Хомотрофы

– А какие именно продукты тебя интересуют? – спросила хозяйка.

Оттого, что лицо ее смотрело вниз, кожа на нем обвисла еще сильнее. Желтушные глаза налились кровью.

– Те, которые можно есть, – ответил я. – Варенка, например.

– А тушенка? Тушенка тебе не подойдет? Отдам за полтинник.

И она достала из-за спины пол-литровую банку. Я от природы брезгливый. Боясь, что она предложит мне домашней тушенки, я сказал:

– Да нет, спасибо. Я привык к колбасе. А еще мне и на завтра надо запастись.

– Про завтра будешь говорить завтра, – старуха убрала банку. – Магазин далеко… У нас на весь город два продуктовых магазина. Работяги едят в столовых, остальные жрут, что выросло в огороде. Никому здесь не нужны магазины.

– Ну а хлеб как же?

– Хлеб-то?.. Ну, ты б глаза разул. Напротив дома ларек.

Выйдя во двор, я глянул сквозь виноградную арку на Зоин огород, там росли только лопухи и чистотел. Видно, бабка живет за счет квартирантов, да еще плюс пенсия.

Странно, как я мог не заметить этот киоск? Он был прямо напротив калитки. Я подошел и заглянул в окошко. Спиной ко мне сидела девушка с черными волнистыми волосами и читала книгу.

– Привет! – сказал я. – Буханка белого хлеба найдется?

Девушка обернулась. Взгляд ее голубых глаз был таким ясным, не похожим на мутные взоры жителей этого бескровного города. Но даже на этой ясноглазой красавице лежала все та же тень отрешенности.

– Привозной закончился, только полиуретанский серый остался. – Она говорила с приветливым равнодушием. Ее взгляд скользнул по моему лицу и стал как бы невидящим.

– Давайте!

Я расплатился, но не уходил. Мне хотелось, о чем-нибудь ее спросить. Увидев, что я мешкаю, девушка посмотрела вопросительно.

– Еще что-то?

– Скажите… как вас зовут?

Она на миг застыла, затем ответила с тем же безразличием:

– Меня зовут Эфа.

– Эфа? – повторил я. – Какое необычное имя. Не встречал никогда. А меня – Сергей.

Эфа только пожала плечами, ничего не ответила. Я постоял еще немного, переминаясь с ноги на ногу.

– А я живу как раз напротив лавки.

Девушка посмотрела на меня усталым и немного раздраженным взглядом, будто я сказал жуткую банальщину; в уголках ее губ появились нетерпеливые ямочки: верно, я оторвал ее от какого-то важного занятия.

– Красивое имя, – сказал я, вертя в руках буханку. Ничего не оставалось, как уйти. – До свидания, Эфа.

Она коротко кивнула и даже не улыбнулась.

Я вернулся в дом. Было семь часов вечера.

Хлеб оказался свежим и хрустящим. Я съел почти полбуханки, запивая водой из почерневшей эмалированной кружки. Наевшись, почувствовал, что меня клонит ко сну. Но я таки совершил последний подвиг: выстирал носки и повесил их сушиться на спинке кровати. После этого я лег в постель и сразу провис до самого пола, точно в гамаке. Простыни пахли мышами, сыростью и еще чем-то.

– Спокойной ночи, – сказал я Андриану. Тот не ответил.

4

Никак не могу сообразить, чего хочет от меня Андриан. Он трясет меня за плечо и объясняет, что ко мне пришли какие-то люди. Приподнимаюсь на локте. В комнате стоят двое мужчин в камуфлированной форме. Нет, это не те блюстители порядка, которые были в джипе. Это два близнеца с бесстрастными казенными лицами.

Подойдя, они вежливо объясняют мне, что я немедленно должен покинуть это место. Оказывается, без особого разрешения, выдаваемого в канцелярии завода, в городе никому не разрешается находиться.

– Как же так? – возмущаюсь я. – А туристы?

– Какие такие туристы? – мужчины странно переглядываются. – Здесь их отродясь не бывало. Да и вы, кстати, не турист.

Спорю:

– Завод не может иметь такое влияние на городскую жизнь. Горожане – свободные граждане, как и гости Полиуретана, кем бы они ни были.

– Нет, может, – отвечают они. – Все жители города, равно как и приезжие, являются собственностью завода.

Я не могу с этим согласиться, упираюсь, говорю, что никуда отсюда не уйду. В ответ на это меня предупреждают, что будут вынуждены применить силу. Я смеюсь в лицо этим камуфлированным здоровякам, а они норовят вытащить меня из постели.

