Шпага д'Артаньяна, или Год спустя

– Напротив, я очень счастлив. Но именно счастье, оказывается, самое хлопотное из дел.

VI. Утренний туалет Людовика XIV

Утренний туалет Людовика XIV являл собой торжественный церемониал, подчинённый строжайшим правилам дворцового этикета. Присутствовать при этом священнодействии было высочайшей милостью, которой удостаивались немногие. «Избранники рая», как называли при дворе этих счастливцев, в большинстве своём были определены раз навсегда не столько заслугами, сколько правом рождения.

После ухода медиков, гардеробмейстеров и цирюльника следовал выход принцев крови. Этим утром перед королём склонились Филипп Орлеанский, принцы Конде, Конти и герцог Ангулемский. Глядя на них, Людовик облачился в платье, поданное камергером. Затем обратился к герцогу Орлеанскому:

– Мы рады снова лицезреть вас поутру, брат. Вы не балуете нас своим вниманием: скоро дойдёт до того, что мы будем вынуждены сами наезжать в Сен-Клу, чтобы повидать вас с принцессой.

При упоминании о супруге красивое лицо принца затуманилось. Однако он без промедления отвечал:

– Если милость вашего величества простирается до такого упрёка, то мы с принцессой готовы более не покидать вас.

– И вы согласны пожертвовать своим уединением?

– Нет такой жертвы, которую я не принёс бы безропотно на алтарь служения королю.

– Мы тронуты вашими словами. Но ведь вы, кажется, вполне счастливы в Сен-Клу?

– Вполне, государь. Ведь, где бы я ни находился, я всегда остаюсь вашим преданным слугой и любящим братом.

– Тогда не о чем больше говорить. Если вы довольны, то довольны и мы. Мы ценим вашу привязанность к нам, Филипп, но не можем позволить вам отречься ради неё от семейной гармонии и друзей.

– О, друзья…

– Забудем об этом. Просим только не покидать двор до переезда в Фонтенбло. Мы отправимся туда с первым снегом.

– Могу ли я обратиться со смиренной просьбой к моему брату?

– Бог мой, ну разумеется. О чём вы хотите просить нас? Говорите смелее.

– Один из моих лучших друзей имел неосторожность навлечь на себя ваш гнев.

– Да неужели?

– Именно так, государь. Мне доподлинно известно, что он искренне раскаялся и жаждет лишь одного: броситься к ногам вашего величества с мольбой о прощении.

– Уж не о господине ли де Гише ведёте вы речь? – улыбнулся король, прикидываясь простаком. – Полноте, ведь мы давно простили его. К тому же именно вы, брат мой, вызвали у меня предубеждение против него, и раз теперь самолично просите, то мы не видим никаких препятствий.

– Но, государь…

– Мы прощаем вашего друга, Филипп. К тому же за него просил и барон де Лозен.

– Признателен вам, однако…

– Графу можно от души позавидовать: у него прекрасные заступники.

– Это не Гиш.

– Не он? – деланно изумился Людовик. – Но мы не видим, за кого ещё вы можете так хлопотать.

– Я прошу за шевалье де Лоррена.

– И напрасно.

– Напрасно, государь?

– Да, совершенно напрасно. Шевалье не только не появится никогда в вашем доме, но и вовсе не вернётся во Францию. Это давно решено, брат, и мы сожалеем, что вы высказали единственную просьбу, которую мы вынуждены отклонить.

– Неужели для него нет никакой надежды?

– Абсолютно никакой. Месяц назад мы уже отказали в этой милости его отцу – графу д’Аркуру. Господин де Лоррен слишком долго злоупотреблял вашей дружбой, чтобы сохранить надежду и дальше ею пользоваться. Мы удивлены тем, что вы продолжаете тайно с ним сноситься.

– Я, ваше величество?

– Иначе откуда могли вы узнать, что он преисполнен раскаяния? О, мы не виним вас, Филипп. Но ответьте: в каких краях смягчилось это злобное сердце?

– Но…

– Это ваш друг, понимаю. Но надеюсь, что с той минуты, когда мы открыли вам свои подлинные чувства к этому человеку, он перестал им быть, не так ли?

– Да, государь, – еле слышно проронил униженный принц, вызвав презрительную усмешку на губах Конде.

– Где же он? – настаивал король.

