Статьи

Приступая к критическому обозрению творений Пушкина, мы будем строго держаться хронологического порядка, в каком являлись они. Пушкин от всех предшествовавших ему поэтов отличается именно тем, что по его произведениям можно следить за постепенным развитием его не только как поэта, но вместе с тем как человека и характера. Стихотворения, написанные им в одном году, уже резко отличаются и по содержанию и по форме от стихотворений, написанных в следующем. И потому его сочинений никак нельзя издавать по родам, как издаются сочинения Державина, Жуковского и Батюшкова, особенно первого и последнего. Это обстоятельство чрезвычайно важно: оно говорит сколько о великости творческого гения Пушкина, столько и об органической жизненности его поэзии, – органической жизненности, которой источник заключался уже не в одном безотчетном стремлении к поэзии, но в том, что почвою поэзии Пушкина была живая действительность и всегда плодотворная идея. Между тем в безобразном посмертном издании сочинений Пушкина 1838 года (восемь томов) стихотворения расположены по родам, разделение которых основывалось на произволе лица, которому была поручена редакция. Вот почему в нашей статье, несмотря на то, что в заглавии ее выставлено издание 1838 года, мы будем руководствоваться изданными при жизни самого поэта изданиями 1826, 1829, 1832 и 1835 годов. Но прежде всего мы остановимся на его «лицейских» стихотворениях, помещенных в IX-м томе 1841 года. Некоторые господа сильно нападали на издателей трех последних томов сочинений Пушкина, за помещение его «лицейских» стихотворений, говоря, что это сделано для наполнения книжек хоть каким-нибудь материалом за недостатком хорошего и что печатать произведения поэта, которых он сам не считал достойными печати, значит оскорблять его память. Ничто не может быть нелепее такой мысли. Мы очень уважаем дарования и таланты таких поэтов, как Веневитинов, Полежаев, Баратынский, Козлов, Давыдов и другие; но все-таки думаем, что, из уважения к ним же, не следует печатать их слабые произведения, тем более что они никому и ни в каком отношении не могут быть интересны, а между тем могут повредить известности этих авторов. Но когда дело идет о таких поэтах и писателях, как Ломоносов, Державин, Фонвизин, Карамзин, Крылов, Жуковский, Батюшков, Грибоедов и в особенности Пушкин и Лермонтов, – то каждая строка, написанная их рукою, принадлежит потомству и должна быть сохранена для него, ибо она напоминает собою или черту их времени, или факт о их образе мыслей и характере. «Лицейские» стихотворения Пушкина, кроме того, что показывают, при сравнении с последующими его стихотворениями, как скоро вырос и возмужал его поэтический гений, – особенно важны еще и в том отношении, что в них видна историческая связь Пушкина с предшествовавшими ему поэтами; из них видно, что он был сперва счастливым учеником Жуковского и Батюшкова, прежде чем явился самостоятельным мастером. Впервые, – сколько помним мы, – появилось стихотворение Пушкина в «Вестнике Европы» 1813 г. Он написал его (когда ему не было и четырнадцати лет от роду) при получении известия о смерти Кутузова. Стихотворение это не попало в собрание сочинений Пушкина, а потому, для редкости, мы и выписываем его здесь:

Отечество в слезах – познало весть ужасну!Кутузов кончил век средь славы и побед.Надежду наш злодей питает пусть напрасну,Что будто бы ему преграды боле нет;Кутузова парить дух будет над рядами!Народ, средь коего сей муж родиться мог,Не преклонит главы пред хищными врагами,Возникнет новый вождь, и будет с нами Бог!

Часто стали появляться в печати стихотворения Пушкина в 1815 году в «Российском музеуме», журнале, издававшемся Владимиром Измайловым. Все они являлись там с подписью только начальных букв имени и фамилии Пушкина, и все они, по подлинным рукописям покойного поэта, помещены в IX-м томе его сочинении, между «лицейскими» стихотворениями. Потом стихотворения Пушкина стали появляться в «Сыне отечества», и большая часть их вошла уже в сделанные им самим издания его сочинений.

