Лемма о невозможности

Владимир Евстигнеев

Лемма о невозможности

© В. Р. Евстигнеев, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

* * *

…Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи.

2 Кор. 12, 9

От автора

А что расписывать-то? Читайте!

Автор никому не интересен – интересно то, что ему удалось открыть, что касается каждого. De nobis omnibus fabula mea narratur.

Помните, как переводил один русский румын из одного француза? Цитирую неточно: «Гулять под липами пора для нас настала»; неплохо переводил.

Эта книга – для тех, кто едва ли способен без ухмылки вообразить себя гуляющим под липами. Чья отрада – не соглашаться с блаженным философом и не «молчать о том, о чём говорить невозможно». Эта книга и есть разговор о том, о чём невозможно сказать.

Krzyżem, братцы, krzyżem, не стыдясь. Krzyżem.

Когда автор перевалил за сорок, то разрешил себе отчасти повзрослеть – не поддаваться искушению исчерпывающих ответов.

Чистые сердцем, кто как thesaurus meus ubi cor meum, скажут гневно: «Иди и побеждай!»; а я скажу: «Что если вдруг в то самое мгновение, когда ты повторяешь словами апостола (которого никогда не читал) “caritas nunquam excidit”, она-таки excidit, да, бывает, ещё как, – что же ты станешь делать, не зная всех горьких слов, которыми я готов тебя снабдить?». И вот – эта книга.

Или – вот, к примеру. Плач стоит на реках вавилонских – о чём чаще всего мы плачем? О не любящих нас. Ведь правда? А когда о нас плачут – усмехаемся. Разве не поразительно устроен мир! И на каком языке его понимать? Нам сказано: Omnis, qui diligit, – cognoscit Deum, et qui non diligit – non nouit Deum. Но о том, что любить – это ходить по карнизу, мы должны догадаться сами.

В этом мире одиночество и смерть, «обо мне никто не заплачет» и отчаяние – не досадные недоразумения, вроде простуды, а самые важные послания, и нам насущно необходимо владеть их языком. Предлагаемая книга – попытка потрясенного автора как-то с этим разобраться.

Как пан Юлек написал когда-то (и всего лишь о посещении парикмахерской):

Na szumnym polu kosy i kłosy —To co innego,A tu się sypią popiołem włosyPrzerażonego.

Вот пораженный автор и пишет книгу. Упреки самому себе «ты же в окопе не мерзнешь, в ларьке не торгуешь, маршрутку не водишь – сиди уже, не вякай», весь этот умозрительный Боэций в темнице у Теодориха – средство к смирению. Но перед автором иная задача: понимание.

«…Плачьте, когда у вас спрашивают “почему”. Ни у кого из нас нет всех ответов», – говорит папа Франциск (Verbum cotidianum, 30 XI 2015).

Не на все вопросы у нас должен иметься ответ, и не все наши ответы обязаны составлять непротиворечивую систему. Ведь в конечном счете правильным оказывается то, что, с точки зрения иудеев, – соблазн, а с точки зрения эллинов – безумие.

…Deduc me in veritate Tua et doce me quia Tu Deus salvator meus, Te expectavi tota die.

Дарственные надписи на неподаренных книжках

«Хрипит проводка, подавившись костью…»

* * *Хрипит проводка, подавившись костью,И сырость на стене и потолкеРаскидывает выкройки и шьет костюмВ сутолоке пауков, что знают толк в молоке.Что же ты передо мной как перед ангелом —Наготу оставим словарям.Хан Кучум соседу привез дань – на мангалВывалил, тихонько говоря мантры.Ты зачем мне целиком являешься?Оставь Аристотелю верить в идиомы рай.Не ходи в холопы, вожделения тащи ясак,Тяжкою карай меня метафорой.Забудь носок заштопать, к примеру,Или позволь себе легкую ложь.Зерно сказало: что из меня? – идиома, ежели не умру, —А умру, то едва сосчитаю до трех – кулеш.Метафора вожделеет дельфиномК полоске небес над береговою охрой.В газете письмо МинфинаС пометкой “Начальнику хора”.

