Палиндром

– И это вам, как проводнику этого блага. – Не только словами, но и действием аргументировали необходимость принятия выдвигаемого законопроекта эти целеустремлённые господа конгрессмены.

И всё бы хорошо, если бы не эта склонность людей настроения менять на ходу своё неустойчивое мнение. И часто случается так, что эти люди настроения из конгрессменского корпуса, и словом и делом убеждённые людьми с крепкими взглядами в чём-то своём программном, стоит им только отойти в те же кулуары, или потеряться из виду этих людей с крепкими взглядами, с которыми у них уже есть свои предварительные договорённости, как они сбитые столку новым и более заманчивым предложением со стороны других людей с крепкими взглядами, но только в другую сторону, уже и забыли о своих прежних договорённостях. Из-за чего эти люди настроения начинают переоценивать своё значение, а людям с крепкими взглядами приходиться идти на дополнительные издержки, которые всё равно не гарантируют принятие их законопроектов.

И видимо такое положение вещей в скором времени перестало устраивать всех этих людей с крепкими взглядами, чего не скажешь о людях настроения, и они в кое веке объединились и законодательно закрепили по своим устойчивым местам, по партиям, этих людей настроения. Ну а зная, какое в головах людей настроения всегда творится поветрие, дабы они и внутри партии не баламутили людям голову, создавая свои фракции, из среды этих людей настроения выбрали самого амбициозного и дерзко-непоседливого, и назначили его лидером партийного большинства. Ну а этот партий лидер, как плоть от плоти от людей настроения, как никто другой умел усмирять и направлять в нужную сторону все эти поветрия, возникающие в головах людей партийного настроения.

Так что нет ничего удивительного в том, что этот лидер одного из двух партийного большинства, пользовался непременным уважением со стороны его противников из другого партийного большинства, – вот бы нам такого лидера, – и скрытой за лицемерными улыбками неприязнью со стороны членов своей партии – они, будучи людьми амбициозными, скорей всего не довольствовались своим отчасти не лидерским положением, чем лидерским положением их лидера, конгрессмена Альцгеймера. Который со своей стороны не забывал их и отвечал им тем же уважением.

Между тем партийное лидерство конгрессмена Альцгеймера, налагая на него немалую ответственность за партийную дисциплину, – бля*ь, будете голосовать, как требует от вас партийная дисциплина, и как я её выразитель скажу, – хоть и способствовало тому, что он стал более собран и целеустремлённее мыслить, – а это шаг за шагом приближало его к кругу крепко стоящих и также мыслящих господ, – всё же его внутреннее я, человека настроения, время от времени, да давало ему о себе знать. А как давало, то конгрессмен Альцгеймер на это время забывался, кто он есть такой, и в поисках ответа на этот вопрос начинал задаваться этим вопросом ко всем тем, кто встанет на его пути. – А ты, тля, знаешь, кто я на самом деле такой?

Ну а когда тебя схватили за горло или просто за галстук, который затянулся на вашей шее до вашей потери возможности продохнуть, а что уж говорить о том, что ваши слова в такую узкую горловую щель и не смогли бы протиснуться, то разве можно, кроме хрипов, как-то ещё ответить на этот так волнующий конгрессмена Альцгеймера вопрос. И одно только радует в этом вопросе схваченного за горло человека, так это то, что конгрессмен Альцгеймер обладал хорошей памятью – стоило ему только отпустить за горло того, кого он вздумал о себе спросить, как тут же и забывал о нём.

Ну а когда так бросает из стороны в стороны, что трудно устоять на ногах, то те люди, кто часто был подвержен приступам такого шатающего состояния, знают, что лучший выход из этого положения, это сесть за руль автомобиля. Где, как минимум, не будет видно, как тебя шатает, да и там не в пример ногам комфортнее перемещаться из одного пространства в другое. – И даже ноги не устают. – Пролетев на своём «Феррари», к примеру, 100 метров за семь секунд, не без оснований утвердит эту истину Альцгеймер. И его ноги, на всё про всё имеющие своё противоположное ему мнение, на этот раз даже в пятках не отзовутся против.

