«Пена дней» и другие истории

4

– Будете каждое утро колоть ему эвипан, – распорядился Жуйживьом, – и чтобы не просыпался, пока я в больнице. Он у меня уже в печенках со своими…

Он прикусил язык. Практикант внимательно смотрел на него.

– Впрочем, вас это не касается, – сказал профессор. – Как его бедро?

– Мы вживили ему болты, – сказал практикант. – Крупного калибра. Какой великолепный перелом!

– Вы не знаете, кто такой Килала? – спросил Жуйживьом.

– Мм… – ответил практикант.

– Если не знаете, лучше молчите. Это финский инженер, он придумал систему выброса пара для паровозов.

– А-а, – сказал практикант.

– Позднее его открытие было усовершенствовано Шаплоном, – добавил Жуйживьом. – Впрочем, это тоже вас не касается.

Он отошел от кровати Корнелиуса и обернулся к соседней койке. Она была свободна, и санитарка водрузила на нее стул, чтобы прибраться.

– Что со стулом? – пошутил Жуйживьом.

– Горячка, – ответил практикант, подыгрывая.

– Поиздеваться надо мной решили? – спросил профессор. – Поставьте ему градусник, сейчас посмотрим.

Он сложил руки на груди и стал ждать. Практикант вышел и вернулся с дрелью и термометром. Потом он перевернул стул вверх ногами и принялся сверлить под сиденьем дырку, то и дело сдувая опилки.

– Поторопитесь, – сказал Жуйживьом. – Меня ждут.

– К обеду? – спросил практикант.

– Нет. Собирать авиамодель «Пинг – девятьсот три». Вы сегодня, однако, любопытны.

Практикант закончил сверлить и вставил градусник в дырочку.

Было видно, как ртуть сначала собралась в комочек, а потом стремительно поползла вверх и, раздуваясь, как мыльный пузырь, зависла на конце термометра.

– Скорей вытаскивайте! – приказал Жуйживьом.

– Господи Исусе! – охнул практикант.

Ртутный шар раздулся еще больше и лопнул у основания. Брызги кипящей ртути упали на кровать. В тех местах, где капнула ртуть, простыни в мгновение ока порыжели. На белой ткани проступили почти параллельные линии, сходившиеся в конце концов к ртутной кляксе.

– Переверните стул и уложите его как следует, – сказал Жуйживьом. – Позовите мадемуазель Курвандуй.

Старшая медсестра мгновенно прибежала на зов.

– Смерьте давление у этого стула, – велел Жуйживьом.

Практикант с предосторожностями взялся укладывать стул в постель.

– М-да, занятный случай, – строго заметил профессор, неотступно следя за действиями своего ассистента. – Да поосторожней вы, не дергайте его так.

Практикант злился и действовал довольно грубо, отчего стул немилосердно скрипел. Но, поймав на себе взгляд профессора, засуетился вокруг кровати с подчеркнутой аккуратностью профессионального яйцеглотателя.

5

– Надо, чтобы передняя кромка крыла была из того же материала, – сказал Крюк.

– Нет, лучше традиционная обшивка из бальзового дерева толщиной в полтора миллиметра. Тогда он будет легче.

– Если с таким мотором он на что-нибудь налетит, ему каюк, – предупредил Крюк.

– А мы найдем подходящее место, – сказал Жуйживьом.

Они разрабатывали проект крупногабаритной модели «Пинг-903», которую Жуйживьом специально подгонял к мотору.

– Это будет небезопасно, – заметил Крюк, – лучше держаться от него подальше.

– Какой же вы зануда, Крюк. Плюньте на все. В конце концов, я врач.

– Ну ладно. Я подберу запчасти, которых нам недостает.

– Не скупитесь. Я заплачу, сколько надо.

– Буду выбирать, как для самого себя, – пообещал Крюк.

– Ни в коем случае! Выбирайте, как для меня. Я так хочу. У вас отвратительный вкус. Идемте, я выйду вместе с вами. Мне надо навестить больного.

– Идемте, – согласился Крюк.

Они поднялись и пошли к выходу.

6

– Послушайте… – сказал Корнелиус Шмонт.

Он говорил еле слышно, сонным голосом; глаза его самопроизвольно закрывались. Жуйживьом устало вздохнул:

– Так, значит, эвипан вас уже не берет. И вы намерены снова донимать меня этими невообразимыми предложениями?

– Да вовсе нет! – сказал Корнелиус. – Но этот стул…

– Ну и что, что стул? Он болен, его лечат. Вы знаете, что такое больница?

