Коромысла и толкунчики. До этого были «Я и зелёные стрекозы»

Кстати забавно то, что за настоящую грязь и грязные пятна Лука считал только глину или сапропель. И глина, и сапропель являются горными породами, и я в настоящий момент, влачу свое призрачное существование в подземелье, в окружении, горных пород, в какой-то мере и силос, и гнилая трава, запах которой бесконечно усиливается в моем убежище тоже являются молодыми горными породами.

И кстати под землёй всегда отсутствуют запахи, и сегодня, когда появился запах гнилой травы мне показалось что это галлюцинация. Галлюцинации обычное дело в пещерах. Такое бывает, когда отсутствует какой ни будь стимул раздражения органов чувств – зрения, осязания, обоняния, тактильных пятен. Если стимул отсутствует достаточно долго, то центральная нервная система человека начинает продуцировать его самостоятельно. В головном мозге появляются звуки, запахи, световые и тактильные явления. Бывают световые, звуковые, тактильные и очень редко обонятельные галлюцинации.

Не надо думать, что я только ненавидел Луку и мы не имели общих интересов. Наши отношения были конечно странными, но взаимными. Он со мной дружил, его дружба была детской, верной, горячей. Я его считал рабом, он всегда выполнял все мои просьбы и ничего не требовал взамен. Для меня его добровольное рабство было существенным шагом к взрослению, я даже искренне уважал Луку за его помощь в моем развитии. Недавно я заметил, что почти все взрослые люди являются добровольными, бесхитростными рабами.

Общим нашим детскими интересом были Пионеры, члены советской школьной организации. В фойе школы, где учился Лака, сохранились ветхие, выцветшие цветные фотографии где ребята в праздничной форме, с торжественными красными галстуками счастливо искренне улыбались нам, своему, будущему и видимо были уверены, что мы ими гордимся. Красный галстук был для нас с Лукой символом гордости, геройства и счастья. Мы тогда ещё не знали, что и красный галстук, и жёлтая, вредная для здоровья мастика, которой натирали полы в школе, и маркер с ядовитым растворителем и блеклая классная доска всё это давала нам государство. То самое государство, граждане которой приветствовали геноцид детей на своей земле.

Кстати рабом Лука был плохим. Он, не предугадывал мои желания, а ожидал устную просьбу. Он эмоционально был глух к чужим людям и мог ощущать только свои желания, это самая запущенная степень эгоизма. И он только в 9-м классе, в мае, на последнем уроке Родной Литературы смог увидеть своё уродство. Уродство – вызванное эгоизмом.

Было дано домашние задание выучить и рассказать перед классом свое любимое стихотворение. Лака вызвался отвечать первым: с плутоватой улыбкой, ухмыляясь он продекламировал стихотворение Маршака. Наверное, это были похожие на эти строки:

Я видел облако в штанах,Жирафу в брюках на сносях,Крестом сошедшиеся крыши,Котов, которых ловят мыши.Я видел точку, ка и су,Что пироги пекли в лесу,Как медвежонок прутик мерилИ как дурак всему поверил!

Основным достоинством этого стихотворения было, то что оно короткое, легко запоминается, и вроде бы содержит слово «Дурак». Лака считал это слово смешным, он думал, что его Лаку посчитают остроумным и весёлым, ему будет уготована роль всеобщего друга. Понятие «популярный» Лука-заморыш тогда ещё не знал. Его одноклассницы и одноклассники вдохновенно, с блестящими глазами читали стихи и поэмы Михаила Лермонтова, Александра Блока, Бродского. Лака лишь слегка поразился выбору своих друзей, и может быть впервые в жизни, ещё неосознанно понял, что представляют собой другие люди. Пройдут годы прежде чем сердце заморыша согреется огнём настоящей поэзии. Вроде бы он даже возненавидит приправленный липкой патокой постмодернизм, и его будет тошнить от коктейля – юмора, жестокости, выделений красных гусениц и равнодушия.

Впрочем, мне всё равно, что теперь твориться в голове заморыша. Моё сознание ютиться в окружении твёрдых известковых плоскостей, острых углов и бугристых шишковидных кальцитовых наростов. Здесь тихо и темно, просветы между плоскостями заполнены воздухом, и стандартное, привычное для людей пространство представляет собой небольшой, довольно примитивный лабиринт. Где-то недалеко от моего местонахождения имеется выход на поверхность, пока что, ничто не побудило меня направиться к выходу.

