Там, где есть я… Со страхом можно договориться

: А у меня всю сознательную жизнь было ощущение, что рак – это быстро и смертельно. У меня мамы не стало в ее 45 лет за 4 месяца. А когда мне поставили диагноз, то почему-то сомнений в том, что я сделаю все, чтобы вылечиться, не было. Единственный страх был, что мне не хватит денег на лечение. Вот это был страх. Даша

: У меня был дикий страх за детей. Как они без меня останутся? Доче на тот момент было всего 8 месяцев. А еще я помню страх из детства: вдруг умрет мама, хотя предпосылок не было. Но это был мой страшный детский страх. И тем самым еще волнительнее за дочку. Света

: Страх неизвестности, страх боли, Страх, что не хватит денег на операцию, страх, что отрежут грудь, выпадут волосы, и я буду некрасивая. Все это на меня обрушилось в один день, это была пятница, и что-то предпринимать было не вовремя. Зато за выходные мои друзья и коллеги решили много вопросов, и, как ни странно, страх ушел. Я даже сама не ожидала, что поддержка большого количества людей может быстро вернуть меня и мои мозги на место. Оля

: Страх смерти. Осознание, что это конец, что жизнь прожита впустую. Осознание упущенных возможностей, несделанных поступков, несказанных слов. Елена

: Думаю, что у меня был бы страх, что потрачу все деньги на лечение, влезу в долги, которые потом нужно будет отдавать моим родным, если я не выживу. Вообще, стать обузой для моих родных для меня было бы самым ужасным. Наташа

: Я испугалась, что не успею и не смогу сделать все, что всегда хотела и не сделала из другого страха. Так что новый страх перебил старые страхи и заставил меня делать то, что я давно хотела. Так что все круто. Катя

: Самое первое, о чем подумала, услышав диагноз, – как я скажу об этом маме. А уж потом, что буду некрасивая и никому не буду нужна больше. А в итоге именно после лечения я встретила своего мужа и знаю, что этот человек любит меня не за внешность, а за то, что у меня внутри. Маша

: Страх за детей, их трое и все маленькие. За мужа, как он их будет растить, страх за бабушку – это ее добьет. Страх не успеть покаяться. Он есть до сих пор. Нина

: Дикий страх за детей. Старшему 6 лет, и он очень привязан ко мне, а младшему годик, и он из-за болезни совсем меня не видит. Очень жалко маму, не дай бог пережить то, что переживает сейчас она. Боюсь чего-нибудь не успеть сделать для детей, жалею, стараюсь жить по полной и дарить деткам как можно больше счастливых моментов. Всегда их баловала, а сейчас тем более. Анжелина

: Страх за дочку. Она у меня нежная очень, ей еще и 3 не было. Приехала после операции, а у нее тик, ходит за мной, никуда не отпуская, и до сих пор эта ее привязанность ко мне очень беспокоит, как она без меня будет. Страха, что болею, не было, как нет и сейчас, хотя вопрос с метастазами в голове снова под вопросом. Молю всегда Бога дать мне время вырастить ее. Лариса

: Страх за родителей, за сына. Он остался без папы в 3,5 года, а тут еще я. За друзей, а уж потом почему-то за себя. Я понимала, что надо бороться, искать врачей и бороться, потому что просто хочется жить, и чтобы все мои родные и близкие были счастливы. Пришлось пройти много чего, и все вместе мы это сделали. Одна я не справилась бы. Произошел естественный отбор, и тем, кто остался рядом, я очень благодарна и люблю их. И еще у меня появились новые друзья, и я ими тоже очень дорожу. Алла

В основном страхи за детей, за родителей. Страх боли, неизвестности, скорой смерти. Ужас от того, что жизнь прожита впустую. А чего боюсь я?

Осень 2011.

Вступаю в новый этап своей жизни: радоваться или плакать?

Мой страх – осознание, что я начинаю жить своей собственной жизнью, свободной от мнения и упреков давно ставшего чужим мужа, но могу не успеть воплотить все свои мечты, которые долго откладывала на потом. Я вдруг поняла, что пресловутого «потом» для меня не существует, нужно торопиться следовать за своим сердцем и не ждать лучшего момента.