– О боже! – простонал Корнелиус. – Уберите его отсюда. Он скрипел всю ночь напролет…

Практикант, стоявший рядом, тоже, казалось, едва владел собой.

– Это правда? – спросил у него профессор.

Тот кивнул в ответ.

– Можно было бы его выбросить, – сказал практикант. – Какой-то старый стул…

– Это стул эпохи Людовика Пятнадцатого, – назидательно сказал Жуйживьом. – И потом, кто из нас заявил, что у него горячка, вы или я?

– Я, – буркнул практикант. Его бесило, когда Жуйживьом начинал обхаживать стул.

– Ну так и лечите его.

– Я сойду с ума!.. – простонал Корнелиус.

– Тем лучше, – заметил Жуйживьом. – Наконец-то перестанете доставать меня своими дурацкими предложениями.

– Сделайте-ка ему еще один укол, – добавил он, обращаясь к практиканту.

– Ой, ой-ой-ой! – завопил Корнелиус. – Я уже не чувствую собственной ягодицы!

– Значит, дело идет на поправку.

В этот момент стул разразился целой очередью потрескиваний и похрустываний. Вокруг кровати распространился отвратительный запах.

– И так всю ночь, – устало пробормотал Корнелиус. – Переведите меня в другую палату.

– Вас и так положили в двухместную, а вы еще чем-то недовольны, – возразил практикант.

– Кроватей-то две, но стул уж очень воняет, – пожаловался Корнелиус.

– Да ладно вам, – сказал практикант, – думаете, вы очень благоухаете?

– Попрошу вас быть повежливей с моим пациентом, – одернул его профессор. – Что такое с этим стулом? У него что, проникающая непроходимость?

– Кажется, да, – сказал практикант. – К тому же давление сорок девять.

– Ну хорошо, – заключил Жуйживьом. – Вы сами знаете, что надо делать. Счастливо оставаться.

Он нажал Корнелиусу на нос, чтобы его рассмешить, и вышел.

Крюк ждал его с моделью «Пинг-903».

7

Крюк нервничал и кусал губы. Перед ним лежал лист бумаги, испещренный вычислениями и уравнениями двадцать шестой степени.

Искания и сомнения. Жуйживьом ходил туда-сюда по комнате, а чтобы не разворачиваться, от грязно-зеленой стены обратно он шел спиной вперед.

– В здешних условиях ничего не выйдет, – объявил Крюк после долгого молчания.

– Вы просто паникер, – сказал Жуйживьом.

– Здесь мало места. Он будет пролетать четыре измерения в минуту. Вы можете себе представить, что это такое?

– Ну и что теперь?

– Нужна пустыня.

– Я должен быть при моих больных.

– Устройтесь врачом в колонию.

– Нет ничего глупее. Я буду мотаться по деревням и не смогу заниматься «Пингом».

– Тогда возьмите отпуск.

– Это не принято.

– Ну, значит, ничего не получится.

– Вот ведь незадача! – сказал Жуйживьом.

– Как хотите! – сказал Крюк.

– Ба! Постойте! – воскликнул вдруг Жуйживьом. – Я бегу в больницу… Продолжайте расчеты.

Он спустился по лестнице, миновал вестибюль и вышел на улицу. Около тротуара, возле решетчатого настила ждал автомобиль. После смерти одной из своих любимых пациенток профессор перестал принимать дома и занимался врачебной практикой исключительно в клинике.

Войдя в палату Корнелиуса, Жуйживьом застал там высокого и крепкого светловолосого парня: тот сидел на кровати рядом с перевернутым стулом. При появлении профессора парень встал.

– Здравствуйте, – сказал он. – Меня зовут Анна.

– Сейчас не время для посетителей, – заметил практикант, входя за профессором.

– Но он все время спит, – сказал Анна, указывая на Корнелиуса. – Мне приходится сидеть и ждать, пока он проснется.

Жуйживьом повернулся к студенту-медику:

– А с вами что сегодня?

– Ничего, пройдет, – отвечал тот. Руки у него прыгали, как дверные молотки, глаза были обведены черными кругами в пол-лица.

– Вы что, не спали?

– Нет… Этот стул…

– Да ну? Что-то не так?

– Жопа с ручкой, а не стул, – злобно проговорил практикант.

Стул поворочался, скрипнул, и в палате снова дурно запахло. Взбешенный студент двинулся к кровати, но Жуйживьом остановил его, положив руку на плечо.