Сложно сказать в каком состоянии сейчас находится моё тело, я не ощущаю ни ног, ни рук, а в те моменты, когда отступает тьма мне не удаётся увидеть себя со стороны. В своих мыслях я уже не называю себя по имени, это нелепо. Для себя я не «Антип», я «Фантом». Ни в коем случае я не являюсь призраком или привидением, потому что приведение – это когда что-то привиделось или показалось, но привидеться или показаться самому себе, я не мог, этого не было, всё моё существо отвергает такую возможность.

Твёрдое окружение, я осязаю внутренним чувством, словно на ощупь и этого достаточно чтобы ни о чём внешнем не волноваться.

В разных закоулках подземного лабиринта сквозь плоскости пород проникает родниковая вода и слышатся мерные звуки падающих капель. Я избегаю подобных мест. Капли долбят нижнюю плоскость, которую условно можно называть полом.

Ожидаемо, что в местах падения капель должны появиться твёрдые образования, натечные формы растворенных в подземной воде минералов, которые называются сталагмиты. Но минерализации не происходит, в моём подземелье вместо сталагмитов образуются водобойные ямки и лужицы с хрустальной, ключевой, ледяной водой. Температуру я могу ощущать, но на абстрактном уровне. И мороз, и пекло, для меня лишь различное состояние мёртвой природы.

Но ни лужи отгоняют меня из тех мест, а звонкое эхо падения капель и следующий за ним всплеск. Каждый точечный звонкий звук словно укол острозаточенного карандаша в висок, физически напоминает мне о существовании времени. Меня пугает, когда время олицетворяется чем-то физическим, осязаемым, неизбежным.

Неизбежное тиканье часов, неважно что за часовой механизм и где он находится, на руке в виде драгоценного браслета или внутри черепной коробки, в первую очередь это симптом депрессии. «Тик-так, тик – так, тик-так» – это самая страшная пытка, которая может произойти с сознанием человека.

Под землёй в полной тишине и темноте бесконечное: «Кап, кап, кап, кап, кап», чётко осознается как математически выверенный ряд звуков, сходящийся в точке совершенной гармонии, которую человек ощущает только один раз в жизни. Чем человек старше, тем эта точка для него тяжелее, тем она горячее и тем глубже, – в толщи костей, в толще тьмы инстинктов она скрыта от разума и души. Человеку всегда рано достигать этой точки, миг достижения приходит не вовремя и не кстати.

В моём сознании, определение протяжённости времени вызывало фантомные боли, до тех пор, пока я не научился мерить время длительностью раскручивания мыслей и яркостью последующего духовного озарения. «Озарение» стоит понимать в прямом смысле этого слова. Когда я вспоминаю любовные ощущения или в моменты интеллектуального вдохновения в пещере вспыхивает настоящий, состоящий из невесомых фотонов, свет. И я вижу окружающие меня горные породы настоящим, человеческим цветным зрением. Частота озарений и есть пригодное для существования время.

В лучах света я вижу слои стерильного белого песка, прослойки нежных глин и кишащие членистоногими и головоногими окаменелостями слои грубого известняка.

При желании, скорее всего я смогу просочиться сквозь стены, и, например, для разнообразия, начать существование в твёрдой толще, но до сегодняшнего дня, я ещё не осуществил ни одной попытки проверить эту свою способность. Понятие скука мне не доступно. Тихое, тёмное окружение меня вполне устраивает, и я могу так просуществовать тысячи лет, прямо как наскальные рисунки в пещере Шульган Таш. Правда раньше в пещере не было запахов, а теперь с каждой минутой усиливается отвратительный аромат гнилой травы.

В детстве, твёрдые комки земли назывались – камешками, валунами, скалами, сейчас, после смерти, я использую другие названия. Когда я счастлив мне спокойно и хорошо твёрдые поверхности становятся – горными или скальными породами. Когда я возбужден то камни и горные породы это – кости земли.

