Книга желаний

– А почему без пальто? В пальто удобнее. Набухнет и сразу на дно! Правда, в этом месте воробью по колено! Проиграл пальтишко в казино?

– Забыл в конторе, где нанимался.

– Как забыл?

– Психанул. А возвращаться стыдно. Да и не к чему.

– В вахтёры нанимался? Ты в этом костюме – как лох с Черкизона. – Гусь отвинтил крышечку с коньячного горлышка и разлил по стопкам. – Чё мне не позвонил?

– Звонил. Номер не обслуживается. А через твоих ротвейлеров не пробиться.

Гуськов поднял стопку, и приятели махнули за встречу.

– Держи! – Гусь бросил на подлокотник визитку в платиновом тиснении.

– Не надо.

– Ты, Слав, за тот случай не обижайся. Заманали меня все. Пока гол, как сокол, никому не нужен. А только бабки появились, вся шелупонь как мухи на говно слетелись.

– Замяли! – примирительно сказал Олтаржевский.

…Еще на первом курсе ВГИКа Ржева сошёлся со старшекурсником Гусём в любви к Фасбиндеру и Кафке. Олтаржевский, защищая Гуся, жестоко подрался с монгольскими стажерами-кинематографистами, приехавшими в Москву по обмену. Будучи младше, он опекал Гуся, как старший. Из одной кружки на двоих они запивали «балтийский чай» – кокаин с водкой – дефицитной краснодарской «Пепси», что возил из дома в авоськах иногородний приятель Олтаржевского. Они забивали косячки духовитой южной конопли, «пялили» лимитчиц в разных комнатах одной квартиры. Фарцевали – мечтали разбогатеть и снять фильм. В итоге обоих «свинтили» гэбэшники: отец Ржевы, в то время зам главного редактора «Московской правды», а теперь нищий пенсионер, отмазывал. Еще раз выручать Гуся пришлось в начале «перестройки». На него подали два иска за неуплату долга. Дело замяли «в связи с изменением обстановки».

У Аркадия всегда был свой интерес к Ржеве: помимо папы, партийного газетчика, дружба с потомком знаменитых архитекторов из интеллигентной семьи сама по себе – плюс в антисемитском советском обществе.

На время они расстались. Ржева «сбежал» в Афган. Гусь, поработав режиссером областного театра, вернулся в Москву. Они с Ржевой посменно таксовали на купленном в складчину четыреста двенадцатом «Москвиче» и уже понимали, что в жизни пора что-то менять: режиссура Международного фестиваля молодежи и студентов или московских игр Доброй воли стабильного дохода не давала. Олтаржевского уже тогда восхищало, как талантливо приятель сговаривался с нужными людьми, чтобы достать недоступное.

Олтаржевский «ушел в науку». Гуськов открыл кооператив и куда-то исчез. Появился он, как следовало из газет, на подступах к Кремлю, приятелем Лужкова.

Тогда-то на одном из московских тусняков по поводу вручения медийной премии «Обложка года» Ржева впервые за десятилетие его и встретил.

В сад «Эрмитаж», где проходила церемония, Олтаржевского «затащила» жена – по протекции свекра она работала выпускающим редактором еженедельника.

Это была обычная московская «движуха»! «Русская ракета» Павел Буре скучал во втором ряду со своей вечно молодой мамой Таней. Гламурная Юля Бордовских с подругой дефилировала в антракте по проходу театра. Глызин завистливо – почему он, а не я на сцене? – пожирал глазами Олега Газманова, крутившего кульбиты под своих «Скакунов». «Король гламура» парикмахер Зверев на чудовищных платформах ломался на сцене среди детишек, радостно пинавших воздушные шарики. Воздыхатели Эсмеральды исполняли арию, навязчиво вливавшуюся тем летом в уши народа всеми радиостанциями Москвы.

Олтаржевский маялся в первом ряду: еженедельник жены победил в какой-то номинации, и организаторы рассадили лауреатов ближе к сцене.