В конце концов, дело доходит до потасовки, силы неравны, и я вынужден бежать. Если бы Андриан мне помог, мы бы вышвырнули этих людей из дома, но сосед, кажется, на их стороне. Он поднимает огромные лапы, насупливает брови и медленно идет на меня, раскачиваясь, как медведь.

Я отступаю в коридор. На мне, кроме трусов, ничего нет. Хватаю сапоги, стоящие у стены и забегаю в кухню. Пробую закрыться, но замок не работает.

Надо выбить окно. Бросаю в него огромные тяжелые сапоги, раздается звон битого стекла, слышатся крики хозяйки. Разбежавшись, выпрыгиваю в окно вперед головой…

И в ту же минуту просыпаюсь…

Кажется, будто чей-то дальний крик меня разбудил.

Хочется выйти на свежий воздух. Не спеша натягиваю одежду, выхожу на улицу и бреду куда-то.

Дорога, окруженная деревянными заборами, приводит к лесопарку. К тому самому. Узнаю его высокую металлическую ограду. Подхожу. В этом месте щели между стальными прутьями настолько широки, что без труда удается пролезть сквозь них.

Меня окружают громадные черные деревья. Среди ветвей проглядывает луна. Глядя только себе под ноги, уверенно продвигаюсь вперед. Я охотник. Но меня ведет не тропа и не тайные знаки. Сейчас я полагаюсь только на собственную интуицию.

Неужели нашелся короткий путь?!

Скоро (слишком скоро!) натыкаюсь на высокий заводской забор, нахожу в нем дыру и проникаю на территорию. Прохожу вдоль мрачных, освещенных луной, конструкций. Приближаюсь к железной стене.

Где же дверь? Я должен пробраться в ангар. Двери нет.

Брожу по округе, пока не попадаю на открытую, плохо освещенную территорию. Мне вдруг начинает казаться, что за мной следят. Слышу чей-то шепот. Вижу длинные тени, что мелькают повсюду.

Я уже не рад, что забрался сюда и пытаюсь вернуться обратно. Мне страшно.

Где же дыра в заборе? Как ее теперь отыскать?

Неожиданно выбегают люди, хватают меня и… тут же прижимают головой и грудью к плахе. Это даже не плаха, это деревянная колода, на которой рубят мясо. Она посыпана солью и пахнет кровью.

«Руби, – говорит кто-то. – Хватит церемониться».

Ветерок шевелит волосы у меня на затылке. Это надо мной взлетает тяжелый топор. Чудом вырываюсь, уношусь прочь, не чувствуя под собой ног. Страх душит меня, пытаюсь выкрикивать его из себя порциями. Тяжело со стоном вдыхаю и выдыхаю. Ноги движутся неправильно – слишком раскидисто. Стараюсь быстрей, а получается медленно. Страх отнимает силы.

Дождь моросит, небо высокое и серое. На востоке сквозь него серебристым пятном пробивается восходящее солнце. Во время бега это пятно раскачивается из стороны в сторону.

Господи, как мне страшно!

На улицах лужи. Мне некогда их обегать, туфли промокли, но я не обращаю внимания. Улица с домами и заборами заканчивается, теперь несусь по траве, падаю, скатываюсь в канаву. Выбираюсь из нее, промокший до нитки, испачканный в глине, снова лечу сломя голову.

На какое-то время останавливаюсь, осматриваюсь. Ага, вот он, частный сектор, справа. Сворачиваю немного наискосок, бегу к пустырю, за которым возвышается насыпь – дорога к мосту.

Страх в груди по-прежнему нарастает, и к нему добавляются болезненные спазмы в животе.

Насыпь заросла травой, по ней трудно подниматься. Сдирая на пальцах кожу, взбираюсь на дорогу. Задыхаюсь. Легкие наполнены страхом и кровью. Вот и автодорожный знак, на котором значится название городка. Пробегаю мимо и совершенно обессиленный выскакиваю на мост.

Боже мой, как мерзко! От страха подкашиваются колени, и я ничего не могу с этим поделать. Неожиданно испытываю приступ головной боли невероятной силы, как будто голова попала в тиски. Хочу стиснуть ее руками, но хватаю пустоту. Головы нет, ее отрубили.

Захлебнувшись беззвучным криком, я проснулся. Темно, хоть глаз выколи. Кошмар внутри кошмара, сон во сне, такого со мной раньше не было. Для верности побольнее прикусил указательный палец – точно проснулся. Отер со лба липкий пот, прислушался.