«Глазурью…»

Глазурью —Чешуйкой отсохнувшей краски,Объемно —Мошной чеснока в натюрморте,Беспечно —Сняв шапку, по мартовским лужам, —И слепо —В память твою отхожу.Окликни —Еще я могу задержаться,Опомнись —Весна подступила под стены, —Скажи: NoliTangere circulos meos, —Я вздрогну —И наважденье пройдет.Но поздно, —Не слезы, а небо в потеках, —Но поздно, —Не сердце, а хлопает дверью, —Но поздно, —Мой голос растащен в скворешни, —Но поздно —Теперь я навеки с тобой.

«Песочные часы цветов в кувшине…»

* * *Песочные часы цветов в кувшине,До свиста тесной, удлиненной вазе,Засада сарацинская в теснине,Где время тщетно в рог трубит безглазый.И вечером Господнюю сметануПролил пастух, играя на сопелке,И где-то стрелочник, уснувший слишком рано,Встает во сне, чтоб передвинуть стрелку.Уже пора любить и возвращатьсяПод кров единственный, ничем не защищенный,Из Назарета, Шклова или ШацкаСметанною тропою потаенной.Уже пора любить – кого захочешьИ, пальцами изображая розу,Влагать в мои восторженные очиЛюбви к другим бесценные курьезы.

«Такая связь, как между читателями японской лирики…»

* * *Такая связь, как между читателями японской лирики —Один скажет: “все яблони расцвели”, а другой:                “и я не рожден для счастья”, —Или между какой-то страной, по которой калики брели,И зовущим и тонущим небом в ненастьи.Такая связь, что все последующие – только прием,Копии для присутственных мест, клеймом оскорбленные мастера.Такая, когда невозможно помыслить: “вдвоем”,А только рассвет донимает анализом кластерным.Что кажется сладостней смерти уснуть у тебя на груди,И некуда деть два кило красногрудой китайки,И смутно и сладостно чувствовать: нет ничего впереди,А только дуэты синиц, да еще воробьиные стайки.

Единорог

Вдоль нильских берегов бегущий неустанноОт водопадов глаз до устья в камышах,О нежный друг того, кто приручил желаньяПустынные мои, чей солнцем торс пропах.Вдоль низких берегов бегущий осторожно,Потупившись, гордясь, чуть замедляя бег,Пришедший рассказать о том, что невозможноПомыслить на пути иных прекрасных рек.Вдоль каменистых круч бегущий безутешно,Вдоль грешных снов моих, сам поневоле грешный.Бессонный, что зарю встречающий судьбу,С восьмиконечною чужой звездой во лбу.

«Ни заботы, ни тоски…»

Ни заботы, ни тоски.Видно, больше не близки.Только утром пустота,Только в полдень суета.Только ночью – вдруг: – Не спишь?.. —Ах да, это ветер с крыш,Или над волнами – Дух,Или губы мои – вслух.Алебастровый сосудС осторожностью несут:Он – дитя, семья, очаг,Трепет бабочки в очах,Трепет бабочки в груди,Слепота (– Не обойди!),Миро для желанных ног.Бредит сердце. Близок Бог.

«Фиолетовый март…»

* * *Фиолетовый март,Не пьющий из целой посуды, —“Nie wypada się martwić!” —На что мне твои пересуды,На рассвете белеет,Оставлена с вечера в раковине…О твоей по золе,Март, рассыпаны враки вине.К твоему ли подножью,Из земли побожественней тех,Тянутся бездорожьем“Sireli!” – и бездетное: “Ariaisteh!”?Март надтреснутой чашки,Недочерченных кружев древес,Тишины нараспашку,Приходящей зачем-то с небес.

