Здравствуй и прощай

Джексона я нашел на лестничной площадке, когда поднимался пешком домой. Котенок был серенький, маленький – месяц-полтора. Он сидел на узкой площадке и жалобно мяукал. Как он туда попал, непонятно. Почти все квартиры в подъезде были уже расселены. Жил только я на самом верху. И бегали иногда по двору большие крысы. Был уже поздний вечер.

«Я понял, что если я не возьму этого котенка, то его ночью сожрут крысы.»

Он сам бросился ко мне, прямо лез в руки. Я не мог его не взять. Так как я не очень разбирался в кошках, я посмотрел и решил, что это кот – увидел у него что-то похожее на мужской половой орган. И поэтому я и назвал его мужским именем – Джексон. Спустя приличное время выяснилось, что это не кот, а кошка – Джексон, когда настала весенняя пора, интуитивно, как делают все кошки, стал искать себе пару, и красноречиво предлагать себя всему, что шевелится. Ну, тут мы поняли, что это все-таки девочка.

Джексон иногда, по повадкам, вел себя как собака. Возможно, потому, что я его (её) воспитывал как собаку. Джексон знал несколько команд – «ко мне!», умел по команде сидеть, служить, когда я указательным пальцем стрелял в него, делал «Кх!» он падал на бок, и лежал, пока я не командовал «сидеть». Еще Джексон умел искать. У нас была такая игра – я командовал ему «Сидеть!», а потом обманными движениями отвлекал его, как отвлекают собаку, когда бросают палку, И Джексон вел себя при этом как собака. Он, сидя активно вилял хвостом, пытался угадать направление броска – я бросал хозяйственную резинку куда-нибудь подальше, и командовал «Искать!» Джексон бежал искать, находил и приносил в зубах резинку. Клал её передо мной и садился. Вот такой у меня был кот, то есть кошка! Я брал его с собой в походы, тогда я любил ездить куда-нибудь на озёра на Карельский перешеек или на Вуоксу – сажал его сверху на рюкзак и он сидел там всю дорогу, несколько километров. Иногда я его спускал на землю, и он бежал рядом. Но кошки быстро устают, и когда Джексон начинал жалобно мяукать, я сажал его обратно на рюкзак. Однажды в походе я ловил рыбу на озере. Джексон еще был молодой, маленький. Кажется, тогда я первый раз взял его с собой. Когда я поймал очередную рыбешку, Джексон в прыжке схватил её и, вцепившись в рыбку, сделал круг над водой и свалился у берега в воду. Стал барахтаться, зацепился за ветку и вылез на берег. Но рыбку он не выпустил, она была у него в зубах! А сначала он осторожничал, и пока рыбка трепыхалась, ждал. А съедал ее, только когда она замирала.

Но при своих собачьих манерах Джексон боялся псов. В лесу один раз мы уже собрали все вещи и собирались уходить. Идти было далеко до ж/д станции, несколько километров. И вдруг прибежала какая-то собака. Джексон моментально испарился, сбежал. И мне потом пришлось долго его искать. Потом он вышел сам, когда понял, что собака убежала и не вернется.

Комната на Миллионной – это было мое первое собственное жилье, где я жил один – отдельно и самостоятельно. У меня раньше не было никаких своих животных. Точнее, в той же деревне, например, было много домашних животных вокруг, но они жили сами по себе, ходили, где хотели, приходили домой только пожрать, и уходили опять по своим делам. И я не знал, как нужно в городских условиях ухаживать за котами, как их кормить и т. п. Я ведь тогда не знал, как приготовить простейшую еду даже для себя! Например, будучи уже студентом университета, я, купив сардельки, звонил старшей сестре и спрашивал, что с ними делать, как их готовить. Ну, хорошо, я положил их в воду, они варятся, а как определить – готовы сардельки или нет, когда их можно есть? – и так далее. Поэтому я не заморачивался и покупал батон, например, плетёнку с маком, и бутылку молока.

И что касается кошек – я знал, что их кормят, рыбой и покупал мороженую рыбу, самую дешевую – минтай. И прямо замороженную давал Джексону.

Потом я обратил внимание, что кот любил часто лежать на батарее отопления животом вниз, как тряпка, свесив лапки, я ещё удивлялся – неужели ему не горячо так лежать? А потом-то я догадался – он кое-как заглатывал замороженную в камень рыбу, а потом залезал переваривать её на тёплую батарею.

