Я люблю дышать и только

Любовь Шапиро

Я люблю дышать и только

Любовь Шапиро начала писать книги только в сорок четыре года. Родилась в Москве в проезде Художественного театра (Камергерский переулок). Видимо, это определило её судьбу.

Л.Шапиро – Художественный руководитель театра – кабаре «Летучая мышь» им. Гр. Гурвича. Преподавала в РАТИ, работала на телевидение – была сценаристом ряда цикловых программ, посвященных жанрам кабаре и мюзикла. Одновременно начинает писать книги. Лучше всего зная театральный мир, автор пишет на театральные темы детективно – любовно – авантюрные романы: «Закулисные страсти», «Дневник романтической дурочки», «Жизнь – это кабаре», «Моя бабушка – Золушка» или «Жизнь злой девочки», «В сорок лет жизнь только начинается»

Читайте – это то, что нужно сейчас!

Если бы я тебя так не любила, то стала бы монстром

Интересно, проводила ли я время когда-нибудь в ночном, пустом «Максе». Да еще одна, – Кира оглянулась вокруг. – Нет ни одна. Вон, на стойке бара валяется Янка, изображает, что спит. Хотя, она может отключаться в любом месте и в любой позе.

Кира поискала глазами Марьяну.

– Неужели смылась? Нет, менты бы не дали. Да, она прячется под своей уникальной шубкой, в самом темном месте кафе.

«Останкино» – это не место работы. Это – земля, которую мы осваивали много лет и почти одолели, вспахали. И надо же – теперь «Она» лежит наверху, а мы все подозреваемые.

– А кто она? Даже этого мы не знаем.

Завтра эфир – нет уже сегодня. Ничего не готово. Начальству же будет абсолютно всё равно. Умер кто-то или притворяется. Программа должна выйти «в том же месте, в тот же час».

Жаль, что мы почти не общаемся между собой последние несколько лет. Страшно ужасно, а поговорить не можем, или не хотим. Никто первый не пойдёт на контакт.

– Девушки – красавицы, кто пойдет опознавать тело? – Следователь стоял у стойки, как раз там, где в изящной позе были скрещены Янины ножки.

– Её с детства знала только Кира. Все родинки, порезы появлялись на её глазах. Она пусть идет, – зевая, пролепетала Яна.

Я и не сомневалась, что пошлют меня. Странно, мне было даже самой интересно, узнаю ли я ту, которая «ждет» в банкетном зале.

– Пошли, капитан.

– Не так резво. Сначала необходимо найти понятых. В здании кто-нибудь есть?

Мы все громко засмеялись. Янка встала со своего лежбища, а Марьяна выглянула из-под мехов.

– На этой земле обетованной всегда есть жители. – Яна спрыгнула с барной стойки и крикнула: – «Люди, отзовитесь»

Из разных дверей, включая туалет, появились не выспавшиеся помятые лица работников ночного эфира.

– Что надо? Чего ты орёшь? Ночь же на дворе, – неласково обратился к Яне, оператор новостийной программы Костя.

– Будете понятым, – строго приказал следователь.

– Кем я буду? Понятым. Господи, кем я в этой жизни только не был. Зайчиком, подставкой под камеру, белым листом, на который ставят свет, но понятым… Что случилось? – Опомнился Костик.

– Вам, разве неизвестно, что в здании произошло, то ли убийство, то ли самоубийство. Погибла известная ведущая или…

– …или не погибла? – Костя пытался проснуться и поэтому бодрился незатейливыми шутками.

Следователь посмотрел на него безумным взором.

– Вы, что не понимаете, о чем я говорю? Всё, пошли, балагур. Второй – пойдёте вы, – обратился смущенный капитан к шубке Марьяны. Времени нет на поиски.

Марьяшка неохотно встала, нацепила манто и словно пава вышла из-за столика, на котором стояло штук шесть пустых бокалов от коктейля «Махито» и столько же чашек кофе.

– Волнуешься? – Спросила злобненько Яна.

– Да, – искренне ответила, почти бывшая подруга. – Ты нет?

– У меня причин нет. Я тогда была отлучена от вашей забойной компашки. Думаю, Кире хуже всех, – тихо, так, чтобы я не услышала, пролепетала Яна.

– Зря шепчетесь. Здесь и акустика хорошая, и слух у меня идеальный, – огрызнулась я.