Night Club

1.Золотые ободыУ веселых глаз,Скул февральской худобыТени напоказ,Квас пожатий пьющая —Ласточкой – рука,В окнах стужа злющая;Погоди пока.Дворник – зверь оранжевый,Солнце на снегу, —Зря не взбудораживайЧерную пургу,К водосточным желобамНе взметай ворон,Чутких к ветра жалобамС четырех сторон.Крылья, плечи вздернуты,Острый клюв – карниз,Со всех стен лезть, ёрничать,Заглядеться вниз,Гребнем, когтем сточеннымЖаться к февралю.Чтоб химерой корчилось:– Я?.. тебя?.. люблю?2.Танцующий как солнце – на краю, —Нет, не бокала: жизни! – ты же знаешь, —Таким бы ты мне встретился в раю…Ты с пудельком отчаянно играешь.С веселым, ласковым, доверчивым, в слезах, —Нет: это я в слезах, – над бездной зыбкойДурачишься, обманывая страхВсе понимающей своей полуулыбкой.Скрывая удивление (“Я здесь? “)И паводок очей держа в запруде,До корешков волос впивая лесть —И сухость просьб вдыхая полной грудью.Бездомнее, чем души на земли,Твоя игра, но голос твой смеется —И что-то отзывается вдали,А пуделек то носится, то жмется.

«Мне тебя не прозывать…»

* * *Мне тебя не прозывать —Можно только забывать,Не за что тебя простить —Можно только отпустить.Можно лугом лечь в туман,Лечь монеткою в карман,В протокол внести вопросО… (слепом дожде волос!), —О… (не знаю, почему,Все встают по одному,Покидают молча зал:Что же это я сказал?).Нежеланный и чужой,Что же сделал ты со мной,Как меня посмел обречьНа любви родную речь?!

«О ты, струящийся и блещущий в росе…»

* * *О ты, струящийся и блещущий в росе,И локоном серебряно-облакий,И из кувшина, подобного жесткой осе,Льющийся – жестом текущим, серебрянооким,Сотворенный до света, без циркуля и без числа,Прежде тверди небесной,От дыханья и слез отделившегося ремеслаЖадной речи отвесной,Прежде смысла и до языка,Со-творящего смыслы,И не только до Рюрика, чья победа невольно легка,Но до лебедя и Гостомысла, —Не пускай, задержи, сокрушиПроливными слезами,Укоризнами (рэпом славянской души),Площадным подсознаньем, сдающим экзаменНа интимность (и сразу попавшим впросак),Пыльным возгласом шторы,Пыльным “что ж, если хочешь, иди, третьих много”,                       скрипучим “дурак”На мои проговоры.

Снимавшемуся обнаженным

1.С душой трехлетнею и плотью Ариеля,Лукавым деревцем, что потупляет взоры,С полуулыбкой скрытного апреля,Чьи тайны нежные как слезы хлынут скоро, —С душою-неженкой и взлетом Ариеля,Отдав легко бесценные улики,Дав пищу лжи любых Скиапарелли,Весь в этом “Радуйся!”, весь в этом “Видишь блики?”,С душой послушною, но взором отстраненным,Под ветром век – плоть бабочек в дороге,Беспечно-опытный, обманчиво-влюбленный,Судьбе вручивший дерзкие залоги.2.Ты кажешься дерзким, желанным, доступным,Почти оскорбляешь потупленным взором,Одни лишь прикрывший летящие ступни,Меня уравнявший с другими позором.Почти ненавижу, почти избиваюТебя по ланитам позорно, нещадно,Найти в тебе душу живую не чаю, —Не чаю души в твоем лете прохладном.Последняя истина, суд и расправа —Твоя нагота, и набросок ответа,Чужое “ну, здравствуй”, негромкая слава,Узилище боли, преддверие света.

«Чуть брезгливым выражением…»

Чуть брезгливым выражениемБезупречно тонких уст,Подозрительным кружениемНебосвода (пуст он, пуст…),В телефоне – женским голосом,Вновь попавшим не туда(Не оставившим на волос мне:“Не узнал! Вот это да!”),Мглой согласных по проселочным(На телегах, да с детьми),Из глаголов – бегством елочных,Как бенгальский жар, “Пойми!”,Жестом (бездна каллиграфии,С иероглифом пупка), —Алебастровым – на кафеле(Стало, дрогнула рука), —Говоришь: “Не надо случая,Случай борову подстать,А тебе – с пустыми лучшеПеред Господом стоять!”.