«Лицейские» стихотворения не богаты поэзиею, но часто удивляют красотою и изяществом стиха. Фактура этого стиха совсем не пушкинская: она принадлежит Жуковскому и Батюшкову. Далеко уступая этим поэтам в поэзии, Пушкин – едва шестнадцатилетний юноша – иногда не только не уступал им в стихе, но еще едва ли не смелее и не бойчее владел им. Из них только три пьесы уж слишком плохи, а именно: «Бова» (отрывок из поэмы), «Красавице, которая нюхала табак» и «Безверие». Первая пьеса написана Пушкиным явно в подражание «Илье Муромцу» Карамзина, которому она, впрочем, нисколько не уступает в достоинстве стиха и вымысла. Подобно «Илье Муромцу» Карамзина, «Бова» не кончен, вероятно, по одной и той же причине: мысль обеих этих пьес так детски ложна и поддельна, что из нее ничего не могло выйти целого, и оба поэта сами соскучились ею, не доведя ее до конца. По самому началу «Бовы» видно, что «Илья Муромец» Карамзина, слишком восхищавший юный вкус Пушкина, разманил его затеять эту поэму:

Часто, часто я беседовалС болтуном страны эллинскияИ не смел осиплым голосомС Шапеленом и с РифматовымВоспевать героев севера.Несравненного ВиргилияЯ читал и перечитывал,Не стараясь подражать емуВ нежных чувствах и гармонии.Разбирал я немца КлопштокаИ не мог понять премудрого;Не хотел я воспевать, как он;Я хочу, чтоб меня понялиВсе от мала до великого,За Мильтоном и КамоэнсомОпасался я без крил парить,Но вчера, в архивах рояся,Отыскал я книжку славную,Золотую, незабвенную,Прочитал – и в восхищенииПро Бову пою царевича.

Не правда ли, что это очень напоминает столь знакомое и презнакомое всем начало «Ильи Муромца»? Пьеса «Красавице, которая нюхала табак» отличается сатирическим и сентиментальным характером, столь свойственным нашей старинной поэзии. Она написана до того плохими стихами, что нам, привыкшим под пушкинским стихом разуметь высшее изящество стиха, странно думать, что эти стихи писаны Пушкиным, хотя бы и тринадцатилетним:

Возможно ль, милая Климена!Какая странная во вкусе перемена:Ты любишь обонять не утренний цветок,А вредную траву зеленуИскусством превращеннуВ пушистый порошок?В заключение он желает быть – табаком:…..Но если уж табакСтоль нравится тебе… о пыл воображенья!Ах! если б, превращенный в прах,И в табакерке, в заточеньи,Я в персты нежные твои попасться мог;Тогда б, в сердечном восхищеньи,Рассыпался на грудь.Но что! мечта, мечта, пустая!Не будет этого никак!О доля человека злая!Ах… отчего я не… табак!

«Безверие» – дидактическая пьеса, которые сотнями писались в блаженное старое время: реторическое распространение какой-нибудь темы плохими стихами.

В детских и юношеских опытах Пушкина заметно влияние даже Капниста и Василия Пушкина. Больше всего видно на них влияние Жуковского и, особенно, Батюшкова; но влияния Державина почти совсем незаметно. Это не значит, чтоб в натуре Пушкина как художника не было ничего родственного с поэтическою натурою Державина или чтоб Пушкин не любил Державина и не восхищался его произведениями. Напротив, Пушкин благоговел перед Державиным. В записках своих (том XI, стр. 176–177) он с такою любовью рассказывает, как на лицейском публичном экзамене читал он, в двух шагах от Державина, свои «Воспоминания в Царском Селе» и восхитил ими маститого поэта. Это было в 1815 году; Пушкину было тогда шестнадцать лет. Этот случай Пушкин всегда считал великим событием в своей жизни. Он упоминает о нем в одном из своих «лицейских» стихотворений – «К Жуковскому»; тут же, с юношеским восторгом, упоминает и об одобрении Карамзина, Дмитриева и того поэта, к которому обращено было это послание, – одобрение, которым они приветствовали его детские опыты:

