Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники

Зато на Вали-Аср стоит Армянский клуб – единственное место во всей стране, где можно легально купить алкоголь. Понятно, что цены там – просто запредельные. Зато роскошные интерьеры. Армянская община – одна из самых богатых в Иране, и, хотя после Исламской революции для нее наступили нелегкие времена, позиций своих в экономике она не утратила. Вообще христиане считаются здесь, как и в других странах, где приняты законы шариата, религией Книги, своего рода «недомусульманами», которые все же и не язычники. Они обязаны платить специальный налог – зикр, но чувствуют себя гораздо уверенней, чем персы-зороастрийцы, исповедующие религию своих далеких предков.

Мы, было, хотели поддержать наших христианских братьев и купить в Армянском клубе бутылку рядового вискаря примерно за 70 долларов, но Лилия нас вовремя уберегла от этого пароксизма межконфессиональной солидарности. В ближайшей лавке из-под полы эта же бутылка стоила долларов двадцать…

В принципе, алкоголь в Тегеране можно найти в каждом квартале. В других крупных городах, скорее всего, такая же ситуация. Но вот если пьяный иранец попадется в руки полиции или тем более Стражей иранской революции, ему уж точно не позавидуешь. Пьянство в Иране наказывается публичной поркой. Человека могут побить палками – в первые годы после революции это широко практиковалось. Причем самое обидное, что наказывает не государство и его карательные органы, а местные общины по приговору «квартального» кади. Так что если ты попался пьяным, выпорют тебя собственные же соседи. Позора не оберешься.

Поэтому не удивительно, что в Иране алкоголизм как общественный порок побежден полностью и, скорее всего, навсегда. Иранцы, если и выпивают, то умеренно, по чуть-чуть. Когда их спрашиваешь об этом, они говорят, что у них есть и другие радости в жизни. Гашиш, к примеру, законом хоть и запрещен, зато Пророк об этом не обмолвился ни словом. А уж курение кальяна – просто историческая традиция.

…Часам к пяти пополудни мы поднялись на север, к подножью гор. Этот район называется Дарбанд, в переводе с фарси – «закрытые ворота». Может быть, когда-то здесь были ворота в город – не знаю. Казалось бы, всего десять минут езды от площади Тажшрир, от бурлящего бульвара Вали-Аср, а тут совершенно другой мир, другой Тегеран. В прохладе и неге раскинулись богатые кварталы – особняки, хорошие европейские автомобили, степенные, никуда не спешащие люди…

Дарбанд вытянут с юга на север километра на полтора вдоль одноименной улицы. Она заканчивается небольшой площадью со скульптурой альпиниста. И отсюда уже начинается горная тропа на вершину Точал.

…Кроме всего прочего, эти предгорья – еще и десятки крутых улочек и лестниц. Иногда кажется, что дома просто карабкаются по склонам. На берегах горной речки, а то и просто над ней выстроились десятки дорогих ресторанов, кальянных и чайных, где тегеранцы отдыхают от жары и каждодневной суеты мегаполиса. В некоторых чайханах особый шик – тамошние «тахте» (вот откуда, оказывается, привычное слово – тахта) расположены прямо под потолком. Ты сидишь по-турецки или полулежишь высоко надо всеми, и мир простирается у твоих ног…

В этих кварталах на машине не проехать ни при каких обстоятельствах. Поэтому продукты часто доставляются традиционным способом – на ослике, самом надежном виде транспорта в горах. Но иногда современная механизация берет вверх. Мотоцикл тоже может просочиться там, где автомобиль бессилен. Но тащить его по дарбандским лестницам – удовольствие явно ниже среднего.

…И вот в одной из кальянных над речкой я сижу и поджидаю Мусу Агахи, местного табачника. Я нашел его координаты в Москве, мы пару раз разговаривали по скайпу, когда он был в Европе, и, наконец, назначили встречу в Тегеране.

Подо мной бурлит горная речка Дарбанд, меня освежает легкий ветерок с горы Точал, а я вспоминаю дорогу. Как в детской считалочке, с чего все началось и на чем сердце успокоилось…

…Прохлада Дарбанда и избыточная насыщенность жизни Тегерана – лучшая кода к долгому путешествию по пустыне. Мы летели по пескам и шли по Каспию, чтобы, в конце концов, попасть сюда, под сень этих великих гор, под музыку упоительной персидской речи.