– Успокойтесь, – сказал он.

– Не могу больше!.. Он надо мной издевается!

– Вы давали ему судно?

– Давал. Но он ничего не желает делать. Только скрипит, трещит, валяется с температурой и изгаляется надо мной как хочет.

– Держите себя в руках, – сказал Жуйживьом. – Сейчас мы им займемся. Ну а вы что хотите? – спросил он, повернувшись к Анне.

– Мне нужно поговорить с господином Шмонтом. По поводу подписанного контракта.

– Не рассказывайте мне ничего. Я все равно не в курсе.

– Разве господин Шмонт не делал вам никаких предложений?

– Господин Шмонт настолько болтлив, что я вынужден колоть ему снотворное, и он спит дни и ночи напролет.

– Простите, – сказал практикант, – но это я колю ему снотворное.

– Хорошо, – сказал Жуйживьом. – Пусть так… Вы колете.

– Я знаю все его предложения, – заявил Анна. – Могу вам рассказать.

Жуйживьом посмотрел на ассистента и подал знак. Тот сунул руку в карман и встал у Анны за спиной.

– Правда? Как интересно, – сказал профессор. – Расскажите, расскажите.

Практикант извлек из кармана огромный шприц и вонзил иглу Анне в бицепс. Тот попытался было отбиваться, но вдруг заснул.

– Куда мне его деть? – спросил практикант, с трудом поддерживая тяжелое тело.

– Решайте сами, – бросил профессор. – Мне пора на обход. Шмонт, того гляди, проснется.

Практикант разжал объятия, и Анна рухнул на пол.

– Может, я его вместо стула на кровать?.. – робко предложил он.

Стул ответил мерзким скрипучим хихиканьем.

– Оставьте стул в покое, – сказал Жуйживьом. – Если вы и дальше не прекратите на него наговаривать…

– Ладно, – пробурчал студент-медик. – Так пусть, что ли, так и лежит?

– Дело ваше.

Профессор оправил белый халат, вышел мягким, пружинистым шагом и исчез в меандрах покрытого лаком коридора.

Оставшись в палате один, студент медленно приблизился к стулу и одарил его взглядом, исполненным ненависти. От усталости веки его ежеминутно смыкались. Вошла медсестра.

– Вы давали ему судно? – спросил практикант.

– Давала.

– Ну и что?

– У него глисты, оксиуры. Деревянные. А один раз он сам встал. Оказывается, он ходит иноходью. Ужасно неприятное зрелище. Я была просто в ужасе.

– Сейчас устрою ему осмотр, – сказал практикант. – Дайте мне чистую пеленку.

– Пожалуйста, – сказала медсестра.

У него даже не было сил запустить руку ей промеж ног, хотя она, как обычно, распахнула халатик. Медсестра обиженно сунула ему пеленку и удалилась, громыхая эмалированными лотками.

Студент уселся на кровать и отогнул простыню. Он старался не дышать, потому что стул скрипел и крякал почем зря.

8

Когда Жуйживьом вернулся с обхода, практикант спал мертвым сном у кровати Корнелиуса, перевалившись через бесчувственное тело Анны. Что-то неприметно изменилось на соседней койке. Профессор быстро откинул простыню. Под ней лежал стул эпохи Людовика Пятнадцатого; ножки его одеревенели. Он постарел на двадцать лет. Холодный и окоченевший, он напоминал скорее мебель Людовика Шестнадцатого. Спинка его сделалась напряженно-прямой и красноречиво говорила о мучительной предсмертной агонии. Дерево имело теперь голубовато-белесый оттенок, что не укрылось от профессорского ока. Он обернулся и ударил студента ботинком в голову. Тот не шелохнулся, только захрапел. Профессор опустился рядом с ним на колени и стал его трясти.

– Эй, вы что, спите, что ли? Что вы тут натворили?

Практикант заворочался и приоткрыл мутный глаз.

– Что тут у вас произошло? – снова спросил Жуйживьом.

– Укололся… – промямлил практикант. – Тоже эвипан. Очень спать…

Он сомкнул веки и снова разразился храпом. Жуйживьом затряс его сильнее:

– А что со стулом?

Практикант вяло хихикнул:

– Стрихнин.

– Сукин вы сын! – сказал Жуйживьом. – Придется поставить его на место и сменить обивку.