Андриан спал на удивление тихо. Я ожидал, что его богатырский храп будет сопровождать меня всю ночь. Но он сопел безмятежно, еле различимо.

Я уже почти задремал, как неожиданный звук, похожий на хрип, разбудил меня. Звук доносился из коридора или из кухни и становился все настойчивее. Я сел на кровати, принялся тереть глаза.

Звук повторился опять, и тут я понял, что это задыхается человек. Вскочив, я наугад бросился к двери, пробежал по коридору и оказался на кухне. Странный сладковатый запах ударил в нос.

Так. Где же здесь выключатель? Я шарил руками по стенам, а под ногами у меня что-то чавкало. Когда, наконец, вспыхнул свет, невероятная картина открылась моим глазам. На полу среди кусков сырого мяса, разбросанного на широкой клеенке, лежала, корчась и держась за горло, хозяйка. Ее одежда была перепачкана кровью, лицо покраснело и настолько раздулось, что даже морщины немного разгладились.

Выбрала же время для разделки мяса!

Выпученными испуганными глазами старуха смотрела на меня. Посиневшие губы безуспешно хватали воздух.

Я не сразу сообразил, что случилось. Некоторое время я бегал вокруг старухи, то хватая в руки полотенце, то пытаясь набрать в кружку воды. А Зоя, держась одной рукой за горло, все время показывала корявым пальцем себе в рот, делая при этом страшные глаза.

Наконец, я понял: бабка чем-то подавилась. Мне стоило большого труда перевернуть ее на живот, тем более что она постоянно упиралась. Бабка была тяжеленная. Я взял ее повыше пояса и стал поднимать. Живот был по-старчески мягким, руки проваливались в него, а Зоя никак не хотела отрываться от пола. Расставив широко ноги и собрав силы, я единым рывком приподнял бабку и крепко сдавил ее. При этом головой она глухо стукнулась об пол.

Старуха захрипела сильней и стала ослабевать. Она уже не могла так сильно сопротивляться. Майка ее была в крови, и мои пальцы постоянно скользили. Пытаясь поднять старуху выше, я нечаянный ее уронил. Тут же вновь бросившись к ней, я обхватил ее туловище руками, поднял его так высоко как мог, и вновь резко сдавил.

Неожиданно бабка закашлялась, что-то сдвинулось в ее горле.

Я поставил Зою на колени и на всякий случай несколько раз кулаком стукнул между лопаток.

Бабка еще раз кашлянула, изо рта у нее выскочила и упала на пол маленькая косточка, похожая на фалангу человеческого пальца. Я потянулся подобрать ее, чтобы рассмотреть. Зоя схватила меня за руку, сама сцапала то, что чуть не стало причиной ее смерти, и вышвырнула кость в открытое окно.

Я еще раз внимательно посмотрел на старуху. Она была перепугана.

Мы сидели на полу, обнявшись и тяжело дыша, оба перепачканные кровью. Постепенно краснота сходила с ее лица, к морщинам возвращался их прежний рельеф.

Удивительно, что после всего этого я сумел заснуть.

Будильник на часах разбудил меня в полшестого. Умывшись на улице под краном, я вернулся в дом и застал хозяйку в хорошем расположении духа.

Сегодня Зоя была одета в допотопный, но довольно чистый, сарафан. Губы ее старательно накрашены помадой темно-кофейного цвета. От этого рот на бледном сморщенном лице казался черной дыркой.

Увидев меня, хозяйка расплылась в улыбке, показав шеренгу редких, но вполне еще крепких зубов.

– Заходи, спаситель мой! – приветливо сказала она, скалясь все шире. – Окочурилась бы старая Зоя, ежели б не ты. Судьба, стал быть, послала тебя. – Голос у нее после ночного происшествия был осипший.

Хозяйка предлагала мне попеременно то чаю, то оладий, то голубцов, то еще чего-то, улыбаясь до ушей и не давая пройти. Я отказывался, несмотря на то, что был голоден. Есть в такой грязи для меня хуже смерти.

– Скромненький какой, – страшным голосом произнесла она и больно потрепала меня за щеку.

Наконец, мне, как школьнику, удалось проскользнуть у нее под мышкой. Я вытер шею и плечи полотенцем и прошел в комнату.

Андриан проснулся и лежал в той же позе, в которой я застал его вчера. Точно так же тонкой струйкой у него по подбородку стекала слюна.