Бывают удивительные минуты, когда время, место и человек идеально совпадают. Со мной тот самый случай.

XVIII. Узоры из табачного дыма

…Я сделал еще один глоток кальянного дыма и тут же увидел Мусу. Седовласый мужчина лет пятидесяти с идеальным персидским профилем о чем-то расспрашивал кальянщика, итот едва заметным кивком головы указал в мою сторону. Перепутать было невозможно.

Через полтора часа я уже знал все, что только можно знать о курении и связанных с ним обычаях и привычках в Иране. У табака здесь довольно долгая история, к тому же связанная с политикой и сопротивлением западному влиянию. Об этом вышло бы отличное кино. Может быть, иранцы его уже сняли. Я, хоть и ценю иранский кинематограф, но явно смотрел далеко не все…

…В конце XIX века англичане, сидевшие в Индии, посматривали на независимую Персию с жадностью и вожделением. Правительство шаха, в свою очередь, с традиционной восточной хитростью пыталось лавировать между Британией, Россией и Османской империей, увлеченно посвящая свои дни и ночи рыбной ловле в мутной воде. Искушенные европейцы в подавляющем большинстве случаев переигрывали потомков Кира и Дария, но на сей раз им пришлось отступить.

Дело было так. В 1890 году шах на 50 лет предоставил британскому майору Табольту право на производство, продажу и экспорт иранского табака, который тогда считался едва ли не самым лучшим в мире. К этому времени в персидской табачной отрасли было занято почти 200 тысяч человек. Если учесть, что все население страны составляло максимум 10 миллионов, табачником был чуть ли не каждый десятый взрослый мужчина в стране – не старик и не ребенок. Британская концессия несла им убытки, разорение и безработицу.

Первым восстал рынок. Потом – деревня. И, самое главное, крестьян и торговцев поддержали аятоллы. Только сделали они это весьма оригинальным способом, во многом иллюстрирующим, как вообще ведется политика в иранской культурной традиции.

Знаменитый в ту пору аятолла Мирза Хасан Ширази издал фетву, в котором приравнял курение табака к оскорблению Махди – грядущего посланника Аллаха и предвестника преображения. С именем Махди тут не шутят. И в несколько дней все иранцы – даже самые заядлые курильщики – перестали курить. До того момента страна курила почти поголовно, и табак покупал каждый взрослый человек. А тут тотальная остановка, и никто не хотел работать на англичан, сотрудничать с ними, получать деньги от богопротивного промысла. Даже слуги в гареме отказались забивать трубки женам шаха иранским табаком, который неожиданно превратился в табак британский.

В итоге никакого бизнеса у Табольта не получилось, и вышло ему полное разорение. И в начале января 1892 года шах отменил концессию. Не прошло и двух недель, как новую фетву выпустил и Ширази. Курение собственного табака уже не оскорбляло Махди. Персам снова дозволялось курить.

…Иран помнит эту историю. Возможно, именно поэтому в нынешней исламской республике, падкой на всевозможные запреты, к табаку достаточно лояльное отношение. Курить можно, тем более можно и вполне почетно курить кальян. Хотя существует и старая пословица: «Кто курит кальян, тот не работает». Если верить ей и оглянуться вокруг, не работают очень многие иранцы, и вполне при этом преуспевают.

– Но это так, шутка, – сказал Муса. – На самом деле мужчины курят почти поголовно, зато женщины теперь курят мало, разве что дома или на пикнике, когда их никто посторонний не видит. Сейчас, как и во всем мире, с курением пытаются бороться, ввели, к примеру, 200-процентные пошлины, но спада потребления не чувствуется. И аятоллы, к счастью, тоже молчат. Так что у нас, табачников, дела идут неплохо, хотя свою былую славу иранский трубочный и сигарный табак утратил. В позапрошлом и начале прошлого века его ценили и в Британии, и в континентальной Европе, но где сейчас те золотые деньки?

С кальянным табаком тоже сложная история. Сто лет назад ароматизированного табака для кальянов почти не знали, а теперь почти повсюду курят муассель с бесконечным количеством добавок, так что табачного вкуса почти вообще не чувствуется. И это совершенно не соответствует старой персидской традиции.