При этом переменчивость настроения продолжает сказываться на Альцгеймере, вдруг решивший сегодня прислушаться к своему первому я, кидая свои ноги из одной крайности в другую, а именно от педали тормоза к педали акселератора. Где он то вдавит в пол педаль, отвечающую за скорость его мысли, отчего не только у него мысли все собираются в кучу, там, на затылке, но и у тех, кто выехал на эту дорогу в столь для себя неурочный час, а то возьмёт и передумает вплющиваться в стену дома, и в задумчивости нажмёт на педаль тормоза, которая приведёт к остановке его мыслей, сердца и автомобиля по центру оживлённой улицы. Куда тут же сбегутся всполошенные его ездой прохожие и сзади остановившиеся водители, и начнут обвинять его в том, чего ни промилле в его крови нет.

– Да посмотрите на эту рожу не вменяемую, да он же пьян! – закричит какая-то подбежавшая тётка и, тыкая пальцем в боковое окно на Альцгеймера, начнёт всех заставлять присматриваться к этому странному типу, чья физиономия после этих напутственных слов этой тётки, начала приобретать всю ту выразительность, которая так живо выражает всю внутреннюю суть людей с нетрезвым походом к жизни. И тут уже никто и не сомневается в том, что за рулём этого дорогого кара, – по этой причине пока что Альцгеймеру сохранили в целости его лицо, а его машине все стёкла, – сидит полностью невменяемый злоумышленник, который явно не является хозяином этого автомобиля; он его с пьяни с платной парковки угнал.

– Сейчас кому надо позвоню, и выясню, чей этот автомобиль. – Подчёркивая свою важность, заявляет некто неравнодушный и начинает звонить кому надо. И он, наверное, точно дозвонился, не появись на этом месте неизвестного происшествия люди облечённые правами и обязанностями разбираться в такого рода происшествиях.

– Что тут такое происходит?! – поверх голов звучит голос взволнованного полицейского. Который не только в первый раз вышел на самостоятельное патрулирование, а и в первый раз оказался в таком огромном водовороте и сразу не разберёшь, что за события. Ну а то, что в его двух обоймах патронов кратно было меньше, чем здесь стоящих, находящихся в качестве подозреваемых людей (пока преступник не обнаружен, никого нельзя списывать со своих подозрительных счетов – так его учили), как раз и не придавало ему уверенности в своих действиях. – А если они всем скопом рванут на меня, так мне никаких патронов не хватит, чтобы отстреляться от них. – Ещё больше себя обезнадёжил полицейский и, возложив все надежды на электрошокер в кармане, который он время от времени включал, чтобы подзарядиться храбростью, принялся проталкиваться сквозь толпу к месту нахождения главного злодея.

Когда же полицейский протолкался к эпицентру происшествия, к автомобилю, то сидящий внутри автомобиля человек, ему сразу не понравился и, пожалуй, не находись он при исполнении своих служебных обязанностей, за которую ему деньги платят, то он предпочёл бы не иметь с ним никакого дела – сидит так независимо, как будто всё вокруг происходящее его не касается. Но все вокруг сейчас смотрят на полицейского и так сказать, надеются на него, спасителя. Так что у полицейского другого выхода нет, как для начала по рации сообщить диспетчеру, что он на месте и вот-вот приступит к нейтрализации преступника, после чего в ответ на вопрос о необходимости подкрепления, посмотрит на так внимательно на него смотрящих окружающих людей и с долей бахвальства ответит, что сам справится. Когда же все эти предварительные действия им выполнены, то он ещё раз окидывает взглядом онемевших от уважения к его храбрости людям и, выдохнув, делает последние пару шагов, которые разделяют его и автомобиль злодея.

Там он стучит по боковому окну автомобиля ручкой электрошокера, – нужно сразу дать понять злодею, что на этом шутки кончились – и, впившись взглядом в злодея, ждёт его ответной реакции. Но злодей на то и злодей, что он глух к голосу закона, и пока как следует не напомнишь ему, что все тут равны перед законом, он и ухом не поведёт. О чём отлично знал полицейский, решивший ещё раз, но уже потвёрже постучать по окну уже ручкой вынутого пистолета. И на этот раз этот злодей не стал игнорировать просьбу полицейского, открыть дверь или опустить окно, чтобы он объяснил своё поведение, а повернулся и посмотрел на полицейского ничего не понимающим взглядом.