– Здрасьте, Андриан! – помахал я ему рукой.

Ноги побаливали после вчерашнего марш-броска. Но, в общем-то, я чувствовал себя отдохнувшим.

Посидев некоторое время на кровати, я хлопнул себя по коленям: пора собираться. Носки еще влажные, футболка оставляет желать лучшего. Я надел джинсовую куртку, по привычке проверил карманы, в верхнем – обнаружил сложенный вдвое листок.

«Пропуск одноразовый», значилось в нем. Далее от руки записана моя фамилия и сегодняшняя дата, четырнадцатое июня. Ниже печатные буквы: «Начальник отдела кадров», рядом размашистая подпись. И все.

Я закрыл глаза. Внезапно сны, видения и реальность смешались в моей голове. Я убрал пропуск в карман. Не то чтобы мне хотелось сохранить его как сувенир на память об этом ужасном городишке с его заводом, просто не любил мусорить.

– Как мне добраться до моста, Андриан?

– Да поздно уже, – с обычной паузой ответил сосед.

– Что значит поздно?

– Сутки прошли.

– Какие сутки, Андриан, о чем ты?!

Сосед не ответил, он прикрыл глаза и погрузился в то состояние полубессознательного бытия, в котором проводил почти все время. Я выскочил из комнаты, зовя хозяйку:

– Зоя! Зоя, как добраться до моста?

Она обернулась, прожевала оладью и, посмотрев на меня с тоской и некоторым недоумением, повторила слова Андриана:

– Сутки прошли, Сереженька. Назад ходу нет.

– Я хочу добраться до моста, – упрямо повторил я.

– Изволь, мой родной. Могу даже проводить, как особо дорогого жильца и благодетеля.

– Буду признателен.

Старуха шла так быстро, что я едва за ней поспевал. Всю дорогу мы молчали, но она пару раз тяжело вздохнула.

Вот он указатель с надписью «ПОЛИУРЕТАН», а впереди мост через речку Никодимовку. Я прибавил шагу. Зоя остановилась, не дойдя до указателя десятка метров.

– Я тебя тут подожду, – сказала она. Сказала так серьезно, что у меня по спине забегали мурашки. Но я не остановился.

– Спасибо за гостеприимство, всего хорошего, – произнес я скороговоркой, полуобернувшись на ходу. Сейчас я готов был идти пешком хоть до самой Москвы, главное, поскорей вырваться из Полиуретана.

Я приблизился к мосту, ступил гулкий металлический настил. Внезапно я почувствовал слабость, в висках застучало, перед глазами поплыли круги. Следующие два шага сделал по инерции. Ноги у меня вдруг стали подкашиваться. Я растерянно оглянулся.

Зоя стояла со скорбным выражением на лице.

– Назад! – крикнула она. – Давай назад, не то погибнешь!

Не успев вскрикнуть, я упал на четвереньки.

Кожа на руках вдруг потемнела; она стала трескаться и облезать, словно ее погрузили в концентрированную кислоту, оголилась плоть, показались кости. Из моей груди вырвался хрип, я не мог даже громко закричать: легкие запылали огнем, сердце пронзила острая боль, оно затрепыхалось в сбившемся ритме.

Воздух наполнился запахом тлена и пепла, сгустился туманным смогом. В его удушливой непроглядной взвеси метались гибкие тени. Одна из них бросилась в мою сторону, промахнулась. Тонкие ложноножки-хлысты полоснули возле самого горла.

Во рту разлился металлический солоноватый привкус. Внутри у меня все заледенело, тело немощно затряслось, с каждой секундой теряя силы.

– Назад! – опять откуда-то издалека донесся до меня крик.

Стоя на четвереньках, я попятился, роняя нити вязкой слюны, смешанной с кровью.

Я был слишком слаб, чтобы быстро убраться с этого зловещего места, но страх умереть заставил меня двигаться из последних сил. Наконец я сполз на крупнозернистый асфальт, покинув мост.

Бессильно распластался на дороге, перевернулся на спину. Полежав несколько секунд, в унынии поднес к глазам изуродованные руки.

Из груди тут же вырвался вздох облегчения: кожа на руках цела. Все это было жутким видением. Или нет?

Боль в сердце по-прежнему не отпускала.

С трудом поднявшись, я постоял некоторое время, осматривая себя и прислушиваясь к состоянию.

