Полная версия
Прошлое и будущее российской интеллигенции. Сборник научных трудов
ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Информация о книге
УДК 1(075.8)
ББК 87я73
П78
Рецензенты:
Гиренок Ф. И., доктор философских наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова (Москва);
Устьянцев В. Б., доктор философских наук, профессор СГУ им. Н. Г. Чернышевского (Саратов).
Редакционная коллегия:
Чумаков А. Н., доктор философских наук, профессор, (отв. редактор);
Кишлакова Н. М., кандидат философских наук, профессор;
Махаматов Т. М., доктор философских наук, профессор;
Деникина З. Д., доктор философских наук, профессор;
Волобуев А. В., кандидат философских наук, доцент.
Основу сборника составляют статьи участников междисциплинарного круглого стола научной школы «Философия глобализации» Финансового университета. В центре внимания исследователей – сложная судьба интеллектуальной элиты России, рассматриваемая в историческом контексте. На фоне анализа конкретных проблем современной культуры России раскрываются основные причины творческих успехов и неудач российской интеллигенции, показаны возможные пути и способы преодоления препятствий на пути духовного развития российского общества.
Издание рассчитано на преподавателей философии, культурологии, социальных и гуманитарных наук, аспирантов, магистрантов и всех интересующихся проблемами философии и культуры в России.
Публикуется в авторской редакции.
УДК 1(075.8)
ББК 87я73
© Коллектив авторов, 2015
© ООО «Проспект», 2015
РОССИЯ В ГЛОБАЛЬНОМ МИРЕ И ЗАДАЧИ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ[1]
Чумаков А. Н.,
доктор философских наук, профессор,
заведующий кафедрой «Философия»
Финансового университета при Правительстве РФ
Обсуждать проблемы России, не принимая во внимание мировой контекст общественного развития, сегодня не только не конструктивно, но и бесперспективно. Являясь частью глобального сообщества, мы вынуждены строить внутреннюю и внешнюю политику, равно как и отношения внутри страны, и с остальным миром, с учетом объективных тенденций современных процессов глобализации. К этому же побуждает и острая борьба интересов на международной арене, и все еще не преодоленный финансово-экономический кризис, затронувший Россию не меньше других стран и поставивший множество принципиальных вопросов. Кроются ли его причины только в экономической, деловой сфере или заключены также в области идеологии, политики, духовной сфере? Обусловлены ли они техническими просчетами или имеют системный характер? Какое место в финансово-экономических потрясениях занимает гуманитарная сфера, культура в целом? Наконец, как на все это должна реагировать российская интеллигенция и может ли она реально влиять на ход событий?
Имеется явное различие в подходах к пониманию сложившейся ситуации и поиску ответов на поставленные вопросы. Так, страны Западного мира и ориентирующиеся на подобный путь развития общественные системы основной упор делают на анализ экономических, финансовых, управленческих, административных и т. п. вопросов, обсуждая их на экономических форумах в Давосе, Рио-де-Жанейро, Санкт-Петербурге, Ярославле и др. Иной подход, основанный на первостепенном внимании к гуманитарной сфере, все более четко проявляется в странах, где техногенный тип развития не имеет глубоких корней и традиций. Китай, например, поступает именно так, и в этом есть своя логика, ибо кризис высветил не столько экономические ошибки и технические просчеты отдельных государств и соответствующих мировых структур, сколько проблемы культуры и духовности, нравственной составляющей на всех уровнях общественного развития[2]. Россия, пребывающая между Востоком и Западом, и обладающая серьезным духовным потенциалом, никак не может, не должна удовлетвориться техногенными решениями и сугубо экономическими подходами к решению современных проблем общественно го развития.
Отсюда, несомненно, возрастает роль интеллектуальной, высоконравственной части населения, именуемой интеллигенцией, поскольку, хотя глобализация имеет на первый взгляд экономические основания и политическую обусловленность, на самом деле она все больше обнаруживает первичность культуры на глобальном уровне. Именно поэтому воздействие культуры на глобализацию и глобализации на культуру, а также соотношение глобального и локального становится предметом особого внимания для многих ученых, прежде всего широко, гуманитарно мыслящих. Такой взгляд на общественное развитие получает все большее распространение, а для описания данного явления в современной глобалистике относительно недавно был предложен специальный термин «глокализация», который образовался путем совмещения слов «глобализация» и «локализация». Он отражает сложный процесс переплетения местных, локальных особенностей культурного развития отдельных народов и глобальных тенденций в развитии мирового сообщества. При этом важно подчеркнуть, что глобальный взгляд на мир вовсе не следует противопоставлять локальным представлениям и частному образу мыслей, о чем так часто любят дискутировать антиглобалисты всех мастей. Интеллектуальный подход к решению этой проблемы, равно как и взгляд с позиции не ангажированного интеллигента, заключается в том, что «глобальные и местные представления следует рассматривать как взаимосвязанные, а их особенности, универсальность нужно расценивать как неотделимые друг от друга»[3].