Поэтому я еще раз очень твердо говорю мужу о разводе. Разрыв в моем понимании должен был происходить как во всех романтических фильмах: она долго страдает и наконец, собравшись с духом, заявляет ему, что больше не может и не хочет с ним жить. И требует развода. И как обычно поступает герой? Конечно, он сначала пытается урезонить ее, исправить ситуацию, но поняв, что ее решение твердо, гордо собирает свои вещи и уходит навсегда.

На деле расставание оказалось очень тяжелым, гораздо тяжелее, чем я себе нарисовала. Я молила, что Саша одумается и поступит так, как поступали все романтические герои. Но он эти фильмы не смотрел и оставлять меня не собирался.

Но все же чудо случилось. Саша уже точно уезжает в другую страну и поэтому соглашается на развод. А я остаюсь. Наконец-то свободна!

Свободна от упреков, скандалов, переживаний, измен. Свободна от нашей бестолковой семейной жизни, а главное – от недоверия и страха оказаться слабой.

Через 10 дней мы едем в загс писать заявление о разводе. А на следующее утро меня ждут в больнице на операцию. Два значимых события сливаются вместе, перебивая друг друга. Саша обижен и даже не понимает, насколько серьезно происходящее со мной. К тому же он слишком занят отъездом.

Женю я пока решаю не пугать и рассказать ей обо всем уже после операции. Просто не придумала еще, как сказать ей помягче о произошедших переменах. Так что со мной на связи только друзья: поддерживают, беспокоятся и готовятся варить мне куриные бульоны.

Октябрь 2011.

В больнице не так уж и страшно

« Мы либо делаем себя жалкими, либо делаем себя сильными – объем затрачиваемых усилий остается одним и тем же.» Карлос Кастанеда

В больнице я плачу. Отказываюсь есть и разговаривать. В наушниках постоянно звучит рыдающий голос Нино Катамадзе, я не могу от него оторваться. Музыка настолько созвучна настроению, что вызывает даже не желание, скорее потребность плакать снова и снова. Мне себя бесконечно жаль. Где тот мой мир силы, секса, здоровья, больших планов и исполнения желаний? Его нет и никогда не будет. Мне страшно трогать свой шрам, я боюсь собственного тела. И у меня нет будущего ни в любви, ни в мечтах.

– А что это мы не едим? – Эти слова выводят меня из состояния жалости и высушивают слезы. Передо мной стоит хирург и с улыбкой смотрит на меня.

– Я… не хочу.

– Вам нужны силы! Берите полотенце, вытирайтесь и пойдем.

– Куда пойдем?

– Курите?

– Да, немного.

– Ну и пойдем покурим, поговорим.

Я медленно встаю, натягиваю халат и плетусь за доктором. Конечно, курить в больнице запрещено, но мы выходим на лестничную площадку между этажами. Он угощает меня сигаретой. Закуриваем.

– Ну и что за слезы? Сильная, красивая женщина, ничего же не изменилось.

– Измени-и-и-лось! – Мой голос срывается, и слезы снова предательски текут по лицу. – Кому я теперь нужна, без груди, больная? Я только развелась! И что мне теперь делать? Все боли-ит! Рука не шевелится.

– А ты не сутулься и не береги свою руку. – Доктор переходит на «ты», но мне это даже нравится. – Что ты ее зажала? Так и будешь перекошенная ходить.

Я непроизвольно распрямляюсь, перекос в мои планы не входит.

– И если ты сама решишь, что никому не нужна, так и будет. Но такие женщины одинокими не бывают, это я тебе и как врач, и как мужчина говорю.

Вглядываюсь в улыбающееся лицо:

– А что, хирургов еще и психотерапии учат?

– Сами учимся!

Разговор пошел мне на пользу. Я наконец-то начинаю замечать, что творится вокруг.

Мир как будто тоже замечает, что я готова его принять. День наполняется звонками, посещениями, разговорами и самое главное – смехом.

Через несколько дней шрам кажется не таким отвратительным, каким я его увидела на самом первом осмотре. Тогда я быстро взглянула на него и в слезах отвернулась, не желая рассматривать изуродованное тело. А сейчас с интересом наблюдаю за тем, как отрывают пластыри, осматривают и обрабатывают. Шов неплохо заживает.

Я нахожу чудесный диванчик в холле и вспоминаю про ноутбук. Так многое хочется выразить, пальцы не успевают за мыслями. Я пишу, пока не зная, где и когда размещу свои записи, это просто наблюдения и мысли.

