Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники

Ассасины никогда не убивали тайно. Они делали это у всех на виду, при большом стечении толп. Их жертвами становились аристократы и муллы, европейцы и азиаты, крестоносцы и правоверные сунниты. Они не знали никаких различий и просто резали тех, на кого укажет их Старец. Никто не мог предугадать его решений.

Ибн Саббах провозгласил себя спасителем «скрытого имама». Дескать, он нашел его еще во младенчестве, освободил и привел в Аламут. На протяжении столетий его последователи верили, что он скрывается до срока где-то в их крепости.

Столетиями ассасины наводили ужас и вдохновляли на подвиги людей и на Западе, и на Востоке. Покончить с ними сумели только монголы. Но и несметным полчищам Хулагу некоторые замки сопротивлялись по 20-30 лет. Горстка защитников – против сотен тысяч…

…По рассказу Марко Поло, побывавшего в Аламуте во второй половине XIII века, в своей обители Старцы Горы создали настоящий прообраз рая. Они развели «большой отличный сад в долине, между двух гор; такого и не видано было. Были там самые лучшие в свете плоды. Настроили там самых лучших домов, самых красивых дворцов, таких и не видано было прежде; они были золоченые и самыми лучшими в свете вещами раскрашены. Провели они там каналы; в одних было вино, в других – молоко, в третьих – мед, а в иных – вода. Самые красивые в свете жены и девы были тут; умели они играть на всех инструментах, петь и плясать лучше других жен. Сад этот, – толковал старец своим людям, – есть рай. <…> Входил в него только тот, кто пожелал сделаться ассасином. При входе в сад стояла неприступная крепость; никто в свете не мог овладеть ею; а другого входа туда не было».

В этом «раю» ассасины проходили «полный курс боевой подготовки, учась убивать кинжалом, мечом, удавкой и ядом, принимать в целях маскировки обличье купцов и нищих, музыкантов и священнослужителей».

…Другой современник, Абдель-Рахман Дамасский так рассказывал о методах воспитания в Аламуте идеальных убийц и воинов:

«Предводитель ассасинов приказал вырыть в своем зале для аудиенций глубокую и узкую яму. По его выбору какой-нибудь из старших учеников забирался туда так, чтобы была видна одна голова. Вокруг его шеи размещали круглое медное блюдо из скрепленных между собой половинок с отверстием в центре. На блюдо наливали немного крови, так, что казалось, что на нем лежит свежеотрубленная голова.

После этого в зал вводили ассасинов-новичков. Хасан обращался к голове с требованием рассказать собравшимся о том, что она видела в загробном мире. И «мертвая плоть» открывала глаза и на все лады принималась расписывать прелести рая. Когда рассказ заканчивался, «Старец горы» гордо сообщал обманутым, что только ради них он на время оживил мертвеца, дабы они узнали от него об уготованной им загробной жизни. А когда потрясенные новички удалялись из зала, несчастному обманщику тут же на самом деле отрубали голову и вешали ее на всеобщее обозрение, дабы никто не мог усомниться в могуществе и правдивости Хасана».

…Но это был рассказ врага, помещенный в книгу «Искусство лжи». Так что стоит ему верить или нет, каждый может решить сам для себя. А вот реки молока и вина, а также прекрасные гурии, скорее всего, были в этом замке простой повседневной реальностью. По этому поводу, помимо воспоминаний Марко Поло, сохранилось и множество других свидетельств.

Но самым существенным, конечно, становились не вино и девушки, не обманы и трюки, а глубокая вера в преображение мира, который исмаилиты связывали со своим скрытым имамом. Рай – раем, но их цели находились на земле. И ни единый проворовавшийся чиновник, не единый жадный наместник или кровавый завоеватель не могли спокойно жить, пока Старец Горы вершил суд из своего неприступного замка…

…И нынешний житель Женевы, один из богатейших и влиятельнейших людей на земле, глава исмаилитов Его королевское высочество Ага-хан IV, выпускник Гарварда, олимпиец-горнолыжник, собеседник британской королевы и американских президентов – прямой наследник ибн Сабаха. Прошлое и будущее перекликаются самым причудливым образом…

В XIX веке в Париже Шарль Бодлер, Теофиль Готье, Виктор Гюго и Оноре де Бальзак со товарищи основали Клуб ассасинов. Но их в этом деле по преимуществу интересовал гашиш. Они ели свой давамеск и пересказывали друг другу сны об исмаилитах.