Он выпрямился с оскорбленным видом. Практикант спал блаженным сном, а вместе с ним Анна и Корнелиус. Жуйживьом зевнул, осторожно снял стул с кровати, поставил его на пол. Раздалось последнее, уже мертвое поскрипывание, и профессор опустился на сиденье. Голова его стала раскачиваться из стороны в сторону, и в тот момент, когда она нашла наконец удобное положение, кто-то постучал в дверь. Профессор не услышал. Тогда Анжель постучал снова и вошел в палату.

Жуйживьом обратил на него остекленевшие, потерявшие всякое выражение глаза.

– Никогда не сможет летать, – пробормотал он.

– Что вы говорите? – вежливо переспросил Анжель.

Профессор еле боролся со сном, но, сделав над собой неимоверно тяжкое усилие (весом в несколько килограммов), произнес:

– Никогда «Пинг – девятьсот три» не сможет летать в этих условиях. Это говорю вам я, Жуйживьом!.. Здесь столько деревьев!

– А может быть, вам поехать с нами? – сказал Анжель.

– С кем это – с вами?

– С Анной и со мной. И еще с Рошель.

– Куда это?

– В Эксопотамию.

Полог Морфея приподнялся над головой профессора, и бог сна собственноручно бросил ему на темечко камень. Жуйживьом мгновенно проснулся.

– Пропади я пропадом, ведь это пустыня!

– Совершенно верно, – подтвердил Анжель.

– Так это же то, что мне нужно!

– Значит, вы согласны?

– Согласен на что, черт подери? – воскликнул профессор, переставая понимать, что к чему.

– Как, разве господин Шмонт не предлагал вам работу?

– Господин Шмонт проел мне плешь, – сказал Жуйживьом. – Вот уже неделя, как я колю ему эвипан, чтобы он оставил меня в покое.

– Но ведь он хотел всего лишь предложить вам место в Эксопотамии: главный врач лагеря.

– Какого еще лагеря? И когда?

– Лагерь железнодорожного строительства там, в пустыне. Работы начнутся через месяц. А отправляться надо завтра. Едем мы с Анной и Рошель.

– Кто такая Рошель?

– Приятельница.

– Хорошенькая? – Жуйживьом выпрямил спину и подтянулся.

– Хорошенькая. Во всяком случае, мне так кажется.

– Значит, вы влюблены, – со знанием дела заметил профессор.

– Да нет, что вы! – запротестовал Анжель. – Она любит Анну.

– А вы любите ее?

– Да, – сознался Анжель. – И просто необходимо, чтобы Анна любил ее тоже, раз она его любит. Она была бы так счастлива!

Жуйживьом почесал нос.

– Это, конечно, ваше личное дело, но остерегайтесь подобных рассуждений. Значит, вы считаете, что там достаточно места для запуска «Пинга – девятьсот три»?

– Там места сколько хотите.

– А вы почем знаете?

– Я инженер.

– Великолепно! – сказал профессор и нажал на кнопку у изголовья Корнелиуса. – Потерпите немного, – сказал он Анжелю, – сейчас мы их разбудим.

– Но как?

– Очень просто, – объяснил Жуйживьом. – Уколоть как следует – и готово дело!

Он замолчал и погрузился в размышления.

– О чем вы думаете? – спросил Анжель.

– Я возьму с собой ассистента, – сказал профессор. – Очень честный молодой человек… – Ему вдруг стало неуютно сидеть на стуле, но он продолжал: – Надеюсь, у них найдется место и для Крюка. Это прекрасный техник.

– Разумеется, найдется, – сказал Анжель.

Вошла медсестра и принесла все необходимое для уколов.

Пассаж

А сейчас настало время остановиться на минуту, потому что даже в обычных главах напряжение все время будет нарастать. Могу объяснить почему: у нас уже имеется девушка, притом красавица. Будут еще и другие, а при таких обстоятельствах жди перемен.

Если бы не девушки, повествование, пожалуй, пошло бы веселей: но с девушками от грусти не уйти. Не то чтобы они любили грустить – во всяком случае, так они говорят, – да только грусть приходит сама, как только появляются девушки. То есть когда появляются красавицы. О дурнушках и говорить не стоит: достаточно того, что они существуют. Впрочем, все девушки обязательно красавицы.

Одну из них будут звать Бронза, а другую – Лаванда. Имена остальных всплывут потом, но уже не в этой книге и не в этой истории.

Еще будет много разных людей, и все они соберутся в Эксопотамии, потому что это пустыня. Люди любят собираться в пустыне – там много места. Они пытаются и в пустыне делать то же, что делали в других местах, но все, что они делают, кажется им новым.