Тут к микрофону торжественно вывели спонсора мероприятия господина Гуськова. Некогда – Аркадия Сергеевича, а ныне – Арона Самуиловича. Ведущие приветствовали его со льстивым юмором. Приглашенные гости оглядели со снисходительным презрением. Гусь кивнул Ржеве (Олтаржевский почувствовал на затылке жжение сотни любопытных взглядов). Но так и не подошел к старому другу. Ни в зрительном зале. Ни на фуршете «а-ля шведский стол». Олтаржевский со свойственным ему самоедством заключил, что, вероятно, тогда на нем, Олтаржевском, стали проступать, как лишайные пятна, первые признаки неудачника, вскоре ставшие очевидными не только для его жены.

Олтаржевский разговаривал с Павлом Буре о его отце Владимире, легендарном олимпионике Мюнхена – позже Олтаржевский замечал в зрачках у публичных знаменитостей такое же, как у Буре, льдистое отчуждение при разговоре с посторонними. Гусь заглянул в зал, кивнул всем и куда-то ушел с «усатым нянем», «забыв» о Ржеве.

Оказалось, помнит, коль первым заикнулся о той встрече!

– Я навел о те справки! – Гусь деликатно покосился на приятеля. – Ты директором в издательском доме работал. Серьезное предприятие с приличным оборотом! Чё ушел? Даже не подстраховался – место не подыскал!

– Генеральный, старый алкаш, возомнил себя Мердоком. Его дочку вызвездило от папиных денег. Я им сказал, что думаю о них…

– Узнаю тебя, Ржева! – хмыкнул Гусь. – Чем занимаешься, кроме газетной пачкотни?

– Да так… Роман думал попробовать…

– Значит, ничем! Пойдешь ко мне в компаньоны?

– Гусь, ты резвишься спьяну. А мне завтра что-то жрать надо.

– Я о серьезном деле говорю! Я тебе звонил – телефон вне зоны. Твои жены не знают, где ты. А твои коммунальные гоблины с похмелюги не вспомнили, кто ты.

– Что за спешка? – обескураженный осведомленностью Гуся, спросил Олтаржевский. – Я все равно в твоих делах не смыслю.

– Мне не нужно, чтобы ты смыслил! На меня смыслящих пол-Кембриджа пашет. Вторая половина – генеральское гэбьё. Толку-то! Ща такая свистопляска начнется! – он вздохнул.

– Гусь, говори прямо – тебе зицпредседатель Фунт нужен? Сейчас с улицы даже продавца в ларек не берут!

– Опять ты в лоб садишь, Ржева! – поморщился Гусь. – Дурацкая привычка! Отвыкай! В бизнесе и политике так не принято! Слава, ты здесь, потому что мы с тобой спина к спине плющили узкоглазых. С твоими мозгами ты бы давно министром печати был. Я ж помню, как за ночь ты на спор выучил сорок восемь падежей табасаранского и семьдесят префиксов хайда? Но в жизни к мозгам нужны связи. И свои люди.

Гуськов посмотрел в окно. Олтаржевский невольно тоже. «Майбах» плавно плыл по Софийской к Раушской набережной. На фоне черного неба за зубчатыми стенами Кремля мрачно высились купола церквей.

– Что скажешь о моем предложении?

– Ничего.

– Боишься? Значит, слышал, что Кремль на меня жмет!

– Не в том дело. Мог бы – помог. А так, какой с меня толк! В мои годы люди миллиардами ворочают или в академиях заседают.

Олтаржевский, как всякий следивший за новостями, знал о «семибанкирщине», куда затесался Гусь. Читал про делишки приятеля с московским мэром и о том, что мэр поссорился с президентом, а Гусь, в свою очередь, – с РПЦ; читал о продаже «золотых» сертификатов Минфина банком Гуся и триллионном кредите от «Росвооружения». Но то – Гуськов «из новостей». Олтаржевскому казалось невероятным, чтобы Гусь, с которым они студентами вместе бухали, перелез за Кремлевскую стену.

– Ладно, о делах после, – сказал банкир, и приятели снова выпили.