– Тебя твой абсолютный слух и внимательность и подвели. Собственно, они всегда тебе мешали. Марьяна, не оглядываясь на приятельницу, тронула уже совсем обалдевшего от такой неадекватной реакции, следователя. – Пошли гусар…

Лифты ночью, естественно, не включались. Мы поплелись на седьмой, начальнический этаж, пешком.

– Как же я могу быть понятой, если я хорошо знала потерпевшую, апеллировала остатками юридического образования Марьяна, задыхаясь в шубке до полу, но мужественно не снимала ее.

Сзади засмеялся Костик.

– Машка, хочешь, понесу твою шиншиллу, а то ты сдохнешь по дороге и у нас будет два трупа.

– У вас, что-нибудь святое есть? Разозлился видавший виды, следователь.

– Конечно. Ответили мы втроем. Эфир.

– Если он сорвется, то трупов и раненных станет много больше. И тогда весь народ узнает то, что мы пока тщательно скрываем. Правильно, капитан? – сказала я, пристально глядя замученному мужику в глаза.

– А он ничего – приятный, мужественный…, – Марьяна внимательно и бесцеремонно разглядывала стража порядка.

– Но манто он не подарит, – я пощупала мех и даже цокнула языком от удовольствия.

Я понимала, что все наше нахальное и «бодрое» поведение лишь результат безумного страха. Мы так, в нашем «Останкино» привыкли выражать скорбь и боязнь. Я отключилась от дальнейшей болтовни моих знакомых и стала думать, как я буду реагировать там, в банкетном зале. Если я ее не узнаю? Как я могу ее не признать? Мы же знакомы всю жизнь. Но, какой-то странный секрет сокрыт за дверьми самого большого зала «Останкино».

Мы добрались до основного лестничного прохода седьмого этажа. Теперь еще столько же вдоль самого этажа, но хоть по прямой.

– Она сильно изуродована? – Тихо и со страхом поинтересовалась я у следователя.

– В том-то и дело, что она совсем не покалечена. Первый человек, который ее увидел, почему-то сказал, что это не ОНА. – Что все это значит? – Как вы думаете?

– Я не знаю. Ответила я спутнику. На самом деле, я почти была уверена, что знаю причину её девственного вида.

Шли мы долго, словно боялись торопиться к печальной церемонии. У меня зародились интуитивные сомнения, что нам и вовсе торопиться некуда. Делиться я ими не стала.

Тёмное «Останкино» неприветливо как морг, – подумала я. Хорошо, что обычно некогда обращать на нюансы внимания.

– У вас тут не так уж уютно, в некоторых моргах и то светлее и спокойнее, – повторил мою мысль следователь.

– Оттуда выходит мало новостей, – попыталась пошутить я.

– Ошибаетесь, – капитан скривил улыбку и покачал головой. Там так иногда интересно, как с живыми быть не может. Вот, где открывается смысл жизни, – продолжал философствовать Филипп Сергеевич, так звали нашего нового знакомого.

Я с интересом посмотрела на него и подумала, что, пожалуй, Марьянка угадала, он не только внешне, но и внутренне необычен. Или я плохо знаю следователей прокуратуры. Да, я совсем их не знаю.

Я очень боялась, что из зала будет пахнуть трупным запахом. Оттуда же пахло, как всегда, вкусной едой, хорошими сигаретами и духами гостей VIP.

Филипп Сергеевич тихонько приоткрыл дверь, будто собирался спросить: – «можно ли войти». Дверь скрипнула и сама пошла на нас. Ветер дул из правого крайнего окна. Банкетный зал был один из немногих помещений, где окна в «Останкино» открывались.

Тихий скрип двери и шуршание жалюзи на окне в полной темноте зала, где только в одном углу, плохо различались фигуры копошащихся экспертов и очерченное пространство, где должно лежать тело погибшей.

Мы слышали тревожный шепот группы, приехавшей из милиции и прокуратуры.

– Мне перестает нравиться эта телевизионная программа, – Марьяна наклонилась ко мне. Ты тело то видишь? Я боюсь подходить.

– Ты же у нас столько лет занималась криминальной хроникой, – напомнила я подруге. Ты уж насмотрелась.

– Если ты помнишь, то я никогда не выезжала на место событий. Я только комментировала в студии. Честно тебе скажу, старалась не засматриваться на жмуриков.

– Дамы и вы молодой человек, – задумчиво и грустно позвал нас следователь. – Мы не можем предъявить вам для опознания тело погибшей женщины. Его нет…

– Я побежал за камерой к ребятам на шестой, – Костик крикнул уже в дверях.

