Полная версия
Тридцать три несчастья. Том 2. Небывалые неприятности
– Что тут смешного! – запротестовала Вайолет. – А если на завтрак дадут овсянку? Будем есть руками?
– Уут, – успокоила ее Солнышко. Она хотела сказать: «Поверь мне, не так уж это и трудно». Отчего обе сестры присоединились к хохочущему брату.
Ничего веселого в жестоких наказаниях, назначаемых Ниро, конечно, не было, но при мысли о том, что они будут есть овсянку руками, всем троим стало ужасно смешно.
– Или яичницу! – высказала новое предположение Вайолет. – А вдруг дадут глазунью с жидкими желтками?
– Или блинчики в сиропе! – добавил Клаус.
– Суп! – выкрикнула Солнышко, и все трое опять покатились со смеху.
– А помните пикник? – сказала Вайолет. – Мы собирались на реку Рутабага, и папа до того захлопотался, что забыл взять ложки, вилки и ножи!
– Конечно помню, – подтвердил Клаус. – Мы потом ели кисло-сладкий соус из креветок руками.
– Липко. – Солнышко вытянула руки ладонями кверху.
– Еще бы, – подтвердила Вайолет. – Мы ходили к реке мыть руки, и я нашла чудное место, чтобы испробовать удочку, которую я сама изобрела.
– А я собирал с мамой чернику, – вспомнил Клаус.
– Эру-у, – добавила Солнышко, что значило примерно: «А я кусала камешки».
Как только они стали вспоминать тот день, им расхотелось смеяться. В сущности, это происходило не очень давно, но уже казалось далеким прошлым. После того как случился пожар, дети, разумеется, знали, что родителей нет в живых, но им чудилось, будто те куда-то уехали и скоро вернутся. Но сейчас, когда они вспоминали, как солнце играло на поверхности реки Рутабага, как родители потешались над ними, когда все трое перемазались кисло-сладким соусом из креветок, тот пикник отошел в такую даль, что они поняли наконец: родители не вернутся уже никогда.
– Но может быть, нам удастся вернуться туда, – тихонько проговорила Вайолет. – Может, мы еще побываем на той реке и будем опять удить рыбу и собирать чернику.
– Возможно, – согласился Клаус. Однако все Бодлеры знали: если когда-нибудь они и вернутся на реку Рутабага (кстати, у них не получилось), все равно это будет уже не то. – Возможно, и вернемся. Но сейчас главное – поговорить с Ниро. Вот и административное здание.
Бодлеры со вздохом вошли внутрь, пожертвовав своим правом пользоваться серебряными ложками и вилками. Они поднялись по лестнице на девятый этаж и постучались в дверь кабинета Ниро, удивляясь, что не слышат звуков скрипки.
– Входите, раз уж очень надо, – послышался голос, и сироты вошли.
Ниро стоял спиной к двери и, глядя в свое отражение в оконном стекле, перевязывал резинкой одну из косичек. Покончив с этим занятием, он поднял обе руки вверх.
– Дамы и господа! – провозгласил он. – Завуч Ниро!
Дети послушно зааплодировали. Ниро резко обернулся.
– Я ждал аплодисментов только одного человека, – сурово сказал он. – Вайолет и Клаус, вам входить сюда не полагается. И вам это известно.
– Просим прощения, сэр, – произнесла Вайолет. – Нам необходимо с вами поговорить кое о чем важном.
– Нам необходимо с вами поговорить кое о чем важном, – как всегда, передразнил Ниро в своей противной манере. – Наверное, это действительно что-то очень важное, если вы пожертвовали своим правом пользоваться серебряными столовыми приборами. Ну, давайте же говорите. Мне надо готовиться к следующему концерту, не тратьте мое время попусту.
– Мы не займем много времени, – пообещал Клаус и остановился. Иногда бывает полезно остановиться, когда нужно подбирать слова с большой осторожностью. – Нас беспокоит, – продолжил он, очень, очень осторожно подбирая слова, – не пробрался ли уже Граф Олаф в Пруфрокскую школу.