Такое уж у пустыни свойство – всему придавать новый смысл, особенно если предположить, что и солнце наделено там необычайными качествами.

О пустыне пишут довольно часто. Вот, например, Артур Эддингтон нашел способ вычислить, сколько львов там бродит. Для этого достаточно просеять весь песок через сито, и вы получите львов в чистом виде. Самый захватывающий момент – это когда сито надо трясти. Но результат того стоит: все львы в ваших руках. Правда, Эддингтон не учел, что вместе со львами в сите останутся камни. Впрочем, о камнях я и сам буду рассказывать время от времени.

Часть первая

Это весьма выгодный способ; благодаря малым затратам на производство и высокому качеству получаемых волокон он заслуживает особого внимания.

Рене Эскурру. Бумага. Изд. Арман Колен, 1941, с. 84

I

Проголодавшись, Атанагор Порфирогенет отложил свой археологический молоток, отставил старинный грецкий горшок, от которого старательно отколупывал слой за слоем, и, верный девизу «Sit tibi terra levis»[3], вошел в палатку. Он собирался пообедать.

Потом, для удобства читателя, он заполнил анкету, которую мы приводим здесь полностью, хотя и в напечатанном виде:

Высота: 1 м 65 см

Весомость: от силы 69 кг

Головной волосяной покров: с проседью

Нательный волосяной покров: слабо выражен

Возраст: неопределенный

Форма лица: вытянутая

Форма носа: непогрешимо прямая

Форма ушей: университетский тип в виде амфорной ручки

Вид снаружи: небрежный; карманы оттопырены и вечно набиты всякой дрянью, так что за словом далеко лезть не надо

Особые приметы: ничего примечательного

Привычки: оседлые от переезда до переезда.

Заполнив анкету, Атанагор порвал ее. Он не испытывал в ней ни малейшей нужды, ибо с юношеских лет предавался излюбленному сократовскому упражнению, которое, выражаясь примитивно, можно обозначить так:

γνωθι σεατòν[4]

Палатка Ата была сделана из большого куска ткани особого раскроя и снабжена в нескольких удачно выбранных местах специальными отверстиями. Зиждилась она на крепких и надежных опорах (цилиндрической формы, выточенных из базукового дерева).

Над первым полотнищем – настолько высоко, насколько следовало, – было натянуто второе. Держалось оно посредством веревок и металлических кольев, пришпиливавших ткань к земле, что позволяло избежать неприятных звуков, производимых ветром. Блестящим исполнением этой замысловатой конструкции Атанагор был обязан Мартену Жирдье, своему ближайшему помощнику. У посетителей, которых здесь никогда не устанут ждать, замечательное сооружение может вызвать целую гамму эмоций – в зависимости от остроты и широты их перцептивных возможностей, – а также оставит простор для дальнейших переживаний. Палатка занимала площадь в шесть квадратных метров (с лишним, ибо приехала она из Америки, а англосаксы, как известно, мерят в дюймах и футах то, что нормальные люди измеряют метрами; по этому поводу Атанагор любил говорить: пора бы им уже перестать финтить с футами и сделать метр мэтром измерений). Кроме того, вокруг палатки еще оставалось достаточно свободного места.

Мартен Жирдье находился по соседству и был занят тем, что выпрямлял у своей лупы оправу, искореженную слишком сильным увеличением. Бросив все, он последовал за патроном в палатку. Мартен тоже заполнил анкету, но разорвал ее слишком быстро, так что нам не удалось в нее заглянуть. Впрочем, мы еще подкараулим его в каком-нибудь углу. А сейчас и так сразу видать, что волосы у него черные.

– Несите обед, Мартен, – спокойно сказал археолог. Он поддерживал в своем лагере железную дисциплину[5].

– Слушаюсь, учитель, – ответил Мартен без суетных притязаний на оригинальность.

Он поставил поднос на стол и сел напротив Атанагора. Сотрапезники звонко стукнулись пятизубчатыми вилками, дружно вонзив их в коробку прессованного рагу, которую загодя открыл чернокожий слуга по имени Дюпон.

А чернокожий слуга по имени Дюпон хлопотал меж тем на кухне, готовя к ужину новую банку консервов. Для этого надо было отварить волокнистое мясо мумии в большой кастрюле, добавив все церемониальные приправы; огонь при этом следует старательно поддерживать в состоянии горения с помощью тайных побегов дикого винограда. Пока мясо варится, приготовьте припой; наполните жестяную форму пищей, сваренной в большой кастрюле, слив предварительно всю воду в морскую раковину; приварите крышку к банке, и вы получите великолепные консервы для вашего ужина.