Столетие спустя те же образы тревожили американца Уильяма Берроуза. Только он предпочитал уже не гашиш и кинжал, а опиум и револьвер.

Берроузу же принадлежит фраза: «Ничто не истина. Все дозволено».

Массовая культура приписывает ее ибн Саббаху. Мистик XI века так высказываться бы не стал, другое дело – его собрат спустя тысячелетие…

…Я стоял на берегу Каспийского моря и смотрел на прибой. Времена накатывают друг от друга, как эти волны. География проще истории. Прошлое наматывает круги, дорога идет вперед. На севере, на другом берегу этого моря стоит город Астрахань. По трассе до него осталось 1700 км. Только один рывок, и наше путешествие будет завершено. Еще два дня, и мы дома.

IV. Где твой дом?

Ночью мне опять приснился Гурджиев. На этот раз он был совершенно не похож на себя. Какой-то мужчина средних лет с длиннющими усами, как будто сошедший со старой иранской миниатюры. Но во сне я точно знал, что это Георгий Иванович, тут не было никаких сомнений.

…Мы шли с ним по идеально ровной серо-желтой пустыне. Непонятно, то ли был день, то ли вечер – скорее, сумерки.

– Значит, домой? – спросил Гурджиев. – А ты знаешь, где твой дом?

Я молчал. Не нашелся, что ответить.

– Понимаешь, почему люди шли к Хасану ибн Саббаху? Потому что он умел каждому показать, где его дом. Мне так и не удалось добиться такой же ясности. Я сам предпочитал странствовать, и у меня не было собственной обители. Нигде, никогда, даже в Фонтебло. Это для вас была обитель, а для меня – нет.

…С этими словами Гурджиев развернулся и ушел куда-то, оставив меня одного в абсолютной пустоте. Поднялся ветер, стало очень холодно, хотелось где-то укрыться, и я с усилием открыл глаза.

Сквозь занавеску в окно гостиничного номера пробивался такой же серый утренний свет, часы показывали 07:25, и дальше спать не имело никакого смысла. Пора было будить парней, завтракать и двигать на границу.

V. Азербайджан-трип

Иран прощался с нами туманами, холодом и землетрясением. Собственно, эпицентр землетрясения в 6 баллов был где-то в Туркмении, но пару раз качнуло и Гилян.

Ехали мы быстро и весело. Хороший бензин, ровная дорога. Границу прошли почти моментально, где-то за час. Азербайджанские пограничники нас узнали и встретили вопросом:

– Ну как Иран, парни? Хорошо съездили?

Когда возвращаешься по той же дороге, время течет быстрее, и путь кажется короче.

Пообедали мы на реке Куре. С одним ее названием столько ассоциаций – ну прямо целая хрестоматия русской литературы. Отсюда казалось, что мы уже почти в Баку, почти в Астрахани, почти дома.

Но не тут-то было. Неожиданно поднялся штормовой ветер, стало еще холодней. К тому же Василий проколол колесо, и, пока мы его ремонтировали, продрогли до нитки.

На въезде в Баку у меня в очередной раз стал заканчиваться бензин, на сей раз уже исключительно по моему недосмотру. Я просто пролетел заправку, наслаждаясь видом бухты и открывающегося города. Только проскочив табличку с указателем «Баку», я понял, что бензин-то у меня на нуле.

Навстречу – паренек на мотоцикле. Я его спрашиваю:

– Заправка где-нибудь есть неподалеку?

Он отвечает:

– Дай провожу.

Я еду за ним, боюсь, что окончательно обсохну. Все спуски – на холостом ходу. Доехали до какого-то поворота, он мне показывает вниз и говорит:

– Там, найдешь. Мне дальше нельзя. У меня прав нет.

Мне показалось, что этот паренек – своего рода символ современного Азербайджана. Открытость, гостеприимство и готовность помочь, даже если прав еще нет.

В Баку первым делом я отвез «Иваныча» к дилеру «Харлея» – поменять масло. И только потом себя в гостиницу – отдыхать.

