Дорога длиною в 80 лет. Башкирский театр оперы и балета. Актеры на сцене и за кулисами. Обзоры, рецензии, интервью

А еще Борис делал зарисовки старого, исчезающего города. В них были приметы прошлых столетий и щемящая грусть от неизбежных утрат.

Многие годы Борис дружил с основателем Башкирского ансамбля народного танца Файзи Адгамовичем Гаскаровым. Дружба эта не была безоблачной. Они ссорились, подолгу не разговаривали друг с другом, тяжело переживая разрыв. Скупились на похвалу и комплименты: к чему эта сентиментальность? Зато теперь, когда Гаскарова нет в живых, Торик выплескивает наружу свое восхищение этим самобытным, незаурядным человеком, «бунтарем, крикуном и поперечником».

Как самую дорогую реликвию хранит он кассету с голосом Гаскарова.

Файзи Адгамович рассказывает, как познакомился с ним: «Первый раз я увидел его в «Фаусте», в роли Мефистофеля. Поинтересовался, кто он, этот молодой бас, и в чьих костюмах выходит на сцену. Оказалось, в придуманных им самим. Он – и художник, и певец. Это показалось мне удивительным, взволновало. Как раз в тот момент я вынашивал замысел «Северных амуров». Мне нужны были костюмы – театральные, удобные в танце и реалистичные вместе с тем. Я предложил ему: «Слушай, Борис, давай попробуем с тобой башкирские танцы одеть!» Он сначала отнесся к этому с недоверием, но потом увлекся.

Вот эти шапки знаменитые с красным конусом. Мы долго спорили о тканях и цвете, пока он не придумал продернуть черные шнуры по красному фону. Я обрадовался. Таких шапок никогда не было, но они прижились, потому что в них есть и стиль, и реалистичность. Костюмы, созданные Борисом Ториком, запечатлены в книгах, фильмах, документах. По ним сейчас учатся».

«Над „Северными амурами“ мы работали целый год, – завершает рассказ своего старшего друга Борис Яковлевич, – искали этот силуэт, который теперь стал хрестоматийным: летящая мужская фигура, увенчанная пышными мехами, с ярким развевающимся зеляном за плечами. Известный художник Мухамед Арсланов возмущался: „Не было у башкир таких шапок с хвостами!“ Но искусство – это не краеведческий музей, главное – создать национальный характер. Ведь неспроста этот условный тип джигита так всем полюбился, что с тех пор кураисты, певцы, не говоря уж о танцорах, выходят на сцену в этих шапках и зелянах, накинутых на плечи, как чапаевская бурка, по-гаскаровски».

«Северные амуры»… Это было интересно, но Торик продолжал петь в опере. В его репертуаре были не только классические партии: Мефистофель и Кончак, Варлаам и Мельник, но и современные – Вожак («Оптимистическая трагедия» Александра Холминова), кардинал Монтанелли («Овод» Антонио Спадавеккиа).

У Бориса была прочная репутация умного певца. Музыкальные критики отмечали, что у него есть «художественная культура и артистический вкус». И вот на взлете он решительно и смело прерывает свою артистическую карьеру. Борису стукнуло тогда 50. Для баса это не возраст. С голосом не было никаких проблем.

Что же случилось? Подтолкнули внешние обстоятельства: в оперном театре наступило безвременье, яркие исполнители оставили сцену, новые не появлялись. Но истинная причина была в другом: художник Торик, до поры до времени мирно сосуществовавший с Ториком артистом, стал выдавливать его, одерживать над ним верх.

Артист – хоть и важная, одушевленная, но все-таки часть спектакля, исполнитель чужой воли, очень зависимый человек.

Совсем другое дело – художник – постановщик. Это воистину демиург. Он создает спектакль, а в нем – целый мир, эпоха, своя философия, настроение.

Будучи певцом, Борис познал вкус этой «отравы», и потому без особых сожалений распрощался со своими сценическими героями.

Торик сделал десятки спектаклей. В театрах музыкальных, драматических, кукольных. Он был главным художником Омского музыкального театра и Башкирского государственного театра оперы и балета. Если это и случайность, то закономерная.

Эскиз к опере А. Бородина «Князь Игорь».

Послушаем, что говорит искусствовед Владимир Чирков: Торику «особенно подвластен музыкальный спектакль. Он его словно «пропевает» с помощью цвета, света, каждый раз организуя сценическую площадку так, как если бы сам играл на ней. Ведь не напрасно в одном из интервью художник признался: «Я слышу музыку в линиях и вижу линию в музыке».