Мне до сих пор не ясна связь между сильными чувствами и светом. Например, когда я вспоминаю Афину, девушку Луки из ПУНКа, их прогулки в парке Сергиевка их нежное, при ярких ноябрьских звёздах, объяснение в любви, в пещере всегда становиться светло. Один лишь мой полет мысли и вспыхивает яркое словно майское солнце свечение. Но мне не понятно откуда берётся энергия, для бесчисленного количества фотонов? Ведь их излучение позволяет разглядеть мельчайшие песчинки и прослойки глины в окружающих песчаниках, аргиллитах и известняках. Энергии требуется много, и эта энергия возникает, когда я вспоминаю ту или иную девушку Луки и анализирую их отношения. Но не только по этим причинам.

Лака был глупеньким, слабеньким ухажёром. Афина, к сожалению, я забыл, как она выглядит, имела опыт в философствовании, и для неё прогулки в парке с Заморышем, нежные объяснения, поцелуи, были пустой тратой времени. Ей, известной со всеми постыдными подробностями, книжной философии, требовалась исследовать не эмпирические романтические искорки, а постыдные подробности тела и свойства гормонов удовольствия.

Лака это ребёнок, который искал в ней свою философскую маму. Он хотел прижаться к трепетной от волнения груди, сосать эмоциональное молоко и уснуть с чистыми подгузниками, спеленавшими пах. Если бы я был Лукой, то сосал бы не молоко, а кровь, и не ртом, а всеми частями своего тела.

И, это самое главное, я убеждён, что я именно сосал кровь. Причём у всех подруг Заморыша. Ведь всё о чём я думаю, происходило в реальности, все мои мысли материальны. Я отвергаю любую возможность небытия своих мыслей и действий. Мне, не удалось вспомнить облик Афины, или той другой девушки, лишь, потому – что она была лишь молодой самкой, и знать её имя или образ мне было необязательно.

В первые минуты наших отношений, от боли и восторга она расцарапала мне спину и шею, эти царапины, этот рисунок намного надёжней врезается в память чем тысячи чувственных слов. Её узкое место напоило меня физиологической влагой, той влагой, которую она берегла, и которой ей так не хватало, чтобы удовлетворить все мои желания. Прошли годы, теперь, при всём моём умственном напряжении, я не могу визуализировать «узкое место» и «физиологическую жидкость».

И если к «узкому месту» я давно равнодушен, то стоит мне попытаться представить этот таинственный предмет «физиологическая жидкость», как пещере вспыхивает яркий свет золотого цвета.

Я не могу визуализировать и другие таинственные предметы: репродуктивные органы, молочные железы, ягодицы, язык, эрогенная зона, влажные телесные полости, страсть, оргазм, беременность, роды, дети. Но судя по интенсивности пещерного света, во время вспышек, основную роль в механике любви, занимает самый вожделенный мой предмет, цель моего существования – «физиологическая жидкость».

Без неё не происходит удовлетворения желаний, невозможно воспарить в чёрный, скрытый от солнца космос, и не познать наивысшее наслаждение, гарантированное человеку – свободу от страстей, свободу от календаря, и самую свободную свободу – свободу от границ человеческого социума.

Физиологическая жидкость выделяется во влажных полостях тела женщины, в тех полостях которыми женщина открыта внешнему миру. Выделение начинается в состоянии, когда подсознание женщины, преодолевает барьер сознания, и начинает руководить телом. В результате, неизвестных мне манипуляций, тело начинает продуцировать эндорфины, и влага заполняет укромные, узкие места.

Заморыш, всегда был одинок. Следовательно, женщины после общения с ним, не выделяли достаточное количество жидкости, и не могли взлететь за пределы социума, в космос, прочь от влияния Солнца.

Со мной всё было иначе. И Афина, и Арина, и Марта, и Суламифь, и все другие девушки выделяли достаточное количество жидкости, словно ведьмы, перед сожжением посаженные на кол:

– Лака, Лака не обижай нас – шептали они – Мы сделаем всё что ты захочешь!

И я раздвигал складки, проникал во все узкие места в самое влажное логово организма полость где сосредоточена душа.

Мне не доступно знание, процесса проникновения, он разнообразный и стандарта не имеет. И жидкость бывает разного рода, и тело пускает в себя в разных местах, но Заморыш недостоин ни одного пути. У нет желания, уйти от Солнца и поэтому он ничтожен.

