал. Мне было все равно, если честно. Мы расходились все дальше, я даже на юбилее не был. Знаешь, я иногда думаю, если бы я не уехал… Накануне был страшный скандал, Вита хотела праздновать в Английском клубе… Я отказал, там же обдерут как липку, а мои дела не очень последнее время. Кризис, ничего не поделаешь. Кроме того, некоторые риски не оправдываются. – Он усмехнулся. – Вита и слышать ни о чем не хотела, Английский клуб, и баста. Ну, я хлопнул дверью, вроде пошел на принцип. Сейчас думаю, что был не прав, надо было согласиться, черт с ними, с деньгами. Забыл золотое правило: никогда не опускайся до ссоры с женщиной. Если бы я тогда не уехал, не было бы ни ограбления, ни убийства…

– Может, да, а может, нет. Я помню, очень удивилась, что тебя не было. Даже подумала, что ты сидишь в кабинете с бумагами, увлекся, обо всем забыл. Или не хочешь никого видеть…

– Меня не было, Идочка. Ты хочешь сказать, что веришь в судьбу?

– Как тебе сказать… Судьба, как я ее понимаю, – это черновик, набросок, а выбор все-таки за нами. Тут скорее несчастный случай. Несчастный непредвиденный слепой случай.

– Иногда выбора нет, – заметил Андрей.

– Иногда нет. А тот, что все-таки есть, нас не устраивает, и мы начинаем искать другой. Хотя, иногда я думаю, что не нужно барахтаться…

– Очень сложно для меня. Я человек простой – есть проблема, есть решение, желательно все сразу и крупными купюрами. Точка.

Ида улыбнулась.

– Вам, бизнесменам, лишь бы крупными купюрами. А если решений несколько? Разве не выбор?

– Сдаюсь! – Андрей поднял руки. – Выбор так выбор.

– Ты сказал, дело зависло?

– Похоже на то. Я звонил несколько раз следователю, ничего нового.

Ида покивала.

– Нелепая история, полон дом людей, всюду свет, все на виду… не понимаю! Ты не думал, что убийца кто-то свой? Кто-то, кто знал расположение комнат, знал, где сейф… Говорили, что он влез через окно на втором этаже в спальню, там невысоко. А может, просто поднялся по лестнице, и на него никто не обратил внимания.

– Следователь рассчитал по минутам, кто где был… не вижу никого убийцей. Твой Толя? Вряд ли, нет мотива. Наоборот, любовь! – Последнее слово он произнес с издевкой. Словно извиняясь, накрыл ее руку своей. – Камаль? Слабак, тут нужен сильный характер. Да и зачем? Он тянул из Виты деньги. Кирилл Сутков – мелкий жулик, убийства не его профиль. Разве что убийство было случайным – Вита застала его за ограблением сейфа. Вряд ли, сейф запросто не откроешь. Я думаю, следователь из кожи лез, чтобы прихватить его на чем-то, да не вышло. Разве что ты, Идочка? Мотив у тебя был сильный – ревность, любовь, страсти-мордасти. Могла? – Он, любуясь, смотрел на Иду.

– Еще как могла! Я женщина коварная и решительная, ты меня еще плохо знаешь. И сейфы люблю грабить. – Она улыбнулась в ответ, давая понять, что приняла шутку. Осторожно высвободила руку…

– Остальные женщины… вряд ли, – продолжал Шепель. – Не вижу мотива.

– Сколько угодно! – Ида рассмеялась. – Тамара была не против прибрать тебя к рукам, ненавидела Виту и страшно ей завидовала. Дурочка Руслана ревновала ее к Камалю, боялась, что он к ней вернется. Только у Светки не было мотива, наоборот, Вита была ее клиенткой, она делала на ней деньги. И Кирюшу она не ревновала, ему никогда бы не обломилось – Вита открыто над ним издевалась. Он был вроде шута – простой как грабли парень из пригорода.

– Значит, все-таки ищи женщину? – кивнул Шепель. – Я так и знал, всегда одно и то же. Ох уж эти мне женщины! С вами страшно иметь дело.

– То-то. А эти домработницы… что они? Они могли навести.

– Нет вроде. Их вывернули наизнанку. Тем более Даша с нами лет десять. Да и невестку ее мы хорошо знали. Я считаю, версия следствия про грабителя, который случайно нарвался на хозяйку дома, самая проходная. Роковая случайность. Во всяком случае, ничего другого я себе не представляю. Убийца влез в полный дом по одной-единственной причине – все двери нараспашку и сигнализация отключена. Если бы его заметили, то приняли бы за гостя. Знаешь, я даже допускаю, что кто-то из вас его видел. Я так и сказал следователю. Знаешь, мне почти все, кто был тогда, прислали соболезнования и фотки, все такие счастливые, подшофе, Вита в белом, как невеста, с бокалом, там и ты есть, и все остальные. Помню, какая-то женщина плавает в бассейне, одетая… ты говоришь, это визажистка… как ее? Света! Что такое визажистка, кстати?