– В Риме.

– Что ж, прекрасно. Это достаточно далеко, чтобы больше не думать о нём. У вас нет иных пожеланий, Филипп?

– Нет, государь.

– Тем лучше. В таком случае, продолжим!

И король велел впустить вторую группу избранных. Через пару минут герцоги и пэры, толкаясь, развернули парчовый жилет, принятый у первого спальника. С ними вошли двое фаворитов – Сент-Эньян и Лозен. Король одарил миньонов улыбкой и продолжил церемонию.

В опочивальню вошли члены Совета и государственные секретари. Людовик скользнул взглядом по Лиону, и воззрился на Кольбера с Лувуа. Суперинтендант и военный министр держались сегодня вместе, что показалось королю странным. По выражению глаз Кольбера он заключил, что тому необходимо сказать о чём-то крайне важном. Король сделал знак, который министр истолковал верно, терпеливо склонив голову.

После входа дипломатов и духовенства спальня заполнилась людьми до отказа. Людовик по обыкновению счёл нужным поинтересоваться свежими сплетнями. В ответ сразу несколько голосов сообщили ему о крупном карточном выигрыше госпожи де Шуази и ссоре между Фронтенаком и де Вардом.

– Ссора? – нахмурил брови монарх. – Надеюсь, ничего более, господа?

– Нет, государь, – поспешил заверить его Сент-Эньян, – они просто поспорили.

– Из-за чего же, сударь?

– Ваше величество, я в затруднении…

– Предметом спора стала дама?

– О нет, государь.

– В таком случае мы не видим причин утаивать что-либо.

– Вы правы, государь. И если я смутился на мгновение, то лишь из опасения сообщить вашему величеству не вполне достоверные сведения, ибо сам я там не присутствовал.

– Однако вы всё же осведомлены о сути дела?

– Думаю, в достаточной степени, государь. Кажется, они повздорили по поводу плаща.

– Из-за одежды?!

– О, государь, из-за плаща господина де Лозена.

– Мы всё же не понимаем.

– Речь идёт о голубом плаще.

– А, вот оно что! Вы слышите, барон, ваш плащ сеет раздоры среди наших подданных. Они, что же, завидуют Лозену?

– Нет, государь. Кажется, господин де Вард имел неосторожность заявить, что мушкетёрский плащ идёт барону более, чем кому-либо…

– Что с того? Полагаем, он вполне прав.

– Ну а господин де Фронтенак придерживается на сей счёт иного мнения, чем и вызвал размолвку.

– Удивительно, однако на этот раз мы всецело на стороне де Варда. А что думает сам хозяин плаща? Скажите, барон.

– А я, с позволения вашего величества, возьму сторону Фронтенака, ибо он выступил подлинным рыцарем чести.

– Маркиз выступил рыцарем чести, отрицая, что вам идёт ваш мундир, сударь?

– Примерно так, государь, – ответил Пегилен с лёгкостью, дозволенной лишь фаворитам.

– Это не очень понятно, но мы полагаемся на ваше чутьё и щепетильность, капитан.

– Благодарю ваше величество.

Король напоследок окинул взором явившихся, взял на заметку отсутствующих и сказал:

– Прошу вас оставить нас, господа, мы проследуем в часовню.

Толпа в спешке, не исключавшей известного порядка, покинула опочивальню. Людовик задержал Кольбера и Лувуа.

– Сударь, – обратился он к суперинтенданту, – вам есть что сообщить?

– Ваше величество, я собирался поставить вас в известность о положении дел на Мадагаскаре.

– Что, уже явился посланник от Монтегю? – взволнованно спросил король.

– Посланника не будет ещё долгое время, государь, поскольку экспедиция господина Монтегю находится в крайне затруднительном положении.

– Экспедиция не удалась? По каким же причинам, господин Кольбер?

– Причины просты, государь: суда Монтегю были небезупречны ещё во Франции. Легко представить, что сделали с этими кораблями штормы южных морей. К тому же Мадагаскар оказался вовсе не тем райским садом, которым он рисовался воображению наших прославленных флотоводцев, понятия не имеющих о сиханаках. И вряд ли стоило нарекать колонию Островом Дофина, едва заняв крохотный плацдарм на побережье.