Так мы и жили с котом, то есть с кошкой по имени Джексон. Позже я расскажу, как сложилась судьба этой кошки. У меня и сейчас есть кошка такой же породы – ее котенком привезли из городка Сясьстрой. Моя жена Настя снимала в Сясьстрое сюжет для телевидения и забежала купить что-нибудь в местный магазинчик. У входа стояла пожилая женщина и раздавала котят из коробки. Настя взяла серенькую кошечку. Мы зовем ее Сяська (по месту ее рождения) или просто Кошка.

…Я вообще всегда авантюры любил. После отчисления с физфака ЛГУ в 78-м, я летом снова поступил в Университет, но на геофак. И летом 79-го (закончил первый курс), мне позвонил знакомый с соседнего биофака и предложил мне вместо него поехать в летний лагерь универа, под Сухуми, на 3 недели, с кормежкой и проживанием, всего за 25 рублей, по профсоюзной путевке. Я наскреб 25 рублей (или даже меньше, остальные договорились, что потом отдам) и на билет на поезд в один конец, но это были все мои деньги! А я тогда уже жил только на свои, меня никто не спонсировал. Ладно, подумал я, с голоду не помру, буду жить скромно, побольше купаться и загорать! И поехал без денег даже на обратный билет. В поезде ехало много студентов, примерно ровесников, и проводники тоже были почти все студенты из Москвы, у них был стройотряд студенческий. Ехать долго, почти двое суток, так что на остановках, когда все выходили курить на улицу. Я познакомился с компанией ребят-студентов из соседнего вагона, он были прикольные и ехали чуть ближе Адлера, точно не помню, может в Туапсе. А в моем вагоне все соседи были обычные пассажиры, с которыми не пообщаешься нормально. Так я всю оставшуюся часть пути ехал с ними вместе. И у них проводницы были девчонки-студентки второго курса какого-то московского института, и они большую часть пути сидели с нами. Мы болтали, шутили, играли в карты, на остановках бегали за пивом и лимонадом. И мы к ним, нашим проводницам, тоже забегали, нормально ехали, общались. Я уходил в свой вагон только спать.

В конце пути – ехали уже больше суток – мы ночью приехали в Адлер. Наши проводницы уже спали, вагон был почти пустой и двери закрыты изнутри, заперты. Не знаю почему, но в кассах Адлера билеты на наш поезд не продавали, видимо вперёд начальник поезда сообщил, что мест нет (непонятно почему, но так бывало в то время), а на самом деле мест было полно свободных. И на вокзале Адлера была масса людей, которым до утра, до первых электричек, было не уехать из Адлера дальше по побережью, в сторону Сухуми. Я просто вышел покурить на перрон, один, все в вагоне уже спали, и я тоже собирался покурить и идти спать в свой вагон. Было около 3 часов ночи. И тут ко мне подскочила какая-то возбужденная тётка: «До Гудауты возьмете?» Наверное, она решила, что я проводник. А я ничего ей не сказал, дверь в вагон была открыта, я пожал плечами – почему бы и нет, вагон-то пустой! Я не сказал ей: “ Садитесь», а просто не возражал. Пожал уклончиво плечами, и всё. Она поняла это как согласие, замахала руками: «Галя, Галя!» И с ней ещё несколько человек – тётка и квартирантки-отдыхающие, которых они на перроне для себя нашли, ломанулись в вагон. Все другие вагоны, кроме ещё одного дальнего, были закрыты.

«И следом ко мне прискакала вся толпа.»

Я первый раз ехал в те края, и название Гудаута услышал впервые в жизни. Ситуация складывалась очень интересная.

И я тогда решил, что пусть уж все желающие с нами попутешествовать только до Гудауты едут, чтобы хоть какой-то порядок был. И вот, до Гудауты набился полный вагон народа. Это был купейный вагон, так люди сидели во всех купе, на всех откидных стульчиках в проходе, и даже стояли. А наши проводницы так и спали в проводницкой… Я зашёл к ним, посмотрел толстую книжку с названиями всех маршрутов поездов и всех ж/д станций в СССР, у них на столе лежала такая книжка огромная. Выяснил, что станция Гудаута будет через 2 часа после Адлера. Я в Адлере тоже впервые в жизни был, и то в это время – в 2 часа ночи ничего не видно, куда я попал, а перроны – они везде одинаковые. Ну, поезд тронулся, мы всем пёстрым табором поехали в Гудауту.