«Открытки, письма с ненавистью краденой…»

* * *Открытки, письма с ненавистью краденой,И ревности-горбушки рубль подобранныйУ восковой души храню, и Бога радиК соленым огурцам ховаю в погреб.Кто не имеет – у того отымется, —Кто сам отдаст, кто сам отпустит с Богом, —Хоть чти стихи экономиста-крымца,Хоть говори “Довлеет дневи злоба”.Хоть на носочках по паркету комнаты,Сжимая тапки щепотью малиновой,Беги за шкаф, за угол, в вечность с бромом “на ты”,В координаты чужих рук аффинные.О воск мой нежный, разучись поспешноПрощать небрежно (тосковать кромешно),Все понимать (взор прятать безутешный)И грешный лоб студить подушкой вешней.

Бифуркация

Но он, стряхнув змею в огонь, не потерпел никакого вреда.

Деян. 28, 5–6

Клеопатра приложила аспида к своей груди, и он ужалил ее.

ПлутархПолоний улицы за пыльной занавеской,Полоний мартовский, безлиственный и резкий,Не скажет до утра ни слова: слишком вески,Но продерзит всю ночь тем раздраженным плескоОткуда вздох один – до сырного “молчи”,И вздоха три до гречневого “вот ключи”,И вздохов пять (балетный шаг в ночи!)До хриплого “тогда зачем нужны врачи?”.Когда разлуки речь – что Львов для харьковчанки,Один – с руки – в огонь, ей – в губы сердца: в ранку,Разлуки речь вкусив, по-птичьи, спозаранку, —Небесного питья! – день режется в молчанку.Когда разлуки речь, сметая роты вех,Ворвется в небеса до ласточкиных стрех,Чтоб черно-бурых туч ознобом вздыбить мех, —Расслышит тонкий слух вдруг серебристый смех.

Ichthys

Дай лишь город-ковчег хоть вполглаза уснет —Твой портрет поцелую украдкой.Ведь иная душа попирает и сот,А голодной и горькое сладко.Посылать голубей – пусть найдут Арарат,Где ручьями бессонные речи,Где уста не стыдясь об одном говорят, —Не летят – всё мостятся на плечи.Это море кругом, этот мартовский снег,И нигде ни надежды на сушу,Ни надежды на встречу… И мчится ковчег,Собирая бесслезные души.Только Рыба, играя, всплывет из глубин,В лунной чашке начнет кувыркаться.Это карп, власть имеющий, карп-господинСтавит стрелки – двенадцать-двенадцать.На часах, на костяшках, на календаряхНам спасенье обещано вскоре.Нынче – как при баснословных царях:Только знай, сеть закидывай в море.И позор, и утраты, и тяжкий недуг —Вот они: искупленье доступно, —Лишь свидетельство губ и свидетельство рукДо конца, до конца неподкупно.

Кунцевская рифма

1.Так странно все и так невозмутимо,Что даже страшный и ревущий trafficПо правилам прокатывает мимо,Обдав зияньем тишины и блефа.И можно, очевидно, догадатьсяО предстоящем содержаньи речи,Как судят наспех о сосисках датскихИ непереводимых снах овечьих,Как судит город, импортом уставленИ точно баритон цветами трачен,О назначеньи в нем сокрытых спаленИ карамзинском слоге новобрачий.И непереводимою игроюДвух синтаксисов встали виадуки,За “я пойду” стоящие горою,Но рцы: прощай, – и заломают руки.И невесомо, вопреки усталымПромерзлым насыпям, фундаменты укрывшим,На сером фоне желтые кварталыПарят, преображаясь в смысле высшем.2.А может, это старые обидыБолят, – а кажется – тоскует сердце.И в каждом кабинете есть и иды,И календарь, в который плохо верится,И бытовое так организованоПространство и рассчитано по долям,Тригонометрией соединяя Овна,Допустим, с именами “ты” и “дева”.И лучше понимаешь астрономиюВ ее святом исповедальном замысле,Когда как символ пироги огромные,Ликер, приборов строй стеклянно-масляный,И Сен-Жермен картофельный романский,И отбивных бестактные намеки,И подростковый вдруг озноб шампанскийСвидетельствуют нам о подоплекеБожественной и непереносимой,Соперничающей с Эратосфеном,Как поцелуй, как пальцы – мимо, мимо,Где грусть, шампунь и опадает пена.3.И поцелуй, как снег неутолимый,Как невозможно-белое на черном,Неудержимо тает, мимо, мимо,Пространством неопределенно-спорным.И мимо я гляжу с улыбкой странной,В мой абажур все “нет” твои слетелись,И в языке моем они желанныИ утвердительную обретают прелесть.И вот, самостоятельны и властны,Все безделушки, ручки и расческиФигурой умолчанья скажут ясноОб истине невероятно плоской,Как ржавеет в прикосновеньи светаКрем белоснежный, легкий, витаминный,Всегдашнее “один” и “не об этом”На дне одышки мертвенно-интимной,На дне ее, во мраке поцелуя,Не ближе ль паспорта тебе, скажи на милость,Не царствуя, не видя, не ревнуя,Душа моя тихонько притаилась.