– Чепуха, – отрезал Ниро. – А теперь уходите и дайте мне репетировать.
– Не обязательно чепуха, – не отступала Вайолет. – Олаф – мастер перевоплощений. Он может быть тут, у нас под носом, а мы и не догадываемся.
– Лично у меня под носом только мой рот, – возразил Ниро, – и он велит вам уйти.
– Графом Олафом может оказаться мистер Ремора, – высказал предположение Клаус. – Или миссис Басс.
– Мистер Ремора и миссис Басс преподают здесь больше сорока семи лет, – отмахнулся Ниро. – Я бы уж знал, что кто-то из них замаскирован.
– А как насчет работников столовой? – спросила Вайолет. – Они никогда не снимают металлических масок.
– Они носят их в целях безопасности. У вас, у сопляков, какие-то все дурацкие идеи. Ты, чего доброго, скажешь, будто Граф Олаф выдает себя за твоего дружка, ну, как его, тройняшку.
Вайолет покраснела.
– Дункан Квегмайр вовсе не мой дружок, – ответила она, – и он не Граф Олаф.
Но Ниро так увлекся своими идиотскими шутками, что не слышал.
– Как знать? – сказал он и опять засмеялся. – Хи-хи-хи. Может, он выдает себя за Кармелиту Спатс?
– Или за меня! – раздался у дверей голос.
Бодлеры резко обернулись и увидели учителя Чингиза с красной розой в руке и свирепым выражением глаз.
– Или за вас! – подхватил Ниро. – Хи-хи-хи. Вообразите, что этот тип Олаф притворяется лучшим учителем гимнастики в стране.
Клаус смотрел на учителя Чингиза и перебирал в уме все беды, которые тот причинил в обличье Стефано, ассистента Дяди Монти, и в обличье Капитана Шэма или Ширли и под всеми другими фальшивыми именами. Клаусу нестерпимо хотелось сказать: «Вы и есть Граф Олаф!» Но он понимал, что, если они притворятся, будто ему удалось их одурачить, им легче будет раскрыть его планы, какими бы они ни были. Поэтому Клаус прикусил язык, то есть попросту промолчал. Он не стал кусать себе язык, а раскрыл рот и рассмеялся.
– Вот смех! – солгал он. – Представляете, если бы вы и вправду были Графом Олафом! Забавно, да, учитель Чингиз? Ведь тогда ваш тюрбан был бы маскарадом!
– Мой тюрбан? – переспросил учитель Чингиз. Свирепое выражение глаз исчезло, он решил (и, разумеется, был не прав), что Клаус шутит. – Маскарад? Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи! – вторил ему Ниро.
Вайолет и Солнышко сразу смекнули, куда клонит Клаус, и решили ему подыграть.
– Ой, правда, учитель Чингиз, – воскликнула Вайолет, как будто тоже шутила, – снимите тюрбан, покажите вашу единственную бровь, не прячьте ее! Ха-ха-ха!
– Ну вы и шутники! – вскричал Ниро. – Да вы все трое прямо профессиональные комики!
– Воносок! – выкрикнула Солнышко с деланой улыбкой, обнажившей все ее четыре зуба.
– Ах да, – поддержал ее Клаус. – Солнышко права! Будь вы действительно переодетый Граф Олаф, ваши кроссовки закрывали бы татуировку!
– Хи-хи-хи! – засмеялся Ниро. – Ну прямо три клоуна!
– Хо-хо-хо! – произнес Граф Олаф.
– Ха-ха-ха! – Вайолет даже стало подташнивать от своего ненатурального смеха. Глядя вверх на Чингиза и улыбаясь изо всех сил, так что зубы заныли, она привстала на цыпочки и потянулась к тюрбану. – Сейчас возьму и сорву, – сказала она, притворяясь будто шутит, – и покажу вашу единственную бровь!
