Хроника смертельной весны

И вот, наконец, он решился бросить ее, бросить их нерожденного сына – совсем как когда-то ее бросил отец – предательски и равнодушно. А чего, собственно, она ждала – что он будет и дальше мириться с ее душевными терзаниями и невыносимым чувством вины? Между тем, Булгаков мрачно следил за тем, как Катрин меняется в лице.

– Я думаю, тебе лучше уехать в Москву, – тусклым голосом заявил он. – А там посмотрим.

– На что посмотрим? – слова застревали у нее в горле. Вот оно! Наконец-то он понял, что такая жена, как она, ему вовсе ни к чему. Наконец-то он понял, что свою страстную любовь к ней он всего лишь придумал. А то и того проще – его тяга к ней была проявлением примитивного инстинкта альфа-самца. Разве она способна пробудить истинную нежность? Даже родной отец – первый мужчина в жизни девочки – покинул ее без колебаний. Она, Катрин, обречена вызывать лишь низкое, похотливое любопытство. Что до недавних пор двигало мужчинами, клявшимися ей в любви? Либо азарт обладания ею как вещью – за пятнадцать лет связи с Орловым она совершенно к этому привыкла. Либо острое, испепеляющее влечение, которое свело в могилу Олега Рыкова – и едва ее саму не затянуло в пылающую бездну. Так почему она решила, что Сергей станет исключением в списке трагических разочарований? Для него она – просто приз, полученный в жестокой схватке и потерявший ценность за отсутствием конкурентов. А теперь он еще и отсылает ее в Москву.

– Решено, я уеду, – Катрин пыталась говорить спокойно, но губы ее предательски дрожали.

– Завтра я возьму тебе билет, – пообещал он. – Собирайся.

– Ты приедешь к родам? – спросила она чуть слышно.

– Не знаю. Постараюсь, – уклончиво ответил он так, что она поняла – не приедет.

– Лучше б ты бросил меня там, в Репино, – голос ее сорвался на рыдание – она сама едва понимала, что говорит. – Лучше б Рыков меня убил.

– Я не хочу с тобой спорить, – Булгаков устало дернул головой. – Это бесполезно.

Он решительно поднялся и стал сгребать со стола всякую мелочевку – из той, которую мужчины имеют обыкновение таскать в карманах – ключи от машины, бумажник, телефон и зарядка к нему, наушники и что-то еще…

– Конечно. Что толку спорить с тем, кто тебя предал.

– Я – тебя – предал? – Булгаков резко повернулся к жене. – Да как ты смеешь?!

Она не отрывала от него усталого и равнодушного взгляда: – Смею, – пожала она плечами. – Чем еще ты меня испугаешь?

– Катрин, это бессовестно, – выдохнул Сергей. – Ты не замечаешь меня, я словно мебель… да нет, я словно грязь у тебя под ногами, а ты еще осмеливаешься упрекать меня?

– Это ты совсем меня не замечаешь, – прошептала она. – Я совершенно тебе не нужна.

– Катрин, опомнись, опомнись! – он схватил ее за плечи. – Ты скользишь по мне взглядом, как по стенке, я для тебя пустое место, и я…

– Я, я, я! – горько усмехнулась она. – Есть ли место для меня в твоих терзаниях?

Он не дал ей закончить:

– Да если б не твой живот, я бы…

– Что? – глаза Катрин щипало, она сдерживалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. – Что б ты со мной сделал? Ударил бы?

Опомнившись, он отпустил ее так же резко.

– Иногда мне кажется… Впрочем, довольно. Не бойся. Это я так… Хорохорюсь…

Она опустилась на стул и спрятала лицо, отгородившись от него ладонями:

– Мне действительно лучше уехать. Все, хватит, оставь меня. Проваливай на свою работу…

Он повернулся и ушел, а Катрин, не доев завтрак, и оставив недопитый кофе на кухонном столе, отправилась обратно в спальню. Она услышала звук заведенного мотора за окном, но не подошла, а, вновь завернувшись в шаль, улеглась на край кровати. Сон, вязкий и мутный, как бульон мироздания, затопил ее, она плакала в этом сне, не переставая – бессильно и жалобно.

– Катрин, Катрин, проснись! – голос Булгакова вырвал ее из этого гиблого болота. – Катрин, проснись.

– Чего тебе? – сонно пробормотала она.

– Прости меня. Не знаю, что на меня нашло.

– Ты меня бросил, – пробормотала она сонно.