Потом, позже, они окажутся полезными для блога в ЖЖ, не давая упустить мелкие, но полезные детали. Но пока это просто мысли, доверенные Word.

***

– Привет, можно разделить с тобой диван? – Я поднимаю глаза от книги и вижу самое добродушное лицо, какое только можно представить. Обладательница чудесного лица одета в поросячий, но беспредельно уютный розовый халатик.

– Привет. Садись, конечно. Ты здесь давно?

– Пятый день. Тяжело ходить с одной грудью, спина болит. Хоть бы две отрезали, и то легче было бы.

Я оценила ее размер и подумала, что, наверное, трудно было ходить и с двумя.

– Ну да, – она поймала мой взгляд, – не маленькие. – Когда обнаружили опухоль, я подумала, что вообще не буду лечиться, пусть идет как идет. Мне 53, а уже нет живого места. А тут еще и рак. Но как-то все закрутилось, отправили в больницу, прооперировали. И я вроде уже и лечусь.

– Ну подожди, ты куда собралась-то? Ты же живешь не только ради себя. У тебя есть дети?

– Нет у меня никого. Только собака. Не могу я ее оставить, она совсем ручная, ласковая. Сейчас покажу.

Она сорвалась с дивана и ненадолго скрылась в палате. Через минуту снова уселась рядом, держа в руке телефон.

– Вот смотри. Это моя Милка.

– Ну ты ее назвала! Как корову, – расхохоталась я, склоняясь над телефоном.

Там была открыта фотография Лены с чудесной, довольно крупной черно-белой собакой.

– Я ради нее решила лечиться, – еще раз подтвердила она. – Погибнет собака без меня.

– А мне просто страшно умереть. Неизвестно же, что там. Ну и дочка, конечно. Ради нее хочу жить, у нас столько недопонимания было, ты не представляешь!

Лена смотрит на меня, словно оценивая, насколько откровенной можно быть.

– Я тоже испугалась, когда услышала диагноз. Испугалась, что, может быть, осталось совсем немного, а я не готова.

Лена, моя подруга, борется с раком уже восемь лет, так же как и я. Но мне не нравится слово «бороться», я хочу научиться с ним просто жить и ничего не бояться.

Москва, 2018.

Лирическое отступление.

А ведь я о раке всегда знала

Рака я страшилась с молодости. Спасибо моей тете о постоянном напоминании семейной истории. Мама умерла от рака, когда мне было 12, и это было таким потрясением для детской психики, что заставило меня всю жизнь разбираться с целым букетом разных чувств: вины, ненужности и обиды. А также стараться убежать, спрятаться от того, с чем разобраться не удавалось. Сама тетя перенесла рак молочной железы 4-й стадии, и, сколько я ее помню, всегда носила мешочек гречки, как протез. Поэтому она обоснованно полагала, что рак – это наша семейная болезнь и меня он вряд ли обойдет. Каждый раз наше общение начиналось с неизбежного:

– Когда ты последний раз проверялась?

– Ну, теть Люсь, недавно, – привычно врала я, потому что уже года три как не видела врачей.

Умудренные опытом женщины могут ожидать все что угодно, но как заставить молодую безбашенную девушку тратить время в поликлинике?

Впрочем, врать мне не нравилось, поэтому я навещала врачей все же несколько чаще, чем мои подруги. Просто для того, чтобы успокоить тетю и не давать ей повода читать мне очередную нотацию.

Только вот слово «рак» засело в подсознании, не давая забыть, отчего умерла моя мама. Я знала наверняка, что после 40 лет у меня нет шансов его избежать, а раньше можно и не волноваться. Объяснить я, конечно, этого не могла, просто было некое знание и все. Мамин возраст.

Совпадение ли, что мне диагностировали рак ровно, как и маме, в 44 года? Я посчитала это знаком. Неужели я сама его себе призвала?

Так что после диагноза мне больше всего хочется разобраться в хитросплетениях своей психики, но чем глубже я копаю, размышляю, читаю и слушаю, тем нервознее становлюсь. Я тороплюсь сделать как можно больше, кажется, что я бегу за уходящим вдаль поездом без всякой надежды его догнать. Расстраиваюсь и снова не успеваю.

Москва, осень 2011.

Что делать с непослушной рукой?

