Спарта. Миф и реальность

Лариса Печатнова

Спарта. Миф и реальность

© Печатнова Л.Г., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Часть I. Политические институты спарты

Глава 1. Спартанские цари

Предварительные замечания

На всем протяжении своего длительного существования цари в Спарте исполняли политические, правовые, религиозные, культурные и социальные функции.

Вплоть до введения эфората в 754/53 г.[1] в Спарте существовало три главных конституционных института, характерных еще для гомеровского периода, а именно: царская власть, совет старейшин (герусия) и народное собрание (апелла). Все три были значительно преобразованы при реорганизации государства на рубеже IX–VIII вв. Реформирование спартанской конституции античная традиция связывала с деятельностью законодателя Ликурга.

Исторические корни царской власти в Спарте нужно искать в гомеровской Греции. Гомеровская модель государства с ее наследственной царской властью, советом старейшин и военным собранием была воспринята и преобразована дорийцами, завоевавшими Лаконию. Гомеровские басилевсы были прародителями спартанских царей. Последние даже в эпоху классики и эллинизма сохраняли многие черты племенных лидеров периода дорийского завоевания. Однако надо помнить, что в гомеровской Греции царская власть всегда оставалась наследственной суверенной монархией, тогда как в Спарте постепенно она все более и более трансформировалась в обычную государственную должность, магистратуру, однако не совсем и не в полной мере. Царская власть в Спарте весьма значительно отличалась от любой полисной магистратуры важными монархическими элементами и привилегиями. Ведь, в то время как в большинстве греческих полисов уже в период архаики примитивные монархии во главе с басилевсами были уничтожены и заменены аристократическими режимами, а функции царей переданы полисным магистратам, консервативные спартанцы оставили за своими царями наследственное военное и религиозное лидерство вкупе с целым рядом царственных привилегий. Такая «многофункциональность» отдельных представителей правящей элиты характерна для обществ с не вполне развитым государственным аппаратом, где распределение функций между должностными лицами не вписалось еще в установленные законом рамки.

На всем протяжении спартанской истории царская власть продолжала оставаться наследственной и сохраняла важные монархические элементы и привилегии. Поэтому сама тенденция превращения царской власти в ординарную магистратуру никогда полностью не была реализована в Спарте. Особый статус царей, которые занимали в Спарте промежуточное положение между суверенными монархами и обычными государственными чиновниками, отметил уже Аристотель. По его словам, царская власть в Спарте «не является верховной властью в полном смысле…» (Pol. III. 9. 2. 1285а). Это лишь «наследственная и пожизненная стратегия» (III. 10. 1. 1285b). Судя по этим кратким репликам в «Политике», по мнению Аристотеля, цари в Спарте отличались от полисных магистратов, например от афинских стратегов, только двумя, правда очень важными, качествами: они возглавляли спартанскую армию не один год, как в Афинах, а всю жизнь и передавали это руководство своим сыновьям.

Оба царя были в конституционном отношении равны. Наследование велось по прямой линии. После смерти царя престол обычно переходил к старшему сыну. Однако, как утверждает Геродот (VII. 3), при наличии нескольких сыновей преимущественным правом наследования обладал тот, кто был рожден уже после вступления отца на престол. Правда, традиция не сохранила ни одного конкретного примера подобной передачи власти. Поэтому, скорее всего, статус «рожденного в пурпуре» так же проблематичен для Спарты, как и для Ахеменидской Персии.

Сыновья с физическими недостатками лишались права наследования, поскольку они не могли исполнять присущих спартанским царям жреческих функций (Xen. Hell. III. 3. 3; Plut. Ages. 3). Если царь не оставлял сыновей, ему наследовал ближайший родственник по мужской линии (Xen. Hell. III. 3. 2; Nep. Ages. 3). В случае малолетства царя его функции исполнял опекун из числа родственников, также по мужской линии (Plut. Lyc. 3). Иногда опекуны становились самостоятельными политическими фигурами и приобретали огромное влияние, как, например, Павсаний, опекун малолетнего Плистарха, сына Леонида I (о правлении опекунов: Her. IX. 10; Thuc. I. 107; III. 26; Xen. Hell. IV. 2. 9). В случае спора из-за трона формальное решение принимало, скорее всего, народное собрание по представлению герусии как государственной судебной палаты (Xen. Hell. III. 3. 4; Paus. III. 6. 2).