Этот город великолепен. И он очень изменился за последние годы. Одна трасса Формулы-1 чего стоит! Необычное ощущение – проезжать мимо трибун по идеальному асфальту, который через месяц должны будут взорвать болиды великой гонки…

В азербайджанской столице у нас был запланирован день отдыха. Вечером я встречался с местным сигарщиком Эмином Расуловым, а целый день мы бродили по старому и новому, но одинаково прекрасному Баку. Побывали в Микаэловских банях, которые когда-то отапливались от одной свечки, видели виллу Нобеля, внутреннюю стену Ичяри-Шехер, дворец Ширваншахов и Девичью башню, прошлись по узким улочкам и уткнулись в памятник кошкам…

Конечно, Баку стоит отдельного посещения, а не так, походя, после долгой дороги. Мне даже пришло в голову, что он – своего рода Каспийский Дубаи, но любые сравнения выглядят нелепо. Баку – это Баку, и этот город ни на что не похож.

…От избытка радушия бакинский дилер «Харлея» залил мне масла на литр больше, чем следовало бы, и оно теперь бодро выплескивалось через заливную горловину, придавая правой части «Иваныча» сочный маслянистый оттенок. Мы ехали на север, в Дагестан, и с каждым километром вокруг становилось холодней и сумрачней. Свистел ветер, свинцовым цветом наливались облака.

VI. Врата в Закавказье

Родина встретила нас, насупившись, полная подозрений. Пожалуй, это была первая граница на нашем пути, где погранцов совершенно не интересовало, куда откуда мы едем, что мы видели, какое у нас настроение… Вообще, ничто человеческое их не интересовало. Они действовали строго по уставу, но, как нам показалось, будь их воля, с удовольствием заперли бы нас с мотоциклами в клетку и допросили с пристрастием…

Тяжелое место – российско-азербайджанская граница в сумрачном (в нашем случае) Дагестане…

Когда мы приехали в Махачкалу, в городе уже два дня не было воды. Ни холодной, ни горячей. Вообще никакой воды. Совсем не было.

В принципе, это все, что я хотел бы рассказать об этом населенном пункте.

Кстати, Дербент нас тоже не впечатлил. Самый старый город России, как указано в путеводителях, – сплошной новодел. Но само место примечательное. Здесь горы Большого Кавказа ближе всего подходят к Каспийскому морю, оставляя лишь трехкилометровую равнину. «Дербент» означает «железные врата».

Врата в Закавказье…

Когда-то здесь проходил и Тамерлан. Он шел со стороны Азербайджана, и из отрубленных голов местных князьков и правителей уже можно было строить пирамиды. Хозяина Дербента по имени Ибрагим-хан такая перспектива не слишком устраивала. И он решил сам отправиться в лагерь к Великому Хромому. С собой он вез богатые дары – девять лучших скакунов, девять лучших наложниц и восемь лучших рабов.

– Где же девятый раб? – изумился Тимур, во всем ценивший симметрию.

– Девятый раб – это я, – ответил Ибрагим-хан, и Тамерлан сменил гнев на милость. Дербент не только остался цел, но и получил ответные дары от хозяина Самарканда, а находчивый Ибрагим стал наместником всего Ширвана.

Все это история, опять история, которая сопровождала нас повсюду в этом путешествии. Но больше думать об этом не было никаких сил. Хотелось пообедать, отдохнуть и доехать наконец до Астрахани.

…Вечером в Дагестане мы искали осетрину. Очень хотелось рыбы. Но осетрины, как назло, нигде не было, как будто рядом не Каспий, а какое-нибудь водохранилище. Так что пришлось довольствоваться люля-кебабом, только на сей раз на аварский манер.

VII. Невиданное гостеприимство

Дагестанская дорога – царство ментов. За 200 километров мы насчитали больше двадцати патрульных машин с радарами и четыре стационарных поста. Такое впечатление, что они просвечивают каждый метр. Может быть, для этого и есть какие-то основания, но все-таки явный перебор…

Мы знали, что здесь надо просто соблюдать правила. Скрупулезно, все до единого, в любых обстоятельствах. Но все-таки не выдержали. И вот что интересно. Повсюду – в Казахстане, в Узбекистане, в Азербайджане, в Иране – водители на трассе относились к нам с пониманием и радушием, были готовы уступить дорогу, если надо, помочь, объяснить, проводить. Повсюду, но не в Дагестане.

Это случилось часа за полтора до границы Астраханской области.