А! Важный момент – народ, который садился, они сами мне, заходя, совали деньги, видимо хорошо знали, что почём, и у меня к моменту отправления поезда были полные карманы разнообразных купюр. При том, что за всё время, как сели первые тетки, я не проронил ни слова! Разве что, когда меня спросили – когда мы приедем, я пошёл в проводницкую и посмотрел время прибытия. Они сами всё решили за меня, а я… просто не возражал!

Поезд тронулся, и тут вдруг прибегает из дальних первых вагонов девчонка-проводница, будит наших девиц, и говорит, что в первый вагон, к штатному проводнику Ване, который тоже набил целый вагон зайцев, сели ревизоры и пишут акты и составляют на него протокол. Наши девушки-проводницы проснулись, ничего не могут понять, я думаю, что спросонья они вообще решили, что попали в другую реальность. Хлопают молча глазами и ничего не понимают, что происходит. Становилось все интереснее) Я не стал ничего объяснять, но сказал им, что все нормально, я сейчас всё выясню, схожу и узнаю, что там у Вани.

Прошёл в первый вагон, который был от нашего через несколько. Там действительно сидел грустный Ваня и были люди в ж/д форме, которые не спеша заполняли какие-то бумаги и бланки. Делали они это неторопливо, я понял, что дело это небыстрое – составление акта, и что за 2 часа (уже полтора) они могут и не дойти до наших «гудаутских»). Я вернулся в вагон, стал принимать меры по спасению ситуации. Всех, кто был в проходе, каким-то образом забил в два купе, где ехал кто-то с билетами. Сказал, чтобы заперлись, и что если будут стучать, чтобы не открывали и кричали, что они голые. До неведомой и такой популярной в народе Гудауты оставалось ехать уже немного, меньше часа. Я ещё пару раз сходил посмотреть, как двигается контроль. Они по дороге ещё где-то тормознулись, что-то обнаружили, к чему придраться, сели опять что-то писать, и это обнадеживало.

Я еще сходил пару раз туда-сюда. Девчонки-проводницы ничего не понимали, но я им сказал, что всё хорошо, и они, как мне показалось, немного успокоились, а может, они и не переживали. Для того чтобы переживать, надо хоть что-то понимать – за что переживать. Но я чувствовал всё-таки какую-то ответственность, что всё происходит с моего попустительства, мягко говоря, и от нездорового любопытства – а что будет? Я же просто ничего не говорил и не мешал ситуации свободно развиваться. Моё место и мои вещи были вообще в соседнем вагоне, и билет у меня был до Сухуми, хотя ехать нужно было до Гумисты, где была база Универа, не доезжая остановку до Сухуми. Человек безответственный на моем месте мог бы вообще свалить, уйти в свой вагон, в купе и лечь спать до своей станции. И кто бы его стал искать? Но я не мог так поступить, всё-таки какая-то совесть ещё была. В общем, ситуация была под контролем, и всё получилось удачно. Поезд пришёл в Гудауту, когда ревизоры были в соседнем вагоне, и чтобы не привлекать их внимания, я взял проводницкие ключи и открыл дверь в курительном тамбуре не на перрон, а на ж/д пути, и все наши пассажиры без лишнего шума вышли – ура! Пронесло. Я запер дверь, поезд ещё простоял немного, тронулся, и тут появилась бригада. Человека три ревизоров. «У вас все в порядке? – Да! У нас все в порядке, все отлично! Едем пустые, два пассажира спят…» Они посмотрели, сверили билеты и пошли дальше. Я пошёл с ними, на своё место, т.к. у меня был билет в соседний вагон. Потому что так положено: при проверке билетов каждый пассажир должен находиться на своём месте. Вот как бывает.

Потом, днём, когда я доехал до Гумисты, перед тем, как выйти из поезда, я оставил на столе в проводницкой 10 рублей из тех денег, что мне напихали страждущие. А оставшиеся деньги были очень кстати – я уже тогда жил только на свои «доходы», т.е. стипендию, которой не было. И ехал почти на месяц в незнакомое место без денег. Ну, в общем, как-то всё благополучно закончилось для всех, и мои материальные проблемы в дороге решились сами собой. И я в этом лагере пробыл до самого сентября, больше месяца.