Лечение, между тем, идет своим чередом. После операции мне назначили лучевую терапию. Я пришла на нее через пару недель после выписки. Приехала уставшая от того, что мне пришлось рулить практически одной рукой, вторая, больная, поднимается совсем немного. Я жалею ее и всячески оберегаю.

Зашла к радиологу. Приятная женщина забрала мои документы, взглянула на них и, наконец, подняла глаза на меня.

– Ну, раздевайтесь, поднимите руку наверх, дайте на вас посмотреть.

– Наверх? Она же не поднимается. – В моих глазах доктор должна была прочесть полное недоумение.

Она прочла, но не смягчилась.

– А как я вас облучать буду? Через плечо? Сегодня четверг, жду вас в понедельник, и чтобы руку закидывали за голову.

Я кивнула и почти прошептала:

– Приду.

Я упертая, когда мне что-то нужно сделать со своим телом. В этом случае квест называется «разработать руку за три дня», и я с ним отлично справляюсь.

Слава богу, пару раз в отделении нас посетил реабилитолог, чтобы показать упражнения и сделать массаж. Так что я уверенно подтягиваю неподвижную руку за кисть, хожу пальцами по стене, выворачиваю сустав собственной тяжестью. Плачу от боли, но как заведенная проделываю все это несколько раз в день.

Как же так получилось, что рука оказалась неподвижна спустя три недели после операции? Мне этот вопрос постоянно задают, но все, что я могу сказать – это моя собственная версия происходящего на разных этажах одной и той же больницы, а именно – две методики борьбы с лимфостазом и тромбофлебитами. В первом случае руку и обе ноги каждое утро заматывают эластичными бинтами в течение 10 дней до выписки. Далее рекомендуется руку продолжать заматывать или носить компрессионный рукав постоянно в течение полугода и по возможности дольше.

Во втором – ноги рекомендуют заматывать несколько дней, а вот руку начинают разрабатывать сразу, на второй-третий день после операции. Тогда не образуется спаек, мышцы еще эластичные и легко тянутся.

Я попала в первую группу. Так что разрабатываю непослушную руку практически с нуля, это очень тяжело, больно и требует много времени, но постепенно она поддается.

Через три дня я вернулась к доктору и гордо закинула руку за голову.

– Молодец, – коротко отметила она и аккуратно нарисовала на моей груди мишень для лучей.

Про сами лучи ничего не могу сказать: безболезненно, быстро, с легким покраснением на груди. Зато я научилась, забыв про руку и шрам, быстро скидывать и снова надевать одежду – на аппарат большая очередь. Единственное, что выматывает, – постоянное чувство усталости. Хочется спать, лежать, иногда совсем нет сил поднять голову. Говорят, что это нормальная реакция и все скоро пройдет.

Ad notam…

Если честно, именно в этот период я по-настоящему испугалась. Впереди лежал целый мир, а я спряталась в свою нору, да еще забилась в угол поглубже. Может рак меня здесь не заметит?

Жизнь вдруг перестала быть бесконечной, пресловутый кирпич, так и норовящий упасть любому на голову, стал более чем реальным и все мечты полетели, как связка шаров на выпускном вечере.

И это, я вам скажу, очень страшно.

2012: Ретрит как психотерапия

Москва, зима 2012.

Ищу ответы

Быть свободным – это почти ничего не значит без понимания зачем. Но и быть ответственным – это тоже еще не все без осознания перед кем.

Виктор Франкл

Через два месяца Новый год, и я встречаю его, уже закончив все сеансы. Я еще слаба и подавлена, но вот умирать точно не собираюсь. Мы вдвоем с дочкой, немного трудно финансово и приходится выйти на работу, не закончив лечения, но при этом я счастлива, что наконец-то развязала отношения с мужем. И я уверена, однажды все как-то наладится.

Очень хочется разобраться в себе, что-то поменять в мировоззрении и в жизни. Кажется, что если я изменю отношение к определенным вещам и стану жить совсем по-другому, перестану бояться онкологии и смерти, то рак никогда не вернется.

Пытаюсь разобраться. Читаю Луизу Хей и Шрейбера. Все, что смогла найти.

– Я же сама призвала его, – рассуждаю я, – своим поведением, ожиданием, мыслями. У меня была тяжелая ситуация с разводом, а перед этим – с сомнениями в себе, плюс я ждала рака по генетическим причинам.