– Я попытался представить себе, что мы развелись, вернее нет – просто разошлись, и до меня вдруг дошло, что я просто умру без тебя. Родная, если у тебя осталось хоть что-то ко мне…

– Осталось, – она продолжала всхлипывать. – Просто мне очень больно и одиноко…

– Прости меня, – он коснулся губами ее опухших от слез губ. – Я постараюсь справиться, Катрин… Я постараюсь за нас двоих.

Чуть позже, Венеция

– Синьора, вас ожидают, – лакей поклонился почтительно и посторонился, пропуская Изабель во внутренние покои палаццо. Она пошла на серебряные звуки, доносившиеся откуда-то из глубины – голоса скрипок сплетались в прекрасный венок, им вторила виолончель. Изабель оказалась в просторном зале, увешанном картинами старых мастеров, благородно мерцавшими лаком – Дюрер[23], Рейнолдс[24], Брюллов[25]. Над консолью восемнадцатого века скромно примостился Вермеер[26] – «Ого! – мелькнуло в голове Изабель. – Его в лучших пинакотеках – наперечет».

– Тебе нравится Канон Пахельбеля, carissima? – услышала она и обернулась на старческий голос. – В нем совершенство гармонии и красоты мира.

– Красота и гармония так обманчивы, – отозвалась Изабель.

– О нет, дитя мое! Единственное, что никогда не обманет – это гармония и красота, при условии, конечно, что они истинны.

– Экселенца[27], – она чуть кивнула.

– Графиня, – старик сделал приветственный жест морщинистой кистью. – Желаете, я покажу вам мою коллекцию?

– Не сочтите меня грубой, – качнула Изабель головой. – У меня не так много времени. Я вняла вашему настойчивому приглашению, но откровенно говоря, не понимаю…

– Сейчас вы все поймете, моя дорогая. Для начала присядьте! – приглашение прозвучало как приказ и Изабель, едва помедлив, опустилась в изящное кресло с черепаховым левкасом[28], обитое шелковым гобеленом – очевидное творение Буля[29].

– Итак, экселенца?

– Итак, нетерпеливое дитя мое, – улыбнулся Винченцо Росси. – Я хочу рассказать вам одну историю… семейное предание, если хотите…

– Чужие семейные тайны? – подняла бровь Изабель. – Стоит ли мне, экселенца?..

– Поверьте мне – стоит, – проскрипел он. – Тем более что это вплотную касается вас, моя принцесса… и организации, в которой вы занимаете столь высокий пост.

– И при чем здесь мой Фонд? – голос молодой дамы стал звонким и льдисто хрустким.

– Фонд, ты права, совершенно не при чем, – старик перешел на «ты» и Изабель не успела даже возразить. – Итак, помолчи, моя принцесса, и просто слушай!

…Это было давным-давно, когда я впервые посетил Париж. Мой давний друг Реджи Скотт стал моим «cicerone»[30]. Реджи жил в Париже уже достаточно долгое время, его с удовольствием принимали везде.

– Реджи Скотт? Английское имя.

– Я познакомился с ним во времена Освобождения. В то время он был лейтенантом британских ВВС. Когда же я приехал во Францию, он уже носил майорские погоны, а его часть квартировала в окрестностях Парижа. Реджи пользовался успехом у женщин – твоя крестная мадам Перейра была в него влюблена, une ragazzina stupida![31]

– Жики? – оживилась Изабель. – Она никогда мне не рассказывала.

– Не уверен, что она с удовольствием вспоминает о том периоде жизни, – заметил старик. – Но я узнал Жики немного позже, при весьма жестоких обстоятельствах. Но вернемся к твоей бабушке Моник…

– Ты приехал к ней?

– Я даже знаком с ней не был. Но у меня имелось рекомендательное письмо.

– Рекомендательное письмо? От кого?

– Так ли это важно? Но, чтоб произвести на тебя впечатление, признаюсь – от мессира Ронкалли.[32]

Изабель насторожилась – она часто слышала имя его Святейшества, беатифицированного[33] не так давно. Поговаривали, что его даже собираются причислить к лику святых[34]. Моник часто рассказывала о нем с искренним восхищением, но Изабель ни разу в голову не пришло спросить, откуда та его знает.

– Иоанн XXIII написал рекомендательное письмо к моей бабушке?

– Что?! О нет! Моник Гризар тогда еще только начинала свою блестящую карьеру. Письмо было адресовано тогдашнему Магистру Ордена. Папа рекомендовал меня на пост вице-командора итальянского отделения Паллады.