И все-таки глобализация культуры, как и процессы глокализации, нередко вызывает серьезное беспокойство не только у представителей малых, но и многочисленных народов, которые опасаются растворения их самобытных культур в новых трендах мирового развития, направленность которым задается наиболее активными и агрессивно развивающимися культурами. В этом также усматривается угроза национальной идентичности и культурному разнообразию, особенно характерному, например, для России. Но, как справедливо пишет известный дагестанский философ М. И. Билалов: «Нельзя предпочитать ценности и традиции лишь потому, что они свои; надо находить им опору в поглощающих их родственных и исторически более перспективных народах»[4]. Конечно, это не единственное и не окончательное решение проблемы, но здесь важно определить общие для всех основания культурного развития, без чего единства действий не только в мире, но и в самой России не добиться.
К сожалению, до сегодняшнего дня Россия все еще не вписалась в мировой контекст так адекватно, как того требуют реальные обстоятельства. Если кратко сказать по каким параметрам мы не вписываемся в глобальный мир и, более того, буквально выламываемся из совокупного мирового пространства, то это прежде всего по культурно-цивилизационным параметрам[5]. Как показывает исторический опыт, преуспевающие, относительно благополучные страны – это в первую очередь те, где, так или иначе, получило развитие гражданское общество. Но именно в этой области как раз и заключено наиболее слабое место, «ахиллесова пята» современной России – проблема, к сожалению, еще не получившая должного внимания и обсуждения, за исключением разве что достаточно узкого слоя интеллигенции.
В начале 90-х годов в России активно обсуждались вопросы демократизации общества, с наступлением демократии было связано множество надежд[6]. Однако не только демократии не добились, но и сам термин оказался «опороченным». А ведь ни во что другое это и не могло вылиться. Почему? Потому что в отсутствие гражданского общества никакой демократии, т. е. власти народа, быть не может. Демократия – это функция, свойство гражданского общества. Она появляется там и тогда, в той мере и постольку, где, когда и поскольку появляется, вызревает гражданское общество, состоящее (в конечном счете) из свободных, состоятельных, действительно равных перед законом личностей, т. е. граждан, способных не только выбирать свою власть, но и нести ответственность за принимаемые ею решения. Но тогда самодостаточные в материальном и интеллектуальном отношении граждане должны прийти на смену подданным, а население должно стать народом в полном смысле этого слова. В этой связи интеллигенция и численно, и качественно должна стать определяющим элементом в структуре гражданского общества.
Имели ли мы это когда-нибудь в России? К сожалению, нет. Имеем ли сегодня? К сожалению, все еще нет. Более того, об этом даже не говорится должным образом, хотя и ресурсы, и возможности для формирования и становления гражданского общества в России есть. Здесь и кроются основные причины наших бед, ибо цели и задачи, которые в очередной раз ставятся без опоры на гражданское общество и системные представления о тесной взаимозависимости локальных, региональных и глобальных отношений, обречены на провал и скорее тормозят развитие страны, нежели продвигают ее вперед. Если мы и дальше с упорством, достойным лучшего применения, будем уповать на модернизацию, нанотехнологии, транжирить непомерные ресурсы на проведение всевозможных олимпиад, чемпионатов, саммитов, и т. п., вместо проведения действительно насущных социально политических и экономических реформ, то можем попросту надорвать страну и обречь ее на серьезное отставание, причем не только от наиболее развитых стран современного мира.
Перед вызовами глобализации в более выгодной ситуации оказываются те страны и народы, где первостепенное внимание уделяется культуре, образованию, гуманитарной сфере, что, несомненно, сказывается и на уровне развития гражданского общества, и на том, насколько эффективно оказываются задействованными новые технологии общественного управления, именуемые «мягкой силой». Отсюда особая ответственность ложится на российскую интеллигенцию, которая в ситуации практического отсутствия гражданского общества в стране только и может оказать наиболее заметное влияние на политиков и иных лиц, принимающих решения, направляя их осознание на то, что будущее закладывается сегодня, причем в первую очередь в духовной, гуманитарной сфере.