Мы идем со скоростью 60 км в час, ровно, как требуют знаки. Впереди, с включенной аварийкой – «десятка» с тонированными стеклами. Скорость – ну, максимум тридцать. Сплошная полоса. Я показываю водителю: возьми, пожалуйста, чуть правей, чтоб мы могли обойти тебя по своей полосе. Но нет, он нарочно берет влево и идет аккурат по разделительной линии. Что делать? – мы обходим чудака по «встречке» и попадаем прямо в руки полиции.

Они рады, как дети: «Все, отбор прав», и показывают нам кино, как мы обгоняли ту злополучную машину.

Я им говорю:

– А вы зафиксировали скорость этой машины?

– Какая разница, – отвечают. – Обгон по «встречке», и все дела.

Мы стали им рассказывать про наше путешествие, про шесть пустынь, пять границ, долгожданное возвращение на родину – никакого эффекта. Даже пугали, что могут нас задержать тут на сутки.

В конце концов, один бросил:

– Мы будем разговаривать только с уважаемым человеком.

Это со мной, значит. Потому что я старший.

И тут меня осенило. Я решил использовать наш главный и единственный козырь – положение гостя.

– Как же так, – говорю. – Мы к вам в гости приехали, а вы нам устраиваете спектакль? Мы что – преступники?

Этот довод как-то подействовал. Мужики сменили гнев на милость и выписали нам штраф за не пристегнутый ремень.

Отъехав километров десять, мы долго искали ремни на наших мотоциклах, но так и не нашли…

VIII. И снова Астрахань

Мы въехали в Астрахань. Последний километр до гостиницы, последняя сигара из дорожного хьюмидора. И для «Иваныча» это тоже последнее дальнее путешествие. Он настрадался, бедняга, за эти 11 тысяч километров – падал, ломался, ездил на черт знает каком бензине по черт знает каким дорогам.

Удивительно, но Азия далась ему тяжелей, чем кругосветка. Теперь он отправится в мастерскую к доброму доктору, а потом станет заслуженным городским мотоциклом. Буду выезжать на нем время от времени, вспоминая пустыни и степи, перевалы и вершины, переправы и туманы, города и дороги, солнце и ветер. Время, которое я провел в его седле…

…Мой любимый мотоцикл! Там, где бывали мы с тобой, мало кто бывал на этой земле. Ты прошел по таким дорогам, которые казались совершенно немыслимыми для спортстера, – от боливийских перевалов до казахской пустыни.

Теперь я точно знаю, что чувствовал всадник, когда расставался со своим старым конем. В какой-то миг это может быть острей влюбленности в женщину, в какой-то час – нежнее любви к сыну. Но мы не кочевники, мы европейцы. И «Иваныч» не конь, а старый добрый «Харлей». И это хорошо. Ему ничего не угрожает, ни болезни, ни старость. Он будет стоять в гараже и напоминать мне о пройденных дорогах. Добрый, проверенный друг…

…В гостинице, перед сном, я вспомнил Семевского. Представил себе, как тогда, восемьдесят лет назад, он возвращался из своего путешествия по пустыням.

Как от нас далек этот деловой тон энтузиаста, почти «марш в прозе»:

«Сотни и тысячи лет проходили по пустыням кочевые племена номадов, не умея использовать природу, рабски склоняясь перед ней. Теперь эти пространства пересекли большевики на машинах нашего советского производства, пересекли в самое тяжелое по климатическим условиям время года, когда температура достигала на солнце 60 градусов жары, когда песок накалялся до 65 градусов. Машины, обутые сверхбаллонами, не нашли в самой страшной пустыне Каракумов таких песков, которые были бы для них непреодолимы. Этим проблема транспорта в пустыне была разрешена. Объединение в автопробеге, комплексное разрешение транспортно-дорожных, экономических, технических и научно-исследовательских задач сыграло роль в открытии новой эры в жизни пустыни, эру покорения ее человеком, строителем социализма».

Они несли «равенство и свободу на крыльях революции», мечтали покорить природу и обуздать историю, но все случилось иначе. Седая Азия стерла «красную религию», как случайный и неудачный рисунок на песке. Осталось только воспоминание, образ, – среди сотен и тысяч других воспоминаний и образов.

Огорчило бы это Бориса Николаевича? Навряд ли. В послевоенные годы, общаясь с Львом Николаевичем Гумилевым, он уже ясно понимал вечность этих пространств и тщету человеческих усилий.