Упражнение для губ

Кто так слеп, как возлюбленный, глух, как посланный Мой?

Ис. 42, 19Как худые, небритые грекиВечер будет на радости скуп,Мне изранишь крылатые векиПоцелуями сомкнутых губ.Истончится эмаль небосводаДо сияющих звездных столпов —И в неслышном ковчеге свободаМой покинет завистливый кров.Поплывет, словно месяц по краю,Отороченный снежной каймой.Смертным эхом за Ним повторяю:Кто столь слеп, сколь возлюбленный мой?

«Давай играть в комедию с тобой…»

* * *Давай играть в комедию с тобой,Где масками – предметы обихода.Вот в ванной зеркало, вот питьевая сода,С надменным прахом рвущаяся в бой,А вот метла сметает черепкиСаксонской жизни, остры и легки.Ты будешь петел, буду я Петром,А наши все – прислужники и жены,А те, кого не примет этот дом,Аримафейской будут пробкой жженой.Дай смолкнет пение, и выступим мы в такт,И не смогу я трижды не отречься,Увидев Господом оставленный верстак…Мой носовой платок невыносимо клетчат, —А с верстака спадают стружки льняно,Похожие на кудри Иоанна,Коленопреклоненного… Ответь,Зачем ты выковал себе грудную медьИ для кого поёшь на высотах?Ведь мы суть персть, а наше сердце – прах,К последнему стремящееся праху.Так пой еще! Как пал Иерихон,Так медью буду я твоей сражен —Под бременем утраты, а не страха.…Верстак, Мария, братья, Иоанн,Смоковницы отяжелелой рифмы.На третий день поминовенье сотворив, мыОставим неизменный Ханаан,Верстак, Марию, братьев… ИоаннТам не останется. Ему за другом милымСтупать без слов, – какие там слова,И не молитвы на краю могилы,А мольбы сердца к сердцу… ГоловаТем временем трезвеет: нет пути,Воскресшего в пелёнах не найти.…Остановиться. Сдвинув котелок,Огромный, клетчатый из недр извлечь платок.Пусть грянет в Божьем мире “кукареку!” —И разорвется занавес небес,Чтоб самый вкус предательства исчез,Изжогою скрутив Тулуз-Лотрека…Чепцы – за мельницей, воздушный кончен бой,Лишь лента розовая вьется:Давай играть в комедию с тобой, —Иначе сердце – разорвется.

Круг жизни

1.

Твое молчание – грушиИ творог солоноватый,И вынимающий душу, —Последний и виноватый, —Медлительностью теченья —Мед, багровое обаяние,И в жестянке из-под печенья,Подавивший снеди,Шоколад – divina commedia, —А ближе к полудню – отчаянье.Твое присутствие – лакомство,Полоскание рта, растерянный Валаам,Вздохи осла в кустах,Сломавшего путь пополам,Вечернее заревоС полудня до новой зари,Вечернего, карего, —На душу мою подыши – и потри, —С изюмом питательный хлеб.А помнящий правду ослеп.

2.