Благослови, поэт! в тиши парнасской сениЯ с трепетом склонил пред музами колени,Опасною тропой с надеждой полетел,Мой жребий вынул Феб – и муза мой удел.Страшусь, неопытный, бесславного паденья,Но пылкого смирить не в силах я влеченья,Не грозный приговор на гибель внемлю я:Сокрытого в веках священный судия,Страж верный прошлых лет, наперсник муз любимыйИ бледной зависти предмет неколебимый,Приветливым меня вниманьем ободрил;И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил;И славный старец наш, царей певец избранный,Крылатым гением и грацией венчанный,В слезах обнял меня дрожащею рукоюИ счастье мне предрек незнаемое мною.И ты, природою на песни обреченный,Не ты ль мне руку дал в завет любви священной?Могу ль забыть я час, когда перед тобойБезмолвный я стоял, и молнийной струейДуша к возвышенной душе твоей летелаИ, тайно съединясь, в восторгах пламенела…

В другое, позднейшее время, в эпоху мужественной зрелости своего гения, Пушкин, говоря о своей музе, сделал поэтический намек на лучшее воспоминание своей юности:

И свет ее с улыбкой встретил;Успех нас первый окрылил;Старик Державин нас заметилИ, в гроб сходя, благословил.

Но, при всем этом, громогласный одовоспевательный характер державинской поэзии был столько не в натуре и не в духе Пушкина, что на его «лицейских» стихотворениях нет почти никаких следов ее влияния. Только одна кантата «Леда», из всех «лицейских» стихотворений, отзывается языком Державина, по вместе и Батюшкова; а самый род пьесы (кантата) напоминает одного Державина. Этим почти и оканчивается все сближение. Но если сравнить в «Онегине» и других позднейших произведениях Пушкина картины русской природы – именно осени и зимы, то нельзя не увидеть, что они носят на себе отпечаток какой-то родственности с державинскими картинами в том же роде. Этого нельзя доказать сравнительными выписками из того и другого поэта; но это очевидно для людей, которые способны проникать далее буквы и отыскивать аналогию в духе поэтических произведений. Проблескивающие по временам и местами элементы державинской поэзии суть живопись севернорусской природы, народность, сатира и художественность: все это составляет полноту и богатство поэзии Пушкина, и все это достигло в ней своего совершенного развития и определения. Державинская поэзия, в сравнении с пушкинскою, это – заря предрассветная, когда бывает ни ночь, ни день, ни полночь, ни утро, но едва начинается борьба тьмы с светом; брезжит неверный полумрак, обманчивый полусвет; вдали на небе как будто белеет полоса света и в то же время догорают готовые погаснуть ночные звезды, а все предметы являются в неестественной величине и ложном виде. Пушкинская поэзия, в сравнении с державинскою, это – роскошный, полный сияния и блеска полдень летнего дня: все предметы земли озарены светом неба и являются в своем собственном, определенном, ясном виде, и самая даль только делает их более поэтическими и прекрасными, а не ложными и безобразными… Словом, поэзия Державина есть безвременно явившаяся, а потому и неудачная поэзия пушкинская, а поэзия пушкинская есть вовремя явившаяся и вполне достигшая своей определенности, роскошно и благоуханно развившаяся поэзия державинская…

Пьесы: «К Наташе», «Рассудок и любовь», «К Маше», «Слеза», «Погреб», «Истина», «Застольная песня», «Делия», «Стансы» (из Вольтера), «К Делии», «К ней», «Месяц», «Я Лилу слушал у клавира», «К Жуковскому», «Пирующие друзья», «К Дельвигу», «Фиал Анакреона», «К Дельвигу», «Фавн и пастушка», «К живописцу», «Сновидение», «Романс», – все эти пьесы, но изобретению, по форме и по именам Лилы, Нины, Маши, Наташи и т. п., напоминают собою предшествовавшую Жуковскому и Батюшкову эпоху русской литературы, или по крайней мере ту школу поэзии русской, которая не испытывала на себе влияния этих двух поэтов. Так, например, пьеса «К живописцу» написана как будто Державиным, предлагающим живописцу написать портрет его Милены или Плениры; а пьесы: «Слеза», «Погреб», «Истина» написаны как будто на мотив известной прелестной песенки Дениса Давыдова «Мудрость», которая начинается куплетом:

Мы недавно от печали,Лиза, я да Купидон,По бокалу осушалиДа просили мудрость вон.