В конце 70-х я выключил себя из общественной полезной жизни, воровал продукты в магазинах, когда не было денег, устраивался ненадолго на халявные работы типа сторожа или ночного грузчика в булочной (в своём же доме). По минимуму что-то делал. Я не видел себя в этой системе, она нас разжевала, как жуют молоденькие огурчики-корнишоны, и выплюнула. И мне было этой страны не жаль в 1991 г. Но было очень жалко простых людей, которых опять наебали. Насчёт «перестройщиков» -революционеров типа Горбачёва, Ельцина я никогда не заблуждался. Такие же престарелые мудаки. Самодовольные мудаки.

Так и жил я потом – как консервированный огурчик в банке. Рядом с такими же огурчиками.

«Была какая-то внешняя жизнь, но нас она мало касалась.»

Нас разделяло стекло, закалённое и с той, и с другой стороны. Мы были не нужны друг другу – мы и те, по ту сторону, я имею в виду.

Работа в кино. Первая семья

Прошло столько лет, а мне до сих пор неудобно вспоминать о кошке Джексоне. Я его (её) в каком-то смысле предал.

Это было в 1987 году. Мы с женой Татьяной уже переехали с Миллионной ул. на ул. Чайковского, 21, напротив Управления КГБ на Литейном 4—6. Мне дали как расселяемому новую комнату в 2-х комнатной квартире, на втором этаже, в хорошем старинном доме. Кухня была огромная (как мне тогда казалось). Она была как комната, с двумя большими окнами во двор, и мы большую часть времени проводили на кухне – с гостями и одни. Я сидел там ночами, играл на бас-гитаре, читал, а то и писал что-то. Какое-то время, довольно долго, я ложился спать утром, а вставал в середине дня. Спал я немного, как и сейчас – мне хватает 5- 6 часов на сон, чтобы полностью восстановиться. Но все равно, при таком графике трудно вписаться в так называемую «нормальную» жизнь.

Кстати, должен заметить, что хотя я уже тогда играл на гитаре, у меня не было конфликтов с соседями из-за этого. Над нами был телефонный переговорный пункт, внизу жили люди, которые не очень хорошо слышали – бабушка 80 лет и молодой мужчина. Единственный случай, когда пришли соседи и попросили потише – был связан не с музыкой, а с семейными делами.

Но у меня бывали периоды жизни вполне социально адаптированные, так было и тогда – в «87 году. Татьяна ждала ребенка. Из такелажников Ленфильма я уволился, но я вписался работать там же, на Ленфильме.

По протекции Андрея Барова я попал к директору картины Владимиру Владимировичу Семенцу, на картину «Петербургская фантазия». Это была совместная работа Литовской киностудии и Ленфильма, режиссер Михаил Казаков. Никто из штатных работников Ленфильма не рвался туда работать – потому что там было очень тяжело. Это была зима 86/87, и съемки шли каждый день без выходных. Зима была холодная, затяжная. Было очень много уличных съемок. И я уезжал на работу рано утром и приезжал уже ночью.

И в какой-то момент мне повезло – если можно так сказать – ведь сначала я был оформлен просто рабочим на съемочной площадке, с испытательным сроком. Но однажды замдиректора Людмила (теперь это называется линейный продюсер), в помощь к которой я был приставлен, поскользнулась и сломала руку. И надолго выбыла из строя. А график съемок был такой, что уже утром надо было ехать снимать большой группой – актеры, массовка, перекрытие улиц и т. п. И получалось, что в курсе всего, как ее помошник, был только я. А ведь это еще и материальная ответственность! Поэтому со мной в этот же день перезаключили договор, уже как с заместителем директора кинокартины, с кучей обязанностей и полномочий, которые были у Людмилы, без всяких испытательных сроков.

«И уже на следующий день я руководил процессом на площадке.»