Можно предполагать, что обязательное включение царей в состав герусии было осуществлено Ликургом. Сам факт членства спартанских басилевсов в герусии, по-видимому, указывает на уменьшение их власти. Цари, являясь членами герусии, обязаны были принимать участие в ее заседаниях в качестве имеющих право голоса заседателей. В случае своего отсутствия они могли делегировать свои права кому-либо из геронтов. По словам Геродота, «если цари не являются в совет, то их ближайшие родственники среди геронтов получают их привилегии, именно каждый, кроме своего, получает еще два голоса» (Her. VI. 57). Правовое ограничение царской власти заключалось в том, что цари обязаны были действовать в рамках существующих законов, но не имели права изменять эти законы. Законодательной инициативой обладало только народное собрание совместно с герусией.

Двойная царская власть

Другой особенностью царской власти в Спарте кроме факта длительного существования[2] являлась ее двойственность. Ведь в Спарте была не монархия, т. е. власть одного, а диархия, т. е. власть двоих. Происхождение двойной царской власти, или диархии, из-за бедности древней традиции является большой проблемой и теряется в глубине Темных Веков. Ни одно из современных объяснений происхождения диархии не может быть полностью удовлетворительным. Определенно мы знаем только одно: по крайней мере уже в VIII в. имелось два царя, которые функционировали друг подле друга как равноправные коллеги[3]. Хотя этот дуализм противоречит буквальному значению слова «монархия», но он вполне совместим с государственно-правовой идеей и является не столь уж исключительным явлением. Например, в Скепсисе, греческом городе, расположенном в Троаде, по словам Страбона, долгое время царствовали представители двух родов (Strab. XIII. 52. p. 607).

Практика совместного правления была широко распространена в ахейской Греции в микенский и субмикенский периоды (Элида, Аргос, Трезена, Коринф, Фивы, Орхомен, Фокида, Колофон, Фокея). При этом самым обычным вариантом разделения высшей государственной власти было совместное правление двух или более представителей одной династии, чаще всего братьев. Гомер не раз указывает на случаи «примитивной поликратии». Так, например, кроме Одиссея еще несколько царей правят Итакой (Od. XXII. 390 ff.). Сын Одиссея Телемах называет «царями» предводителей женихов Антиноя и Евримаха (Od. XVIII. 64). Таким образом, как не раз уже было отмечено современными исследователями, Одиссей в глазах поэта вовсе не является единоличным и полновластным правителем Итаки. Он всего лишь один из многих царей, управляющих островом. В сказочном царстве феаков у Гомера также господствует «режим многоцарствия»: им управляет тринадцать басилевсов (Od. VIII. 390 f.). Это целая коллегия, во главе которой стоит Алкиной. Изобилие царей объясняют тем, что при образовании гомеровского полиса в него могло влиться несколько общин, каждая со своим вождем. Стоит отметить, однако, «достаточно условный характер царской власти у Гомера, являющейся в ряде случаев не столько монархией, сколько корпоративным навершием аристократической общины»[4].

Сами спартанцы объясняли появление диархии с помощью мифа о братьях-близнецах Еврисфене и Прокле, божественными покровителями которых считались братья Диоскуры (Her. V. 75; VI. 52)[5]. Самое подробное изложение этой мифической истории мы находим у автора «Описания Эллады» Павсания (III. 1). Он рассказывает, что когда дорийцы вторглись в Пелопоннес и, завоевав его, разделили на три части, то Лакония досталась малолетним братьям-близнецам Еврисфену и Проклу, так как отец их Аристодем погиб во время похода. Дорийцы, не зная, кого из них сделать царем, обратились в Дельфы, и Аполлон приказал им признать царями обоих, но рожденного первым считать выше. Таким образом, по мнению спартанцев, у них и возникла диархия. Важно отметить, что сами спартанцы верили в то, что двойная царская власть получила санкцию Дельфийского Аполлона (Her. VI. 52) точно так же, как и многие другие основополагающие для Спарты установления.