…Но и тот мир, который мы видели весной 2017 года, отправившись на мотоциклах вглубь Азии, – это тоже одно из мгновений в потоке, дорога между прошлым и вечностью по песчаным берегам застывшего в ожидании пространства, через переправы и мосты постоянно текущего времени.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ,

                  еще не последняя

I. Синдром возвращения

Я вернулся, да. На самом деле, приятно возвращаться: прощай, дорога, здравствуй, дом, можно заняться привычными и при этом почти уже забытыми делами. Здесь как будто все начинается заново. Утренний кофе, телефонные звонки, переговоры, обязательные дела, рядом родные лица, – все это раскатываешь по нёбу как новые вкусовые ощущения, стараешься продлить удовольствие.

Такую историю мы уже проходили, когда закончилась кругосветка, – была совершеннейшая эйфория. Рассказываешь о дальних краях – детям, друзьям, любимой, – улыбаешься уголками губ, вставая из-за стола после семейного ужина. Все в восторге, ты герой, тобой гордятся, хвастаются, особенно сыновья. Любой мужчина мечтает о подобной участи. И тебе самому остановка после пройденного пути кажется особенно привлекательной. Мотоцикл остался у мастера, пару дней ты ни на чем не выезжаешь в город, стараешься понежиться дома, в постели, собрать впечатления и воспоминания. Это особенно хорошо по контрасту: радуют цвета, звуки, можно насладиться домашним уютом – мягким стулом, шелковистым диваном, приглушенным светом настольной лампы.

Но после Азии все как-то выходило иначе. Вроде бы то же самое, но чувства окончательного возвращения так и не возникло. В чем дело, до конца не понятно. Все же отлично, все рады, счастливы, жизнь идет, как по расписанному плану. Так же расспрашивают, так же гордятся. Никаких лишних напрягов. Дело, видимо, во мне самом. Или, может быть, здесь, в Москве настолько другой воздух, что сам мир изменился, и это ощущается чисто физически?

В Азии часто с утра до вечера лупило солнце, стояло высокое атмосферное давление, тело к этому уже привыкло. А если уж был холод – так настоящий холод. А тут как-то все не до конца. Серединка на половинку.

Банальная акклиматизация, просто подзатянулась она. Смотрю в окно: с утра моросит дождь, часам к двум проясняется, потом опять облака. Неужели я стал метеочувствительным субъектом?

Может, попробовать выехать в город на байке? Нет, тоже никакого результата. Едешь себе автоматически, не замечая ни пробок, ни светофоров, ни встречных мотоциклистов. Как много все-таки влаги во всем – в воздухе, в людях, в движениях, чувствах, словах. И еще вчера этот разговор с Игорем…

…Разговор получился занятный. Мы курили кальян, как обычно, у нас на Красном Октябре. Человек пять их собралось, моих приятелей. Игорь, Вадим с новой подружкой Ликой, Миша и Ипполит. Игорь активно пил коньяк и хмелел на глазах. Но слушали меня внимательно, почти не перебивали, не переходили на местные дела. Все-таки байки об Азии имеют какую-то особую притягательность, впрочем, как и рассказы о других местах, где нас нет. Когда мне другие люди так же повествуют о путешествиях, я всегда вспоминаю Бодлера: «Куда угодно, но прочь из этого мира».

На сей раз, они достали меня с Аралом. Кажется, что все, что мог, я им об этом уже поведал. Или это меня самого первые дни после возвращения крутило вокруг одного и того же. Оно и сейчас стоит у меня перед глазами – Аральское море, верней, те убитые места, где его больше нет. Ветра, бесконечная колкая взвесь в воздухе, люди из рассказов Васи и Любера, которые привыкли так жить и не видят в своей жизни ничего особенного.

Самому-то мне больше всего в душу запали постоянные жалобы, которые мы слушали в двухстах километрах от умирающего моря: русская безнадега, смешанная с мусульманским фатализмом.

Море ушло. Его нет. Рыба ушла. Ее нет. Есть нефть и газ, но насколько их хватит? Вот Султан уехал. И Ибрагим уехал. А нам куда податься? У Султана в Ташкенте родственники, у Ибрагима брат в Барнауле…

Если с этой стороны посмотреть, то одиночество и заброшенность царят на этих великих и древних путях.