Гусь высыпал на золотую пластинку белый порошок из резного портсигара.

– Будешь? – предложил он.

– Нет. Башка без кокса как в тумане! Пожрать бы!

– Мы сейчас в «Националь». Отметим свидание! Можно в «Сирену», – он вопросительно посмотрел на приятеля, – но ты вроде рыбу не жрешь. Или в «Царскую охоту»…

– Нет. Тебе к дому близко. А мне потом черт-те куда ползти!

– Чудак! Тебя довезут! – усмехнулся Гусь. – Как знаешь!

Он по-жлобски воткнул в нос трубочку из стодолларовой купюры и длинно втянул воздух. Его умные слоновьи глазки заблестели.

– Лекарство против страха, – благостно прорычал он.

После Арбата Олтаржевский был как в кумаре, и никак не мог собраться с мыслями.

– Тетрадь! – вдруг осенило его.

– Чё-чё? – Гусь насторожено уставился на приятеля.

Вячеслав Андреевич выхватил из кармана тетрадь в кожаном переплете. Распахнул. Пролистал. Там его почерком, деревянным на морозе, было написано: «Хочу разбогатеть и вкусно поесть».

Час назад, на Арбате, Олтаржевский забыл о шутке прежде, чем закончил выводить последнюю букву своего желания! А сейчас его продрал озноб, как в момент, когда пальцы впервые коснулись тетради.

Вячеслав Андреевич испугался, что сходит с ума. Еще раз перечитал запись и мысленно отмахнулся: «Совпадение!» Мнительность – следствие неустроенности, одиночества…

Он выпил еще коньяка. Страх притаился, но не ушел.

«Майбах» через Большой Москворецкий мост по Кремлевской набережной и Боровицкой площади выехал на Моховую улицу и мягко застыл у красиво освещенного эклектичного здания гостиницы «Националь» проекта архитектора Иванова.

Олтаржевский, как бумажный змей, вывалился в услужливо открытые двери и удивился, что едва стоит на ногах. Но мысли были ясными.

– Гусь, ты кокса в конину насыпал?

– Молодильных яблочек, Слава! Соберись! Первый удар сейчас пройдет.

Гусь улыбнулся и приобнял приятеля за плечи.

Швейцар в форменном пальто с меховым воротником, в цилиндре и в белых перчатках с легким поклоном открыл посетителям высокие двери. Гуся здесь знали.

Они прошли холл с кариатидами и витражами и поднялись в ресторан с расписным потолком и богатыми занавесями на окнах.

В зале было людно. Кто-то кивал Гуськову, кто-то здоровался с ним за руку. К ним уже поспешал метрдотель. Олтаржевский пьяно уставился в толстую спину приятеля.

Позже он не мог вспомнить, как оказался у столика в глубине зала. Но, увидев эту женщину, он на мгновение протрезвел, словно его окатили ледяной водой!

Его поразили её глаза! Удивительно голубые и чистые! Глаза, смотревшие с любопытством ребенка, который не перестает удивляться, как чуду, каждому новому человеку. У нее был спокойный взгляд девочки, не знавшей людской низости. Каре светло-русых пушистых волос придавало ей сходство с первоклашкой на школьной линейке, первоклашкой, твердо намеренной учиться только на пятерки.

Он прищурился, чтобы рассмотреть незнакомку.

Ее ухоженные руки казались выточенными из слоновой кости. Олтаржевский плохо разбирался в драгоценностях, но догадался, что на женщине был дорогой гарнитур из белого золота и бриллиантов. Спутник женщины, кругленький, остроносенький и обыкновенный, в пошлых золотых запонках и с золотой булавкой на галстуке, едва приподнялся на стуле и дернул Гуськова за руку – поздоровался.

– Кто это? – спросил Олтаржевский, когда приятели уселись за сервированный стол у окна с видом на Исторический музей: Гусь угнездился в кресле так, что Олтаржевский через его плечо мог видеть пару.

– Шерстяников. Сенатор. Бывший гэрэушник, – сквозь зубы процедил Гусь и сердитым взмахом воткнул салфетку за воротник. – С моих рук кормился. А теперь жопу от стула не оторвет. Знает, что меня топят. Гнида продажная!