И надо сказать, справлялся неплохо, потому что все работало четко, как говорится – любой каприз (режиссера Казакова) за ваши деньги (в данном случае за деньги Литовской киностудии). И потом, я не только вёл съемочную площадку, но и готовил объекты к съемкам. На мне были два павильона, ключи были только у меня. Еще у меня были ключи от целого выставочного павильона в Гавани, в Ленэкспо – там хранился весь реквизит и декорации фильма (авангардно исполненные улицы старого Петербурга в натуральную величину), несколько карет и т. д. Вот такой был размах у, казалось бы, простой экранизации повести Пушкина «Пиковая Дама». Надо, значит, надо! А сколько нам делали бесплатно, «в плане оказания содействия высокому искусству»! В. В. Семенец научил меня правильно составлять письма в различные инстанции – в ГУВД, в ГАИ, в районные и городскую администрации, директорам музеев, начальникам жилконтор и др. Это экономило нам большую часть средств – если посчитать, сколько стоит несколько вечеров подряд одновременно на несколько часов отключать все освещение и перекрывать нарядами ГАИ Университетскую набережную и набережные на другой стороне Невы, и два моста – Дворцовый и Лейтенанта Шмидта, договориться, чтобы машины, которые вывозят снег на свалку, везли его не на свалку, а к нам, на набережную, где его красиво раскидывали, и рабочие лопатами перед камерой бросали этот снег, а ветродуй красиво швырял его в лицо актерам (вместе с мусором и хабариками). А потом, поздно вечером, после съемки надо было поставить на ночь несколько карет (доходило до восьми штук) в закрытый двор и запереть, а для этого надо было предварительно договориться с начальником местного ЖЭКа, чтобы он не только разрешил, но и дал тебе ключи от этого двора. Эти кареты мы таскали за собой – перевозили с места на место шаландами (МАЗ с длинным прицепом), – и все это делалось для нас бесплатно, «в плане оказания спонсорской помощи». Сейчас такого уже нет… и не будет никогда. Мне повезло поработать вот так! Как работали на съемках великих советских кинокартин – «Война и мир», «Освобождение»… В то же время, параллельно с нами, снимали первый советский блокбастер «Торпедоносцы», Так вот, наш бюджет значительно – в несколько раз! – превосходил их бюджет! Казаков снимал нечто эпическое…

Татьяна 31 марта ’87 г., в свой собственный день рождения (!), родила сына. Мы назвали его Павлом. И с самого начала получилось не очень хорошо. Возможно, кому-то это показалось бы ерундой, но только не Татьяне! Из-за съемок я опоздал в роддом на Шпалерной, забирать их. И Татьяниным родителям, пришлось меня немного подождать. Но я не мог приехать раньше, т.к. только я мог открыть съемочный павильон на Лендокфильме, ключи были только у меня, и я не мог их никому передать. Мы с водителем торопились как могли, но все равно опоздали. Я тогда не знал, что после родов женщины неадекватно воспринимают окружающие события, особенно когда речь идёт о комфорте ребёнка. И был не готов к тому, что сразу попал под раздачу со своей «работой». Под эту раздачу потом попал и Джексон.

Я ждал рождения сына с большим воодушевлением. Как раз тогда же, весной, группу в которой я играл, «Автоматические Удовлетворители», приняли в рок-клуб, пошли концерты. И я разрывался между работой и репетициями. Выходных у меня практически не было, но случались более-менее свободные дни. И тогда я звонил Свинье и Морозову, и я ехал сразу к Свинье домой, репетировать. На картине для меня ежедневно на 12 часов арендовалась в таксопарке Волга с водителем, независимо от съемочных дней. (Всего таких машин для картины каждый день арендовалось пять). Это было очень удобно, иначе я бы нигде не успевал. Примерно тогда, когда родился Паша, и состоялся наш первый официальный концерт в Шушарах.

А с Джексоном получилось так. Я все время пропадал на работе, уходил рано, приходил поздно. Почти сразу Татьяна сказала, что у нее аллергия на кошку, и надо от нее избавиться. Не знаю, какая там была аллергия, потому что раньше ничего такого не было. Наверное, просто в присутствии кошки она видела опасность для ребенка, не знаю. Но как-то раз пришел домой, и кошки не было. «Я отвезла кошку куда-то там далеко, на транспорте, и где-то там оставила, у какого-то магазина», – сказала мне Таня. Что я мог ответить? Я в этом совсем не разбирался, в том, что можно, а что нельзя, когда в доме маленький ребенок.

«Но прошел, наверное, месяц или даже больше, и уже осенью Джексон подбежал ко мне на лестнице!»