Меня бы хватило на всех его женщин, вернее меня хватило на всех его женщин. Их тела были влажные, как подошвы улиток, их души были закрыты от внешнего мира перламутровыми раковинами, а полостями они были обращены только ко мне.

Они присосались и весели на моём теле, позволяя, заманивая меня в себя, и я присутствовал одновременно во всех их полостях.

Мы парили в космосе так высоко и так далеко, что, оторвавшись от одного социума, создали своё микросообщество. Где я был в центре, а женщины, на орбитах. Нет более плотного, плотского, сильного физического взаимодействия.

Я не знаю, что такое простыня, но откинувшись на простынях я любовался игрой света на перламутре. Нежные раковины, подошвы, реснички, язычки следили за движением моей души, и выделяли физиологическую жидкость по первому желанию, по первому мановению моей неутомимой нужды.

Эндорфины, должны выделяться, после каждых отношений между мужчиной и женщиной. Именно так можно обмануть природу, и вырваться за пределы, очерченные инстинктами и социумом.

И я, моё реальное существование в пещере, в режиме реального времени, есть естественное доказательство возможности преодоление влияние конъюнктуры и власти социума.

И всё благодаря, моему бывшему телу и физиологической жидкости.

Вспыхнул свет. Вкупе с ароматом гнилой травы он породил странное явление, которое я до этого в пещере не наблюдал.

Горные породы досыта напитались фотонами света, и под действием удушающих испарений разлагаемой микроорганизмами соломы потеряли мутность и грубость в фактуре поверхности.

Каждый слой горных пород, сам по себе и в сообществе с другими, более молодыми или более древними слоями оживали и являли мне свою историю, спрессованную во времени.

Я видел эволюцию горных пород на планете земля. Я видел эволюцию живых организмов на планете земля. Я видел раскрутки и закрутки гигантских спиралей катастроф и оледенений. Песчаники и известняки сохранили в себе основные настройки разрушения океанов и материков, но я не видел никаких информационных следов или настроек на создания новых кусков суши, или водных впадин взамен разрушенных.

Саблинские горные породы, сохранили не всю историю земли, целые периоды были вычеркнуты неодолимыми, скрытыми силами, но то что я увидел, заставило меня дрожать, «почти от ужаса» и «почти от страха»

В голубой кембрийской глине, раздавался зов древнего вулкана, и в моём присутствии оживали древние инфузории и корненожки. В кембрийском, белом кварцевом песчанике, бродили шторма, древнего полярного океана и парили невесомые создания, напоминавшие медуз и гребневиков. Я видел прозрачные щупальца, кончики которых несли ядовитые крючки и присоски. В оболовом, ордовикском красном песчанике, между живых трубочек ползали животные, которые несли на своих телах блестящие фиолетовые раковины. Вода кипела от приближения чуждой гравитационной волны. В слоях известняка царило буйство донных, морских животных. Нежные губки ощерились спикулами, защищаясь от морских ежей и многощетинковых червей. Ожили трилобиты, грозные членистоногие животные, были вооружены клешнями и хитиновыми шипами. Мельтешение членистых ножек, усиков, скрежет коготков, скрип трескавшихся раковин привлекали моё внимание, как аквариум привлекает маленьких детей.

Но осознание того, что оживают камни, что каждый камень, каждый слой горной породы несёт в себе следы древней жизни. Что буквально оживают животные исчезнувшие с лица земли, сотни миллионов лет назад, вызывало страх. Я чувствовал дрожь, не мышечную, не кожную, не дрожь земли, дрожала моя душа. К сожалению, я не знаю, как ощущает человек своё сердце, Заморыш не обращал внимания на свой кровяной насосик, но, наверное, это что-то сродни ощущению духовного дрожания.

Возможно пришло время покинуть пещеру и выйти в мир где царствуют солнечные лучи.

Но это сложное решение. Прежде мне надо успокоиться. Погасить свет, и подождать следующую вспышку. Возможно в темноте горные породы потеряют прозрачность, древние животные вновь станут окаменелостями, и всё вернётся в начальную точку моего здесь появления. И вновь появится возможность существовать вне тела, в весьма сносных тихих условиях.

Я сделал попытку, отстраниться от происходящего, и задуматься о чём-то отстранённом не несущим эмоциональную окраску. Об «ошибке выжившего» или об странном сочетании вселенских математических констант.

