Звезда на одну роль

– Ну, вы и храпите, мисс. На часах одиннадцать.

Катя зевнула.

– Мне даже завтрак самолично готовить пришлось, – капризничал Кравченко. – Яичница подгорела.

– Откуда ты явился? – осведомилась Катя.

– С работы, душечка. Пашу как трактор. Сегодня я свободен, а завтра – снова на пост. – Он скривился. – Босс какого-то идиота из Голландии приказал в Шереметьеве встретить. А вчера, представляешь ли, мы с ним целый день шлялись по магазинам. Это Чучело смокинг примеряло. Смокинг! – Кравченко покачал соломенно-желтой копной волос.

Любимым занятием Вадима было постоянное издевательство над собственным боссом. Катя недоумевала, как тот рискует держать в качестве телохранителя человека, столь явно его презиравшего. Кравченко, получавший от своего нанимателя весьма неплохие деньги за службу, за глаза не стеснялся поносить его за все.

Его босс был родом из глубокой провинции.

– Райцентр Перепедрилово. Это у него в паспорте так записано. Я не выдумываю, – ухмылялся он. – Медвежий угол под Пензой. Этакий гость варяжский, лимита несчастная.

С начала перестройки босс пошел в гору и начал богатеть. Занимался торговлей, проворачивал финансовые аферы и к началу 1996 года уже был совладельцем многих магазинов, автозаправок и автосалонов столицы.

– Мое Чучело решило жить красиво, по-европейски, – сообщал он в другой раз. – Я его с трудом обучил, как ножом и вилкой пользоваться при гостях и не тыкать в десерт папироской, и теперь он о себе возомнил. Сделку заключал с каким-то ханыгой из Пуэрто-Рико, так стол в офисе «веджвудом» сервировали. Он этот сервиз по каталогу из Англии выписал. Латиноамериканец приуныл и уступил ему пару миллиончиков, скидку, значит, организовал. И Чучело мое так на радостях разгулялось, что прямо сладу нет. Все побоку – вина, ликеры. Водку тащи, сало. – Он ухмыльнулся. – Мафист этот пуэрториканский так насосался нашей «Пшеничной», что заблевал весь офис сверху донизу. А мой на рога встал – хлоп тарелку об пол, хлоп супницу об стену. Так весь «веджвуд» в черепочки и кокнул.

Утром рассолом отлился, образумился. Сокрушался все: ах я, свинья такая. Сервиз оплакивал. «Ты меня, Вадь, удерживай, если что, я во хмелю дерзкий бываю». Я его по лысине погладил и пообещал в следующий раз от «веджвуда» отвадить.

– Он что, сидел? – поинтересовалась Катя.

– Нет, еще чего! Я себе босса знаешь как выбирал? По картотеке. Товарищи из Конторы помогли. Чтоб не дешевка, не уголовничек, не педик, – перечислил Кравченко. – Этот денежный и малограмотный. Лучше и не найдешь. Он меня за эталон считает. Поэтому и по магазинам с собой таскает. Других охранников не берет. Со мной советуется как и что. Только не всегда.

Тут пришли в «Эсквайр», он цап сразу красный пиджак – и на себя. Я ему вежливо: «Василь Василич, это клубная вещь. Для прислуги, для крупье, вышибал, барменов…» А он: «Броский больно. Идет мне. Я ведь брунэт». И галстук «в собаках» пялит. Золотистый, от Рабана. Я чуть не шлепнул его там, ей-Богу. Уж и кобуру расстегнул. – Кравченко любил подобные эффектные финты в разговоре. – Но пожалел. Пусть. Пусть в красном «с собаками» ходит. Купчина все-таки, русский бизнесмен, что с такого возьмешь?

– Вот он выгонит тебя, будешь знать, – смеялась Катя.

– Выгонит… К другому наймусь. Этих кретинов сейчас навалом. Они за жизнь свою трепещут. Их вон отстреливают, как ворон по осени. А такого, как я, поискать надо, Катенька, поискать, да… Это не какой-нибудь там затхлый князь, это истинная, постсоветская аристократия. – Кравченко оседлывал свою любимую деревянную лошадку. – Мой батька был генерал. Образование мне дал дипломатическое, языкам выучил. Наши с тобой отцы, Екатерина Сергеевна, эта партноменклатура бывшая, и есть единственная истинная российская аристократия на сегодняшний день. Остальное все – лимита, мусор, дешевка.

Катя махала руками, морщилась.