– Хи-хи-хи. – Ниро затряс косичками от смеха. – Вы прямо как три дрессированные обезьянки!
Клаус присел на корточки и схватил Чингиза за ногу.
– А я сейчас сниму с вас кроссовки, – сказал он как будто по-прежнему в шутку, – и покажу татуировку!
– Хи-хи-хи! – закатился Ниро. – Вы прямо как три…
Бодлерам не пришлось узнать, кто они такие на этот раз: учитель Чингиз вытянул свои длинные руки и схватил одной рукой Клауса, а другой – Вайолет.
– Хо-хо-хо, – сказал он и внезапно перестал смеяться. – Я, разумеется, не могу снять кроссовки, – голос его вдруг сделался серьезным, – я только что бегал, и ноги у меня вспотели. А тюрбан я не могу снять по религиозным причинам.
– Хи-хи… – Ниро оборвал смех и тоже посерьезнел. – Ну что вы, учитель Чингиз. Мы бы ни за что не заставили вас нарушить религиозные обычаи, а запах от ваших ног мне в кабинете совершенно ни к чему.
Вайолет сделала еще одну попытку коснуться тюрбана, а Клаус потянулся к кроссовке зловредного учителя, но тот крепко держал их обоих.
– Черт! – выпалила Солнышко.
– Шутки кончены! – заявил Ниро. – Спасибо, дети, за то, что развлекли меня с утра пораньше. До свидания, желаю приятного завтрака без серебряных ложек и вилок! Так, а вы, учитель Чингиз? Чем могу служить?
– Ничем, Ниро, – проговорил Чингиз. – Мне просто захотелось поднести вам розу вместо подарка от благодарного слушателя за вчерашний чудесный концерт!
– Ах, спасибо. – Ниро принял розу и с наслаждением втянул аромат. – Вчера я действительно был в ударе, не правда ли?
– Само совершенство, – отозвался Чингиз. – Когда вы играли сонату первый раз, она меня глубоко растрогала. На второй раз у меня на глазах выступили слезы. На третий я рыдал. На четвертый я просто не мог совладать с обуревавшими меня чувствами. На пятый…
Что произошло дальше, Бодлеры не услышали, потому что за ними захлопнулась дверь. Дети обменялись удрученными взглядами. Они чуть-чуть не разоблачили учителя Чингиза, но чуть-чуть не считается. Молча они побрели в сторону столовой. Очевидно, Ниро уже успел позвонить работникам в металлических масках, так как Вайолет и Клаус не получили серебряных ложек и вилок, когда подошла их очередь. В Пруфрокской подготовительной школе, правда, не давали на завтрак овсянку, но и перспектива есть яичницу-болтунью руками тоже не порадовала Вайолет и Клауса.
– Пусть тебя это не волнует, – утешила ее Айседора, когда Бодлеры с унылым видом уселись рядом с Квегмайрами. – Мы с Клаусом будем есть по очереди моей вилкой, а ты, Вайолет, можешь меняться с Дунканом. Расскажите, как там все происходило у Ниро в кабинете.
– Не очень удачно, – призналась Вайолет. – Слишком скоро появился учитель Чингиз, и мы старались не показать вида, что на самом деле узнали его.
Айседора достала из кармана записную книжку и прочла вслух:
Какой бы был прекрасный миг —Чингиз попал под грузовик.– Я только что написала. Толку от этого, наверное, мало, но я подумала, что вам будет приятно послушать.
– Очень приятно, – заверил ее Клаус. – И это вправду была бы большая удача. Но рассчитывать на это не приходится.
– Ничего, придумаем что-нибудь другое. – И Дункан протянул вилку Вайолет.
– Надеюсь, что придумаем, – согласилась Вайолет. – Граф Олаф имеет привычку быстро приводить в исполнение свои злодейские планы.
– Козбал! – крикнула Солнышко.
– Солнышко хочет сказать: «У меня есть план»? – спросила Айседора. – Я пытаюсь понять, на каком принципе основана ее манера говорить.