Еврисфен и Прокл, эти первые мифические цари, с детства враждовали друг с другом, и эта вражда перешла ко всем последующим поколениям спартанских царей (о продолжительной вражде Еврисфена и Прокла и их преемников см.: Her. VI. 52; 75; Xen. Hell. V. 3. 20; Aristot. Pol. II. 9. 1271 a; Plut. Cleom. 12). Надо заметить, что миф о братьях-близнецах является бродячим сюжетом, который встречается у многих народов для объяснения как двойной царской власти, так и постоянной династической борьбы между различными родами. Очень похожая легенда существовала, например, у римлян с их братьями-близнецами Ромулом и Ремом. Сыновьями Еврисфена и Прокла, по преданию, были соответственно Агис и Еврипонт. Последние и стали эпонимами, т. е. дали свои имена обеим царским династиям в Спарте. По имени Агиса все его потомки стали называться Агиадами, а потомки Еврипонта – Еврипонтидами.

Загадку двойной царской власти в Спарте не раз пытались решить ученые нового времени. На этот счет существует несколько гипотез. Первая из них предполагает, что диархия возникла в результате объединения, или синойкизма, дорийской общины с местной, ахейской. Для подтверждения этой версии, как правило, приводят рассказ Геродота, из которого следует, что еще в V в. старшая из спартанских династий, династия Агиадов, сохраняла воспоминание о своем ахейском происхождении. Геродот рассказывает, как во время спартанской интервенции в Аттику около 510 г. царь Клеомен I пожелал войти в храм Афины на афинском акрополе. Жрице, которая преградила ему путь, указав на то, что дорийцам сюда вход воспрещен, Клеомен сказал буквально следующее: «Женщина! Я не дориец, а ахеец» (Her. V. 72).

Сторонники этой версии считают, что сразу после завоевания Лаконии дорийцами между ними и местными ахейцами был заключен договор, в силу которого ахейская династия царей удержала за собой престол наравне с дорийской династией. Таким образом, вторжение дорийцев в долину Еврота закончилось их компромиссом с местной ахейской элитой. Это могло случиться потому, что дорийцам, возможно, не удалось полностью уничтожить сильное ахейское государство. Какую-то роль мог играть и страх завоевателей перед гневом местных богов, чей культ был в руках ахейской царской династии. Дальнейшее стремление дорийцев «приватизировать» местные культы свидетельствует о глубоком изначальном почтении к божествам древнего ахейского пантеона.

В этом случае время возникновения диархии – это фактически время появления дорийцев в Пелопоннесе и завоевания ими Лаконии, т. е. XII–XI вв. В какой-то мере данную версию подкрепляет то соображение, что царские династии в Спарте никогда не заключали между собой брачных союзов (браки обычно заключались внутри рода, причем нередко брали в жены племянниц (Her. VI. 39; VII. 205)). Прослеживается и ясно выраженная тенденция к территориальному размежеванию двух царских домов: они жили в разных районах-деревнях Спарты, имели разные святилища и места погребений (Paus. III. 12. 8; 14. 2). Кроме того, утверждение Дельф, что Агиады выше Еврипонтидов, можно понимать в том смысле, что первые принадлежали к более древнему и, следовательно, более знатному царствующему дому, чем Еврипонтиды (Her. VI. 51; 52. 5).

Согласно второй гипотезе, диархия в Спарте возникла в результате объединения двух или нескольких дорийских общин, возглавивших завоевание Лаконии в эпоху миграции. Очевидно, ближе к истине те исследователи, которые считают и Агиадов и Еврипонтидов дорийцами. Даже если предположить, что история о братьях-близнецах чисто генеалогическая легенда, инспирированная руководителями Спарты и их окружением, сам ее характер показателен. Впрочем, нельзя полностью исключить возможности, что легенда о братьях-близнецах основывалась на каких-то реальных фактах. При сомнительном наследственном праве и сильных позициях обоих претендентов выход из политического тупика в виде некоего двоевластия вполне естествен[6]. Действительно, по единодушному свидетельству древних, оба спартанских царя принадлежали к Гераклидам, а точнее, к одной и той же дорийской филе Гиллеев, представители которой возводили свой род непосредственно к Гераклу.