Она нашла дом. Сколько дворов она обошла, как она вообще нашла меня? Все-таки я думаю, что она очень привязалась ко мне. Я был очень рад тому, что она нашлась, вернулась. Но через несколько дней Татьяна, ничего не сказав мне, опять куда-то ее увезла. Больше Джексона я не видел. Возможно, она погибла, вряд ли она осталась там, куда ее привезли и оставили. Вот такая ерунда. Но я, правда, не знал, что мне делать, как себя повести, что сказать.

Потом, когда сыну уже было больше года, Татьяна сама завела кота – большого, толстого и лохматого. Я его тоже назвал Джексоном, в память о том Джексоне. Но это было совсем другое животное. Обычный толстый ленивый кот. Тогда только появился в продаже сухой корм для кошек, и еще не было разных его видов – для кастрированных и т. п. И от этого корма через 2 года этот кот умер – у него образовались камни. Ему ветеринары кое-как что-то прочистили, но в этот же вечер он и умер, с кровотечением. Я думаю, что это были те ещё ветеринары… Потом Татьяна завела еще одного кота, тоже крупного, лохматого и рыжего, и он тоже был самый обычный кот. Но его уже не кормили всем подряд, а покупали специальный корм, и этот кот прожил намного дольше. Но я о нем тоже не могу ничего вспомнить. Ничего примечательного.

А ту первую свою кошку Джексона я помню всегда, и мне всегда становится стыдно, когда я о ней вспоминаю. Я помню, у меня она перед глазами, когда она сбежала с верхней площадки ко мне, когда я подошел к квартире, как она мне радовалась, как мяукала и смотрела на меня! Она ждала меня и вернулась ко мне. А я ее второй раз предал. Не сделал ничего…

А первое мое сильное разочарование я испытал как раз в родильном доме, когда я спешил как мог со съемок, объяснил, что мне надо жену из роддома забирать, что заберу и вернусь. Я спешил как мог, купил на бегу цветы, что-то еще, но когда прибежал, то услышал что-то типа «Ну вот, теперь я окончательно убедилась в твоих чувствах! Ладно, тебе наплевать на меня, но тебе наплевать и на своего собственного сына!..» и всё в таком духе. Здесь же были её родители, которые приехали к нам из Чернигова. Оба уже пенсионеры. Отец – бывший военный подполковник ракетных войск, мать – бывшая школьная учительница математики и физики. И от роддома до нашего дома пешком идти 10 минут, от Чернышевской до угла Литейного (Чайковского). Ну, в чем трагедия? Переживал я это очень сильно. Ведь я же ради сына в первую очередь вписался в эту работу, там мне платили очень хорошие деньги, я смог купить какие-то нужные вещи. И вот, слышать такое! Я тогда и охладел сразу и к своей работе, и ко всему остальному. Стал уже где-то халявить, в общем, перестал рвать жопу, как это говорят. Мне самому все это не нужно, я мог до этого прекрасно жить, вообще не работая. Если мне было что-то нужно, я мог это спереть в магазине, например. Или найти что-то попроще, как было до этого.

Я проработал на картине ещё полгода, потом производство заморозили, потому что у Литовской киностудии кончились деньги. Казаков, с нашей помощью, высосал из них всё. И меня как договорника сократили, вообще ушли многие. Но я же не был в штате Ленфильма, чтобы потом получить какую-то гарантированную работу по этому профилю. Наступила уже зима 87/88. Я ненадолго пошел поработать администратором на фильм на производственную тему «Без мундира», про железнодорожников. В этом фильме в паре эпизодов снялся Свинья, а композитором был «сам» Макаревич. Но после феерической «Пиковой Дамы» Казакова там было скучно, рутинно и холодно. Я поработал немного и быстро оттуда ушел. Больше я в кино не работал.

Что касается Татьяны, она же красавица, ещё в школе стала мастером спорта по художественной гимнастике. Так как её отец был военным, они постоянно переезжали. Характер у неё был всегда пусть взбалмошный, но позитивный. И сейчас она мне как сестра, как близкая родственница. Мы общаемся.

Камчатка

Я дважды вступал в одну и ту же легендарную реку под названием Котельная Камчатка:

01.03.1989 – 29.03.1991 – зольщик (кочегар) в ГРСТ-1 (котельная «Камчатка»);

01.10.1997 – 12.05.1998 – кочегар твердого топлива в ГРСТ-1 (котельная «Камчатка»)

1998 – это был последний отопительный сезон в Камчатке, потом она как котельная была закрыта.

Материал из группы ВК «Моя Камчатка» (Андрей Машнин)