Изабель вздрогнула. – О чем вы, экселенца? Какая еще Паллада?

– Не стоит ломать комедию, дитя мое, – посоветовал старик. – Я полностью в курсе существования Ордена палладинов и даже некоторое время был его активным рыцарем. И именно в этом качестве прибыл в Париж в начале шестидесятого года, посетив твою бабушку в особняке близ парка Монсо. Я был, без ложной скромности, хорош собой, пылок, красноречив и умел произвести впечатление на женщин, и в частности – на гордячку Моник Моар – в то время занимавшую пост вице-командора. Мы понравились друг другу.

– Что вы имеете в виду, экселенца?

– Невинное дитя! – дребезжаще рассмеялся старик. – Тебе и правда нужно пояснить? Я хранил это в тайне, пока Моник была жива, но теперь, когда ее не стало – мои руки развязаны. Очень быстро после нашего знакомства мы стали любовниками.

– Но… но… – растерялась мадам де Бофор. – Но ведь Моник была замужем!

– Кому и когда мешали мужья, carissima? – подмигнул ей Росси. – Более того, наши отношения имели последствия. Необратимые.

– То есть, вы хотите сказать…

– Именно. Моник родила дочь Женни – от меня, а вовсе не от этого falotico[35] Огюста Моара! Следовательно, ты – моя внучка. Уж не знаю, разочарует тебя это или обрадует.

– Вы уверены, экселенца? Как вы можете утверждать?..

– Я подкупил одну из твоих горничных и вот результаты ДНК-теста, – он протянул молодой женщине листок бумаги. Она пробежала его глазами – документ был выдан лабораторией Hôtel-Dieu de Paris[36] – у нее нет причин не верить ему. Нет, ну какова Моник!

– Я тебя убедил? – старик поднял седую бровь – глаза его, несмотря на возраст, черные и живые, с любопытством рассматривали Изабель. Та очевидно была шокирована.

– Я не знаю, – она попыталась вернуть ему листок.

– Оставь себе, – он отклонил ее руку. – У меня есть копия. Она понадобится, чтобы изменить завещание.

– Завещание, экселенца? – поразилась Изабель.

– Зови меня «дедушка», – мило попросил Росси.

– Ну уж нет, – фыркнула Изабель. – Так что там насчет завещания?

– Как ты оживилась! – хохотнул он. – Я решил включить тебя в завещание наряду с тремя моими законными сыновьями и шестью внуками. Я чрезвычайно богат – никто не будет обижен – если только налоги все не сожрут. Хочешь, оставлю тебе Вермеера?

С лица Изабель уже исчезла чуть снисходительная гримаска, с которой она слушала Винченцо еще минуту назад.

– Я давно наблюдаю за тобой, дитя. Ты решительна, хладнокровна и умна. Но что-то тебя беспокоит.

– С какой стати я буду это с вами обсуждать? – пожала плечиком Изабель. – Лучше расскажите, что вас связывает с Палладой?

– Ничего. Я порвал с вашим Орденом много лет назад. Практически во время моего романа с Моник. Тогдашний Магистр Ордена – Селена де Бофор…

– Бабушка моего мужа, – прошептала Изабель.

– Она самая. Редкая была стерва, dio l’abbia in gloria![37] Так вот, Селена категорически отвергла мою кандидатуру.

– Почему?

– Потому что во время войны мой отец был министром в правительстве Муссолини – большинство знатных семей Рима и Венеции, l'élite del paese,[38] поддерживало дуче. До меня донесли слова Селены «Фашистам нет места в Ордене». Ей было безразлично, что в семнадцать лет я сбежал из дома и воевал в «Стелла роса»[39], и сам лейтенант Джованни сделал меня адъютантом! Sono stato un eroe![40] Ей было плевать! И я избавил Орден от своей нежелательной персоны. И от своих средств, разумеется. Я был молод, горяч, и, не буду скрывать, оскорблен. Да как она посмела!

– Меня она тоже не любила, – пробормотала Изабель. – В конечном итоге она обвинила меня в смерти моего мужа. Сказала, что я довела ее внука до самоубийства.

– Я слышал эту печальную историю. Конечно же, ты не при чем.

– У него был нервный срыв! А она обвинила меня в измене.

– Разумеется, безосновательно, – покивал старик.

– Bien sûr![41] – воскликнула молодая женщина возмущенно.