Чтоб дать понятие о духе этой школы, представителями которой были Капнист, Нелединский-Мелецкий, В. Пушкин, Давыдов, мы выпишем коротенькое стихотворение Пушкина «Сновидение»:

Недавно, обольщен прелестным сновиденьем,В венце сияющем царем я зрел себя;Мечталось, я любил тебя —И сердце билось наслажденьем.Я страсть свою у ног в восторгах изъяснял.Мечты! ах! отчего вы счастья не продлили?Но боги не всего теперь меня лишили:Я только царство потерял.

В послании «К Жуковскому» Пушкин рассуждает, в довольно прозаических стихах, о литературных вопросах, особенно занимавших дядю его, Василия Пушкина, и ту эпоху, которой В. Пушкин был одним из представителей. В. Пушкин в прозаических, но иногда очень острых сатирах нападал на плохих стихотворцев и славянофилов – врагов Карамзина – того времени. В послании своем «К Жуковскому» молодой Пушкин, под влиянием дяди своего, также нападает на рифмачей и славянофилов и судит о русской литературе. Рифмачей называет он «варягами»:

Далеко диких лир несется резкий вой;Варяжские стихи визжит варягов строй.Те слогом Никона печатают поэмы,Одни славянских од громады громоздят.Другие в бешеных трагедиях хрипят;Тот, верный своему мятежному союзу,На сцену возведя зевающую музу,Бессмертных гениев сорвать с Парнаса мнит.Рука содрогнулась, удар его скользит,Вотще бросается с завистливым кинжалом:Куплетом ранен он, низвержен в прах журналом;При свистах критики к собратьям он бежит,И маковый венец Феспису ими свит.Все, руку наложив на том «Телемахиды»,Клянутся отомстить сотрудников обиды,Волнуясь, восстают неистовой толпой.Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой,Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой,Кто смело просвистал шутливою сатирой,Кто выражается правдивым языкомИ русской глупости не хочет бить челом!Он враг отечества, он сеятель разврата,И речи сыплются дождем на супостата.

Читая эти стихи, невольно переносишься в то блаженное время нашей литературы, о котором теперь, за исключением пожилых и записных литераторов, немногие имеют понятие. В этом послании слог, фактура стиха, понятия, взгляд на вещи – все принадлежит времени, которое предшествовало Жуковскому и Батюшкову и проглядело их явление. Но тут есть нечто и самостоятельное, принадлежащее Пушкину, как представителю уже нового поколения: это жестокая нападка на Тредьяковского и в особенности на Сумарокова:

Ты ль это, слабое дитя чужих уроков,Завистливый гордец, холодный Сумароков,Без силы, без огня, с посредственным умом,Предрассуждениям обязанный венцомИ с Пинда сброшенный и проклятый Расином?Ему ли, карлику, тягаться с исполином?Ему ль оспоривать лавровый тот венец,В котором возблистал бессмертный наш певец,Веселье россиян, полуночное диво?Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо!Уж на челе его забвения печать.Предбудущим векам что мог он передать?Страшилась грация цинической свирели,И персты грубые на пире костенели.

Замечателен еще в этом послании юношеский жар и рьяность, с какими Пушкин призывает талантливых певцов на брань с писаками. Он указывает им на Феба, сражающего Пифона, и требует мщения за погибшего жертвою зависти Озерова:

Лиющая с небес и жизнь и вечный свет,Стрелою гибели десница АполлонаСражает наконец ужасного Пифона;Смотрите! поражен враждебными стрелами,С потухшим факелом, с недвижными крылами,К вам Озерова дух взывает: други, месть!Вам оскорбленный вкус, вам знанья дали весть,Летите на врагов – и Феб и музы с вами!Разите варваров кровавыми стихами;Невежество, смирясь, потупит хладный взор,Спесивых риторов безграмотный собор…

В заключение молодой поэт решается, не боясь гонении и зависти невежд и рифмачей, «ученью руку дав», смело идти прямою дорогою… Это значило возвестить о себе довольно громко; последствия показали, что этот юноша имел полное на то право…

В пьесах: «Наслаждение», «К принцу Оранскому», «Сраженный рыцарь», «Воспоминания в Царском Селе» и «Наполеон на Эльбе» заметно влияние Жуковского: в них преобладает элегический тон в духе музы Жуковского, стих очень близок к стиху Жуковского, в самом взгляде на предмет видна зависимость ученика от учителя.