Сохранился рассказ Эфора о легендарных родоначальниках трех дорийских фил (Ephor. ap. Stephan. Byz. = FgrHist 70 F 15). Кроме факта принадлежности к одной филе можно вспомнить и то, что оба царя были членами одной сисситии и питались за одним столом (Plut. Ages. 20). Что касается территориального размежевания двух царских родов, то этот факт толкуют по-разному. Так, сторонники дорийского происхождения обоих царских домов указывают на то, что город Спарта никогда не был полностью синойкизирован, или объединен, в одно целое (Thuc. I. 10. 2). Даже во времена Фукидида сохранялось, по-видимому, четкое районирование по т. н. деревням, причем цари жили в разных деревнях Спарты: Агиады – в Питане, самой маленькой деревне, Еврипонтиды – в Лимнах. Таким образом, диархия могла быть учреждена, когда Питана и Лимны составили политическую коалицию, став ядром будущего полиса. Возможно, что первыми историческими царями, правящими совместно, стали Архелай и Харилл, чье правление древние хронографы относят примерно к середине IX в. (Paus. III. 2. 5–6; Euseb. I. 225). Это соответствует литературной и археологической традиции и вполне может быть принято как рабочая гипотеза.

Согласно третьей версии, двоевластие в Спарте возникло позднее (самая поздняя предлагаемая дата – первая половина VII в.), в результате компромисса двух враждовавших между собой политических группировок. Предполагают, что двоевластие стало следствием договора между древним царским домом Агиадов и аристократией, выдвинувшей из своих рядов некоего законодателя и сумевшей добиться для него положения соправителя. Подобный путь развития вполне возможен. Он подтверждается аналогичными случаями в истории других греческих полисов архаического периода. Так было, например, в Элиде, Митилене, Кимах. Нельзя полностью исключить и варианта, что автором диархии является Ликург. Он мог выступить в качестве арбитра между двумя противоборствующими сторонами в государстве – древней монархией и набирающей силу аристократией. В какой-то мере в пользу этой идеи можно использовать то соображение, что в античной традиции нет единодушия в отношении того, к какому царскому дому относился сам Ликург. Самый ранний свидетель Симонид, а вслед за ним и Аристотель считали Ликурга сыном Притана и дядей Харилла, т. е. относили его к Еврипонтидам (Arist. Pol. III. 7. 1. 1271b; Plut. Lyc. 1). Геродот же причислял Ликурга к Агиадам (I. 65. 4).

К сожалению, никаких точных данных о происхождении диархии в Спарте не сохранилось, и приведенные выше соображения представляют собой не более чем умозрительные гипотезы.

Термины, используемые для обозначения спартанских царей

Цари в Спарте назывались басилевсами (basileuv"), а царская власть – соответственно басилейей (basileiva). Это общие для Греции термины, обозначающие царей и царскую власть, в них нет ничего специфически спартанского[7]. Так именовались те, кто обладал царской властью на законном основании (rex у римских авторов)[8]. Однако весьма вероятно, что цари в Спарте как наследники дорийских племенных вождей первоначально носили почетный титул – архагеты (архагет дословно означает «главный вождь, глава, основатель»). В самом термине уже заключаются возможные варианты интерпретации. Именно это наименование, скорее всего, было общепринятым в официальных документах ранней архаики. В данном названии, вероятно, отражалось представление о царях как о военных предводителях и основателях государства. Во всяком случае, в самом раннем государственном акте, получившем название Большая ретра, значится, что в состав совета старейшин, или герусии, вошли также архагеты (ajrcagevtai)[9]. Плутарх, приведший текст Большой ретры в биографии Ликурга, в своем комментарии к этому документу поясняет, что под архагетами имелись в виду спартанские цари (Lyc. 6. 3).

Судя по некоторым документам периода архаики, слово «архагет» можно понять как «основатель», будь то основатель нового государства или нового культа. В таком более широком смысле слово «архагет» встречается в ранней дорийской надписи по поводу отправки колонии в Кирену, именуемой «Клятвой основателей» (текст восходит к VII в. – ML. № 5). Здесь архагетами именуются бог Аполлон и царь Батт, в обоих случаях в смысле «основатель», «устроитель». Но в таком значении слово «архагет» употреблялось не только дорийцами. Колонисты из Халкиды, основавшие Наксос около 735 г., воздвигли алтарь Аполлону Архагету (Thuc. VI. 3). Ксенофонт называет архагетом Спарты Геракла (VI. 3. 6). Эфор употребляет этот термин по отношению к спартанским царям. Так, говоря о первых царях Еврисфене и Прокле, которых считали основателями Спарты, Эфор замечает, что они не удостоились даже титула «архагет», «который давался всем основателям городов» (Ephor. ap. Strab. VIII. 5. 5. p. 366). По-видимому, термин «архагет» как основатель в самом широком смысле слова (новых культов, колоний, политических институтов) был характерен именно для архаической эпохи.