– Я думаю, она скорее хочет сказать: «Вон идет Кармелита Спатс». – Клаус кивком указал на другой конец столовой.
И в самом деле, прямо к ним направлялась Кармелита Спатс, самодовольно улыбаясь во весь рот.
– Привет, кексолизы, – сказала она. – Передаю поручение от учителя Чингиза. Теперь я буду его личным посыльным, потому что я самая сообразительная, самая хорошенькая и самая приятная девочка в школе.
– Ох, перестань хвастаться, Кармелита, – оборвал ее Дункан.
– Тебе просто завидно, что учителю Чингизу я нравлюсь больше, чем ты, – огрызнулась Кармелита.
– Меня совершенно не интересует учитель Чингиз, – сказал Дункан. – Давай говори, какое поручение, и исчезни.
– Такое: трем бодлеровским сиротам следует явиться сегодня вечером на лужайку сразу после обеда.
– После обеда? – удивилась Вайолет. – Но ведь после обеда мы обязаны идти на скрипичный концерт.
– Ну а приказ учителя Чингиза такой, – настаивала Кармелита. – Он сказал, если не явитесь, вас ждут большие неприятности. Так что будь я Вайолет, я бы…
– Но ты, слава богу, не Вайолет, – прервал Дункан. Конечно, прерывать говорящего не очень-то вежливо, но иногда, если говорящий вам очень не нравится, удержаться трудно. – Спасибо за сообщение и до свидания.
– Полагается, – не отставала Кармелита, – дать личному посыльному на чай, когда он доставляет сообщение.
– Если ты сейчас же не оставишь нас в покое, – вмешалась Айседора, – я тебе яичницу нахлобучу на голову.
– Ты просто завистливая кексолизка, – фыркнула Кармелита, но отстала от Бодлеров и Квегмайров.
– Не волнуйтесь, – ободрил Дункан Бодлеров, удостоверившись, что Кармелита уже не может их слышать. – Сейчас еще утро. У нас весь день впереди, что-нибудь придумаем. Давай, Вайолет, возьми еще яичницы.
– Нет, спасибо, – отозвалась Вайолет. – У меня что-то нет аппетита.
И это было понятно. Ни у кого из Бодлеров не было аппетита. Они вообще не очень-то жаловали яичницу-болтунью, особенно Солнышко, она предпочитала твердую пищу, в которую можно вонзить зубы. Но сейчас отсутствие аппетита не имело отношения к яичнице. Оно, естественно, имело отношение к учителю Чингизу и полученному приказу. Детям не давали покоя мысли о предстоящем свидании с ним на лужайке после обеда, причем абсолютно наедине. Дункан был прав, говоря, что сейчас утро и впереди у них целый день и можно успеть что-то придумать. Но Бодлеры чувствовали себя совсем не по-утреннему. Вайолет, Клаус и Солнышко сидели за столом, не в силах проглотить ни кусочка, и им казалось, что солнце уже село. Им казалось, что уже наступил вечер и учитель Чингиз ждет их. Было еще только утро, но бодлеровским сиротам казалось, что они уже в его лапах.
Глава седьмая
Тот день в школе был особенно изуверским. В данном случае это означает, что рассказы мистера Реморы были особенно скучны, одержимость миссис Басс метрической системой особенно невыносима, а административные требования Ниро особенно трудны. Но всего этого Вайолет, Клаус и Солнышко как-то не замечали. Всякий, кто, не зная Вайолет, увидел бы, как она сидит за партой с подвязанными лентой волосами, чтобы не лезли в глаза, мог бы решить, что она внимательным образом слушает. Однако мысли ее бродили далеко-далеко от скучных историй мистера Реморы. А завязала она волосы, конечно, для того, чтобы сосредоточить свой острый изобретательский ум на стоящей перед ними проблеме, и ей не хотелось уделять ни капли внимания жующему бананы человеку, который болтал тут перед ними.