Но полицейского на такую хитрость не подловишь, он-то знает, что под этим взглядом недоумения может скрываться – либо откровенное наплевательство подозреваемого на законы, где он чего-то такого запрещённого принял, чтобы было легче сбивать ни в чём перед ним невиноватых пешеходов, либо же он ещё хитрее, чем он нём думал полицейский, и он под маской непонимания, выдав себя за недалёкого, умственно отсталого типа, решил таким образом отделаться от штрафа.

– Откройте окно, это полиция! – Полицейский видимо так долго ждал, когда он сможет сказать эту фразу, что не удержался и сказал её сейчас. А что такого, ведь судя по невменяемому взгляду злодея в автомобиле, то ему всё нужно объяснять и дополнять его знания подсказками, а иначе он ничего и не поймёт. И как сейчас же выясняется, то полицейский всё верно сделал и, зажатый некими неизвестными обстоятельствами водитель дорогого автомобиля, без дополнительного уведомления открывает окно автомобиля. Что не может не воодушевить полицейского, и он ободрённый тем, что его слушаются, уже с несколько большим спокойствием спрашивает этого человека в автомобиле. – Что-то случилось?

Но на этот раз человек за рулём автомобиля, не то чтобы подвёл его с ответом, а полицейский, ожидавший всякого, в том числе и побега с места происшествия, уж точно не ожидал услышать того, что ему ответил этот хитроумный тип. А как услышал, то и впал в осадок. – Я, кажется, влюблён. – До растерянности всё это услышавших людей, потерянным до невозможности, то есть себя, безнадёжным голосом сказал, по идентификации полицейского, подозреваемый, а по другой известности, конгрессмен Альцгеймер. И полицейский, а также все стоящие вокруг люди, готовые не верить ни единому оправдательному слову этого наглеца, сами того не заметив, поверили ему и сменили выражение полного непонимания на лице, на понятливую озабоченность за несчастную судьбу этого влюблённого.

Но всё это пока ещё не случилось с ничего такого неподозревающим насчёт себя конгрессменом Альцгеймером, который сейчас был насчёт себя более чем уверен, хоть и ехал в своём дорогом автомобиле в другом беспокойстве. Что с ним случалось крайне редко, но всё же случалось, когда он, как, например, сейчас, не совсем представлял себе, как себя вести и с чего начинать разговор с супругой вице-президента Ханной. Из-за чего он время от времени путался в педалях и тем самым нарушал рабочий ритм сердец других участников автодвижения, которые завидев эти его дёргания на дороге, сразу много насчёт него решили и поняли, что от него нужно держаться подальше.

Сам же конгрессмен Альцгеймер, чьи представительские номера на автомобиле ограждали его от недовольства других участников движения, дабы как-то отвлечься от не дающих ему покоя беспокойных мыслей о будущей встречи с Ханной, о которой она даже не догадывается, а это значит вся организация той случайности, которая станет прологом этой встречи, полностью лежит на его плечах, решает положиться на некий авось, который как ему объясняли малознакомые политики из одной вероятно знакомой страны, в таких делах всегда помогает, и заодно вспомнить что-нибудь такое, что может его сейчас отвлечь.

– Киру! – вспомнив Киру, уже постфактум словесно сообразил Альцгеймер, обратившись в памятливое воспоминание об одной знаковой встрече.

– Ну как всё прошло? – спросил Киру Альцгеймер, чисто случайно оказавшись в одном из кулуарных закутков конгресса, где так любят перешептываться между собой заинтересованные в чём-то конгрессмены и другого важного рода люди.

– Как и планировали. – Последовал ответ Киры. – Я была достаточно убедительно шумна, чтобы на это не отреагировать и по выходу из дамской комнаты не встретить меня. – Здесь Кира сделала задумчивую паузу, заставившую Альцгеймера в волнении поторопить её. – И что он сказал или может, сделал? – с напряжением спросил Альцгеймер. И видимо для Киры эта встреча была до сих пор незабываема, раз она не поспешила давать ответ, а ещё немного по раздумывала. И только после этого дала ответ. – Заботливо поинтересовался, что там так шумно падает, что не даёт пройти мимо неравнодушным к чужому несчастью людям. Но при этом так сдавливаемо смотрел на шею, что не продохнуть.

– И что ты ответила? – спросил Альцгеймер.