– Я не про него! Я про женщину!

– А! Ольга Валерьяновна? – голос Гуся потеплел. – Его жена. Замечательная женщина. Повезло лоху. Помнишь «Анну на шее» Чехова? О них! Кабы не Ольга, сидел бы в своем Мухосранске! Они с женой президента в молодости санитарками работали. Один университет окончили. В разные годы. Познакомились с ней, когда Ольга у деда с бабкой в Калининграде жила. Её отец в разведке служил, по заграницам мотался. Не пялься, Ржева! Не про тебя женщина! Бомжи с помойки ее не интересуют! К тому же, говорят, она любит мужа.

Пьяно ухмыляясь, Ржева достал тетрадь, попросил у Гуся ручку – тот протянул «наливперо» с бриллиантом – и что-то быстро набросал.

– Что ты там пачкаешь? – спросил Гусь, стараясь заглянуть поверх руки.

Олтаржевский самодовольно промолчал.

Почти немедленно (или это только казалось Олтаржевскому в загустевшем времени?) им принесли белужью икру с блинами под сметаной и перепелиными яйцами с зеленым луком, суп-крем из лесных грибов с картофелем и луком порей, морские гребешки с ароматом трюфеля, с муссом из сельдерея и соусом из лука шалот.

Олтаржевский отродясь не слыхивал мудреные названия блюд. Гуськов попросил улыбчивого официанта удовлетворить любопытство приятеля. Паренек в форменной тужурке вежливо называл кушанья.

На горячее подали лососину, запеченную с грибами шиитаке на цуккини по-тайски, и медальоны из телятины с соусом тартар.

Не разбираясь, что чем едят, Олтаржевский сметал все двузубчатой вилкой для лимона, предпочтя ее длинному прибору для лобстеров. Он отказался от десерта – черничного парфе с муссом из белого вина и в рубашке из горького шоколада со свежей голубикой: наелся! Так же, как отказался и от арманьяка из дома Chabot, Napoleon Special Reserve, остерегаясь, как бы Гусь не насыпал туда еще какой-нибудь дряни.

Гуськов ел, сноровисто пользуясь столовыми приборами. Он сопел и причавкивал, как сопел и причавкивал в студенческой молодости.

О деле он заговорил не спеша, по подобревшему взгляду приятеля определив, что тот насытился, а по помрачневшему – что протрезвел.

– Нравится пейзаж? – спросил Гусь, легонько взбалтывая арманьяк на дне фужера и с закрытыми глазами обоняя его аромат большим чувственным носом.

Олтаржевский покосился на площадь. Перед музеем гуляли редкие прохожие.

– Пейзаж как пейзаж! – проворчал он, решая, есть десерт или не есть – потом будет жалеть, что не съел! – и придвинул к себе диковинную штучку.

– Помнишь, как мы с тобой в общаге у пацанов жрали польские сосиски? От них вода была ядовито-розовой. А черный горбыль запивали однопроцентным кефиром?

– Я и сейчас его пью. Люблю.

– А я знаешь, сколько сделал, чтобы мы с тобой не там шлялись, – кивнул Гусь за окно, – а сидели тут! И жрали не тухлые сосиски, а ели то, что едят порядочные люди.

Олтаржевский промолчал.

– Слав, мне пора валить отсюда! – мечтательность в слоновьих глазах Гуся сменили стальные искорки. Он навис над столом толстыми плечами, тихонько вращая пальцами фужер. – Но все сразу бросить нельзя. Нужно разрулить дела. Для этого требуется надежный человек. Ты! Потому что любой на твоем месте начнет хапать, а времени на это нет. Путинская компания скоро отожмет дело. Затем они примутся за других. А как только расчистят место у кормушки, Россию-матушку обглодают по косточкам.

Олтаржевский покривил губы, представив, как «обгладывают» матушку. Еще студентом Гусь любил пышную фразу, не задумываясь над смыслом сказанного.