Людовик вскинул голову, уловив в словах Кольбера пренебрежительные нотки. Но сполохи царственных очей бесследно канули в черноту глаз министра, и властелин, совладав с собой, бесстрастно произнёс:

– Как видно, Господь забыл всё то хорошее, что я для него сделал… Мы, разумеется, вышлем им помощь. Но откуда стали известны эти подробности, сударь, если от самого адмирала не было никаких вестей?

– У моряков своя почта, государь. Встречные корабли обмениваются информацией и письмами. Сведения об экспедиции были доставлены португальским галионом, зашедшим две недели назад в Байонну.

– Португальцы! Но это же почти испанцы! А задумывался ли господин Монтегю о том, что передача вестей через португальского капитана является государственной изменой?

– Отчего же, ваше величество? Разве мы находимся в состоянии войны с Испанским королевством?

– Нет. Однако эта страна – наш традиционный соперник и в Европе, и за океаном. Капитанам нашего военного флота следовало бы об этом помнить.

– Осмелюсь заметить вашему величеству, что год назад, когда экспедиция отправилась в плавание, мы были в прекрасных отношениях с соседями, а при дворе как раз находился посол Филиппа Четвёртого – герцог д’Аламеда.

– Нечего сказать, отличный пример дружбы и верности!

– Кажется, именно эти качества и ценил в герцоге господин д’Артаньян. Да и ваше величество нашли возможным пожаловать ему орден Святого Михаила.

Король закусил губу, а Кольбер продолжал:

– К тому же, государь, традиционный соперник тем легче может стать верным другом, чем сильнее были до того накалены страсти.

– К чему вы клоните, сударь?

– О, я всего лишь предполагаю, что в союзе с испанцами мы чувствовали бы себя гораздо лучше как на континенте, так и в южных широтах.

– Европа и так подчиняется нашей воле.

– Пока это так, ваше величество, но может настать день, когда некая коалиция воспротивится этой воле. А второго маршала д’Артаньяна нам будет не найти.

– О какой коалиции вы толкуете? Кого не устрашает победная поступь наших войск? Какая морская держава сравнится с Англией? Или вы забыли уже о судьбе Армады?

– С тех пор минуло почти столетие, ваше величество. Как бы то ни было, Кастилия с Голландией могут, объединившись, представлять собой серьёзную опасность. Не лучше ли вовремя предупредить её?

– Мы с удовольствием замечаем, что вы разбираетесь во внешней политике ничуть не хуже, чем в счетах казначейства, господин Кольбер. Ну что ж, положим, что это так. Каким образом намерены вы упредить угрозу подобного союза?

– Связав одну из сторон соглашением с нами.

– Мне кажется, что мы с вами занимаемся препирательствами, милостивый государь. Под «одной из сторон» вы, несомненно, разумеете Испанию, ибо невозможно предположить союз с враждебными нам Нидерландами. Но как можно говорить о конкордате, в подписании которого уже было отказано? Посол, вероятно, ещё не доехал до Эскориала, а вы говорите о том, что мы были не правы.

– Возможно, это так, ваше величество.

– Допустим. Вы не знаете причин, побудивших нас отвернуться от Мадрида, но, даже если предположить, что мы изменили решение, ничего поделать со случившимся, полагаем, уже нельзя.

– Позволю себе не согласиться с вами, государь.

– Вы сегодня чересчур часто себе это позволяете, господин Кольбер. Однако… мы слушаем вас.

– Прошу прощения у вашего величества за известную вольность, но вы сами велели мне говорить.

– Это так, сударь.

– Значит, мне будет дозволено сказать, что я мог бы, возникни в том надобность, умиротворить испанцев и вновь пригласить посла.

– Того же самого?

– Или иного, государь: это не будет иметь решающего значения. Главное – то, что срыв первой миссии никак не скажется на условиях трактата, составленного прежде.

– Трактата, отвергнутого нами!

– Вы сами признали, государь, что причины вашего отказа кроются не в пунктах договора. И если с тех пор вы пересмотрели свои взгляды, то теперь с лёгкостью его подпишете.

– Сударь, вы забываетесь!

– Мои слова продиктованы исключительно заботой о славе и могуществе вашего величества, – с достоинством поклонился Кольбер, – я всего лишь финансист.

– Вот и оставайтесь им, господин Кольбер, и не тревожьтесь по поводу армейских дел: для этого у нас есть военный министр.