“Чужая душа – потемки”:Твоя душа – вертоград.Портфель нарочито емкийУ фразы “любил как брат”.А кто разметал оградуИз белых – в пыли – камней, —“Мой первый слог…”: брось шараду, —Того поцелует змей.(Но все же: “мой первый – нотаИ междометье – второй”…О чем это? В чем забота?В столице сменился строй?!)Ужалит поверх кроссовки;«А где, – спросят, – тот, неловкий,Что в душу глядел твою?» —Ответь (ни к чему уловки):– Стал бабочкой, серой совкой,“Цыганкам не подаю!”.

3. Прибалтика

…Ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму.

Лк. 3, 8Из камней – сынов Аврааму,Из персти – ему дочерей,А мне – из прибрежного хлама,Из сваленных в кучу ветвей,Из сих поплавков почернелых,Из шороха пены в песке,И чаек, заученно-белых,И хвой в кривоватом леске,И утлого моря пустого,В котором не фыркает зверь,И тихого горя простого,Уже затворившего дверь,Из тучи туземной и синей,Прильнувшей совсем к парусам, —Транзитный, кофейный, всесильный,Создай, кого ведаешь Сам.

«Когда зима спускается во ад…»

* * *Когда зима спускается во ад —Ручьями, каплями, сосульками и пеньемПрогорклым воробьев, и хрипом стадВороньих, и провалом средостеньяИз мокрых глин, – и задержать морозНе в силах подступающий к березамСтрастям враждебный авитаминоз,И след собачий в желтизне мимозамНе уступает, и засеки вербНа всех дорогах выставляют агнцев —Упрямый знак, ребяческий свой герб,И ждут лучей как знатных иностранцев, —Тогда по циферблату зимних думВдруг пробегает тень, смешав контрасты,Немеет память и слабеет ум, —Лишь петел сердится горластый.Лишь петел сердится: он душу сторожитИ насовсем не отпускает —Сердито хохлится и тоненько брюзжитИ крылья по земле таскает,И хочет показать, что не всерьез,Сойдя под стук кочующей капели,Теперь пришел разымчивый Христос,Двоих не оставляющий в постели.И – “близкий” прозвучало наугад,Хотя душа твердила – “ближний”…Ты видишь, Господи: я сам себе не рад,Между Тобой и ею – лишний.

«Стеклянные сады Семирамиды…»

* * *Стеклянные сады Семирамиды,Пруды, каскады, камфора, железоИ помазка торжественные видыНа tour-de-force под звуки полонеза,И бритовки припрятанные (тщетно),Шампуни и купальные ермолки,Фрагменты света на местах заметныхИ зеркала действительность в осколках.И зеркала действительность иная,Где создан смысл подвижкой нарочитой,Где все свои, но всё теснится с краюВ сверканьи кафеля многоочитом.И зеркала вся истина в обмолвкахБогатством назывных распространенныхСоперничает с луком и перловкой,С восьмым “простите” не в меня влюбленных.

Sibi, Amato, или Почти по Маяковскому

Ты обознаешься, конечно,Беря с Иакова пример.Сухой расчет в делах сердечныхВерней, чем ход небесных сфер.Всё рассчитаешь до копейки,Чтоб промахнуться мимо уст,И, с багажа содрав наклейки,Вернешься лёгок, нищ и пуст.Вовек не разжимать объятий,Не верить в глупое «вдвоем»И разводить ночами слякоть,Даже не думая о нём.Вовек не разжимать объятий,Не верить в гулкое «с тобой»,Не знать ни справок, ни печатей.Как в банкомате – вразнобой.Пусть о тебе миндаль печется,Кузнечик продает добро,И плачет, плачет, как сорвется,И бьется гулкое ведро.