– Что это ты про матушку-Россию вспомнил? Обидно, что от кормушки подвинули?

– Причем тут это? – насупился Гусь.

Олтаржевский почувствовал прилив пьяной злости. Ничего хорошего это не сулило.

– Думаешь, я нищеброд, тебя в жопу целовать буду за твою милость? Наплевать мне, Гусь, кто у власти: Пётр первый, Путин или ты. Я на досуге книги по истории листаю – времени у меня навалом. В двух словах знаешь, к чему она сводится? Мир поделили на Западе арии, а на Востоке – славяне. И так будет, пока мы живы! С тобой или без. Что ты со своими миллиардами сделал для страны, за что тебя пожалеть надо и впрягаться за твой жидовский гешефт? Уйдешь ты – придет другой! Такой же! Извини за прямоту!

– Еще один Проханов выискался! Тот меня в своей помойке полощет! Теперь ты!

– Извини! Сам нарвался. Твой кокс в башку шибанул.

Гуськова мало интересовало чужое мнение. Он знал, как меняется человек, хоть раз соприкоснувшись с властью огромных денег, и давно понял, что доказывать нищим озлобленным людям ничего не надо. Да в общем-то среди его знакомых таких давно не осталось. Но Слава был его другом, и Гуськов счёл нужным ответить.

– Почему у вас, кацапов, во всём жиды виноваты? Вы сами-то – стадо баранов, что ли? Причем здесь Запад и Восток? На моем месте ты делал бы то же самое! Хапал, пока дают! Не так, что ли? Обрати внимание – в России, кроме иностранцев, которым есть куда валить, никто ничего не строит. Одни магазины. Потому что здесь нет законов! У Путина на меня зуб вырос. Ну, не у него, а… в общем, не важно. Они утверждают, что я передал на Запад компромат на обе семьи. Утверждают, что я настроил против России штатников и евреев. Тоже мне Сороса слепили! В действительности все проще: им повод нужен, чтобы отжать дело. Бизнес и политика – это как жизнь в коммуналке: кто-то с кем-то против кого-то дружит. А экономика – как семейный бюджет: чё заработал, то потратил, взял в долг – отдай! Людишкам кажется, будто наверху боги живут! А там те же слизняки, которые гадят и тухнут в могилах, как все! Только денег и власти у них больше, чтобы сделать так, чтобы мы с тобой протухли быстрее.

– Ты действительно передал? – недоверчиво спросил Олтаржевский.

– Не будь наивным, Слав! Ну, узнают кухарки, что к Чубайсу америкосы из посольства приставлены, ну и что? Нынешних крыс через год забудут. Насчет пользы, ты прав, – он насупился, – мало я для России сделал. Яйца Фаберже и пару картин для музея – пшик! А кому давать? В детдома? В медфонды? Даю! Растаскивают! Такие же, как ты, болтуны!

– Не тем даешь!

– Вот и докажи. Вы везде скулите, что жиды продали Россию. Что русскому человеку хода нет. Хотя в России живут… да кого тут только нет! Научи, как честно зарабатывать! Как приносить пользу людям, а не только набивать свой карман.

– Я не бизнесмен.

– Тогда не п…и! – разозлился Гуськов и тут же насмешливо посмотрел на приятеля. – А хочешь, я из тя Нобелевского лауреата сделаю?

– Не корчи из себя Бога!

– Я тя умоляю! Всё денег стоит. Знаешь, сколько бабла вбухали в Шолохова, чтобы у СССР свой лауреат появился?

– Читал. Мне это неинтересно.

– За те деньги человека на Луну послать можно. Ты думаешь, шведские коммуняки просто так в своих газетах о донских казачках трубили? Шведы о них даже щас не знают! Хаммершельд, цэрэушник сраный, пропихивал в Шведской академии дружка своего, Пастернака, а КГБ – Шолохова. Восемь лет коптели! Эт, брат, политика! – Гусь вздохнул.