– Упаси меня Господь от того, чтобы я ставил себя в этих вопросах выше господина де Лувуа. Его мнение для меня почти столь же непреложно, как и воля вашего величества.

– Вот как? – удивился король, озадаченный неожиданной покладистостью суперинтенданта. – И вы согласитесь с его суждением?

– Беспрекословно.

– Каким бы оно ни было?

– Безусловно, так как оно, разумеется, будет направлено на благо государства, которое я ставлю гораздо выше своего самолюбия.

– Мы рады это слышать, сударь. Но берегитесь, ибо это, кажется, как раз тот случай.

– Нет ничего зазорного для меня в том, что мои доводы будут опровергнуты таким крупным политиком, как господин де Лувуа.

– О, не беспокойтесь на этот счёт, сударь! Если вы уступите логике военного министра, вы поступите не хуже других; вы поступите, как король, – любезно сказал Людовик.

Кольбер почтительно склонил голову, а король обратился к молодому министру:

– Итак, сударь, каковы, по-вашему, истинные цели и призвание французской короны в создавшейся ситуации?

– Государь, если мне будет позволено высказать собственную точку зрения…

– Именно этого мы и желаем.

– Вашему величеству известно, что я принимал участие в составлении договора с Испанским королевством.

– Мы даже помним, что настаивали на вашем участии. Разве могло быть иначе? – улыбнулся король, принимая это вступление за признание своего превосходства.

– Преподобный отец д’Олива, на мой взгляд, проявил при этом предельные уступчивость и предупредительность, дозволенные послу. Даже речи не было о том, чтобы в какой-то мере пострадала честь нашей страны.

– Разве могло быть иначе? – надменно повторил Людовик XIV.

– Ни в коем случае, государь, – поспешно согласился Лувуа, несколько обескураженный реакцией короля. – Однако, чем меньше разногласий возникло при разработке договора, тем больше удивления вызвал последующий отказ.

– А! – воскликнул король, поражённый единством мыслей двух политиков, которых едва ли можно было упрекнуть в избытке привязанности друг к другу.

Ему ничего не было известно о вчерашнем сговоре в кабинете министра финансов, иначе он понял бы, что, разговаривая поочерёдно с Кольбером и Лувуа, он, по сути, беседует с Кольбером в разных ипостасях.

– Сегодня Франция благодаря победам маршала д’Артаньяна находится в зените могущества, так что вольна заключать союзы и расторгать их по своему усмотрению. Следует воспользоваться этим положением, государь, и обеспечить надёжное будущее, ибо всё может измениться в любой момент.

– Воспользоваться положением, говорите вы, господин де Лувуа? Потрудитесь же объяснить, каким образом?

– Охотно, государь. В союзе с Англией мы сильны, но, если включить в этот союз Испанию, мы станем непобедимы. И напротив, если не сделать этого, мы можем стать вполне уязвимы, ибо к содружеству Испании с Голландией незамедлительно примкнут и австрийские Габсбурги, и Лотарингия, и Бавария, не говоря уже о Швеции. Франции придётся нелегко, когда она окажется одна против всей Европы.

– Вы вдруг забыли об английском флоте, сударь, – спокойно заметил король.

– Англия, государь, на беду представляет собою остров, отделённый от наших забот Ла-Маншем. Его величество Карл Второй сможет поддержать нас на море, но будет бессилен помочь против сухопутных полчищ, когда те хлынут сразу со всех сторон.

При этих словах молодого министра Кольбер пристально поглядел на Людовика. Лицо короля, казавшееся бесстрастным, выдавало тем не менее напряжённую умственную работу. Наконец он пришёл к какому-то решению и с доброжелательной улыбкой сказал:

– Итак, господин де Лувуа, вы считаете необходимым заключение договора с испанцами?

– Я считаю, государь, что господин суперинтендант оказал бы огромную услугу вашему величеству, устроив повторные переговоры.

– Вы слышали, сударь, – повернулся король к Кольберу, – я разбит наголову. Пощады, господа!

– О государь, разбиты не вы, а ваши враги.

– Тем лучше. Позаботьтесь же об этом: напишите в Мадрид.

– Не замедлю сделать это, ваше величество. Но могу ли я быть твёрдо уверен?..