Миссис Басс принесла в свой класс коробку карандашей и заставила учеников сравнивать – какой из карандашей короче или длиннее других. Если бы миссис Басс не была так занята хождением по комнате с криком «Измеряйте!», она могла бы, взглянув на Клауса, решить, что он разделяет ее страсть к измерению, – так сосредоточен был его взгляд. Но в то утро Клаус работал на автопилоте, что в данном случае означало «измерял карандаши машинально, не думая». Прикладывая к линейке один карандаш за другим, он перебирал в уме прочитанные им книги, которые могли бы оказаться полезными в теперешней ситуации.
И если бы завуч Ниро перестал упражняться на скрипке и бросил взгляд на свою малолетнюю секретаршу, он бы счел, что она трудится изо всех сил, запечатывая продиктованные им письма в разные кондитерские фирмы с жалобами на плохое качество карамелей. Но хотя Солнышко печатала на машинке, пробивала степлером бумаги и наклеивала марки со всей возможной быстротой, думала она совсем не о канцелярских принадлежностях, а о предстоящей вечерней встрече с учителем Чингизом и о том, что бы им такое еще предпринять.
Квегмайры, непонятно почему, отсутствовали во время ланча, так что Бодлерам пришлось все-таки есть руками. Отправляя в рот пригоршнями спагетти и стараясь есть как можно опрятнее, трое детей так напряженно думали, что почти не разговаривали. Но и без разговоров было понятно, что им не удалось разгадать план учителя Чингиза и они не изобрели никакого способа избежать встречи с ним на лужайке, а встреча между тем все приближалась с каждой горстью спагетти.
Вторую половину дня Бодлеры провели примерно так же: игнорируя рассказы мистера Реморы, карандаши миссис Басс и убывающий запас скобок для скрепления бумаг. И даже во время гимнастического часа (один из Кармелитиных хвастливых друзей оповестил Бодлеров, что уроки Чингиза начнутся со следующего дня, а пока все будут бегать как обычно) трое Бодлеров носились по лужайке в полном молчании, сосредоточив все свои умственные силы на поисках выхода из создавшегося положения.
Бодлеры так притихли и так глубоко задумались, что за обедом, когда Квегмайры неожиданно уселись за стол напротив них и одновременно выпалили: «Мы решили вашу проблему», Бодлеры испытали испуг, а не облегчение.
– Ух, – проговорила Вайолет, – как вы меня напугали.
– А я думал, вы почувствуете облегчение, – сказал Дункан. – Вы не расслышали? Мы решили вашу проблему.
– Мы испугались, но одновременно почувствовали облегчение, – ответил Клаус. – Как это – решили проблему? Мы с сестрами весь день над ней бились, но ничего не придумали. Мы же не знаем, что именно затевает учитель Чингиз, хотя ясно: что-то затевает. И мы не знаем, как избежать свидания с ним после обеда, хотя уверены, что он выкинет что-то ужасное.
– Сперва я подумала, что он просто хочет похитить нас, – сказала Вайолет, – но тогда зачем ему маскироваться?
– А я сперва подумал, не позвонить ли все-таки мистеру По, – подхватил Клаус, – рассказать, что здесь происходит. Но если Графу Олафу удалось одурачить усовершенствованный компьютер, то что ему стоит одурачить обыкновенного банковского служащего?
– Ториша! – согласилась Солнышко.
– Мы с Дунканом тоже весь день ломали себе над этим голову, – сказала Айседора. – Я исписала в записной книжке пять с половиной страниц – все идеи, которые приходили в голову, а Дункан исписал три страницы.
– У меня почерк мельче, – объяснил Дункан, протягивая свою вилку Вайолет, чтобы она в свой черед съела кусок мясного рулета, который они получили на обед.
– Перед самым ланчем мы сверили записи, – продолжала Айседора, – и у нас совпала одна идея. Тогда мы потихоньку ускользнули и привели наш план в действие.
– Поэтому нас и не было за ланчем, – добавил Дункан. – Как видите, у нас лужицы питья на подносах вместо стаканов.