– А тебе что за печаль? Сам претендовал? – хмыкнул Олтаржевский. – На фига мне! Знал бы ты, сколько я влупил в Зибельтруда и в Шлёму Мордуховича, чтобы слепить из них гениев. Толку-то! Пачкают потихоньку Гоголи недоделанные, а мыслят как местечковые раввины. Ладно, это лирика! Программу «Куклы» смотришь?

– Нет.

– Я те ссылку скину. Глянь! Сюжет про «Крошку Цахеса» по Гофману. Там уродец волшебством охмуряет людей и приходит к власти. Уродец Цахес – кукла Путина. Все считают, что мои проблемы начались с Цахеса!

– А в действительности?

– Я ему сказал, что без поддержки моего канала он просрет выборы! Мы Ельцина и его к власти привели! На наши бабки! – Гусь полушёпотом пересказал разговор в Ново-Огарево. – А он таких слов не прощает. Увидишь, Слав, он еще весь мир на уши поставит! Борька, обкомовский лис, всем такой орешек подложил, что обломают зубы грызть!

– Ты, Аркадий, много где перегнул, – задумчиво покивал Олтаржевский. – Зачем ты Касьянова «Миша два процента» дразнил? На софринских батюшек залу…ся: ну водку из-за бугра возят – ну и что? Не у твоих же раввинов тырят? Зачем «Последнее искушение Христа» вздумал крутить под Пасху в православной стране?! Это ж тебе не коммунальная кухня. Какая-никакая – власть! Хорошо, башку не отбили!

– А что я такого сделал? – вяло огрызнулся Гусь. – Правду сказал? В Германии президента за чужой абзац в диссере сняли. А наш под самолет ссал – и хоть бы хны! Во Франции «Гиньоль дель инфо» двадцать лет по телику крутят. В Англии «По образу и подобию» – двадцать пять. А мне после эфира из Кремля звонят! Мол, свинья я неблагодарная, мне подняться дали, а я людей обгадил!

– Погоди! Тебя сажают, что ли?

– У тебя даже рожа засияла от счастья! – обиделся Гусь и поёрзал. – Хрен их знает! У них там тёрки за власть идут! Свинтив меня, Вэвэ свои аппаратные дела решит. Вытравит, как он говорит, «гнилостную бактерию» в организме Российского государства. Богатых у нас не любят.

– Богатых нигде не любят!

Гусь снова поёрзал, пытаясь придвинутся, но мешал стол.

– Потому-то, Слав, ты мне нужен. Именно такой, какой есть! Порядочный! Вне стай! Чтобы их подковерные игры не знал и никого не боялся, – он сделал нажим на «их».

– Гусь, я не пойму, ты прикалываешься, что ли? Я не знаю ни твоего бизнеса, ни людей во власти. Я не знаю элементарных вещей, которым учатся годами. Со мной никто из твоих даже разговаривать не станет! Добродеев! Кошелев! Малашенко! Миткова! Парфёнов! И я! Не смеши! Быть главным редактором одной из твоих газет – еще куда ни шло! Но рулить огромным делом! Потом, откуда ты знаешь, что я не скурвился за десять лет? Почему решил, что не боюсь? Ты свалишь за бугор, когда припрут, а мне куда?

– Узко мыслишь! Они телевизионщики. Тебе к ним соваться не надо. Держи нос по ветру и осуществляй, так сказать, общее руководство! Станешь делать то, что я скажу, и всё получится. Завалить бизнес тебе не дадут. А там либо холдинг прикроют, либо я вернусь. Как бы ни сложилось, это для тебя трамплин наверх. С твоими связями тебя везде с руками оторвут! Главное, не зарывайся. Ну что – поработаем вместе? Как когда-то! Выслушай хотя бы, чем будешь заниматься! А там решишь! Всё равно топиться хотел!

Сытый Олтаржевский вовсе не думал портить удачный вечер досужей болтовней. Но Гусь выжидательно уставился на него.

– Гусь, когда ты нажрешься, из твоей башки бредятину ломом не выбьешь! Ну! Рассказывай уже! – недовольно проворчал Вячеслав Андреевич.