– Господин Кольбер, – строго заметил Людовик, – вы, кажется, требуете от своего короля каких-то иных гарантий помимо его слова?

– Нет, ваше величество.

– В таком случае принимайтесь скорее за послание. Нам не терпится воспользоваться тем завидным положением, которое доставил нам господин д’Артаньян. Ведь вы так изволили выразиться, господин военный министр?

Молодой вельможа почтительно склонился перед повелителем, а Людовик удовлетворённо продолжал:

– Сопровождайте нас в часовню, господин де Лувуа, а вас, господин Кольбер, мы желаем видеть у себя сразу после обеда.

Заметив лёгкое замешательство Кольбера, король уточнил:

– Нам нужно переговорить с вами относительно переезда в Фонтенбло.

Сказав это, он вместе с министрами покинул опочивальню и направился в сторону дворцовой часовни сквозь живой коридор, составленный столпившимися придворными.

VII. Финансовые затруднения господина Кольбера

По окончании обеденного застолья король удалился в свои покои. Ровно через пять минут ему доложили о приходе супериндентанта.

– Я ожидал вас, господин Кольбер, – сказал Людовик тоном радушного хозяина, который мог заставить насторожиться и менее опытного царедворца.

– Я весь к услугам вашего величества, – отвечал министр.

– Вы уже работаете над посланием?

– Завтра утром я буду иметь честь представить на рассмотрение вашего величества проект письма.

– Не подумайте, что я усомнился в вашей исполнительности. Просто мне хотелось уточнить одну деталь, упущенную было мною из виду.

– Спрашивайте, государь.

– Кому именно будет адресовано письмо?

– Ваше величество желает знать, через кого я собираюсь добиться возобновления переговоров?

– Думаю, мне необходимо это знать.

– В мои намерения вовсе не входило скрывать что-то от короля, ибо я в этом деле являю собой лишь орудие его воли. И не далее как завтра ваше величество узнали бы имя адресата.

– Мне угодно знать его заранее, сударь. Будьте любезны сообщить его немедленно.

– Одно лишь слово, государь.

– Говорите, – разрешил король.

– Может ли это имя повлиять на ваше решение?

– Относительно заключения договора?

– Относительно величия и счастья Франции, государь!

– Нет, сударь, – после минутного замешательства молвил Людовик, – у меня есть только одно слово, и я его уже дал.

– В таком случае я спокоен.

– Вот именно: будьте спокойны, господин Кольбер, и назовите интересующее меня имя. Это хотя бы член хунты?

– Более того, государь, он – её душа. Без этого человека не принималось ни одно важное решение в последние годы царствования Филиппа Четвёртого.

– А! – с нескрываемым презрением воскликнул король. – Так это один из приближённых покойного монарха? Ах, господин Кольбер, я ожидал от вас большей разборчивости в политических связях. Ваш корреспондент – один из временщиков?

– Вовсе нет, – покачал головой Кольбер, напоив свой голос вдвое большим презрением, – я никогда не посмел бы вступить в переговоры с недостойным, ибо говорить я могу лишь от имени вашего величества. Мне дорога честь моего короля!

Людовик, не выдержав твёрдого взгляда суперинтенданта, отвёл глаза.

– Человек, интересующий ваше величество, не временщик, что, впрочем, вытекает из его девиза: «Patiens quia aeternus».

– «Терпелив, ибо вечен», – задумчиво перевёл Людовик, – решительно, мне необходимо знать его.

– Вы его знаете, государь, – спокойно заявил Кольбер.

– Знаю, вот как?

– Прекрасно знаете.

– Любопытно.

– Это именитый испанский гранд.

– Я думаю, чёрт возьми!

– Его зовут герцог д’Аламеда.

– Герцог д’Аламеда! Ваннский епископ!

– Да, бывший ваннский епископ. Вы могли бы ещё добавить: Арамис. Так, кажется, звался герцог в бытность свою мушкетёром на службе отца вашего величества.

– Да, Арамис – один из четырёх знаменитых.

– До чего же печально это звучит, государь: ведь трёх из них уж нет в живых.

– И вы утверждаете, сударь, что господин д’Эрбле – фактический правитель Испании? Простите, но не бредите ли вы?

– Государь, я в здравом уме.

– Член Королевского совета – ещё куда ни шло, советник её величества – допускаю… Но едва ли от него зависит слишком многое.