– Вы куда направились? – Остановил его какой-то милицейский чин. Если я правильно различила в полутёмном зале – немаленький.

– Такой материал упускать нельзя. Даже, если он не пойдёт сегодня в эфир. Архивники нам не простят, – Костя на половину уже был за дверью и занес вторую ногу, чтобы рвануть на шестой…

– Стоять, – громко приказал оперативник. Никто отсюда не выходит и не входит сюда. Будем разбираться.

– Каким же образом? – Ядовито поинтересовалась Яна. У нас даже объекта нет.

– Вот именно, – уже не так громогласно ответил милиционер.

Филипп Сергеевич прислонился к стене и молча, наблюдал за нами – людишками, за нашими реакциями.

– Что интересно, как мы будем выкручиваться? Вы впервые имеете дело с телевизионщиками? – Я предложила ему сигарету и термос с кофе, который жил у меня в сумке всегда.

– Не хочу. Пока не стоит ничего менять в атмосфере, – он сощурил глаза и сосредоточил взгляд на месте, где предполагаемо должно было лежать тело. Кира, как вы думаете, как может исчезнуть, он замялся, неодушевленный предмет, так, чтобы никто не заметил, что его уносят, тащат. Он же тяжелый. И кому это нужно? Не похоже на шутку, – следователь пристально посмотрел на меня.

– Вы хотите, чтобы я выполнила вашу работу? У меня не получится. В отличие от Марьяны, я никогда даже не вела криминальную хронику.

– Меня интересует ваша интуиция и те сведения, которые вы изо всех сил скрываете, но сказать хотите. Вас что-то гложет. Может, чувство вины бушует? – Филипп Сергеевич взял меня под руку и увел из зала. – Нам там пока больше делать нечего.

– Осматривать следы, – я всячески оттягивала разговор, который я, чувствовала, неминуемо состоится. Самое противное и главное, я сама его хотела начать.

Из зала, как ошпаренные выскочили Яна и Марьяна, уже не сильно заботившаяся о сохранности шубки, которая волоклась за ней.

– Вы куда это? – Гневно вопрошала Марьяна. На допрос?

– На расстрел, – в пандан её, как всегда к месту заданному вопросу, ответила я.

– А меня? – Засмеялась Яна. Я тоже очень многое могу сообщить компетентным органам. Нет, правда, не сидеть же нам здесь у «разбитого корыта». Извините, за дурацкое сравнение.

– Вы пока свободны. Даже можете опять залечь на буфетную стойку и подремать. Если вы понадобитесь, вас вызовут, и вы в яркой телевизионной форме изложите свои уникальные знания.

– Я же говорила, что в нем что-то есть. Кирка, тебе повезло. – Марьяна произнесла слова и тут же прикусила губу.

– Я недавно похоронила мужа, – пояснила я Машкину «шутку».

– Мы идем пить кофе, – сурово ответил следователь.

– Что, разве «Макс» уже открыли? – Приоткрыв сонные и томные, как всегда поражающие своей чернотой, глаза, спросила Марьяшка.

– У нас, с собой, было, – среагировала я быстро и зло. Свой носить надо, попрошайка. Я показала язык и, взяв Филиппа Сергеевича за пиджак, увела от девчонок.

– Куда же вас вести? В аппаратную? Там человек непривычный долго не выдерживает, – я раздумывала, есть вообще, на нашей Останкинской земле место, где можно дышать и не потерять при этом голос, потенцию, мысли и уж тем более сердце. Не нашла.

– Не печальтесь, – старомодно успокоил меня следователь. Мы пойдем к Останкинскому пруду. Там уж точно надышимся.

– Нам выходить можно? – Я засмеялась. – Я забыла, что я под бдительным оком закона.

* * *

Шли мы, молча, прислушиваясь к скрипучему блестящему снегу.

Я размышляла о том, чтобы не дай Бог, меня не выперли за прогул. Хотя, наверное, такая прогулка считается помощью следствию.

Чем же я в состоянии ему помочь? Не рассказывать же, в самом деле, всю нашу длинную жизнь с радостями, ссорами, ненавистью, тайной, которую мы храним уже десять лет и поэтому то, любим, друг друга и жмемся то к одной подружке, то к другой, то пылаем ненавистью из-за трусости и, в общем, предательства человека, который нас всех сделал.