«Воспоминания в Царском Селе» написаны звучными и сильными стихами, хотя вся пьеса эта не более, как декламация и реторика. Такими же стихами написана и пьеса «Наполеон на Эльбе», содержание которой теперь кажется забавно-детским. Пушкин заставляет Наполеона «свирепо прошептать» разные ругательства на самого себя, превозносить своих врагов, а о себе самом отзываться как об ужасном mauvais sujet (негодяе (фр.)). Между прочим, Наполеон у него свирепо прошептывает:

«Полночи царь младой! ты двигнул ополченья,И гибель вслед пошла кровавым знаменам,Отозвалось могучего паденье —И мир земле и радость небесам,А мне – позор и поношенье!»

Чему удивляться, что шестнадцатилетний мальчик так смотрел на Наполеона в то время, как на него так же точно смотрели и престарелые и возмужавшие поэты! Гораздо удивительнее, что этот мальчик, через пять лет после того, сказал о Наполеоне:

Над урной, где твой прах лежит,Народов ненависть почилаИ луч бессмертия горит!Да будет омрачен позоромТот малодушный, кто в сей деньБезумным возмутит укоромЕго развенчанную тень! Хвала!.Он русскому народуВысокий жребий указалИ миру вечную свободуИз мрака ссылки завещал.

Эти стихи и особенно этот взгляд на Наполеона, как освежительная гроза, раздались в 1821 году над полем русской литературы, заросшим сорными травами общих мест, и многие поэты, престарелые и возмужалые, прислушивались к нему с удивлением, подняв встревоженные головы вверх, словно гуси на гром…

Но между «лицейскими» стихотворениями гораздо более ознаменованных сильным влиянием Батюшкова. Таковы пьесы: «К Наталье», «К молодой актрисе», «Князю А.М. Горчакову», «Осгар», «Эвлега», «Воспоминание» (Пущину), «Сон» (отрывок), «К молодой вдове», «Мое завещание друзьям», «Наездник», «К Г…у», «Мечтатель», «К П…у», «К В. лгу», «Городок». Даже в пьесах, написанных под влиянием других поэтов, заметно в то Же время и влияние Батюшкова: так гармонировала артистическая натура молодого Пушкина с артистическою натурою Батюшкова! Художник инстинктивно узнал художника и избрал его преимущественным образцом своим. Это показывает, до какой степени силен был в Пушкине художнический инстинкт. Как пи много любил он поэзию Жуковского, как ни сильно увлекался обаятельностию ее романтического содержания, столь могущественною над юною душою, но он нисколько не колебался в выборе образца между Жуковским и Батюшковым, и тотчас же, бессознательно, подчинился исключительному влиянию последнего. Влияние Батюшкова обнаруживается в «лицейских» стихотворениях Пушкина не только в фактуре стиха, но и в складе выражения, и особенно во взгляде на жизнь и ее наслаждения. Во всех их видна нега и упоение чувств, столь свойственные музе Батюшкова; и в них проглядывает местами унылость и веселая шутливость Батюшкова. Пушкин занял у него даже любимые имена, и в особенности Хлою и Делию, и манеру пересыпать свои стихотворения мифологическими именами Купидона, Амура, Марса, Аполлона и проч., и любимые его выражения: цитерская сторона, девственная лилея и тому подобные. Вспомните стихотворения Батюшкова, заимствованные им из Парни, и потом послание «К и – ну», и сравните с ним пьесы Пушкина «К Наталье» и «К молодой вдове»: вы увидите в них Пушкина учеником Батюшкова.