– Однако полтора года назад ваше величество общались с ним так, будто он располагает немалым влиянием в Мадриде.

– Повторяю вам, сударь, что он представлялся мне одним из временщиков, которых было чересчур много после господина Оливареса. И я, при всём своём отвращении к людям подобного сорта, не склонен был пренебрегать их могуществом либо умалять его. Но теперь, после смерти моего тестя… О нет, не думаю, что герцог имеет реальное влияние.

– Уверяю ваше величество, что именно теперь, в период междуцарствия…

– Господин Кольбер!

– Государь, так я определяю время до совершеннолетия Карла Испанского. Итак, повторяю, с установлением регентства герцог д’Аламеда, напротив, обрёл куда большую власть, нежели когда-либо, ибо ныне он – единственный дееспособный источник власти, берущей начало от божественного права.

– Что вы говорите, сударь! Единственным источником божественной власти в Испанском королевстве остаются наследник престола и королева-мать, а в случае их скоропостижной кончины, что не редкость в этом роду…

– В этом случае, государь?..

Король понял, что увлёкся, и поспешил исправить положение:

– Впрочем, мы ушли в сторону. Потрудитесь объясниться, господин Кольбер.

– Охотно, государь, но для этого мне придётся вернуться в прошлое.

– В прошлое?

– Да, лет на семь назад.

– А! – невольно вскрикнул побледневший король, взглядом пытаясь вырвать тайну из самого сердца собеседника. – Ваши воспоминания о герцоге простираются на семь лет назад?

– Именно так, государь.

Людовик прикрыл глаза, ощутив приступ внутренней дрожи. Перед ним промелькнули образы его брата-близнеца и Фуке, томящихся в темнице. Затем снова посмотрел на чёрную фигуру, стоявшую перед ним, и мгновенно успокоился: Кольбер не мог знать роковой тайны.

– Что ж, вернёмся в прошлое, сударь, – попробовал улыбнуться он.

– Я припоминаю, что семь лет назад беседовал с одной из прежних приятельниц Арамиса. Вы понимаете, государь, что, называя герцога д’Аламеда его боевым прозвищем, я лишь стараюсь быть точным.

– Не беспокойтесь, сударь. Итак, эта женщина была любовницей герцога в те времена, когда сам он был мушкетёром Арамисом?

– Верно, государь. Эта дама сообщила мне много любопытного из жизни своего возлюбленного.

– Видимо, что-то компрометирующее?

– Наоборот, ваше величество, чрезвычайно лестные вещи. В её устах Арамис уподобился античным героям, воспетым Гомером.

– Понимаю. Влюблённые глаза в каждом могут различить Аякса.

– Скорее Улисса, ваше величество. Однако, справедливости ради, должен добавить, что целью этого рассказа было погубить ваннского епископа.

– О, женское коварство! Ну скажите, может ли быть что-либо прекраснее любви красавицы?

– Затрудняюсь с ответом, государь.

– Но вы, вероятно, сумеете ответить мне, есть ли что-то более ужасное, чем месть оскорблённой женщины.

– По чести, нет ничего ужаснее, ваше величество: та дама воистину была исчадием ада.

– Её имя, сударь, – потребовал король тоном, не терпящим возражений.

– Мария де Шеврёз.

– Да неужели?! Вы встречались с герцогиней? Но позвольте, семь лет назад она давно лежала в могиле.

– По-моему, государь, она была достаточно жива для того, чтобы свести в могилу многих других.

– А вы, сударь, знали ли вы о том, что Шеврёз ненавистна мне, как была ненавистна и моему отцу?

– Я слыхал об этом.

– Выходит, вы знали – и тем не менее тайно сносились с ней!

– Поверьте, государь, что это было сделано мною с единственной целью сокрушить ваших недругов.

– Слова, сударь, пустые слова! – запальчиво восклицал Людовик, перед которым снова встала тень его брата Филиппа.

При этом он с такой силой сжал кулаки, что Кольбер, не подозревавший истинной причины королевского гнева, невольно содрогнулся и прерывистым голосом произнёс:

– Мне казалось, я приложил достаточно усилий для того, чтобы мои слова не подвергались беспочвенному сомнению. Мне казалось, что я верный слуга короля и его дела. Но если это не так, если я заслужил его немилость, то готов…