– Почему? – удивился я. Везде, где мы только не курили, нам подавали очень сильно ароматизированные смеси.

– В этом вся ирония, – улыбнулся Муса. – На самом деле, старая иранская кальянная традиция – как раз крепкий табак. Сорт называли «томбак», или черный иранский. Курение «томбака» в чем-то подобно курению сигары. Хотя ассоциации дальние, но что-то общее все же есть. Как и в сигаре, используются специально подготовленные цельные табачные листы. Их наматывают на верхнюю часть кальяна и поверх них кладут угли. Получается совсем неплохо. И никакой чаши. Видели такой стиль?

– Ни разу.

– Это и не удивительно, – продолжал мой собеседник. – Кальянные, где курят томбак, теперь можно найти только далеко в провинции, чаще всего на востоке, ближе к Афганистану. В Тегеране, Тебризе, Исфахане и других крупных городах, повсюду в ходу европейский и арабский стиль. Так часто бывает. Традиция с Востока попадает на Запад и возвращается оттуда совершенно преображенной.

Кроме «томбака» в старые времена курили еще и «журак» – это уже ароматизированный табачок, изрядно сдобренный патокой. Из Ирана он почти ушел, зато его курят в Индии. Журак – сильно измельченный лист, и поэтому он не так интересен. Массовое производство и не слишком тонкий вкус.

Вообще, к сожалению, большинство курильщиков предпочитает у нас контрабандные западные сигареты. Даже знаменитые в прошлом иранские марки «Бахман», «Фарвардин», «Ордибехеш», «Тир» или вообще исчезли, или стали отравой для бедняков. Тут как с чаем. Выращиваем свой чай, а пьем китайский, индийский или цейлонский.

Кальянный табак – конечно, другое дело. Но и здесь преобладает арабский муассель, в котором, собственно, табака, очень мало. Однако я вам принес образцы, – и Муса передал мне несколько свертков…

…Об образцах лучшего иранского табака мы договорились еще месяц тому назад, когда беседовали первый раз по скайпу. Возвращаясь из большого путешествия, я всегда делаю лимитированную серию сигар с местными табаками. Можно сказать, что это моя личная традиция. В современных сигарах персидский табак не просто редкость – я таких сигар не знаю. А если я не знаю, значит, скорей всего, их нет. Так что в новых наших сигарах будет интрига, приятно оказаться первым…

Понравившийся мне лист я нашел, причем довольно легко. Муса был профессионалом, и выбирать было интересно. Я отобрал несколько вариантов, остальное – вопрос искусства и вдохновения. Надеюсь, пройдет не так много времени, и мы вместе с Мусой продегустируем мою иранскую сигару.

Жаль только, вряд ли это случится в Тегеране. Скорей, где-нибудь в Баден-Бадене или в Венеции. Что поделать? – так устроен мир, так закручены линии нашей жизни…

В свою очередь наш родной тоталфлеймовский кальянный табак произвел на Мусу очень сильное впечатление. Когда мы закурили, он просто расплылся в улыбке от удовольствия. Это было предсказуемо. Муса за этот вечер несколько раз дал пронять, что в его вкусе крепкие сорта, а у нас с этим как раз все в порядке. Ведь в дыме обычных современных иранских кальянов «услышать» настоящий табак – задача богатого воображения. Различить его там невозможно.

Total Flame – совершенно другое дело. Поэтому в Тегеране, да и по всей Персии, он был обречен на успех. По крайней мере, в этом меня заверил в кальянной над рекой Дарбанд у подножия горы Точала Муса Агахи – один из самых известных табачников этого города.

– Old school, – сказал он мне, – old school. Этот табак вернет нас к нашей собственной старой школе.

      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,

стремительная.

I. Прибрежный гламур и голый Хомейни

Покидать Тегеран не хотелось. В этом городе можно было прожить неделю, месяц, изучить его закоулки, долгими вечерами разговаривать с людьми, тусоваться ночи напролет на запретных вечеринках… Бывают такие города на земле, я их называю «обязательными к посещению», но это тоже слова. Они затягивают тебя, дразнят, очаровывают. Однако время, время… Хочется прожить тысячу жизней, а тебе дана только одна. Ритм у нее собственный, властный и чарующий.