– Указала на свои руки. Мол, вот их во всём нужно винить, уж больно они неловкие. – Опять на полуслове оборвала себя Кира, над чем-то задумавшись.

– И что? – не может утерпеть Альцгеймер. Кира же выходит из памятливого воспоминания, где перед её глазами стоял господин Мюллер, чей страшный взгляд пробирал почище сквозняка и, посмотрев на Альцгеймера, говорит. – Он ничего не сказал в ответ, но ему говорить не надо было, всё читалось на его лице. «Выкручивать руки буду через шею. Там надёжней», – вначале сказал его взгляд, а затем он предупредительно мне сообщил мне, что он готов мне поверить во всё, что я ему скажу, если я скажу ему чистую правду. «А что это будет за правда, то это мне решать, если конечно… Ведь тебе с нею жить или…», – вот так он убедил меня быть с ними правдивой. – Сказала Кира.

– Она что-то недоговаривает. – Решил Альцгеймер, вслух спросив другое. – И что ты ему сказала?

– Что и должна была сказать. – Ответила Кира.

– И он поверил? – после небольшого раздумья спрашивает Альцгеймер.

– Я думаю, что да. – Сказала Кира.

– Всему? – всё не успокаивается Альцгеймер.

– Да. Я работаю на вице-президента. У меня другого выхода не было, как только на него работать. – Следует ответ Киры.

– А теперь? – дотошен Альцгеймер.

– А теперь у меня нет другого выхода, как ещё и работать на Мюллера. – Говорит Кира.

– И? – приблизившись в упор к Кире, спрашивает её Альцгеймер.

– А работаю я на тебя, дорогой. – Чуть ли не в душу вложила эти свои слова Кира.

– И ты хочешь, чтобы я этому поверил? – прищурившись, смотрит на Киру Альцгеймер.

– Но ты же веришь. – Не сводя своего взгляда с Альцгеймера, говорит Кира. – К тому же ты знаешь, что самая устойчивая фигура это треугольник.

– И, наверное, зря. – С выдохом говорит Альцгеймер.

– Кто знает. – Многозначительно говорит Кира.

– Ты знаешь. – С уверенностью говорит Альцгеймер.

– Я бы не была столь уверенна. Я ведь натура ветреная и не могу быть ни в чём уверенной. – С долей усмешки сказала Кира.

– Хочешь сказать, с какой стороны сильнее дунет, то в ту сторону и направишь свой взгляд. – Сказал Альцгеймер.

– Всякое может быть. – Сказала Кира.

– А ты ещё та актриса. – Усмехнулся Альцгеймер, вдруг наткнувшись на мысль, заставившую его тогда и сейчас задуматься над многим, что связано с Кирой. И особенно над этими её словам: «Запомни, уметь доверять, не каждому дано. И если даже случится так, что ты будешь обманут в своём доверии, без чего не бывает, то не ты об этом будешь сожалеть. Хотя и ты тоже».

– И когда ждать? – было задался вопросом Альцгеймер, как к своему удивлению, на противоположной от себя стороне дороги, на её обочине, заметил стоящую как у разбитого корыта, у своего сломанного автомобиля, Ханну Шиллинг. – Вот как! – удивился Альцгеймер, не сводя своего взгляда с Ханны, которая ничего не понимая, чуть ли не разведя в стороны руки, смотрела на свой заглохший на полпути новенький автомобиль, в чьих технических характеристиках даже не упоминалась такая его возможность неожиданно выходить из строя.

И что теперь спрашивается должна делать Ханна, для которой в новинку оказаться в такой странной ситуации. Звонить своему супругу она почему-то совсем не хотела, вытянуть руку и начать голосовать, как это делают в подобных случаях растерянные леди, то она ещё не настолько растерянна, чтобы рисковать собой, отдаваясь воле случаю, да и на дороге нет ни одной машины, кроме одной следующей в противоположную от неё сторону, в общем, она пока не решилась, как дальше действовать. Тем более тот встречный автомобиль вдруг предпринял неожиданный и пугающий Ханну манёвр, развернувшись в обратную сторону, и теперь похолодевшей в спине и переставшей чувствовать свои ноги Ханне, захотелось о чём-то другом подумать, как, например, не раздумывая рвануть внутрь своего автомобиля, и там закрыться на все запоры.