То, что случилось со мной, не имело объяснения. Если бы не предупреждение старухи, я списал бы все на вчерашнюю аварию, авитаминоз или синдром эмоционального выгорания, связанный с работой. Но происшедшее не было просто видением. Это был результат внешнего воздействия на сознание либо…

…относилось к влиянию какого-то жуткого потустороннего мира.

Я посмотрел в сторону моста, но повторить эксперимент уже не решился и побрел назад к указателю.

Я не мог говорить, мрачные мысли одолевали меня.

– Нельзя отсюда уйти, миленький, – услышал я голос старухи.

Я не ответил ей и прошел мимо. Старуха поплелась следом.

– Так что обживайся, – говорила она своим скрипучим голосом.

– Не буду я тут жить. Должен быть другой путь, чтобы убраться отсюда.

– Будешь-будешь, милый. Плату я с тебя буду брать, как и с Андриана.

– Нет, – пробормотал я. – Не буду. И денег у меня осталось всего пятьдесят рублей. Но я могу вам заплатить. Я вам дам денег, сколько захотите, только покажите дорогу! У меня с собой кредитка. Где тут банк?

– Нету здесь банков и уйти никак невозможно. А деньги заработаешь, Сереженька. На заводе. Идем, провожу тебя до остановки, как раз успеешь к автобусу.

5

Странно и дико… Будто кошмар, перетекший в реальность.

Cтою на автобусной остановке в плотной толпе молчаливых людей. По виду большинство из них – служащие. Это клерки той самой конторы, где я был вчера. Сонные, поникшие, аккуратно одетые и словно давшие обет молчания. Некоторые держат в руках кейсы или папки.

Почему я оказался среди них? Ведь я должен бежать отсюда, искать выход. У меня отпуск. Я ехал на отдых, к морю. Мне не место здесь, в этой зловещей толпе. Безусловно, должна быть другая дорога, по которой можно уйти.

Но, предавшись, какой-то странной апатии, я стою среди этих людей и жду вместе с ними автобус.

Оборачиваюсь, боязливо приглядываюсь к стоящим рядом. Здесь собралось человек сто пятьдесят, но не удается поймать ни единого взгляда. Смотрю на их бледные молчащие тени, словно в далекое прошлое человечества.

Теперь знаю, что первым рейсом в пять часов везут рабочих. Затем в половине восьмого отправляют служащих. Контора открывается в восемь. Автобусы ходят строго по расписанию.

Толпа подхватывает меня под руки и втаскивает в один из них. Двери с лязгом захлопываются. Я вдруг обнаруживаю безусловную корпоративность сдавившей меня толпы-амебы. Кажется, еще немного и она поглотит меня и благополучно переварит. Иерархия обозначается прямо в автобусе. Замечаю, что каждый из вошедших, несмотря на большое количество народа в салоне, занимает строго определенное место, словно клетки в организме.

Вот сидит молодой мужчина. Престарелая женщина, вцепившись в сумочку, нависает над ним. Ее тройной подбородок и складки над локтями трясутся во время движения. О том, чтобы уступить место, нет и речи. Дама по рангу ниже этого молодца и прекрасно знает свое место. Кто он? Должно быть, ведущий специалист, маленький начальник. А престарелая женщина? Секретарь? Помощник архивариуса? Машинистка? У нее на лице отсутствует выражение досады, которое в схожих случаях можно наблюдать в общественном транспорте. Всем своим видом она показывает готовность выполнить любые задачи.

Полчаса, затраченные на дорогу в корпоративном автобусе, вполне можно добавить к рабочему времени. Значит, здесь все должно быть так же, как на работе. Вероятно, если меня все-таки примут, я буду самой мелкой сошкой, ниже этой женщины…

Вцепляюсь в поручень, зажатый с обеих сторон пассажирами.

Еще одна остановка. На ней такое же количество людей. Люди втискиваются в салон. Становится труднее дышать. Три автобуса трогаются. И вот они, набитые до отказа, выруливают на знакомую мне спираль.

Следующая остановка – завод.

На этот раз прохожу в административное здание по пропуску. Благодарю вахтера за попытку объяснить, где находится отдел кадров. Поднимаюсь по знакомой лестнице. Ощущение такое, будто я повторно вижу ночной кошмар.

Другая девушка, не Эмма, провожает меня в кабинет заместителя начальника отдела кадров. Как и полагается, это комната меньше и хуже обставлена, к тому же вкус ее хозяйки оставляет желать лучшего. Многочисленные календари и плакаты с кошками и котятами украшают стены. Точнее, уродуют их, делая похожими на доски объявлений или афишные тумбы, на которых истлела половина бумаги. На самых ранних картинках изображения выгорели, края обтрепались, некоторые плакаты застыли волнами, пострадав от протечки.