– Вы хотите мне поведать что-либо конкретное, что способно навести меня на правильные размышления по поиску исчезнувшего человека. – Филипп Сергеевич с пытливым любопытством заглянул мне в лицо, даже подлез под него. – Я даже не могу назвать тело мертвым. Я его не видел. Когда группа следственная приехала, то сразу внизу милиция начала нас посвящать в то, что там наверху ТАКОЕ. Там лежит ОНА – любимица всех. Я побежал в «Макс», чтобы убить двух зайцев, захватить понятых и тех, кто ее хорошо знал.

– Вы знаете, мне легче все написать, чем рассказывать. Иначе мы проговорим всю жизнь, – я представила все наши девичьи подробности и реакцию взрослого, даже не очень молодого мужчины, на нашу неправильную и порой, грешную судьбу.

– Пишите, – Филипп Сергеевич меня быстро понял. – Погулять все равно приятно. Вы возвращаетесь в «Останкино»?

– Надеюсь, что меня еще не выгнали, – я повернула в сторону своей земли Обетованной. Ноги понеслись быстрее. Многолетнюю привычку не вытравишь. За мной, несколько запыхавшись жестким шагом, размахивал руками, загребая ветер, семимильными шагами шел следователь. Ему тоже необходимо было вернуться к отсутствующему телу.

– Я напишу, – уже влетая в здание и вытаскивая пропуск, кричала я.

Он кивнул и махнул рукой, в знак того, что с нетерпением ждёт.

* * *

Я прибежала в студию, в которой, на удивление «конь не валялся».

– В чём дело, – закричала я, вертя головой, чтобы крик долетал до всех служб. – От всех работников я услышала хоровое недовольство по поводу того, что меня Шеф – редактора на площадке нет. Наш же ведущий любит получать информацию из первых рук, то есть, из моих. До начала тракта – репетиционного эфира, оставалось десять минут. Я не дослушав фырканье, понеслась в гримерку к ведущему. Алёша – чудный парень, очень внимательный и послушный, что большая редкость у телезвёзд. Возможно, потому что молодой, а я намного старше и знаний по тем вопросам, на которые он должен беседовать у него не хватает, он меня слушает.

– Я рад приветствовать вас, сударыня, в столь поздний час, – как всегда с лёгкой, необидной иронией приветствовал меня Леша.

– Ты извини, у нас ЧП. – Я не хотела распространяться на тему, тем более предмет исчез.

– Разве это ЧП? – По-моему – обвал в горах. Самая рейтинговая программа слетела, сразу после получения «ТЕФФИ». Что будет? – Лёше хотелось поговорить на насущную тему.

– Ты не забыл, что темой нашего сегодняшнего неповторимого Ток-шоу «Отношение людей к братьям их меньшим».

– С такими темами мы никогда не получим «ТЕФФИ», – печально заключил ведущий.

– И уж тем, более не станем академиками премии ТЕФФИ. Каждому свое. Ну, всё. Поехали по сценарию и гостям. Тебя что-то не устраивает?

– Животные в студии. Я боюсь больших бойцовских собак.

– К тебе подведут только маленьких, которые даже лаять не умеют, – я с нежностью посмотрела на Лёшу. Если бы у меня был сын, я бы не возражала против такого. Раз всё остальное тебя устраивает, я побежала. Не забудь надеть специальный костюм, для того, чтобы животные могли тебя немного порвать. – Лёша посмотрел на меня с ужасом, я показала ему язык и успокоила, – шучу.

На душе стало чуть легче. Я поняла, что программа пройдёт нормально. Легко и непринуждённо. Так всегда должно быть на дневном телешоу. Я уверенной походкой шла в аппаратную. Такая целенаправленная поступь на высоких, чуть цокающих каблучках, у меня появилась после смерти мужа. При нем, я ходила как мышь, нет, я плыла за ним, как за ледоколом, который всегда шёл правильным курсом и не тонул. Он просто сразу ушёл на дно – умер…

– Что у тебя с лицом? – Из-за угла появилась Марьяна, уже готовая к утреннему эфиру. Всё так плохо? Нас будут еще допрашивать?

– … и пытать. Перестань трусить. Кстати, не желаешь написать свою версию событий, начиная от Рождества Христова.

– Что надо? Я могу, только пусть и Янка пишет. Потом сверим.

– У нас всё равно получаться разные истории. Я собираюсь писать правду, – я пристально посмотрела на заклятую подругу. – А ты будешь приукрашивать себя. Яна наверняка сгустит краски до того, что мы получим рассказ Эдгара По.

– Ладно. Давайте вечером встретимся, только не в «Максе». Видеть его уже не могу. Приставать начнут с вопросами. После эфира договоримся. Янке я сейчас перезвоню. Где она может быть?