С другой стороны, то, что в Большой ретре архагеты упоминаются в одной связке с членами совета старейшин, или геронтами, позволяет предположить, что спартанские цари были названы архагетами как члены и председатели герусии. Этот титул определял их положение в герусии при Ликурге – первые среди равных, и не более того. Возможно, в этой фразе – «учредить герусию из 30 членов с архагетами совокупно» (Plut. Lyc. 6. 2) – было закреплено новое качество спартанских царей, которые, став при Ликурге членами герусии, были тем самым поставлены под контроль общины.

* * *

После этих кратких, но необходимых замечаний рассмотрим различные стороны деятельности спартанских царей – их военные, сакральные и юридические функции. Наши сведения на этот счет, как правило, ограничены периодом классики, так как именно от этой эпохи сохранилось наибольшее количество источников.

Цари как главнокомандующие спартанской армией

Цари в Спарте прежде всего являлись верховными главнокомандующими. Об этой стороне их деятельности сохранилось немало свидетельств у древних историков, особенно у Геродота и Ксенофонта.

В архаический период, до значительного усиления эфората, спартанские цари обладали неограниченной военной властью. Как руководители войска они имели право по собственному усмотрению объявлять набор в армию и отправляться в поход в любую землю и в любом направлении, не советуясь с прочими спартанскими властями. Как свидетельствует Геродот, «ни один спартанец не смеет им противодействовать, в противном же случае подлежит проклятию» (VI. 56). Таким образом, в Спарте авторитет царей как военачальников поддерживался не только законом, но и религией. Их призыву, как призыву гомеровских царей, должны были повиноваться все военнообязанные (Her. VI. 56). Во время похода цари обладали всей полнотой власти и даже имели право карать смертью без какого-либо судебного разбирательства любого воина, проявившего трусость или недисциплинированность (Thuc. V. 66; Xen. Lac. pol. 13. 10; Arist. Pol. III. 9. 2. 1285a). Они имели право заключать с врагом перемирие, вырабатывать предварительные условия мира и уводить армию домой (Thuc. V. 60. 1; 63. 1; Xen. Hell. III. 4. 5; 5. 23; 5. 34).

Вплоть до конца VI в. цари в военное время, как правило, вместе руководили войском (Her. V. 75). Но почти непрерывная и продолжительная вражда обоих царских домов отрицательно сказывалась на эффективности их совместной деятельности и в конечном счете, нарушала интересы всей общины. Ведь успех любой военной кампании был связан с принятием ответственных совместных решений. По крайней мере, один царь не мог отдавать распоряжения, имеющие законную силу, против воли другого царя. Случаи неэффективного и даже «провального» коллективного руководства привели к тому, что в конце VI в. с этой практикой было покончено.

Непосредственный повод для такого рода решения дали сами цари. Именно их поведение привело к принятию нового закона, который можно рассматривать как серьезное ограничение царской власти в военной сфере. Как рассказывает Геродот, конкретным поводом для изменения старого обычая послужила распря двух спартанских царей, Клеомена I и Демарата (Her. VI. 74–76). Их соперничество привело к провалу всей военной кампании 506 г., направленной против Афин. Согласно обычаю, они вместе выступили в поход, но в самый решительный момент перед сражением с афинянами Демарат дезертировал и, бросив Клеомена, удалился домой. Геродот говорит, что именно «из-за этой распри в Спарте был издан закон, запрещающий обоим царям вместе идти в поход» (VI. 75). Поскольку вся полнота военной власти принадлежала обоим царям вместе, то спартанцы, приняв подобный закон, на деле, если не формально, ослабили позиции спартанских царей не только в сугубо военной, но и даже шире – в общеполитической сфере. Почти непрерывная продолжительная вражда обоих царей и так негативно сказывалась на всей их деятельности, а запрет на совместные военные походы должен был еще сильнее отдалить царей друг от друга и углубить пропасть между двумя царскими домами.

Закон 506 г. можно считать первым серьезным ударом, который община нанесла своим царям. Раскол между Агиадами и Еврипонтидами был, таким образом, закреплен, и в дальнейшем большинство правительственных кризисов в Спарте так или иначе было связано с враждой двух царских родов. Разногласия между царями культивировали и использовали в своих интересах разные политические силы. Как правило, цари являлись партийными лидерами противоборствующих политических группировок, отстаивающих интересы различных слоев спартанского гражданства[10].