– Видимо, она ненавидела тебя на генетическом уровне, – ухмыльнулся Росси. – Vecchia disfatta![42] Она оскорбила меня публично! Я бросил все и вернулся в Венецию.

– Бросили все? – поджала губы Изабель. – И мою бабушку в том числе?

– Как ты верно подметила, Моник была в то время замужем. Не думаю, что скандал пошел бы ей на пользу.

– И вам, экселенца.

– И мне, – легко согласился Росси. – Кому вообще нужны скандалы, mamma mia!

– Как же вам удалось порвать с Орденом?

– Как? – усмехнулся он. – Да очень просто. Я основал собственный.

– Собственный Орден? – поразилась Изабель. – Какого рода?

– «Il Vettore». Когда-нибудь слышала?

– Нет, никогда. Кого вы защищаете?

– Защищаем? Diemeneguardi![43] Мы работаем для собственного удовольствия и процветания. Строго говоря, это не совсем Орден. Скорее научное историческое общество. Обожаю древние артефакты. Я их коллекционирую.

– Успешно?

– Ну, не буду врать, Копья Судьбы[44] в моей коллекции еще нет, но зато много других великолепных экземпляров. Как-нибудь, если захочешь, я тебе покажу. Иногда нам мешают. И это очень меня расстраивает.

У Изабель появилось чувство, что старик подобрался к сути их встречи.

– Дорогая моя, – продолжал он, – пару лет назад мы пытались завладеть прекрасным артефактом дома Альба. Нашей целью был знаменитый гребень, известный как пейнета Беренгарии.

– Это какая Беренгария? – лениво поинтересовалась Изабель.

– Беренгария – жена английского короля Ричарда Львиное Сердце[45] и внучка короля Кастилии Альфонсо Седьмого[46].

– Не поверю, экселенца, что вы всерьез принимаете подобную чепуху. Ричард Львиное Сердце… короли, королевы! Детские сказки.

– Да нет, девочка, вовсе не сказки! Это исторические факты, которым есть документальное подтверждение. Пейнета Беренгарии – несомненный исторический артефакт.

– Не тот ли это гребень, в котором танцует мадам Королева? – тут ее голос, обычно звонкий и властный, стал звучать приглушенно – словно ей что-то мешало в горле. Изабель даже чуть кашлянула.

– Именно он.

– Меня приводит в недоумение, почему Франсуа… то есть герцог Альба, до сих пор не потребовал его обратно, – злым голосом заявила Изабель. – Если он такой ценный. Каким точно годом он датируется?

– А это самое любопытное! Дело в том, что Беренгария, будучи еще принцессой Наваррской, прежде чем выйти замуж за английского короля, долгое время скиталась по Европе – многие хотели жениться на ней – она была лакомой партией для коронованных особ Европы – еще бы, наследница Наварры! Ее то и дело захватывали в плен, потом освобождали, потом опять она становилась заложницей очередного принца – а их тогда бродило по дорогам несчетное количество – не забывай, это было время крестовых походов и Европу наводнили странствующие рыцари и бандиты, и порой трудно было различить – кто есть кто. И вот однажды, в лесах Шампани, на Беренгарию и ее эскорт – или, вернее, его жалкие остатки – напал отряд вооруженных до зубов мародеров. Невесте английского короля грозила смертельная опасность, но ей на выручку пришли рыцари окрестного замка, хозяйкой которого была…

– Катрин де Бофор! – воскликнула Изабель.

– Конечно, ты знаешь легенду о том, откуда взялась Паллада[47]. Беренгария нашла приют в замке и провела там несколько месяцев, за которые успела сдружиться с благородной дамой.

– Она гостила в замке до того, как Катрин изнасиловали английские крестоносцы, или после? – в вопросе Изабель звучала ирония. – Думаю, до – иначе графиня не была бы столь гостеприимной к невесте английского короля.

– Как ты права, carissima! – одобрительно кивнул Росси. – Беренгария гостила в замке Бофор до известного тебе события, которое стало отправной точкой для Ордена. И, уезжая, оставила графине на память…

– Гребень? – оживилась Изабель.

– Нет, почему же гребень? – Росси удивился.

– Но как же? – вздернула бровки молодая женщина. – Вы только что сказали – гребень носит имя Беренгарии.

– Да, носит, но это вовсе не значит, что он таковым является.

– Не понимаю. Если она оставила гребень…

– Да нет же! – в нетерпении воскликнул старик. – Беренгария подарила Катрин де Бофор молитвенник – в полном соответствии с тогдашними традициями – настоящее произведение готического искусства – в золотом окладе, инкрустированный драгоценными камнями, с рисунками изумительной красоты.