В 1987 году главный режиссер Омского музыкального театра Кирилл Васильев поставил музыкальную драму Евгения Птичкина «Я пришел дать вам волю» (по Шукшину). Сегодня этот спектакль назвали бы мировой премьерой, так как он не имел предшественников, ставился впервые.

«Это была синтетическая в своих средствах постановка, вобравшая в себя и живописный, и пластический талант художника, – рассказывает все тот же Чирков. – Смысловую нагрузку взял на себя установленный по центру сцены станок, превращающийся по ходу действия то в плот, то в шатер, то в храм, то в эшафот. Единство места и действия имело трехчасовое театральное развитие, где воедино слились воли режиссера, дирижера, сценографа, артистов…

Для всех постановщиков, в том числе и для Бориса Торика, это было испытанием на самостоятельность театрального мышления, с чем все участники блистательно справились».

Импрессионистские декорации Торика доставляют радость и неискушенному зрителю. Распахивается занавес, актеры не пропели еще и двух слов, а в зале – аплодисменты.

Аплодисменты художнику, исповедующему и подтверждающему своей практикой традиции великой русской живописи.

…Примечательный факт: первый спектакль уфимского Театра юного зрителя (Национальный молодежный театр) «Идукай и Мурадым», по мотивам башкирского эпоса, шел в декорациях художника, приглашенного из Омска. Легко догадаться, что это был Торик.

Он яростно осуждает беспредел в оперной режиссуре. Когда, по выражению знаменитого тенора Владимира Галузина, «из-за режиссерской дури певец часто ощущает себя спортсменом, идущим на рекорд в тюремных кандалах».

«Классику нельзя трогать, к ней надо относиться очень бережно, – громыхает Торик. – Никто же не переписывает картины в Лувре или Третьяковке, не пририсовывает усы Мадонне.

Есть современные оперы. Вот здесь, пожалуйста, экспериментируйте. Верди, Чайковского оставьте в покое».

Борис Яковлевич выдерживает паузу и снова воодушевляется: «А что они могут, нынешние? Ведь до них был уже Мейерхольд. Разве они талантливей Всеволода Эмильевича? Сомневаюсь. Дай бог им постичь глубины авторского замысла и донести их до зрителя. Архитрудная задача…»

Он заводится и называет имена оперных режиссеров, певцов, художников, блиставших в середине прошлого, «золотого» для оперы, века. Вспоминает, не скупясь на пышные эпитеты, своих питерских и новосибирских учителей. «Роман Иринархович Тихомиров – великий режиссер! Иван Васильевич Севастьянов – выдающийся художник! Вениамин Павлович Арканов… Титан, глыба. Какой певец! А педагог! Это мой второй отец».

…У Торика почтенный возраст. Мы знакомы с ним сто лет и давно на «ты». Иногда он звонит мне из Омска. Говорим, перебивая друг друга, чуть ли не по часу. И все потому, что Борис до сих пор не может окончательно распрощаться с Уфой: она не отпускает его от себя.

2008 год

На сцене и за кулисами

РУСТЭМ САБИТОВ: «НАДО РАБОТАТЬ НАПЕРЕКОР ВСЕМ ТРУДНОСТЯМ»

Древнегреческий миф о Прометее – один из самых известных и любимых в мировой культуре. Образ титана – бунтаря и мученика всегда привлекал драматургов, поэтов, композиторов и художников. К слову сказать, в прошлом веке в СССР была очень популярна в исполнении Эдуарда Хиля песня Оскара Фельцмана на стихи Наума Олева «Огонь Прометея».

В Башкирии на сцене театра драмы имени М. Гафури шла трагедия Мустая Карима «Не бросай огонь, Прометей».

Эта пьеса Мустая Карима обрела вторую жизнь, получив воплощение в музыке Рустэма Сабитова для симфонического оркестра, хора и сопрано. Впервые прозвучала она со сцены оперного театра 27 апреля 1999 года.

Прошло (страшно подумать!) десять лет. И вот оперный театр 25—26 апреля 2009 года приглашает уфимцев на балет Р. Сабитова «Прометей».

Перерыв в десять лет между первым исполнением «Прометея» и премьерой одноименного балета, конечно же, впечатлял.

Сабитов объясняет, почему сложилась такая ситуация:

– Трагедию Мустая Карима я прочитал несколько раз, прежде чем передо мной стали вырисовываться картины балета. И тогда я с большой энергией начал писать музыку. Мне говорили: «Писать балет без хореографа – пустая трата времени». Но я не послушался и писал такую музыку, какую хотел.

Предыдущий «Прометей» – это симфоническое произведение. Балет – совершенно другое.

Я долго искал хореографа. Когда просмотрел работы Игоря Маркова, то понял, что его хореография будет близка, созвучна моей музыке.