Ночь придет – и лить тебяВяжу я в пустом мечтанье,Вижу в легком одеяньеБудто милая со мной;Робко, сладостно дыханье,Белой груди колыханье,Снег затмившей белизной —И полуоткрыты очи,Скромный мрак безмолвной ночи —Дух в восторг приводят мой!..Я один в беседке с нею:Вижу девственну лилею,Трепещу, томлюсь, немею…Но, Наталья, ты не знаешь,Кто твой нежный Селадон?Ты еще не понимаешь,Отчего не смеет онИ надеяться? – Наталья!Выслушай еще меня:Не владелец я сераля,Не арап, не турок я;За учтивого китайца,Грубого американцаПочитать меня нельзя.Не представь и немчуроюС колпаком на волосах,С кружкой, пивом налитою,И с цигаркою в зубах;Не представь кавалергардаВ каске, с длинным палашом —Не люблю я бранный гром:Шпага, сабля, алебардаНе тягчат моей руки.

По отделке и стиху это стихотворение слишком отзывается детскою незрелостию; но следующее и по стихам напоминает Батюшкова;

Лида! друг мой неизменный,Почему сквозь легкий сонЧасто негой утомленный,Слышу я твой тихий стоп?Почему в любви счастливойВидя страшную мечту,Взор недвижный, боязливый,Устремляешь в темноту?Почему, когда вкушаюБыстрый обморок любви,Иногда я примечаюСлезы тайные твои —Ты рассеянно внимаешьРечи пламенной моей,Хладно руку прижимаешь,Хладен взор твоих очей?О бесценная подруга!Вечно ль слезы проливать,Вечно ль мертвого супругаИз могилы вызывать!Верь мне: узников могилыТам объемлет вечный сон;Им не мил уж голос милый,Не прискорбен скорби стон.Не для них – весенни розы,Сладость утра, шум пиров,Откровенной дружбы слезыИ любовниц робкий зов!..Рано друг твой незабвенныйВздохом смерти воздохнулИ, блаженством упоенный,На груди твоей уснул.Спит увенчанный счастливец!Верь любви – невинны мы —Нет! разгневанный ревнивецНе придет из вечной тьмы;Тихой ночью гром не грянет,И завистливая теньБлиз любовника не станет,Вызывая спящий день!

Пьесы: «Осгар» и «Эвлега» навеяны скандинавскими стихотворениями Батюшкова. В то время пользовалось большою известностью действительно прекрасное послание Батюшкова к Жуковскому – «Мои пенаты». Оно родило множество подражаний. Пушкин написал, в роде и духе этого стихотворения, довольно большую пьесу «Городок»:

Философом ленивым,От шума вдалеке,Живу я в городке,Безвестностью счастливом,Я нанял светлый домС диваном, с камельком;Три комнатки простые —В них злата, бронзы нет,И ткани выписныеНе красят их паркет;Окошки в сад веселый,Где липы престарелыС черемухой цветут;Где мне в часы полдневныБерезок своды темныПрохладцу сень дают;Где ландыш белоснежныйСплелся с фиялкой нежной,И быстрый ручеек,В струях неся цветок,Невидимый для взора,Лепечет у забора.Здесь добрый твой поэтЖивет благополучно;Не ходит в модный свет;На улице каретНе слышен стук докучный;Здесь грома вовсе нет;Лишь изредка телегаСкрыпит по мостовой,Иль путник, в домик мойПришед искать ночлега,Дорожною клюкойВ калитку постучится…Блажен, кто веселитсяВ покое, без забот,С кем втайне Феб дружитсяИ маленький Эрот;Блажен, кто на простореВ укромном уголке,Не думает о горе,Гуляет в колпаке,Пьет, ест, когда захочет,О госте не хлопочет!