Одно время мне была близка идея тотальной ответственности за все, что с тобой происходит. Ты встречаешь людей, которых заслуживаешь, оказываешься в отношениях, которые сам же и призвала. Если упала и сломала ногу – не хотела идти, но пошла, подцепила ангину и потеряла голос – что-то скрывала и так далее.

Следуя этим рассуждениям, рак тоже пришел не просто так. И ответственна за его появление только я сама. Не генетика, не загрязнение среды, не индивидуальная расположенность. Только мои мысли, чувства обиды и вины, непрощение и непринятие себя.

Сейчас я понимаю, что эта идея завела меня в тупик и почти депрессию. А куда бы она могла завести, если ты ответственна за каждого, кто, например, походя оскорбляет тебя просто потому, что плохое настроение.

Это был замкнутый круг. Ты не принимаешь себя, у тебя находят рак, ты понимаешь свою ответственность за него, осознаешь свою вину, пытаешься с этим разобраться, найти, перед кем у тебя вина, за что и избавиться от нее, осознаешь безуспешность попытки и не принимаешь себя еще больше.

Думаешь, почему вот Мария Ивановна на всех обижена, мстительна, с матерью не разговаривает, ненавидит всех и себя в первую очередь, но никакого рака у нее нет.

А тут начинаешь рыться в себе за каждое случившееся с тобой недоразумение. И не понимаешь, чем ты накликала себе рак. Каким образом ты за него ответственна?

Спасла меня из этого тупика книга Виктора Франкла. Иногда одна фраза или мысль разворачивают тебя на 180 градусов, заставляя взглянуть на все совершенно с другой стороны. Выход пришел с его мыслью про ответственность. Точнее, с осознанием, что если я тотально ответственна за все, то перед кем? Перед другими людьми? Но это нонсенс. Перед Богом? Деточка, не слишком ли ты самонадеянна? Или перед собой? Как можно быть ответственной перед самой собой?

Я часто прокручиваю это в голове.

Даже если и нет тотальной ответственности, но ведь для чего-то мне дано это испытание. Что-то идет не так, раз рак пришел, но что конкретно?

Весь мой дальнейший рассказ – о том, как я шла к познанию и принятию себя, своей судьбы, своей жизни. Путь пересмотра многих постулатов и аксиом, засевших в моей голове. Все это постепенно изменило меня и позволило спокойно и без страха относиться к собственной жизни и смерти. Но пока я только в начале длинного пути.

И чем больше я стараюсь найти причину своего рака, тем больше растет страх.

Я ищу ответы в сообществах, в основном американских. В 2011 году в России еще ничего подобного нет. Американки же, заболев, активно заводят блоги, делятся переживаниями, историями, собираются вместе, ездят на ретриты. Мне так нравится идея выписать свои страхи и переживания, поделиться мыслями с теми, кто оказался в такой же ситуации, что я тоже завожу блог в ЖЖ. Сколько статей я пишу? 20, 30? Я их даже не считаю, каждая статья – это вывернутая наизнанку душа, открытая рана. Я ищу информацию, иногда перевожу посты американских знакомых, задумываюсь о правильном питании.

Постепенно блог набирает подписчиков, меня благодарят за статьи, просят совета, и я стараюсь разобраться и как-то помочь. Пока пишу статьи, общаюсь виртуально, чувствую себя нужной, мне и самой становится легче.

Но в какой-то момент понимаю, что больше не могу. Блог забирает много сил и времени. И я устала писать об онкологии для 3 тысяч активных подписчиков. Слишком большая ответственность.

И страх, он никуда не делся. Я по-прежнему не понимаю, куда мне двигаться и как перестать постоянно думать о возможных рецидивах и последствиях. Я так хочу просто расслабиться, начать любить себя, отпустить маму и ее смерть. Перестать себя с ней ассоциировать.

После операции и облучения у меня стойкая ремиссия, я прекрасно себя чувствую, работаю, живу полноценной жизнью, и единственное, что меня гложет, – я боюсь. Глупо, без особых пока на то причин, заранее. Боюсь заранее. И от этого страха не спасают ни книги, ни активная жизнь, ни собственные тексты.

И тогда я решаю, что нужно кардинально сменить обстановку и окружение. Уехать, пообщаться с мудрыми людьми, сделать что-то неординарное.