– Можете воспользоваться нашими, – Клаус протянул стакан Айседоре, – вы же делитесь с нами ложками и вилками. И в чем состоит ваш план? Как вы привели его в действие?
Дункан и Айседора с улыбкой переглянулись и пригнулись поближе к Бодлерам, чтобы никто не под-слушал.
– Мы заклинили заднюю дверь зала, чтобы она не закрывалась, – торжествующе выпалил Дункан, и они с сестрой, довольные, откинулись на спинки стульев.
Однако Бодлеры не разделяли их торжества. Они пришли в замешательство: им не хотелось обижать обоих друзей, которые ради них нарушили правила и пожертвовали стаканами, но и не могли взять в толк, каким образом заклиненная дверь решает их проблемы.
– Извините, – сказала, помолчав, Вайолет, – но все-таки как заклиненная дверь может избавить нас от неприятностей?
– Как? Тебе не понятно? – удивилась Айседора. – Мы сегодня сядем в заднем ряду и, как только Ниро заиграет, выйдем на цыпочках из зала и прокрадемся на лужайку. Таким образом мы сможем наблюдать за вами и учителем Чингизом. Если случится что-то нехорошее, мы бросимся назад и оповестим завуча Ниро.
– Замечательный план, правда? – сказал Дункан. – Я очень горжусь собой и сестрой, хоть и нескромно так говорить.
Бодлеры с сомнением посмотрели друг на друга. Им не хотелось огорчать друзей и критиковать их план, тем более что сами Бодлеры ни до чего не додумались. Но Граф Олаф был таким хитрым и таким злобным, что бодлеровская троица не сочла заклиненную дверь и тайную слежку за Олафом лучшим способом защиты от его коварных происков.
– Мы очень ценим, что вы стараетесь решить наши проблемы, – мягко сказал Клаус, – но Граф Олаф коварен, как никто. У него всегда что-то есть про запас. Мне бы не хотелось, чтобы вы из-за нас рисковали.
– Не говори ерунды, – твердо сказала Айседора, сделав глоток из стакана Вайолет. – Рискуете вы, а мы обязаны вам помочь. Мы не боимся Олафа. Я уверена, что план наш очень удачен.
Бодлеры снова переглянулись. Довольно храбро со стороны Квегмайров было не бояться Олафа и быть уверенными в своем плане, но трое Бодлеров очень сомневались, правильно ли проявлять такую храбрость. Олаф был настолько подлым субъектом, что благоразумнее представлялось бояться его. При этом он сорвал столько бодлеровских замыслов, что быть до такой степени уверенными в своем плане в данном случае казалось не очень умно. Однако Бодлеры были так признательны друзьям за их старания, что не стали больше ничего говорить на эту тему. В последующие годы бодлеровские сироты не раз жалели, что не стали тогда больше ничего говорить, но сейчас они закончили с Квегмайрами обед, попеременно передавая друг другу вилки и стаканы и стараясь разговаривать о чем-нибудь другом. Они обсудили разные проекты по улучшению Сиротской лачуги, и какие еще исследования можно провести в библиотеке, и как быть с проблемой скобок, запас которых быстро иссякал, и не заметили, как прошел обед. Квегмайры поспешили на концерт, пообещав ускользнуть при первом удобном случае, а Бодлеры покинули столовую и направились к лужайке.
В закатном солнечном свете перед детьми на бурую траву ложились их длинные-длинные тени, как будто Бодлеров растягивал какой-то страшный механизм. Они глядели на свои тени, казавшиеся плоскими, как листки бумаги, и с каждым шагом все сильнее становилось желание делать что-нибудь другое, все, что угодно, только не встречаться на лужайке с учителем Чингизом наедине. Лучше бы идти все дальше и дальше, под арку, через лужайку, наружу, в мир. Но куда им деваться? Трое сирот были совершенно одиноки. Родители умерли. Банковский попечитель чересчур занят, и ему не до них. Единственные их друзья – двое таких же, как они, сирот – сейчас, как очень надеялись Бодлеры, уже успели улизнуть из зала и следят за тем, как Бодлеры приближаются к одинокой фигуре учителя Чингиза, нетерпеливо поджидающего их на краю лужайки. Угасающий закатный свет (слово «угасающий» означает здесь «неясный, делающий все вокруг особенно зловещим») превратил тень от учительского тюрбана в огромную глубокую дыру.