– Звонит своим гостям, как всегда. Так что лучше найди её, – я посмотрела на Марьяшку и, мне захотелось её прижать к себе. Она всегда была бояка. Сейчас, даже под толстым и умелым слоем грима морщинки скукожились, а на экране этого не должно было быть видно, – я поцеловала её в промежуток между ухом и щекой, где не было грима.

– Звони. Уже опаздываю, как, впрочем, и ты.

Марьяшка сделала гримаску, означавшую улыбку и похлопала себя по щекам, чтобы не рассмеяться и придать щечкам естественный оттенок.

Мы разошлись по разным студиям, обещая после записи встретиться все-таки в «Максе» и попытаться оттащить Яну от ее VIP персон. При этом придется ухитриться отобрать у нее все десять мобильных телефонов. Иначе разговор не получиться.

Я вела программу, всё время, шепча Лёше в ухо необходимую или подходящую информацию.

– Что с тобой сегодня? – Возмущенно спросил режиссёр программы Борис, который сидел за пультом рядом, нажимая вовремя на кнопки, чтобы камеры правильно показывали картинку. – Ты работать будешь? Или так посидишь?

– Я работаю. Вот – листаю сценарий, хотя знаю его наизусть.

– Ты на лицо Лёшки посмотри. Он взмок от твоей творческой помощи. Может тебе плохо? Давай, остановим запись. Катя может пересесть с суфлера. Она тоже неплохо знает программу.

– Хватит меня лечить, – огрызнулась я. По сути, Борька был абсолютно прав. Я не держала ни темп, ни очередность выступлений на площадке. Я думала о Ней и о нас.

– Так что? Стоп? – Режиссёр уже наклонился к микрофону, по которому сообщал информацию для всей группы.

– Нет, – я поближе пододвинулась к столу. Я закончу этот шедевр. Потом сама и смонтирую. После сделаем большой перерыв. Всё равно идем с опережением. Я приду в себя. Извинюсь перед Лёшей и группой. И мы полети к звёздам дальше, – пошутила я.

– Знаешь, за что тебя обожаю, – Боря чмокнул меня в наушник, – за то, что ты никогда не сдаешься. Поехали, Зоя Космодемьянская.

Он даже не мог представить себе, что паника, которая бегает у меня по желудку не может остановиться сама. Ее нужно выплеснуть, но «вместе с ребенком». Я не знаю, возможно, это. И без девчонок, я не решу сакраментальный и постыдный вопрос.

Когда же мы все так изменились?

Я продолжала автоматически регулировать запись программы. И судя по тому, что Борька одобрительно кивал, хотя бы, внешне собралась.

– Всё! – Закончили первый выпуск. – Закричал режиссер в микрофон.

Видимо, я была так далека от присутствующих и происходящего, что подпрыгнула, икнула и ойкнула одновременно.

– Тебе, определенно нужен долгий перерыв. Ты куда пойдешь есть? – Не унимался внимательный товарищ.

– Я, мне нужно по делу выбежать. Раз уж ты благородно отпустил на целых сорок пять минут, то я успею провернуться, – я чмокнула Борюську в щёчку и, не дав ему ответить, усвистела из студии.

Навстречу мне бежал, красный как рак и потный, как тореадор после боя с быком, генеральный продюсер «Ток-шоу».

– Что происходит? Мы выходим из графика, а твой обожаемый Борис удлиняет перерыв.

– У него и спрашивай, – свалила я нагло всю ответственность за лишние двадцать минут, на режиссёра. Я опаздываю. Извини.

Я бежала, теряя туфли на ходу, в душе надеясь не потерять еще и каблук, к семнадцатому подъезду. Сегодня, Яна там должна была встречать именитых гостей. Обычно – процедура обхаживания начинается с центрального входа, но нынче их получалось многовато и все одновременно.

Зацепив всё же колготки за раритетную железяку, которая давно должна была храниться в музейных фондах телевидения, если такие есть, я допрыгала до охраны. Милые мальчики милиционеры устало переминались с ноги на ногу, периодически опираясь на стойку. Увидев меня, они выпрямились и, улыбаясь, поинтересовались «Каким ветром меня занесло», так далеко от родных пенат?

– Вы Яну Вилькину не видели? – Я озиралась по сторонам, подпрыгивала, чтобы различить пышные, не по моде собранные в Бабету, волосы подруги.