– Все равно не понимаю, – Изабель пожала плечами. – А при чем тут гребень?

– О, дитя мое! – прищурился Росси. – Сдается мне, эта тема очень тебя интересует!

– Вовсе нет, – она поджала губы. – Но гребень Альба знаменит. Правда, я не подозревала, что он настолько старинный.

– Старинный, но не настолько. Конец семнадцатого века. А тот молитвенник экспонируется в Лувре. Его выставили на аукцион сорок лет назад. Я пытался его заполучить, но не вышло… Лот перекупил кто-то из дома Ротшильдов, а потом…

– Нельзя ли ближе к делу! – довольно резко попросила Изабель. – Я по-прежнему ничего не понимаю.

– Я вот-вот перейду к сути! – пообещал Росси. – Проблема в том, что когда речь заходит об истории, я увлекаюсь… Так вот, молитвенник. Бофоры владели им века, пока в 1679 году французская принцесса, племянница Людовика XIV, Мария Луиза Орлеанская не вышла замуж за испанского короля Карлоса II. Сердце короля-солнце не дрогнуло, когда он отдал шестнадцатилетнюю девочку одержимому безумцу Карлу. Более того, испанского монарха подозревали в инцесте.

– И что? При чем тут Бофоры?

– Терпение, дитя мое! Марию Орлеанскую сопровождала многочисленная и знатная свита, так как по слухам, принцесса была вовсе не племянницей французского короля, а его дочерью.

– Подумаешь, – Изабель наморщила носик.

– Вместе с принцессой в Эскориал[48] отправились ее придворные дамы. Одна из них Катрин, графиня де Бофор.

– Очередная Катрин! – фыркнула Изабель.

– Это имя носили королевы и святые. Но графиня была совсем юной, всего на год старше своей королевы. Для нее нашелся жених при испанском дворе. Угадаешь, кто?

Изабель закатила глаза: – Ну конечно! Герцог Альба?!

– Точнее, будущий 10-й герцог Альба, тогда он еще звался маркизом Толедо. Предполагается, что в качестве приданого она получила и молитвенник Беренгарии.

– Но при чем тут гребень?

– В отличие от Марии Луизы, которая была несчастлива в браке и ненавидела Испанию до конца дней, Катрин полюбила и мужа, и страну, в которой вскоре почувствовала себя как дома. В качестве свадебного подарка дон Франсиско Альварес де Толедо преподнес невесте пейнету невероятной красоты.

– Пейнета Альба…

– Именно! Впоследствии на зубцы гребня был нанесен текст на старофранцузском языке – изящное ле[49], которое Беренгария посвятила подруге и записала на форзаце[50] молитвенника. Это настоящий шедевр – и литературный, и ювелирный. И конечно, несомненный исторический артефакт. Впервые пейнету надела Катрин де Бофор на собственное венчание. И с тех пор все невесты дома Альба венчались, набросив белоснежную мантилью из валенсианских кружев на высокий гребень. Так, вернее, было, пока во времена Гражданской войны[51] дворец Лирия не разграбили красные, и гребень не затерялся… Если точнее, все думали, что он затерялся. А он преспокойно себе лежал в подвалах Франко, и после того, как тот умер в 1975 году, все его состояние перешло к Хуану Карлосу, а тот не спешил с разбором наследства. Вот так и вышло, что несколько лет назад пейнету передала русской примадонне королева София. Ее чрезвычайно впечатлил русский «Дон Кихот», и она решила подарить Анне Королевой что-нибудь истинно испанское. Не нашли ничего лучшего, чем отдать ей гребень Беренгарии. Да какое она имеет на него право!

– Ну, не меньшее, чем вы… дедушка, – усмехнулась Изабель.

– Ошибаешься! Ах, как ты ошибаешься, дитя мое! Да будет тебе известно, наш род Росси идет от четырнадцатого герцога Альба, который во время Пиренейских войн[52] путешествовал с матушкой по Европе. Несколько месяцев он провел в Венеции. И тайно обвенчался там со знаменитой куртизанкой Марией Гонфалоньери…

– С куртизанкой? – Изабель была шокирована.

– Венецианские куртизанки того времени были прекрасными образованными женщинами и редкий мужчина мог устоять перед их прелестью и умом. Вот юный Альба и попался.

– То есть, если вы мой дед, а она моя пра… пра… прабабка, – растерянно проговорила Изабель, – то я – потомок герцогов Альба?..