Раздел I. Ретроспектива
Самсонова Н Г.,
кандидат философских наук,
профессор кафедры «Философия»
Финансового университета при Правительстве РФ
Российская интеллигенция прошлое и настоящее
Старченко Н. Н.
кандидат философских наук, профессор
кафедры «Философия»
Финансового университета
при Правительстве РФ
Истоком термина «интеллигенция» является латинское intelligens, означающее «понимающий, смыслящий, обладающий способностью рассудочного восприятия реальности». Именно в этом смысле употреблял его М. Т. Цицерон. «Интеллигенция – это то, посредством чего душа познает каковы вещи, каков окружающий мир», – считал он[7]. Затем у А. М. С. Боэция и далее у схоластов термин использовался в значении «божественного разума», одновременно усваивающего как основы вещей, так и собственные основания. Такое истолкование стало обязательным и для европейской философии Нового времени. Новый акцент в трактовку понятия внес протестантизм с его учением о предопределении и представлением об уникальности взаимоотношений человека с Богом. Отсюда возможность появления в истории философии различных вариантов понимания проблемы, т. е. вопроса о согласовании детерминизма и моральной ответственности индивида. Термин «интеллигенция», безусловно, важен для Ф. В. Шеллинга, рассматривающего интеллигенцию как переход от мира природы к субъективному в познании. Она обеспечивает интеллектуально-эстетическое познание природы и Я. Он противопоставлял учение логицизму Г. В. Гегеля, у которого также интеллигенция означала способность духа сводить многообразие бытия непосредственно данного, обеспечивая возможность самопознания. Идеи Шеллинга имели значение для России не меньшее, чем для Германии, и в первую очередь благодаря деятельности любомудров, называвших Шеллинга «Колумбом XIX века», который в период «господства Локковых рапсодий… открыл человеку неизвестную часть его мира… – его душу»[8]. Стремясь выявить предназначение России, они видели свою задачу в разработке новой мировоззренческой основы национальной культуры, считая возможным создание синтетической теории, с помощью которой можно было бы удовлетворить все духовные потребности индивида, начертить проект совершенного общества[9]. Искания В. Ф. Одоевского, Д. В. Веневитинова и др. говорят о достаточно высоком уровне философской рефлексии интеллигенции, возникшей как социальный феномен во второй половине XVIII столетия вследствие реформ Петра I. Новые люди и были тем «окном, прорубленным в Европу, через которое к нам входит западный воздух одновременно и живительный, и ядовитый», – писал С. Н. Булгаков[10]. Веер оценок инициатив Петра с точки зрения судеб интеллигенции и народа весьма широк и неоднозначен: от негативной до восторженной. Но в любом случае деятельность Петра вызвала в образованной части общества интерес к общественным, государственным вопросам. Вместе с тем петровские реформы еще более оторвали от народа элиту общества. Петр создал знаменитую «Ученую дружину», кружок интеллектуалов, призванных помогать ему в организации новой государственности. Представления о реорганизации государственной власти были изложены Феофаном Прокоповичем, руководителем Святейшего синода, представителем Ученой дружины, ее теоретиком, который с 1709 года активно участвовал в разработке разного рода указов, регламентов, распоряжений-программ внутренней и внешней политики. Среди проектов реорганизации монастырской жизни у него содержались рассуждения о создании Петербургской Академии наук – это был церковный иерарх новой формации, отстаивавший идеи «секуляризации общественной мысли», «освобождения ее от богословского гнета», развивавший принципы «естественного права». Новые воззрения были обобщены им в двух книгах: «Слово о власти и чести царской» и «Духовный регламент».
Позиция Ф. Прокоповича сформулирована предельно емко: «Царь – владыка, повелитель, всему судья и высший авторитет»[11]. Он «ни канонам, ни законам не подвластный», – подчеркивал Феофан. Сторонник теории «общественного договора», он полагал возможным достижение пользы отечества путем гармонического сочетания интересов крестьянства и дворянства. «Монарх в России, – утверждал он, – должен уметь противостоять “стихии народной” и “многократии”, в которую входили знать боярская, аристократическая и “бунтующая чернь”». Как и у его единомышленников по ученой дружине, деятельность Ф. Прокоповича включала не только значительные теоретические наработки в дело просвещения страны, но и имела практическую сторону. Он не только разрабатывал комплекс рекомендаций, школьные программы для воспитания кадров, необходимых для реализации новых задач, рекомендовал и создал сам сеть образовательных школ, ремесленных училищ при церквях и монастырях. В них дети отбирались по принципу способностей, вне зависимости от сословной принадлежности. Деяния Феофановы продолжил его младший современник Василий Татищев, дав им обоснование в трактате «Разговор о пользе наук и училищ», где аргументировалась необходимость пошаговых действий по реорганизации общества в масштабах всей страны. Как указывал Г. В. Плеханов, «“разговор” Татищева дает гораздо больше, нежели обещает его заглавие. Это чуть не целая энциклопедия»[12].