…Из Тегерана мы ушли на север через горные перевалы. Высота – под три тысячи метров. Узкий серпантин ведет все выше и выше, справа – горы, слева – обрыв, слева – горы, справа – обрыв. Километров через сто от столицы уперлись в пробку. Оказалось – жуткая авария, машина улетела в пропасть. Хвост был длиной почти в десять километров. Объезжали его по «встречке», и из-за поворота выскочили прямо в объятия к полицейскому. Однако персидский гаишник не стал устраивать мелких разборок. Он просто отошел в сторону и показал знаком: «Проезжайте!».

Горная дорога – повсюду горная дорога. Красота невероятная. Леса поднимаются ввысь по склонам, а над всем этим великолепием царят вечные льды Дамаванда, первой вершины Персии, того самого вулкана, в сопле которого томится злой дух Биварасб. Сказки, конечно. Но природа оживает только тогда, когда она населена историями и преданиями…

Спускаясь с гор, падаешь прямо на Каспийское побережье.

На карте у нас было обозначено где-то 20 городов, но на самом деле это были 300 км бесконечных пляжей, вилл, отелей, ресторанов. Чистая классика Ривьеры: с одной стороны море, пляжи и шезлонги, с другой – сине-зеленые горы, впереди серой лентой вьется и зеркалит на солнце дорога.

Начался совсем другой Иран, такого мы еще не видели. Автопарк вокруг – и тот изменился, как только мы выехали на побережье. В Тегеране мы видели в основном иранские машины – вариации на тему «реношек» прошлого века. И в дополнение к ним – произведения европейского автопрома двадцатилетней давности плюс «хюндай солярис» forever. А тут пошли немецкие и английские лимузины, джипы премиум класса, «мерседесы», «бэхи», «порше» и «астон-мартины», как где-нибудь на Рублевке или на Елисейских полях. Картину изящно дополнили три или четыре «ламборджини» и одна «феррари». Явно не бедный край…

«Иваныч» наконец обрел 95-й бензин и летел, как птица. Но как раз тут двигаться хотелось со всеми остановками. И первую остановку мы сделали в Рамсаре.

Этот удивительный городок создавал такое ощущение, что ты не на иранском побережье Каспия, а где-нибудь в Сан-Ремо или Каннах. Только девушки в мусульманских одеждах возвращали к реальности. А так – солнце, море, пальмы. Вальяжные люди, шик, блеск, глянец. И гортанные крики муэдзинов доносились откуда-то издалека…

В местной кальянной компания молодых ребят встретила нас возгласами «Liberty forever!». Картинку довершил пляшущий голый Хомейни в смартфоне. Не знаю уж, монтаж это или какие-то реальные кадры, но он вводил местных парней в чистый экстаз. Я даже подумал: жаль, что советское время закончилось задолго до начала цифровой эпохи. Увидеть Сталина или Брежнева, размахивающих своими причиндалами, тоже было бы забавно.

…Рамсар состоит из ресторанов, отелей, вилл, пляжей и дворца Пехлеви. Но дворцы в Иране мы видели, так что решили не тратить время. Ну, жил-был шах. Ну, не стало шаха. Что ж, мы знаем, бывает. Шах и мат.

Куда интереснее представить себе, какая в этих местах играла жизнь в минувшую эпоху. Как-то мне попался в руки фотоальбом с фотками, сделанными в 60-е годы на острове Киш, еще одном знаменитом иранском курорте. Все в этих фотографиях свидетельствовало о невероятной свободе, каком-то удивительном джазовом настроении. Увы, этот Восток теперь давно в прошлом. Где тот Киш, где тот Рамсар, где тот Бейрут и та Александрия, в конце концов?..

Времена меняются, законы меняются, но меняются ли люди – вот в чем вопрос.

За несколько дней в Иране мне показалось, что все-таки нет. Но, быть может, это обманчивое впечатление.

II. Люди и революции

…Так мы и двигались по побережью от отеля к отелю, от пляжа к пляжу. Заночевали в Реште – самом большом городе по пути к границе. Решт – центр северной иранской провинции Гилян. Коренное население Гиляна – гилянцы и талыши. Гилянцы говорят на одном из диалектов фарси, талыши – тюрки. Есть еще курды и азербайджанцы. Иран вообще многонациональная страна, но никаких национальных проблем мы ни разу не заметили. Может быть, дело в том, что ислам не признает разделение на отдельные этносы, и это одна из его сильных черт.