April Fool

Едва касаясь пальцами стола,Как будто пульса жизни, виноватойВ том, что рецептов вдруг не соблюла,Дышать весною выйдя рановато, —Ты знаешь – лишь тебя она ждалаИ сахарную припасала ватуНежнейшего цветенья миндаля.Еще слова заочны и легки,Но речь прямая, будто позвонки,Под нежной кожицей – ломящая основа,И безымянной нежности впотьмахМиндальное железо на устах,И горечь неугаданного слова.Недолгий равноденствия привал.Еще миндаль очей не ревновалК метафоре, что с похорон богатыхДурак весенний на крестины звал,И лишь иносказанья шли в уплату…О Иоанн! – зияние, провал,Хиатус лестничный, расчет самоубийцы —Нырком от вечности непойманною птицейМеж ребер лестницы в колодезный проем, —Как сердце падало при имени твоем.Когда бы гибель не была всерьез,Тогда бы нас не волновал до слезНи город-куст, ни роза Нотр-Дама,Когда вела б дорога до небес,Мы шли бы в поле или в темный лес,Не строили б ни корабля, ни храма.Не говорили б милые уста«Я Вас люблю, но мысль моя чиста».

Продираясь сквозь чеслава милоша, или автор psiuczkiem przydroznym

Странная мысль

Серебряной ложечкой чистого хораТихонько помешивал Бог,Чтоб души – как бабочки, молча и споро —С порога на новый порог.Минуйте, короткой любви данаиды,Сей мир за пролетом пролет.Роскошные вас ожидают обидыИ взоров распахнутых гнет.И будете сряду плясать до упаду, —В мозаики спряталась ночь, —И ветер в награду задует лампаду,Закружит – и вынесет прочь.

«Медом и млеком, медом и млеком…»

…Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду…

Ин. 5, 5–9.* * *Медом и млеком, медом и млекомДай напитаться нам, человекам,Дай утолиться влагой купальни,Ангелов Творче, Дух беспечальный.Вот мы друг к другу ходим с дарами,Ходим украдкой, ходим дворами,И оттого-то нету нас дома,Дар неразменный, Дар сбереженный.Кто-то с казною нищих одарит,И девяносто девять в отареБелых овечек, нежных, послушныхНочью не бросит ради заблудшей —Что без разбору бродит с дарами,Черная, ночью между горами,Где, стон скрывая, шепчет “Осанна”Древо столетнее… Ну, Ты знаешь.

Симфония № 5

Скрывается небо, свиваясь как свитокМеж туч, рассыпающих прах,И льнет, и кружится, и попросту сыплетСнег, как на похоронах.Как будто за тучами вновь новоселье,Прибыток в архангельский дом,И горюшко наше – изнанка веселья, —Но мы не узнаем о том.Нам мертвые знаки дороже надежды,Бел-камень дороже креста,И зрит Магдалина пустые одежды,И в небе кругом пустота.О Первенец, Агнец, о сеятель праха,В пути предваряющий всех,Ты в шутку воскрес, чтобы не было страха,А только березовый смех,Чтоб не было страха, и боли, и ласки,Чтоб не к чему нас ревновать,Чтоб стерлись из мира лукавые краски,Чтоб души растерянные без опаскиВступали на снежную гать.

«Не води на живые источники вод…»

* * *Не води на живые источники вод,Я и здесь понимаю тебя.Все равно, и на них чернобыльник падет,Нашу славу и силу губя.И тогда мы опять целый вечер молчатьБудем, глядя друг другу в глаза,Только близко уже медная саранча,Это ею пылает гроза.Станет, жаля, терзать нелюбимую плоть,Как притворщица щиплет клубки,Станет мельница счастья впустую молотьЗакромами обиняки.Будет жизнь проливаться на вещи и дом,Зелень темную, камень печной,Уходя – не всерьез, постепенно, с трудом,Без оглядки, порою ночной.

«Ты думаешь, что любит Бог…»

* * *Ты думаешь, что любит БогЗа труд Свой брать сполна,И чем таинственней твой долг —Тем выше и цена?Мешаются под сетью жил,Не ценятся ни в грош,Ничком, глухое, “дыр, бул, щыл” —С младенческим “йон, рош”.Все сказано обиняком, —Ведь проще не сказать, —О том, что каждый знал тайком,Отказываясь знать:Что только наш надменный толкЗатихнет вдалеке,Как щедрый Бог и скряга-долгВыходят налегке.

Китайская грамота