В ходе предпринятой модернизации и происходило выделение значительного слоя «среднего класса» – массы жалованного дворянства (не дворцовой элиты), городских ремесленников, защищенных царскими указами, мещан, «отпускных» крестьян, священников и чиновников, обедневших дворян, зажиточных казаков, отставных армейской и государственной службы людей, разночинцев. Из этой среды и набиралась российская интеллигенция: разнообразие социальной базы не препятствовало ее корпоративному единству. Формирующийся слой был внутренне дифференцирован, выражал чаяния различных социальных сил, например по национальному признаку. Мозаичность интересов была отражением сложности, многоплановости положения интеллигенции в обществе, воспроизводя противоречивую атмосферу культурной жизни России того времени в условиях многократно усиливающегося социального динамизма. Россия в XVIII веке оказалась в центре взаимопроникновения культур, и как форма философского отражения реалии и национального сознания философия России была преимущественно русской, хотя и получила развитие в произведениях людей не только русской национальности (А. Кантемир, Г. Бужинский, Г. Сковорода, Ф. Лопатинский, С. Яворский, П. Величковский и другие). Всех их объединяла приоритетная идея служения Отечеству, единство гражданских (в том числе и религиозных, нравственных требований, формирующих такие общезначимые черты характера, как честность, трудолюбие, ответственность, обязательность).
Новый слой общества отличался многочисленностью, отсутствием замкнутости. Главное – этот слой был одновременно и культурным, чего нельзя сказать, например, о служилом сословии XVII века. На становление интеллигенции, безусловно, оказала влияние и деятельность масонов, первых педагогов московского университета, способствовавших просветительским служением усвоению и адаптации европейского знания. Масонство – религиозно-этническое течение, возникшее в начале XVIII века в Англии, получило распространение во многих странах Европы, в том числе и в России. Оно активно заявило о себе в русском обществе с конца 50-х годов, вовлекая в орбиту не только представителей высших сословий, но и армейских офицеров, чиновников, мелкопоместное, жалованное и служивое дворянство. Несмотря на многообразие идеологических ориентаций, «вольные каменщики» в целом отстаивали идеалы наднационального духовного братства, веротерпимости, самоусовершенствования человека и человечества[13].
К концу 70-х годов масонские ложи функционировали не только в Москве и Петербурге, но и во многих провинциальных городах. «Из пенящегося брожения столбовых атомов, тянущихся разными кривыми мнениями и завитками к трону и власти», – писал А. И. Герцен. Мартинисты (русские сторонники идей Сен-Мартен) выделялись тем, что они жили одной мыслью, «у них было осознание совокупного труда. Член союза, член тайного общества чувствует себя не одиноким сиротой, а живой частью живого организма»[14]. Из хаоса случайных, бесцельных существований его окружавших, он был выхвачен встречей с Новиковым. Последний считал знания реальным инструментом перевоспитания личности, понимая, что эффективно он может работать в России только в рамках масонства. Особую активность он достиг в 80-е годы, во время пребывания в ложе «Гармония» (М. Трубецкой, М. Херасков, И. Тургенев, И. Лопухин, С. Гамалея и др.), члены которой мало интересовались мистической атрибутикой, стремясь пропагандировать в своей деятельности программные положения, направленные на формирование всесторонне развитого, образованного человека, в определенной мере критически мыслящего, дистанцирующегося от политики правящих кругов. Пользуясь ситуацией, полуофициальным существованием масонства, «вольные каменщики» развернули значительную издательскую работу, печатая переводную и собственную литературу философского и религиозного характера.
Наиболее успешно реализовал эти возможности Н. И. Новиков: в эти годы возрастает его пропагандистская деятельность, так как с помощью И. Г. Шварца он в течение ряда лет владел типографией Московского университета, книжной лавкой и газетой «Московские ведомости». За время аренды (1779–1789) Новиковым были изданы более 700 книг. Значительными по тем временам тиражами выходили сочинения европейских и русских просветителей. Используя различные общества Московского университета, мыслитель издавал более трети всей книжной продукции страны. Это было уже не только усвоение европейских образцов, это – явления собственного интеллектуализма, поскольку просветители сумели приложить рационализм к условиям России.