Благодаря принятому в 506 г. закону к началу V в. позиции царей в военной сфере несколько ослабли. Постепенно все большее значение в принятии решений и организации всей военной деятельности Спарты начинает приобретать народное собрание, возглавляемое эфорами. В классическое время процедура посылки царей в поход была следующей: народное собрание объявляло войну, а эфоры проводили военный набор. Для руководства армией спартанская апелла назначала одного из двух царей (Xen. Hell. IV. 2. 9; VI. 4. 18; 5. 10), который получал, таким образом, carte blanche для ведения данной военной кампании.

Дальнейшее ограничение власти царей, в том числе и в военной сфере, стоит в непосредственной связи с усилением эфората. Эфоры к началу V в. приобретают уже такую силу, что постепенно начинают осуществлять надзор за царями в их дотоле неприкосновенной вотчине – в действующей армии. Правовой основой такого рода деятельности эфоров послужил принятый во время Греко-персидских войн новый закон (точная дата его принятия неизвестна), согласно которому царя должны были сопровождать в походе два эфора (Her. IX. 76; Xen. Hell. II. 4. 36; Lac. pol. 13. 5). При царях они исполняли роль цензоров и соглядатаев, собирающих изобличающий царей материал, с тем чтобы по окончании военной кампании донести властям о поведении своих поднадзорных. Но осуществлять прямое вмешательство в распоряжения царей, находящихся в действующей армии, эмиссары из числа эфоров еще не могли. Однако неблагоприятный отзыв эфоров мог служить основанием для судебного преследования царя-военачальника. Таким образом, если в поле царь продолжал оставаться почти абсолютным владыкой, то по возвращении домой он превращался в подотчетного «чиновника», обязанного давать отчет в своих действиях народному собранию и эфорам. Нередко после судебного разбирательства царя осуждали: приговаривали, как правило, к штрафам, иногда огромным, в исключительных же случаях – к смертной казни.

В конце V в. происходит новое изменение в схеме руководства спартанской армией, имеющее ту же направленность, что и два предыдущих. Около 418 г. принимается закон, ставящий царей как военачальников под непосредственный контроль общины (Thuc. V. 63. 4). Ограничение своей военной инициативы спровоцировали, как это часто бывало, сами спартанские цари. В 419/18 г. царь Агис II отправился в поход против старинного врага Спарты в Пелопоннесе Аргоса. Поведение Агиса под стенами Аргоса показалось спартанским властям настолько подозрительным, что они по возвращении царя домой предприняли расследование. Оказалось, что Агис по неизвестной причине, может быть, даже получив крупную взятку, вместо того чтобы дать аргосцам генеральное сражение, внезапно, ни с кем не посоветовавшись, снял свой лагерь и ушел в Спарту. В армии Агиса, вопреки правилам, находился только один эфор[11], который также, возможно, был подкуплен аргосцами. Этот поступок царя вызвал такое возмущение у сограждан, что сразу по возвращении домой он был привлечен к суду. Судьи сначала вынесли решение срыть его дом до основания, а на него самого наложить огромный штраф в сто тысяч драхм. Далее, по словам Фукидида (V. 63), когда страсти немного улеглись, Агис как-то сумел оправдаться и добился помилования. Но для самой царской власти в Спарте этот случай имел самые неприятные последствия. Хотя Агис и не был отстранен от командования, но в дальнейшем он мог принимать только такие решения, которые были предварительно обсуждены и одобрены чрезвычайной коллегией (Thuc. V. 63. 4). Фукидид в связи с этим событием упоминает о введении нового закона, лишившего военачальника права принимать самостоятельные решения (V. 63. 4: «Лакедемоняне отказались от наложения штрафа и разрушения дома царя, но приняли по этому случаю постановление, какого еще никогда не было у них: они приставили к царю десять спартиатов советниками, без согласия которых он не имел права выступать с войском из города»). Судя по отдельным примерам, это новое установление касалось не только царей, но и любых других военачальников, включая руководителей флота (Thuc. II. 85. 1; ср.: III. 69. 1)[12]. Эта чрезвычайная коллегия, в отличие от прежних эмиссаров-эфоров, была ответственной. Без нее царь не мог принимать никаких важных решений. Десять советников представляли собой, таким образом, штаб царя, где все вопросы решались уже только коллегиально.