В кабинете витает смесь тяжелых запахов: растворимого кофе, дешевых духов и пота. Заместитель – величавая полная дама массивная и бесформенная, как туча. Гигант по сравнению с начальником. Часть ее работы – проводить первичное собеседование. С высоты иерархического положения со всей должной суровостью зам поглядывает меня поверх очков. Наверное, это должно вызывать у посетителей трепет.

Она задает короткие вопросы о том, что я умею делать. Понимаю ее затруднения: ни дипломов, ни трудовой книжки у меня при себе нет. Зам промокает испарину платком, но спустя минуту бисеринки пота вновь проступают на лбу, при этом в кабинете довольно прохладно.

– Чем вы занимались на последнем месте вашей работы? – спрашивает меня зам.

Свожу брови к переносице. Отчего-то начинаю волноваться.

Журнал «And» был последним, пятым по счету, местом моей работы в журналистике. Редактором отдела была женщина. Замом главреда тоже была женщина. Я этим пользовался.

– Выполнял то, что мне поручало начальство, – отвечаю деловито.

Я был доволен работой, старался довести свои умения до совершенства. И всегда стремился быть первым. Работалось легко – этому содействовало мое усердие, личные чары и некоторое чутье. Я никогда не сочинял сенсаций, писал о том, что видел. Но… Мистицизм – вот призма, через которую я постоянно смотрел на мир. И читателям это нравилось.

В «And» я проработал три года и все это время ни разу не был в отпуске, как и два года до этого.

– Есть место рассыльного, – сообщает зам.

– Отлично!

Мне все равно, какую работу предложат. Я – временное явление. Не может быть, что нельзя уйти из этого города. Не хочу в это верить.

– Что выпускает ваш завод?

Зам снимает очки. Смотрит так, будто я над ней издеваюсь.

– Вы до сих пор не поинтересовались профилем нашей корпорации, молодой человек?

Делаю непорочное выражение лица.

– Да. Так уж вышло.

Она с заметным самодовольством сообщает:

– Завод выпускает поролон, эластичный газонаполненный пластик на основе полиуретана. Кроме того, мы изготовляем спандекс, полиуретановое волокно.

Страшная тайна разгадана. Расследование завершено.

– Замечательно, – говорю. – Теперь я рассыльный поролонового завода.

В ее взгляде появляется подозрительность.

– Самого крупного в Европе! – сообщает она. – Двадцать пять цехов и аппарат управления. Это корпорация. И… вы должны знать еще кое-что.

Она сурово предупреждает, что с этого момента я принадлежу заводу. Даже такая мелкая должность, как рассыльный, может быть очень значимой для предприятия, и мне теперь, хочу я того или нет, надлежит считать себя частью большого организма. И, между прочим, администрация может использовать мой труд ради общего блага даже в мое личное время.

У меня начинается тихая истерика.

– А в чем же тогда отличие капиталистического строя от рабовладельческого?

Если сознательно лезешь на рожон, тебя не берут на службу. Для этого можно придумать сто отговорок. Но зам не собирается этого делать. Она ограничивается рекомендацией впредь быть поосторожнее со словами. Сама терпимость и благорасположение, но подергивание века выдает ее с головой. Зам достает из объемной сумки новый платок, отирает лоб.

Спокойным тоном – всегда завидовал тем, кто умеет держать себя в руках – она советует уяснить, что о каждом лишнем слове будет известно администрации.

Покорно опускаю глаза. Вдруг начинает казаться, что все движется по заранее продуманному сценарию. В эту минуту в кабинет всовывается упитанное лицо молодого служащего.

– Что такое?! – резко вскрикивает зам. Ни о какой терпимости уже нет и речи.

– Вырлова здесь! – В его полушепоте звучит тревога.

Тучная женщина с прыткостью, которой я от нее никак не ожидал, вскакивает с места.

Собеседование окончено. В руки мне пихают обходной лист и спешно выпроваживают из кабинета. Даже не успеваю спросить о жалованье.

Когда я вернулся домой, еще в прихожей услышал голоса, доносящиеся из спальни. Стараясь не скрипеть досками, я прошел по коридору, остановился у двери и прислушался. Кроме Андриана в комнате находились еще двое мужчин.