Но то ли потеря связи с ногами не дала ей совершить этот манёвр, то ли интуиция ей подсказала, что не стоит надеяться на свой автомобиль, – если раз подвёл, то и второй раз подведёт, – но так или иначе, а Ханна осталась стоять на месте, где и приготовилась посмотреть в глаза однозначно серийному убийце, со своим маниакально-депрессивным синдромом, подлавливать на пустынных дорогах беззащитных леди и независимо от их желаний обманывать их в их надеждах на своё спасение.

Ну а стоило только этому автомобилю остановиться рядом с ней, то всё что Ханна знала об этих скрытных серийных личностях, – их более чем привлекательный внешний вид, вежливое обращение и главное, через своё обаяние суметь убедить свою жертву в том, что ей нечего опасаться и если кому-то можно верить, так это только ему, тому, кому ни при каких раскладах нельзя верить, – один в один, в точности совпало с тем, с чем она встретилась лицом к лицу по выходу из этого автомобиля водителя.

И как только водитель вышел из своего автомобиля и направился к Ханне, так он с первых своих шагов принялся внушать уверенность Ханне в том, что кого-кого, а его точно опасаться не стоит. Так он, для того чтобы придать себе добродушности, мило улыбнулся, отчего его лицо, итак имевшее все признаки приятной и симпатичной наружности, ещё больше стало привлекательным и так располагающим к себе, что Ханна и, не поняв как это случилось, на одно самое краткое мгновение расположилась в его крепких руках.

Но хорошо, что Ханна умеет держать себя в своих руках и не только в чужих, хоть и крепких, и она быстро стряхивает с себя это поветрие и готовится дать отпор этому молодчику, если он начнёт вести себя так, как они все себя ведут, стоит им оказаться в более выигрышном положении с какой-нибудь леди, которая по воле независимых от неё обстоятельств попала в такого рода форс-мажор.

И как ожидалось Ханной, этот притягательной наружности тип начинает ей заговаривать уши. – Добрый день. Прекрасная погода, вам не кажется. – С такой милой улыбкой всё это говорит этот тип располагающей к себе наружности, что Ханне, несмотря на всё своё желание быть против, – какой добрый день, когда с тобой такое происшествие случается, какая прекрасная погода, когда я не по погоде, легко одета (хотя такая моя, без плаща открытость, позволяет увидеть то, что в плаще стройное не видно), – хочется с ним соглашаться. А это говорит о том, что она уже начала подпадать под обаяние этого серийного человека, который только этого и добивается.

– Не кажется. – Следует ответ Ханны, которая всё же собралась с силами и показала этому серийному типу, что она не будет для него лёгкой добычей. Ну а чтобы он не сомневался в этом, то она в подтверждение своих слов поёжилась от сквозящего холода ветра. Но все эти серийные люди, чем и отличаются от самых обычных людей, так это своим непревзойдённым упорством, с которым они идут к своей намеченной цели, так что его такими отговорками не остановить. И если он задался целью, сломить сопротивление этой леди и помочь ей, то он обязательно найдёт убедительные слова, чтобы она согласилась позволить ему себе помочь.

И этот серийный человек бьёт в самую уязвимую точку. – Вы, как я вижу, замёрзли. А на таком ветре и пяти минут хватит, чтобы застудится. – Так тепло и ласково говорит и смотрит на озябшие плечи Ханны этот серийный тип, что Ханна начинает чувствовать, что ей не устоять перед желанием согреться в объятиях этого серийного типа, который как человек дальновидный, для начала предложит ей проследовать к ней в автомобиль, где тепло, после чего подвезёт его до первого кафе, где согреет её горячей чашкой кофе и душевным словом, ну а потом пошло и поехало, где она и не заметит, как их духовная близость приземлилась и стало так жарко, что Ханне от всего этого представления даже сейчас стало в лице красно, а в ногах слабо.

А стоило ей только проявить шаткость своей позиции, как она и не заметила, как оказалась в тёплом салоне автомобиля этого серийного типа, который не сводя с неё своего гипнотического взгляда, продолжает ей что-то такое важное говорить, а она ничего не понимает, продолжая витать в своих, до того удивительных фантазиях, что она сама не понимает, как такое ей, пуританских взглядов замужней леди, смогло надуматься. И опять Ханне приходится прибегнуть к встряхиванию, которое рассеивает всю эту дымку её фантазий, и она теперь может опять отчётливо и главное, осознанно слышать, что ей говорит этот серийный тип. А как только Ханна сумела понять, что ей говорит этот серийный тип, так она сразу и не поняла о чём это он её спрашивает.