– Знаете, – вдруг сказал я друзьям, – на что больше всего похожа Азия? Это огромный сухопутный океан с большими и маленькими островами, – так его и воспринимали до Великих географических открытий. Один берег – Поволжье, другой – Закавказье и Персия, третий – Китай. Народы, племена, люди – все это появляется и исчезает, откатываясь в неизвестность.

Что я видел, хотите вы знать? Людские муравейники и рядом совершеннейшую пустоту. Мавзолеи, города и базары, потом опять только глина, только песок, петляющие колеи вместо дорог, хлопковые поля, советские заводы, запустение, потемкинские деревни, полное средневековье, суперсовременные урбанистические пейзажи, песок, еще раз песок, исчезающие в песках реки, тонущие в них арыки, сады. Конечно, знаменитых старых садов, разбитых Тамерланом и воспетых персидскими поэтами, уже нет, но те, которые сохранились в городах и кишлаках, а особенно в оазисах, тоже стоят того, чтоб их помнить всю жизнь.

В общем, за Каспием, если не лететь на самолете прямиком в столицы тамошних вымороченных государств, совсем другая планета.

– Ты же был еще и в Иране? – сказал мне уже набравшийся коньяка Игорь. – Иран – это куда интересней, чем бывшая советская Азия.

– Ну, – замялся я. – Вряд ли. В Персии мы только сказку видим, сразу возникает песня о княжне, потом тень Хлебникова, если кто понимает, – и тут я посмотрел на Игоря с усмешкой. Про то, как Хлебников бродил по Гиляну, он явно не знал, но не подал виду.

– А в современном Иране что я мог так уж окончательно разобрать за три дня? Курорт Решт, большой город Тегеран, дешевый бензин, новые дороги, прекрасный Каспий, очень много молодых лиц, девушки в хиджабах, муллы… Ты и сам все это знаешь, можешь себе представить. В общем, по большинству позиций Иран полностью оправдал мои ожидания. А вот что удивило… – тут до меня дошел кальян, я сделал большой глоток дыма и хотел рассказать им о странном и совсем непривычном эротизме, который я явственно ощутил, прогуливаясь по Вали-Аср, самой длинной улице иранской столицы. Но Игорь не дал мне закончить фразу.

– Слушай, – спросил он с нажимом, – а зачем ты вообще туда ездил? Я представляю, кругосветка, ну, во-первых, сам факт, чисто по-мужски, почти год в седле, шесть континентов, очень круто. А здесь советская полуколония-полупровинция, нынешние царьки и одна победившая исламская революция. Понятно, история там, туризм, Бухара, Самарканд, вода, песок. Но ты на байке, рассекающий эти пространства, что ты кому хотел доказать? Что ты там понял?

Я, честно говоря, вообще не ожидал такого поворота в разговоре. То ли это был наезд, то ли вопрос, ответ на который было важно услышать самому Игорю, но сразу ему, так, сходу, мне сказать было нечего. Ну и ладно, вызов принят, а мы проехали. Да и свои мозги никому не пересадишь.

И я перевел разговор на всю ту же старую песню, рассказал про то, про что они всегда любили слушать – про кинооператора Каюмова и гробницу Тимура, как началась война, как исчезли три старика, которые показывали Каюмову знаменитую персидскую книгу, и никто их с тех пор ни разу не видел. Они все это слышали от меня уже раза два-три, причем первый раз – еще до поездки, но всегда – на мое удивление – загорались, как дети. Тайна, что ли, привлекает, или вникать в захватывающую историю, когда ты ее уже знаешь, в чем-то даже интересней, чем услышать ее первый раз? Можно предвкушать любимый сюжетный поворот и заранее им наслаждаться.

– Что, Сталин прямо так и приказал, вернуть Хромого обратно в гроб?

– Да, прямо так и приказал.

– И поэтому немцы не взяли Москву, а мы выиграли Сталинград?

– Бог им всем судья, Сталину, Жукову, Тимуру. Может быть, и поэтому.

Наверно, в этот момент я показался себе слишком серьезным. Сам Тамерлан просто отшутился бы на моем месте. Высмеял же он османского султана Баязида во время турецкого похода. На знаменах Тимура было три кольца, которые символизировали землю, огонь и воду, прошлое, настоящее и будущее. Баязид, глядя на это знамя, воскликнул: «Какая наглость думать, что тебе принадлежит весь мир!».