– Ты мгновенно ухватила суть! – воскликнул Росси. – И да будет тебе известно, у меня есть подписанное по всем правилам свидетельство о браке дона Карлоса Мигеля Фитцджеймса Стюарта и Сильва и моей прапрапрабабки Марии. А также свидетельство о рождении моего предка – Винченцо Гонфалоньери.

– Почему об этом ничего не было известно? – прошептала ошарашенная Изабель.

– К сожалению, брак был аннулирован в 1815 году Святейшим Престолом по требованию короля Испании Фердинанда VII, как не получивший официального монаршего одобрения. Кстати, может, брак и не был бы расторгнут, но на момент его заключения юный Альба был несовершеннолетним.

– Проклятье! – вырвалось у Изабель.

– Да уж, – вздохнул Росси. – Марию поспешно выдали за венецианского торговца Росси, и тот признал Винченцо Гонфалоньери законным сыном. Надо заметить, почтенный негоциант оказался прекрасным мужем и отцом, брак принес ему немалую выгоду, так как за Марией дали отличное приданое. Именно с этого союза началось восхождение нашего рода. Со временем Росси стали элитой венецианской знати, потеснив Контарини, Гритти и Гримани… Испанская история была похоронена в семейных архивах и, скорее всего, сгнила бы от плесени и грибка, если б твой дедушка, – он приосанился, – не начал наводить порядок в семейной библиотеке. Ее немного подтопило во время очередного наводнения в конце пятидесятых, и надо было срочно принимать меры. Я посвятил разбору несколько лет, и то, что обнаружил, повергло меня, тогда еще молодого человека, в шок. Примерно, в каком сейчас находишься ты. А еще я нашел упоминание о последней воле моего… нашего предка. Герцог Карлос Мигель Альба завещал пейнету Беренгарии Марии Гонфалоньери-Росси – видимо, он не переставал любить ее до конца дней. Но, естественно, подобное упоминание не имеет никакой юридической силы.

– Несомненно, – с сожалением кивнула Изабель.

– И тогда я попытался заполучить гребень собственными методами. Считаю – и ты со мной согласишься – я имею на него право. И ты – как праправнучка Марии Гонфалоньери. Я даже привлек специального агента. Это влетело мне во внушительную сумму, почти полмиллиона евро! И все коту под хвост.

– Как так? – удивилась Изабель.

– Та самая мадам Королева, о которой ты упомянула – оказалась не так проста. Наш агент погиб при очень подозрительных обстоятельствах – в его смерти обвиняют серийного убийцу – но что-то мне с трудом в это верится. Полагаю, ты должна кое-что знать об этом. Кстати, тебе не любопытно, почему я об этом знаю?

Сказать, что Изабель была поражена – не сказать ничего. Росси с удовольствием наблюдал, как она меняется в лице – растерянность сменяется изумлением, изумление – страхом, страх – паникой. Конечно, девочка не ожидала, что он в курсе всего, происходящего в Палладе – пусть даже это казнь очередного преступника или тренировка нового боевика. Однако, девочка заинтересовалась – вон, как глазки заблестели. Интересно, что ее больше поразило? Известие о том, что она – потомок могущественного дома, или вероятность того, что ему известно все, что творится в ее засекреченной организации?

– У нас утечка? – выдержав паузу, спросила Изабель.

– Скажем так – я знаю очень много. И у меня везде друзья.

– Значит, друзья? – каменным тоном заметила она.

Росси усмехнулся: – Друзей надо заводить умело, и ценить. Ну, carissima, – продолжил он. – Уверен, мы сможем найти общий язык. Нам стоит объединить наши усилия, – он поднял примирительно руку, – Не волнуйся, я говорю только о временном сотрудничестве, хотя – как знать? Вдруг мы станем настолько полезны друг другу, что объединим и наши организации.

– Не думаю, – Изабель покачала головой. – Не вижу смысла.

– Это как посмотреть. С какой точки зрения. Например, под углом твоих личных желаний. Чего бы тебе больше всего хотелось?

– Почему вы спрашиваете? – надменно вздернула голову Изабель.

– Потому что я могу дать тебе все, что пожелаешь.

– Мне достаточно власти. Уж чего-чего…

– Мне это известно. Ты теперь Магистр Ордена – по завещанию Моник.

– Интронизации еще не было, – сухо откликнулась молодая женщина. – Я пока что исполняю обязанности, экселенца. И стараюсь делать это максимально хорошо.