Мне в голову приходит идея – ретрит.

Какой заманчивой она мне показалась. Вошла в меня сразу и однозначно. Уехать в Индию, научиться медитировать, отпускать, думать по-другому, быть среди людей, которые настроены так же, – все это кажется таким интересным и легким в исполнении. Вопрос стоит только о месте.

Индия давно притягивала, мне всегда казалось, что именно там я смогу увидеть то, что не вижу дома, в привычной обстановке. Я интересовалась ее философией, религией, загадочными ашрамами. Вот куда я должна поехать. В ашрам. Ретрит в ашраме – мне даже сочетание этих слов нравилось и влекло.

Слово «ашрам» происходит от санскритского слова «ашрая», которое означает «защита», «прибежище», «место без боли». Как любое санскритское слово, оно многозначно, поэтому может оказаться обителью отшельников, религиозной общиной, местом получения духовного знания отдельного гуру.

Я нуждаюсь в таком месте без боли, без волнений, без сжигающего меня страха. Там я наберусь смелости, познаю себя, найду бога. Я собиралась туда за всей мудростью Индии, не меньше.

Ашрамов в Индии много. Есть просто огромные, с налаженным распорядком, штатом и своими жителями. Ну и, конечно, доход они приносят казне приличный, а своих основателей делают долларовыми миллионерами. Во главе таких ашрамов стоят сильные и просветленные гуру, и чем больше он делает для людей, тем мощнее развивается ашрам. Люди едут со всего мира, чтобы побыть в месте силы, прикоснуться к знанию, увидеть самого учителя. Хотя, говорят, что среди учителей есть и самозванцы, точно этого никто не знает. Самый большой ашрам на юге, недалеко от Бангалора, принес известность и миллионы его основателю – Сатье Саи Бабе.

Все, кто посещал ашрамы, в один голос утверждают, что сегодня это бизнес, зарабатывание денег на жаждущих очищения, но эти же люди готовы признать, что в ашрамах действительно особая атмосфера.

Ошо Раджниш, Шри Ауробиндо, Ама – это самые известные учителя и самые популярные ашрамы. Но ехать я могла только летом, когда у преподавателей отпуск, и поселиться на юге Индии было бы безумием, жара доходит там до 50 градусов. Поэтому я выбрала один из ашрамов на севере, между Ришикешем и Харидваром. Я еду туда, ничего не зная ни о месте, ни о том, кто им руководит. Просто написала, и мне гостеприимно ответили. Меня будут ждать.

Москва, май 2012.

Как путешествовать одной

Мать однажды попыталась меня напугать ужасной историей о духе в темной комнате. Я тут же отправился туда и был разочарован, не обнаружив его там. Мать больше никогда не рассказывала ни одной страшной истории. Мораль: взгляни страху в лицо, и он перестанет тебя беспокоить. Парамахамса Йогананда

Чего-то подкопив, где-то подзаработав – к началу июня у меня скопилась сумма, достаточная для поездки, уже куплен билет, и пора собирать вещи. Я волнуюсь. Нет не так. Меня трясет как осиновый лист. Я собираюсь ехать одна в страну, известную своей не самой спокойной обстановкой. Я много читала: страна грязная, опасная, перенаселенная, много воровства и грабежей. И еду я далеко не на причесанный Гоа.

Но отступать – как себя не уважать. К тому же желание пожить в ашраме настолько большое, что мысль об отмене поездки даже не возникает.

Уж коль ты что-то решил, вселенная начинает тебе помогать и подкидывать разные неожиданности. В апреле друзья познакомили меня с женщиной, открывшей в себе дар целительства. О ней рассказывали удивительные истории, и я подумала, что пара-тройка сеансов мне точно не повредит.

В назначенный час я пришла в гости. Меня пригласили к столу выпить чаю и познакомиться. Небольшого роста, худенькая, шустрая, разговорчивая и совершенно обыкновенная. Я всматривалась, чтобы увидеть в ней свет открывшегося дара, но ничего такого не было. Постепенно из разговора выяснилось, что целительница чувствует себя как дома в одном из ашрамов на юге Индии. Ездит туда одна, с подругами и группами. Объездила всю страну вдоль и поперек, ночевала и в семьях, и в дешевых хостелах.