Подобно Батюшкову, Пушкин в этом стихотворении говорит о своих любимых писателях, которые заняли место па полках его избранной библиотеки. Только он говорит не об одних русских писателях, но и об иностранных:

Друзья мне – мертвецы,Парнасские жрецы,Над полкою простою,Под тонкою тафтою,Со мной они живут,Певцы красноречивы,Прозаики шутливы,В порядке стали тут,Сын Мома и Минервы,Фориейский злой крикун,Поэт в поэтах первый,Ты здесь, седой шалу и!Он Фебом был воспитан,Издетства стал пиит;Всех больше перечитан,Всех менее томит;Соперник Эврипида,Эраты нежный друг,Арьоста, Тасса внук —Скажу ль?.. отец Кандида —Он все; везде великЕдинственный старик!На полке за ВольтеромВиргилий, Тасс с Гомером,Все вместе предстоят.В час утренний досугаЯ часто друг от другаЛюблю их отрывать.Питомцы юных граций —С Державиным потомЧувствительный ГорацийЯвляется вдвоем.И ты, певец любезный,Поэзией прелестнойСердца привлекший в плен,Ты здесь, лентяй беспечный,Мудрец простосердечный,Ванюша Лафонтен!Ты здесь – иДмитрев нежный,Твой вымысел любя,Нашел приют надежныйС Крыловым близ тебя.Но вот наперсник милыйПсихеи легкокрылой!О добрый Лафонтен,С тобой он смел сразиться…Коль можешь ты дивиться,Дивись: ты побежден!Воспитанны Амуром,Вержье, Парни с ГрекуромУкрылись в уголок(Не раз они выходятИ сои от глаз отводятПод зимний вечерок).Здесь Озеров с Расином,Руссо и Карамзин,С Мольером-исполиномФонвизин и Княжнин.За ними, хмурясь важно,Их грозный аристархЯвляется отважноВ шестнадцати томах.Хоть страшно стихоткачуЛагарпа видеть вкус,Но часто, признаюсь,Над ним я время трачу.Кладбище обрелиНа самой нижней полноВсе школьнически толки,Лежащие в пыли,Визгова сочиненья,Глупона песнопенья,Известные творенья,Увы! одним мышам.Мир вечный и забвеньеИ прозе и стихам!По ими огражденну(Ты должен это знать)Я спрятал потаеннуСафьянную тетрадь.Сей свиток драгоценный,Веками сбереженный,Oт члена русских сил,Двоюродного брата,Драгунского солдатаЯ даром получил.Ты, кажется, в сомненьи…Не трудно отгадать;Так, это сочиненья,Пропревшие печать.Хвала вам, чада славы,Враги парнасских уз!О князь, наперсник муз,Люблю твои забавы;Люблю твой колкий стихВ посланиях твоих;В сатире – знанье светаИ слога чистоту,И в резвости куплетаИгриву остроту —И ты……Как, в юношески лоты,В волнах туманной ЛетыИх гуртом потопил;И ты, замысловатый«Буянова» певец,В картинах столь богатыйИ вкуса образец;И ты, шутник бесценный,Который МельпоменыКотурны и кинжалИгривой Талье дал!Чья кисть мне нарисует,Чья кисть скомпонируетТакой оригинал!Тут вижу я: с ЧернавкойПодшила слезы льет.Но назову ль детину,Что доброю поройТетради половинуНаполнил лишь собой!О ты, высот ПарнасаБоярин небольшой,Но пылкого ПегасаНаездник удалой!Намаранные оды,Убранство чердаков,Гласят из рода в роды:Велик, велик – Свистов!Твой дар ценить умею,Хоть, право, не знаток;Но здесь тебе не смеюХвалы сплетать венок:Свистовским должно слогомСвистова воспевать;Но убирайся с Богом!Как ты, в том клясться рад,Не стану я писать.

Несмотря на явную подражательность Батюшкову, которою запечатлена эта пьеса, в ней есть нечто и свое, пушкинское: это не стих, который довольно плох, но шаловливая вольность, чуждая того, что французы называют pruderie (жеманством (фр.)), и столь свойственная Пушкину. Он нисколько не думает скрывать от света того, что все делают с наслаждением наедине, но о чем все, при других, говорят тоном строгой морали; он называет всех своих любимых писателей… Юношеская заносчивость, беспрестанно придирающаяся сатирою к бездарным писакам, и особенно главе их, известному Свистову, также характеризует Пушкина.