Гусь навалился на стол и заговорщицки понизил голос. Ржева невольно наклонился вперёд. Оба напоминали алкашей, которые думают, что их не видно в детской песочнице посреди многоквартирного колодца.

Олтаржевский рассеянно слушал горделивое хвастовство Гуся о вещании за рубеж для ста десяти миллионов зрителей в СНГ, Балтии и США, о корпунктах в Берлине, Вашингтоне, Лондоне, Тель-Авиве, Париже, Риге, о закупках кино для телеканала, о кинопроизводстве, радиостанциях, журналах, газетах холдинга… Слушал и думал о том, что буквально час назад его могло не стать, а теперь, как ни в чем не бывало, он ужинает в дорогом ресторане бок о бок с женой безвестного ему небожителя. Тот управлялся с едой, задрав локти, словно лабух в дешевом ресторане «зажигает» на рояле, и что-то самодовольно рассказывал женщине. Олтаржевский догадался, что невзлюбил мужичка, потому что ему нравится его жена.

Впрочем, ему бы сейчас понравилась любая баба! Даже молчаливое присутствие женщин в мужской компании, без обязательств и надежд, наполняет посиделки манящим смыслом. Олтаржевский устыдился было жлобства, но затоптал раскаяние: завтра он протрезвеет в коммуналке наедине с безысходностью, а сейчас хотя бы помечтает.

– Ты где витаешь? – набычился Гусь.

– Слушаю! Контролируемые орбиты, спутник «Бонум», мыс Канаверал… – повторил Олтаржевский пустую для него абракадабру.

– Ни фига ты не слушаешь! Если я откажусь, «Газпром» отожмет все за кредиты, как поручитель! Меня проглотят, не закусывая.

– А должны закусить? – хмыкнул Олтаржевский над очередным ляпом Гуся.

– Не умничай! Пойми: мне не важно, чё ты умеешь! Мне важно – свой ты или чужой! Знаешь анекдот про Путина? Почему у него нет страницы в одноклассниках? Потому, что он всех своих одноклассников каждый день в Кремле видит! Я тебя, пустое место, битый час уговариваю на меня работать! А ты морду воротишь. Такой шанс выпадает только раз. Стоит мне икнуть, все Кошелевы Москвы сбегутся на эту должность…

– Ну и икай!

Гуськов откинулся в кресле и энергично потер лицо, будто разгоняя сон.

– Блин, кокса перебрал, что ли? Весь вечер провалы в башке! Как в машине о тебе вспомнил, так началось! О чем я? Да не пялься ты на нее! – вдруг рассердился Гусь. – Ты никогда ее не увидишь! Сгниешь в своей коммуналке… – и запнулся.

К столику вразвалочку косолапил Шерстяников. За ним, плавно покачивая бедрами, шла его жена. Супруги были одного роста. Но женщина в облегающем платье из парчи и на шпильках казалась на полголовы выше мужа.

– Мы домой, Арон Самуилович! – проговорил сенатор неожиданно низким командным голосом и радушно потряс руку Гуськову. – Желаю приятного, так сказать…

Гуськов покраснел от удовольствия. В галантном поклоне он поцеловал пальцы женщины. Она, не отнимая руки, повернулась к Олтаржевскому – он встал – и произнесла с милой улыбкой, негромким певучим голосом:

– У вас усталый вид. Как-нибудь приезжайте к нам. Мы принимаем по пятницам, – и, к удивлению мужчин, протянула ему визитку.

Олтаржевский растерялся. Поблагодарил.

Тут женщина побледнела и пошатнулась. Муж испуганно подхватил ее за локоть. Женщина мутными глазами огляделась, словно вспоминая, что-то. Пробормотала о нездоровье. Сенатор под руку суетливо повел её через зал.

– Видишь – подошел! А ты ругался! – недобро ухмыльнулся Олтаржевский, усаживаясь.

Гуськов, тихонько барабаня пальцами и пьяно насупившись, следил за тем, как приятель задумчиво тычет визиткой мимо кармана, а затем ложечкой рассеянно выскабливает из розетки остатки десерта.