– Она только что повела группу солидных товарищей в студию № 13, если не ошибаюсь, – мальчик-милиционер был рад услужить.

– Она ещё вернётся?

– Судя по спискам, которым нет конца, она будет регулярно наведываться с периодичностью минут в пятнадцать, – витиевато выплеснул свои глубокие познания другой дежурный, чином повыше и умом основательнее.

Я не понимала, что мне делать: – если сидеть здесь, то меня точно выгонят с работы из-за срыва записи, если бежать в студию, то мы можем разминуться с Яной, так как коридоров, которые ведут к 17 подъезду много. Тем не менее, пока, я не договорюсь с Яной о встрече, думать ни о чем не могу. В этот отчаянный момент мне пришла гениальная, на мой взгляд, идея. Я послала воздушный поцелуй «двоим из ларца» и забежала в соседний коридор, где писалась Марьяша. До конца её эфира оставалось ровно три минуты. Невзирая на гневные и угрожающие взгляды помощника режиссёра, я на корточках добралась до стола, за которым эфирили Марьяша и один из её бывших мужей – замечательный ведущий с потрясающим сексуальным баритоном Олег. Человек он был скромный и своим очарованием не пользовался. Даже стеснялся.

Подползая к ноге Марьяны, я как раз, размышляла, почему они развелись. Мы с Марьянкой тогда не доверяли сокровенных тайн, а Олег, как истинный джентльмен и вовсе хранил скупое молчание.

Добравшись до ног ведущих, я чуть не закончила их вещание раньше на несколько минут и не уронила стол от гомерического хохота, который меня разобрал. Изящно и подобранно по цвету выбраны верхние части костюмов телезвезд утреннего эфира. Под столом был настоящая клетка для обезьян. Помимо странных огромных сапог Олега, который, я вспомнила, был заядлый рыболов подледного лова, он еще баловался сладостями. Почему им не поставили мусорки, не ясно. Олег кидал под стол. Вкусы его были разнообразные. Ту неделю, что они дежурили на эфире по утрам, каждый день появлялась новая сладость, которую ведущий еще не апробировал. Если она ему приходилась по вкусу, то всю неделю на всех столах студии, гримерки и редакторской лежали новые конфетки. Олег не был жадным и неэгоистично угощал всех.

Марьяна под столом выглядела не менее экзотично, она была во вьетнамских тапочках. Только что в перерыве, ведущая сделала педикюр.

– Маня, давай быстрее сворачивайся и бегом на семнадцатый подъезд, ждать Яну.

– Ты сошла я ума. Я с голыми ногами помчусь через все «Останкино». Кстати, ты, кажется, смазала мне лак на большом пальце, – Марьяна с неодобрением посмотрела на меня.

– Пойдешь, как миленькая, нет, побежишь, – разбушевалась я шепотом, сидя под столом. У нас, если ты помнишь, нет ни времени, ни шанса выпутаться из этой истории. Более того, как бы нам самим не оказаться потерянными трупами.

Слава Богу, Марьяна успела приветливо попрощаться со зрителями, потому что румяная холеная ведущая, стала серого цвета.

– Ты хочешь сказать, что нас, только потому, что мы… возьмут и убьют. В этой почти смешной истории нет ничего особенного. Это всего лишь…

– Ты чувствуешь, ты даже слов подобрать не можешь или боишься. Так что марш на семнадцатый. Возьми у Олега унты и вперед.

– А ты? – Запричитала Машка.

– Я побегу на работу. Мне еще четыре программы ваять.

* * *

Я удалялась под проклятья подруги, что я эгоистка и мне нет дела до ее страха.

Я уже не слышала Марьяшу, я сосредоточилась на новой теме программы. «Взрослые дети и их «воспитание» родителей.

У меня взрослая дочь и вопрос был крайне актуален для меня. Леше он тоже нравился. Он совсем недавно перешел из тинэйджеровского состояния и помнил, как его родители мучились с ним.

Я влетела в гримерку к ведущему, с текстом, полным ртом нужных афоризмов и умных мыслей – «Великих», на эту тему.

– Я все прочел, – Лёша потряс кипой бумажек и карточек, которые ему приготовили ассистенты. Можешь выдохнуть и попить кофе, – Лёша сделал чашку горячего напитка, и подал мне со словами: – У тебя что-то серьезное случилось?

– Мне кажется, что очень. Я не могу тебе ничего объяснить. Я пока немного понимаю.

– Тогда не надо. Захочешь? Я к твоим услугам, – Лёшка встал и стал менять костюм.