– Опаздываете, – проскрипел Чингиз.
Подойдя ближе, дети увидели, что он держит обе руки за спиной, как будто прячет что-то.
– Вам было велено явиться сюда сразу после обеда, а вы пришли позже.
– Извините нас, – сказала Вайолет, вытягивая шею и пытаясь подглядеть, что там у него за спиной. – Без ложек и вилок мы ели дольше.
– Будь вы посообразительнее, – проворчал Чингиз, – одолжили бы у ваших друзей.
– Нам это не пришло в голову. – Когда приходится отчаянно лгать, в желудке от чувства вины нередко начинается дрожь, и сейчас Клаус почувствовал, что у него внутри все дрожит. – Какой вы все-таки умный, – добавил он.
– Я не только умный, – поправил Чингиз, – но и очень сообразительный. Итак, за работу. Даже такие тупицы, как вы, наверняка не забыли, что я говорил про сирот – что у них строение костей отлично подходит для бега. Вот почему вам предстоит выполнять Особые Сиротские Пробежки Аллюром[3], или, сокращенно, ОСПА.
– Уладу! – вскрикнула Солнышко.
– Моя сестра хочет сказать: «Как увлекательно!» – разъяснила Вайолет, хотя на самом деле «уладу» означало: «Хорошо бы знать, Чингиз, что вы на самом деле затеваете».
– Меня радует ваш энтузиазм, – одобрил Чингиз. – В некоторых случаях он восполняет нехватку мозгов.
Он вынул из-за спины руки, и дети увидели, что он держит большую жестянку и длинную колючую кисть. Из открытой банки струилось белое призрачное сияние.
– Так, прежде чем начать ОСПА, требуется сделать дорожку. Это фосфоресцирующая краска, то есть она светится в темноте.
– Как интересно, – пробормотал Клаус, который уже два с половиной года знал, что значит «фосфоресцирующая».
– Ну раз тебе так интересно, – глаза у Чингиза светились не хуже краски, – получай кисть. Держи. – И он сунул длинную колючую кисть Клаусу в руки. – А вы, девицы, держите банку с краской. Вы должны нарисовать на траве большой круг, чтобы видеть беговую дорожку, когда побежите. Ну, давайте, чего вы ждете?
Бодлеры переглянулись. Ждали они, естественно, того, чтобы Чингиз объяснил, для чего вся эта затея с краской, кистью и нелепыми Особыми Сиротскими Пробежками Аллюром. Но они рассудили, что лучше поступать, как велит Чингиз. Нарисовать большой светящийся круг на лужайке казалось вроде бы не очень опасным, поэтому Вайолет взяла банку с краской, а Клаус окунул в нее кисть и начал рисовать большой круг. Солнышко на время оставалась, если можно так выразиться, пятым колесом в колеснице, иначе говоря, «ничем, собственно, не могла помочь», но она поползла рядом с братом и сестрой, оказывая им моральную поддержку.
– Больше! – заорал Чингиз из темноты. – Шире!
Следуя его указаниям, Бодлеры стали рисовать круг больше и шире и всё удалялись от Чингиза, оставляя на траве светящуюся кривую линию. Они вглядывались в вечерний полумрак, думая, где же прячутся тройняшки Квегмайр и удалось ли им вообще сбежать с концерта. Но вот солнце зашло, и единственное, что они видели, был ярко светящийся круг на лужайке, неясная фигура Чингиза и белевший в темноте тюрбан, который казался плывущим в воздухе черепом.