Мои усилия прошли даром. В независимости от моей воли. Свет, существовал по принципу цепной реакции. Древние животные уже не просто существовали в рамках соответствующих периоду слое породы, но и вели активную, подчинённую интеллекту деятельность.

К запаху гнилой травы, добавились ароматы скисших водорослей, сероводород, метан и вулканический аммиак. В толщине известняков, около моего местонахождения скопились уродливые головоногие моллюски орто-циротосы. Их наполненные разумом глаза, различали мой силуэт, и готовы были высосать всю мою жизненную энергию.

Перед угрозой полного исчезновения в мантиях древних предков кальмаров, я направился, в направление, где орто-циротосы не смогут меня преследовать. Я направился к выходу, для меня наступил временной отрезок, когда мне предстоит вновь увидеть поверхность планеты, деревья, кусты и облака.

Моя сущность, за счёт ненависти к Луке, накопила достаточно энергии, чтобы не высохнуть, не испариться, и не раствориться или иным способом исчезнуть в окружающей среде. Теперь мне есть чем гордиться, и я смело шёл на встречу с неизвестностью.

2.2 Много имён

Вход в мою пещеру, был заботливо укрыт массивными стволами чёрной ольхи, сучьями, ветошью и занесён снегом. Укрытие было сделано с учётом того, что по нему могут ходить и располагаться на отдых люди. Но если незнающий человек, шёл по сучьям, он был уверен, что идёт по пропитанному грунтовыми водами сугробу, и что это место точно не является удачной

Такие же маскировочные укрытия имеют, все, кроме Штанов, Жемчужной и Помойки протяженные местные пещеры. Это искусственное препятствие ограничивает посещаемость подземных галереей.

Немногие знают кто и зачем укрыл подземный мир Саблино. Также немногие знают, что большинство Саблинских пещер до сих пор не нанесено на карты.

В 1944 году, в январе, когда освобождали Ульяновку (так официально называется Саблино), большинство этих ещё царского времени, старинных выработок было взорвано. Местные жители, почти моментально забыли о существовании пещер. Для них старинные подземные выработки песчаника, это не требующая внимания, изучения и сохранения ерунда.

Отсутствие реальных знаний, местные компенсируют убогими сказками: дескать пещеры, идут до Питера или до Никольского порохового завода; дескать в пещерах жили монахи, дескать воевали партизаны, гномы добывали золото, а тролли изумруды.

Впрочем, туристов вполне устраивают более чем примитивные былины. Они довольствуются малым. Например, зачем знать, что какие-то российские горные рабочие называли хозяина шахты Шубиным. Что звали его Шубиным, потому что он ходил без одежды, а волоса покрывали его тело аки шуба. Ведь есть же французское слово «Гном», есть мультипликационный образ старичка с белой бородой и красным колпачком, а более знать – это уж увольте. Мы не для этого стояли в пробке на Московском шоссе.

Так как местные жители, принципиально оставляют в пещерах мусор, то спелеологи, когда заново открывают заброшенные выработки, маскируют их на местности. И нахождения пещер держат в тайне. Все пещеры в Саблино описаны спелеологами, и только они пытаются их сохранить.

Пещеру в которой находился я, открыли ребята из Колпино, Ижорские спелеологи. Лака, тоже бывал в этом подземелье – Ижорские были его друзьями. Мне кажется они могли сойтись только на почве любви к алкоголю. Не могу представить другой причины дружить с Заморышем.

Я попал в эту пещеру, когда искал архив Императорского госбанка, мне удалось открыть исторические тайны Саблинских подземелий, о которых не догадывались даже спелеологи из Ленинграда и Москвы. Во время гражданской войны здесь оказались бумаги, по которым можно отследить и получить всё золото Романовых, а это к слову четверть всего общего богатства Российского народа. Но мне золото не нужно я искал историю своего древнего рода ведущие начало от древних князей, жрецов, богов, волков и медведей.

Вскоре я вновь вернусь в это подземелье. Ароматы гнилой соломы не будут вечно отравлять пещерный воздух и горные породы. Не то, чтобы я волновался или, испытывал сомнения, когда выходил на поверхность, но пещеру я покидал первый раз в жизни, и не собирался покидать её на длительный срок.