Земля Гиляна – Каспийское побережье и северные склоны Эльбурса – как раз именно та Персия, которая всегда была связана с Россией. Отсюда Степан Разин увел свою персияночку, чтобы утопить в Волге. Здесь бродил Хлебников. Здесь сочинял свои «персидские стихи» Есенин:

«Ты сказала, что Саади

Целовал лишь только в грудь,

Подожди ты Бога ради,

Обучусь когда-нибудь».

Где-то я прочитал очередную современную байку, что, дескать, Есенин никогда не был в Иране и сложил свои знаменитые строки, сидя в бакинской гостинице. У нас очень любят развенчивать легенды. Однако это далеко не так.

И Хлебников, и Есенин на самом деле бродили по иранскому Каспию, и местные их приключения связаны с одной из самых интересных и теперь почти забытых страниц истории ХХ века. В двадцатых годах, на исходе Гражданской войны, здесь существовала ни больше, ни меньше, как Гилянская, а потом Персидская Советская Социалистическая республика.

…Дело было так. Весной 1920 года весь Северный Иран был охвачен восстанием против шаха и поддерживающих его англичан. В это время в Энзели, главном иранском порту на берегу Каспийского моря, откуда сегодня уходят паромы и в Астрахань, и в Туркменбаши, стоял российский каспийский флот, который увели из Баку англичане и белогвардейцы. И красным этот флот очень хотелось получить обратно. Жалко было кораблей.

В мае из азербайджанской столицы вышла красная флотилия под командованием Федора Раскольникова и Серго Оржоникидзе. Задача была одна – вернуть добро. Раскольников выдвинул англичанам ультиматум, и они, наученные горьким опытом азербайджанской кампании, решили уступить. Флот вернулся в Баку. Но ситуацией воспользовались персидские повстанцы.

4 июня повстанческие отряды Мирзы Кучек-хана заняли Решт. Их лозунги были просты и полностью созвучны эпохе: «Шаха долой! Англичан долой! Власть – нам!»

В тот же день была провозглашена Гилянская Советская Социалистическая республика. Во главе ее встал сам Кучек-хан и местные коммунисты, а войсками командовал Василий Каргалетели, русский полковник и генерал армии демократического Азербайджана, перешедший в 1920 году на сторону красных. Эта жизнь еще ждет своего приключенческого романа. Каргалетели родился в Тифлисе в грузинской аристократической семье, учился в Петербурге в академии Генерального штаба, геройствовал на Первой мировой войне и ловил крупную рыбу в мутной воде закавказской политики, пока через Кавказский хребет не перевалили красные. Гилян – это был его звездный час, однако в последний момент удача всегда ускользала из рук бравого полковника. Так случилось и на сей раз. Каргалетели не рассчитал, что и Кучук-хан, и большевики – ненадежные союзники, и его поход на Тегеран захлебнулся.

Следы этого очередного героя смутной эпохи теряются в 30-х годах то ли на Ближнем Востоке, то ли в СССР. По крайней мере, дата его смерти никому не известна…

Но год с небольшим на этих берегах царило полное безумие. Революционные лозунги, соединенные с мистическими ожиданиями шиитов и приправленные персидской экзотикой, создавали такой романтический коктейль, что устоять на ногах мог только каменный истукан. И уж точно не поэт. Поэтому не случайно именно в Гилян так рвался Хлебников, всегда увлекавшийся Персией. Самое удивительное – что он здесь делал? Оказывается, он читал лекции. Кому, на каком языке – это осталось загадкой, известно только, что еще он подрабатывал учителем у детей самого Кучум-хана.

Итогом этого путешествия стала знаменитая поэма «Труба Гуль-Муллы»:

«Полетом разбойничьим,

Белые крылья сломав,

Я с окровавленным мозгом

Упал к белым снегам

И алым садам,

Терновников розгам.

И горным богам

Я крикнул:

«Спасите, спасите, товарищи, други,

спасите!»

И ресницей усталою гасил голубое пожарище,

Накрыт простыней искалеченных крыл.

Горы, белые горы».