Происходит весьма существенное расширение читательской аудитории: на место замкнутых салонов и лож пришла русская сатирическая журналистика (Н. Новиков, Д. Фонвизин и др.), великая русская публицистика, обращенная первоначально к университетской молодежи, а позднее – к универсальной аудитории всей России. Прежние формы интеллектуальной коммуникации не соответствуют новым потребностям зарождающейся интеллигенции. Появляются публичные лекции (преимущественно исторической тематики), их разрабатывали Т. Н. Грановский и К. Д. Кавелин, которые «сумели доказать наше право на умственную самостоятельность в сфере всеобщей истории», – отмечал Н. И. Кареев[15].
Они достойно продолжали вклад Н. Новикова, уделявшего постоянное внимание вопросам историческим. Также реализовалась успешно и его убежденность в общественном значении науки, достаточно вспомнить шеленгианство (Д. М. Велланский, М. Г. Павлов, А. И. Галич и др.), значение кружка в становлении кадров России 30-х годов, они формировали новаторские идеи, заряжая аудиторию научным энтузиазмом.
Помимо кружка натурфилософов, следует упомянуть кружок социально-политической направленности (А. И. Герцен, Н. П. Огарев, Н. Х. Кетчер, Н. М. Сатин и др.), члены которого наряду с философскими вопросами затрагивали и обсуждали социалистические идеи Сен-Симона, события Французской революции[16]. ««Сенсимонизм лег в основу наших убеждений», – писал А. И. Герцен. Подобный устойчивый интерес к политике мог возникнуть только в универсальной среде, в его основании находится творчество С. Б. Десницкого, Н. Н. Поповского, И. А. Третьякова и других преподавателей Московского университета, сформировавших гуманистическую направленность разрабатываемых взглядов, их правовую базу.
В последнее десятилетие XVIII века появился слой образованных людей, воспринявших и усвоивших культурные ценности и европейскую систему знаний. Этих людей привлекала интеллектуальная деятельность сама по себе, а не как профессия или источник заработка, хотя содержание термина актуализировалось во второй половине 60-х годов. До этого он использовался редко. Так, например, термин «интеллигенция», ее функциональная роль могли быть усвоены молодежью из лекций И. Т. Шварца, который часто в просветительской ориентации воспроизводил этот термин. Им обозначалось «высшее состояние человека как умного существа, свободного от грубой, телесной материи, бессмертного и не ощутительно могущего влиять и действовать на все вещи»[17]. На формирование воззрений интеллигенции оказали влияние также и русские просветители, преподававшие в Московском университете (Д. С. Аничков, С. Е. Десницкий, И. А. Третьяков, Я. П. Козельский и др.). К 20-м годам XIX века интеллигентские настроения, сформулированные в творчестве любомудров, говорят о понимании интеллигенции как разумной интеллектуальной деятельности, реализуемой мыслящим слоем общества, осуществляющим его социальное и культурное развитие. Причем сам термин редко употребляется. Подобная ситуация наблюдается и в творчестве западников и славянофилов. Они представляют собой две стороны единого процесса пробуждения национального самосознания, стремящегося понять смысл исторической судьбы России. При этом западники, верно определив магистральное направление развития страны, связывали реформирование общества с идеями западноевропейской мысли. С другой стороны, славянофилы утверждали автономность, уникальность русской цивилизации, рассматривая народ в качестве субъекта истории, обладающего самобытностью[18].
Полемика западников и славянофилов о путях модернизации России демонстрирует большие эвристические возможности философов, оригинальность их мышления. Но термин «интеллигенция» используется редко, хотя и присутствует в статье И. С. Аксакова «Отчужденность интеллигенции от народной стихии», где критикуется подражательный уровень культуры. Подобное, преимущественно частотное употребление термина можно относить не только к влиянию немецкой классической философии на мышление русского человека, но и к влиянию польского языка, в котором термин стал использоваться активно раньше, чем в русском[19]. Б. М. Маркевич – русский публицист, литературный критик, в «Очерках из прожитых дней» писал о духовной жизни России и ее интеллектуальных центрах, развивавшихся благодаря благотворному влиянию тогдашнего университета и образованной, независимой по средствам и духу среде, в которой слагалась ее интеллигенция[20]. Выдающийся деятель, педагог, автор толково-фразеологического словаря М. И. Михельсон также признавал слово «интеллигенция» заимствованным из польского[21].