Мне с лёгкостью удалось просочиться сквозь ветки и сугробы и оказаться на свежем воздухе. Разница с пещерным воздухом полностью отсутствовала. Ничего не изменилось. Я впервые в жизни увидел звёзды, луну и снег. Рядом в глубине поросшего кустистым вязом и ольхой каньона текла река Тосно. На той стороне реки располагался посёлок Ульяновка, на этой крошечная деревенька Пустынька.

Большинство людей забывает, что это настоящее чудо, когда открываешь глаза и видишь цветное изображение. Человек верит в чудеса только в начале пути, когда всё новое, когда ещё нет повторений времён года, и нет повторений дней недели. У младенцев зрение настраивается постепенно, но всё равно это череда магии и очарования. Поэтому дети верят в волшебство. Для них волшебство – и небо, и луна, и деревья, и фонари, которые освещают Графский мост, и берег реки Тосна, и машины, и ребристые заборы, и дома.

В первые мгновения анализируя поверхность земли я был поражен простором и глубиной неба. В пещере я и помыслить не мог, что такое поверхность и какие идеальные фрактальные фигуры составляют из себя снежинки и деревья. Заморыш, скорее всего сошел бы с ума, окажись он нам моём месте. Вернее, так – Заморыш сошёл с ума, оказавшись на моём месте. И что бы не потерять ориентацию в пространстве, он снова, возможно навечно бы забился в свою норку.

Меня страх и безумие не коснётся, это исключено. Я сильный духом человек. За свою жизнь, мне удалось честно заслужить несколько медалей, и три боевых ордена. Меня не свели с ума жуткие бойни на полях горячих войн, разве теперь меня сможет испугать лунный свет, который отражается от снежного наста? Я единственный кто спасся во время испытания роботизированной подводно-летающей лодки, разве теперь меня может вогнать в панику вид чёрного дыма из печных труб?

Формально меня окружала сфера из разнообразных объектов, я знал название этих объектов и быстро смирился с их фактическим существованием.

Бездонное небо, рогатые тёмные кусты, пушистая скатерть снега – моя зона комфорта теперь простирается куда дальше узких замкнутых пространств подземелья. Среди всего мира, меня неволит только аромат, гниющей соломы. Мне необходимо забыть о существовании этого запаха, и так как впервые я его почувствовал в пещере, то мне необходимо временно покинуть местность где находится пещера, и постараться не потерять дорогу обратно.

В Пустыньке есть конюшня на которой живёт табун разномастных лошадей. Летом гривастые шалуны и шалуньи пасутся на большом кочковатом поле. Жеребята резвятся своей компанией, где-то в районе трех одичавших яблонь. Они скачут высоко задирая задние ноги, хватают друг друга за гривы и хвосты, гоняют, а иногда ловят и едят бабочек – капустниц. И замирают лишь тогда, когда, в середине поля два жеребца, встают на дыбы, кусаются и бьются копытами. Иногда конюхи отгоняют жеребцов в отдельные стойла. Смутьяны успокаиваются и часами с грустью в глазах смотрят на кобылиц. Кобылицы предпочитают находится около яслей и поилки. Лягаются они редко, копыта используют чтобы чесаться и отгонять слепней. Совместно с кобылами пасутся пони, они не отделяют себя от больших лошадей, и так же ревниво смотрят по сторонам и считают часы до дневной порции яблок и моркови.

Я никогда не видел лошадей. Да мне хорошо известны слова: мерин, конь, рысак, жеребец, подкова, грива, конский волос. Но я не знаю, чем пахнут лошади, как ветер развивает гриву, как кобылы кормят жеребят, и мне во что бы то ни стало захотелось увидеть и пощупать этих животных.

Зимой, во время суровых морозов, лошадки живут под крышей за кирпичными стенами, но это не является для меня препятствием. Подгоняемый незнакомым, волнительным, чувством я направился в сторону конюшен.

Чем дальше позади меня оказывалась пещера, тем быстрее затухал аромат силоса, и тем быстрее моё существо возвращалось в состояние покоя. И я постепенно понимал, что, если я увижу лошадей, то смогу уйти в безвременную блаженную сонливость, и именно сон, длительный, глубокий сон-без сновидений мне теперь необходим. До этого момента я ещё ни разу, по-настоящему не спал.