У Есенина же все вышло проще. Он приехал сюда навестить старого приятеля. В Гиляне воевал Яков Блюмкин, левый эсер и убийца германского посла, графа Вильгельма фон Мирбаха.

Блюмкин вообще любил Восток, интриговал в Стамбуле, безумствовал в Персии, ходил с Рерихом на Лхассу. С Есениным его связывала давняя дружба. Именно он, всесильный чекист, в 1918 году водил молодого поэта смотреть, как «расстреливают несчастных по темницам». И на персидских берегах приятели встретились вновь…

…Вероятно, к счастью для персов, история Советской власти на Южном Каспии оказалась достаточно короткой. В феврале 1921 года большевики заключили с шахом мирный договор и начали постепенно эвакуироваться. Кучук-хан в свою очередь повел войска на Тегеран, но опять вынужден был отступить. К осени советские части полностью покинули страну, и Кучук, раздосадованный поражением, решил расправиться с местными коммунистами. Это стало его роковой ошибкой. В Гиляне началась своя собственная небольшая гражданская война, и шаху ничего не оставалось, как взять реванш.

В ноябре в Решт вошли правительственные части. Мирза Кучук-хан бежал в горы и банально умер от холода. В Реште его голову выставили на пику и еще несколько месяцев демонстрировали обывателям. Судьба его детей, питомцев Хлебникова, тоже, скорее всего, сложилась печально.

Так закончилась первая иранская революция.

III. Старец Горы и его райские воины

К смертям и казням Гиляну не привыкать. Эти места хранят особую печать тайны и крови. Ведь на склонах Эльбурса, между Казвином и Рештом стоит, и тысячу лет тому назад стоял знаменитый Аламут, замок Старца Горы, главы секты ассасинов, легендарных бесстрашных убийц, несколько веков наводивших ужас на Восток и Запад. Сегодня их назвали бы террористами, но каждая эпоха требует своих понятий. Романтические герои, не знавшие страха смерти, пытались перекроить мир по собственным лекалам. И само их имя осталось в десятке языков и наречий.

Говорят, слово «ассасин» происходит от арабского «хашишин» – любитель гашиша. Но от него же происходит французское assassin, итальянское assassinо, и так далее. Злодей, профессиональный убийца – почти во всех языках Запада у одного и того же дела один и тот же корень …

На самом деле ассасины – одно из интереснейших идейных течений в исламе. Их еще называли «низаритами» или крайними исмаилитами, – очередной привет моему бухарскому приятелю Исмаилу из фонда Ага-хана. В Азии все рифмуется. Суфии, исмаилиты, Ага-хан, Тамерлан, Гурджиев, Семевский. Эти люди оставили следы, и я иду по их следам. Последователь, преследователь или наследник? Любопытный вопрос.

История ассасинов настолько же романтична, насколько и безумна. Основателем этого движения был Хасан ибн Сабах, учившийся вместе с Омаром Хайямом и будущим великим визирем империи сельджуков Низам аль-Мульком в одной медресе в Нишапуре у имама Муваффака. Они, вероятно, составляли великолепную компанию. Сохранились свидетельства, как юноши бродили втроем по городу – красивые, талантливые, верные друг другу. Каждого из них ожидало блестящее будущее.

Друзья тогда дали клятву, что тот, кто добьется большего успеха, поможет остальным. Низам, ставший визирем, призвал Хасана к себе, но все испортила ревность. Хасан понравился султану, и аль-Мульк испугался за свое положение. Саббаха оговорили, и ему пришлось бежать.

Визирь жестоко поплатился за свое предательство. Не прошло и десяти лет, как он стал одной из первых жертв ассасинов.

Так иногда кончается школьная дружба.

…В юности Хасан много странствовал и много учился, а к сорока годам принес клятву на верность Абу Мансур Низару, сыну фатимидского халифа аль-Мустансира, которого считали скрытым имамом и Махди – пророком Грядущего. Вскоре ему удалось захватить неприступную горную крепость Аламут, обратив всех его обитателей и защитников в свою веру. С этого дня его и стали называть Старцем Горы.

Свое учение Хасан изложил в книге «Новый призыв», и его призыв действительно не был похож ни на что иное на земле. Хасан показывал своим последователям грядущий рай на земле, и за него они готовы были последовать на небо.