Дюпон был сыном ремесленников, всю жизнь работавших не разгибая спины. Однажды он порешил обоих родителей, чтобы дать им возможность разогнуть наконец спину и отдохнуть от трудов праведных. Скромно прячась от назойливых почитателей, он повел уединенный образ жизни, всей душой предался Богу и надеялся на прижизненную канонизацию папой римским по примеру отца Фуко, благословившего миссионерство в Сахаре. Обычно Дюпон ходил, выпятив грудь колесом; сейчас он сидел, скрючившись перед огнем, пытаясь поддерживать его шаткое равновесие ворохом щепок. Ловкими ударами кривого ножа он накалывал лоснящихся от влаги каракатиц и, выпустив чернила в кормушку для свиней, топил их в кипящей минералогической воде. Ведро с водой было сделано из плотно подогнанных пластин тюльпанового дерева с красной сердцевиной. Очутившись в кипятке, каракатицы окрашивались в великолепный цвет индиго. Огонь отражался в дрожащей поверхности воды и отбрасывал на кухонный потолок блики, напоминавшие индийскую коноплю; только запах ее сильно походил на аромат лосьона «Патрель», который можно найти у каждого приличного парижского парикмахера, в том числе, конечно, у Андре и Гюстава.

Тень Дюпона металась по кухне резкими угловатыми скачками. Он ждал, пока Атанагор и Мартен закончат трапезу, чтобы убрать со стола.

Тем временем Мартен в форме диалога докладывал своему патрону о событиях текущего дня.

– Что нового? – спросил Атанагор.

– Ничего, если вы хотите знать про саркофаг, – ответил Мартен.

– Какой саркофаг?

– То-то и оно, что никакой. Нет саркофага, – сказал Мартен.

– Но рыть продолжают?

– Продолжают. По всем направлениям.

– Как только сможем, выберем одно направление.

– Говорят, в наших краях появился человек, – сказал Мартен.

– Чем он занимается?

– Он приехал на девятьсот семьдесят пятом автобусе. Его зовут Амадис Дюдю.

– Ага, – вздохнул Атанагор, – им все же удалось подцепить пассажира.

– Он уже устроился, – сообщил Мартен. – Выбил себе письменный стол и строчит письма.

– У кого выбил?

– А кто его знает! Во всяком случае, работает не покладая рук.

– Любопытно.

– Вы про саркофаг?

– Слушайте, Мартен, неужели вы думаете, что мы каждый день будем находить по саркофагу?

– Но ведь мы ни одного еще не нашли…

– Это лишний раз доказывает, что встречаются они редко.

Мартен досадливо тряхнул головой.

– Место – дрянь. Пустая затея, – сказал он.

– Мы только начали, – заметил на это Атанагор. – Вы уж больно торопитесь.

– Простите, учитель, – сказал Мартен.

– Ничего страшного. За это вы мне напишете к вечеру двести строчек.

– Что именно, учитель?

– Переведите мне на греческий какое-нибудь леттристское стихотворение Изидора Изу. Выберите, какое подлиннее.

Мартен отпихнул стул и вышел. Сидеть придется часов до семи вечера, не меньше… Это в такую-то жару…

Закончив обед, Атанагор покинул палатку и снова взялся за молоток: ему предстояло отбить лишние слои с внутренней поверхности грецкого горшка. Атанагору хотелось закончить побыстрее: личность вышеназванного Амадиса Дюдю сильно заинтересовала археолога.

Горшок представлял собой высокую посудину из грубой глины; на дне его было изображено око, которое наполовину скрывали позднейшие известковые и кремнистые наслоения. Аккуратными ударами молотка Атанагор сбил каменные образования, высвободив радужку и зрачок. Обозначился красивый голубой глаз, несколько суровый, с изящно загнутыми ресницами. Атанагор старался смотреть в другую сторону, чтобы уклониться от настойчивого вопроса, сквозившего во взгляде керамического соглядатая. Закончив расчистку, археолог наполнил горшок песком, дабы не смотреть больше ему в глаз, перевернул его вверх дном и несколькими ударами молотка разбил на мелкие кусочки. Затем он собрал осколки. Теперь горшок занимал мало места и без труда мог поместиться в один из стандартных ящиков, в которых археолог хранил свою коллекцию. Именно такой ящичек Атанагор извлек из кармана.