– Так разве вы меня не помните? – задаётся вопросом этот серийный тип, заставляя Ханну памятливо напрячься. Где она вначале попыталась сообразить, что на самом деле имеет в виду этот серийный тип, задаваясь этим вопросом. Для чего она опять обратилась к первоисточникам знаний об этих серийных типах – кино. Где единственное, за что она смогла зацепиться, так это за то, что все серийные люди не просто последовательные люди, а они вечно с каким-нибудь таким же как он серийным человеком соревнуются в количестве и качестве исполнения своих маниакальных задач, и при этом всегда кому-нибудь подражают. А этот вопрос серийного человека, определённо из этой области подражания. Он хочет убедиться у Ханны, что он не просто оставил для кого-то заметный след на его жизни, но что этот яркий след не был скрыт от общественности, и все с содроганием в сердце вспоминают об этом зверстве маньяка из Трансильванского парка, чей фоторобот находится в топе страниц всех передовых газет.

И тут Ханне прежде чем дать ответ, нужно хорошенько подумать. Ведь оба варианта ответа несут в себе крайней степени опасности. Так в случае того, если она не побоится и с яростью в глазах бросит ему в лицо фразу: «Да, я тебя, бездушная безличность, отлично помню. И не боюсь этого сказать!», – этот серийный человек зловеще усмехнётся и, доставая из бардачка свисток, скажет: «Тогда ты знаешь, что тебя ждёт». Ну а если она наберётся ещё больше храбрости и с не меньшим вызовом этой серийной сущности этого маньяка, с непониманием спросит: «А что, должна?», – то, пожалуй, этот серийный человек ещё рассерчает и, доставая из бардачка фотоаппарат, зловеще заявит: «Я тебе это ещё припомню!».

И тут даже и не знаешь что хуже, прямо сейчас подвергнуться тому страшному испытанию, на который тебя обречёт серийный человек, бегая за тобой с завязанными глазами на звук твоего свистка или жить в постоянном страхе, в ожидании того, когда серийный человек соблаговолит напечатать твои фотографии, сделанные им на коленке, и послать их твоему ревностно относящемуся к твоим супружеским обязательствам супругу.

И Ханна, как человек заботливый, который бережёт сердечный ритм своего супруга, выбирает первый вариант ответа, правда не без своих вариаций. – Мне кажется ваше лицо знакомым, но вот где я вас видела, то дайте ещё подумать. – С явным намёком на затягивание времени, а не как можно было подумать, на затягивание взаимоотношений (впрочем, каждый волен думать, как он хочет, кто головой, а кто сердцем), говорит Ханна.

Ну а серийный человек не против того, чтобы сыграть с Ханной в предложенную ей игру отгадай-ку – ему некуда спешить, когда она в полной его власти. И он, сказочно ей улыбнувшись и, тем самым ещё больше усугубив её вдавленное в автомобильное сиденье положение, со словами: «Тогда поедем. А пока едем, может и вспомните», – трогает с места свой автомобиль. И судя по тому, как она взволнованно посмотрела на свой оставленный автомобиль, то она что-то важное упустила из того, что ей чуть раньше говорил этот серийный человек. Но её новый попутчик очень заметливый и предупредительный человек, а иначе бы он так долго не смог бы остаться не пойманным, на свободе, и он успокаивает Ханну насчёт её брошенного автомобиля. – Можете не беспокоиться, с ним здесь ничего больше не случится. А эвакуатор я вызвал.

И тут Ханна неожиданно проявляет здравомыслие. – А на какой адрес? – спрашивает этого всё знающего серийного человека Ханна. И как сейчас выясняется, то это самого простого вопроса хватило Ханне, чтобы расколоть этого серийного человека. – Вы меня поймали. – Не с какой-то простой, а как это сейчас видится Ханной, с многоликой улыбкой оскалился этот посланник ада. И теперь Ханне оставалось только ждать, что автомобиль свернёт в лесополосу и там, наконец, всё будет расставлено по своим местам – ноги к ногам, руки к рукам, уши к ушам, и туды, и сюды.