Марков попросил меня дописать какие-то сцены. Я не сопротивлялся и сделал это. Ведь балет – это прежде всего хореография.

Игорь Марков:

– Сейчас большая редкость, когда хореограф и композитор работают вместе. У меня дух захватило от такой перспективы.

До этого у меня уже был опыт работы с музыкой классиков и современных композиторов, Шостаковича. К музыке Сабитова я подошел очень осторожно и очень внимательно как к откровению другого человека. Я разговаривал с ней.

Игорь Марков на репетиции.

…«Прометей» Рустэма Сабитова открывал 15-й Международный фестиваль балетного искусства имени Рудольфа Нуреева. Впервые за семьдесят лет театр рискнул поставить «полнометражный» балет на основе современной хореографии.

Композитор Сабитов и балетмейстер Марков отважились воплотить на сцене мифологическую (читай – космическую) тему. Власть и жертвенность, любовь и порыв человека, возникшего из небытия, к свету, к небу…

Премьеру «Прометея» ждали не только балетоманы, но и довольно многочисленная музыкальная общественность Уфы.

Музыковеды живо откликнулись на это событие.

Евгения Скурко: «Обращение к „вечному образу“ мировой культуры – Прометею – в балете Сабитова по трагедии Карима „Не бросай огонь, Прометей!“, непреходящим философским проблемам бытия влечет за собой монументальность синтетического жанра, объединившего в себе балет, ораторию и симфонию».

Светлана Платонова: «Внимая талантливой, пронизанной любовью и драматизмом музыке Рустэма Наримановича, глубже проникаешь во все перипетии отношений титана-богоборца и дочери Земли Агазии».

Лилия Латыпова: «Подобно вершинным образцам отечественного балета прошлого века, партитура достигает симфонической цельности благодаря крупным сквозным сценам и ясной системе лейтмотивов».

От себя добавлю: масштабность и глубину «Прометею» придает хор и партия сопрано. Ее легко, с искренностью и непосредственностью молодости исполняли на премьерных спектаклях Алина Латыпова и Лилия Халикова.

– Вы помните, Рустэм Нариманович, свою первую попытку сочинительства?

– В третьем или четвертом классе музыкальной школы я написал по заданию педагога какую-то мелодию.

– Можно сказать, вы сочинили музыку не по вдохновению, а по заказу. Никакого эмоционального порыва не было?

– Нет-нет. Если бы меня не попросили, я бы и не сел писать.

– Некоторые считают, что писать по заказу – это не дело, хотя исторические примеры опровергают такую точку зрения. А что думаете вы?

– Одно из лучших моих сочинений – Виолончельная соната – написано по заказу. Заказал мне ее известный виолончелист Алексей Калачев. Я поначалу отказывался. Потом мы с ним побеседовали, он мне что-то поиграл. Возник толчок, и я согласился. Написал сонату за две недели. По времени это мой личный рекорд.

– В институте искусств вашим наставником по композиции был Евгений Земцов. Как дирижер вы стажировались в Большом театре у народного артиста СССР, профессора Фуата Мансурова. Что вам дало общение с ними?

– Евгений Земцов был профессионал. И как композитор был очень интересный. Его приглашали преподавать в Московскую консерваторию.

Он был передовым человеком. У него было много записей современных зарубежных и отечественных композиторов, авангардистов. Евгений Николаевич приглашал меня к себе домой. Я сидел и слушал новые вещи.

На мое музыкальное образование он, конечно, сильно повлиял. Другое дело, Земцов, очевидно, не совсем понимал мое композиторское нутро. Когда я окончил институт, то стал работать не в той манере, к какой он меня призывал. Но в этом не было никакой беды. Это нормально.

Евгению Николаевичу я очень обязан.

У Мансурова я стажировался в течение двух лет. Ходил за ним буквально по пятам. В Большом театре, где он дирижировал. И в Московской консерватории, где он работал со студенческим оркестром. И на конкурсе Глинки в Минске, где он в третьем туре дирижировал. Я всегда был рядом с ним.

Фуат Шакирович тоже был удивительный, незаурядный человек, профессионал. Начитанный, высокообразованный. Он был альпинистом, конькобежцем, шахматистом. Знал языки. Прекрасно играл на виолончели.

У Мансурова был нелегкий характер. Мог нелицеприятно высказаться. Но внутри он был очень добрый человек.

Как дирижер я несомненно много от него получил.

– Старшеклассником вы увлекались психологией. Это как-то отразилось на вашем творчестве?

– На творчестве все отражается. Только неизвестно как. Что такое творчество, никто толком не знает. Профессионализм должен присутствовать. Это понятно. А вот этот импульс, божественный огонек… Никто не знает, как он возникает.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.