– Правда, правда, – настаивал Кравченко. – Мы – потерянное поколение, лорды в изгнании. Посмотри, где сейчас мои друзья – кто менеджер, кто охранник, кто владелец мелкой фирмы. Такие орлы – спецы, дипломаты, офицеры, вышколенные, выдрессированные, – и стали торгашами, коммивояжерами. О Господи! А деньги – не те жалкие, что нам платят, а настоящие деньги – у каких-то кретинов полуграмотных с наколками и вставными фиксами самоварного золота.

– Кому-то и таких, как вам, денег не платят, – возражала Катя.

– Да, вот именно! Вон твоим ментам. Это ж смехота! Мужики по пять раз на дню под пули ходят, а им подачку бросают, чтобы с голода не передохли! И поделом нам, потерянным, поделом лордам. Сами виноваты. Я, знаешь ли, Катенька, ощущаю себя лишним на этом тухлом свете, как Печорин там, Рудин, Базаров.

– Базаров был нигилист и разночинец. И в аристократы не лез, – обычно вставляла Катя, и разговор на этом заканчивался.

За завтраком она рассказала Вадиму обо всем случившемся. Услышав о Колосове, тот скорчил двусмысленную гримасу.

– Опер этот что-то стал часто у тебя на языке вертеться. Колосов то. Колосов се. Все знают, что ты неравнодушна к начальнику «убойного» отдела, не надо так это подчеркивать, милочка. И очень даже зря. Да, да. Хам небось порядочный и грубиян.

– Такой же, как и ты. – Катя знала, что спорить с Кравченко в таких вопросах бесполезно. – Я тебе про смерть Светки толкую, а ты все какую-то чушь несешь! Я сегодня на куртуазников иду, там парень один будет, который Светку знал.

– Спал, что ль, с ней? – осведомился Кравченко, намазывая булку маслом.

– У тебя только одно на уме. Не знаю. Если да, то это даже лучше. Информации больше.

Он только хмыкнул.

– С кем собираешься-то? Со мной?

– А может, с Князем?

– Не получится. – Он с торжествующим видом откусил кусок булки и отпил кофе из большой керамической чашки. – Князюшка совсем спятил, к тому же с тех пор, как я намекнул ему, что ты спишь и видишь, как выскочить за его титул, он тебя избегает.

– Я серьезно, Вадь. Хватит шутить.

– И я серьезно. Он спятил: поехал сегодня с утра пораньше осматривать бывший особняк князей Мещерских на Пречистенке. Там сейчас какой-то банк. У него дворец и в Питере, оказывается, есть – двадцать восемь парадных комнат да два флигеля. Занимает его военный архив. – Кравченко добавил в кофе сахару. – С тех пор как Геральдическая ассоциация подтвердила его титул, он заказал себе визитки с гербом князей Мещерских, а теперь еще грезит и о реституции.

Катя вздохнула – эти два оболтуса были неисправимы.

– Значит, со мной поедешь ты.

– А что мне за это будет?

– Ничего.

– Меня от поэзии тошнит.

– А меня иногда тошнит от тебя.

– Пригласи своего опера, а? – Кравченко подмигнул. – То-то рад небось будет. Он кто по званию?

Катя треснула его по макушке газетой.

– Оскорбление действием. Вечно вы меня бьете, не жалеете. – Он поднялся и внезапно крепко обнял ее. – О Князе даже и не мечтай. Он все равно сгинет у людоедов в своем Мозамбике. Ну, ладно, я поеду к себе покемарю. А в шесть заеду за тобой. Только надень красное платье.

Глава 3

ВЕЧЕР КУРТУАЗНЫХ МАНЬЕРИСТОВ

Публика встречала Орден Куртуазных Маньеристов аплодисментами. В этот вечер в театральном клубе «Стойло Пегаса», расположенном во флигеле приземистого особнячка на Тверском бульваре, собрались традиционные посетители, поклонники и поклонницы, студенты филфака и Литинститута, молодые актеры, актрисы из многочисленных студий, расплодившихся в 90-е годы в столице, как грибы после дождя, окололитературные дивы, писательские жены и просто любители чудом еще сохранившейся изящной словесности.

Зал был заполнен до отказа, ко многим столикам придвинули дополнительные стулья. Кате и Вадиму досталось место у самой сцены за столиком на двоих, втиснутым в угол. Пробираясь к своему месту, Кравченко бурчал:

– Шумно, содомно, света мало.

– Не ворчи. – Катя, вытягивая шею, оглядывала зал, ища кого-нибудь знакомого, кто мог бы указать ей актеров из «Рампы», а может, и самого Лавровского.

– Ну и как ты собираешься найти его в этой толпе? – брюзжал Кравченко. – Он блондин или брунэт?

– Откуда я знаю?

– А особые приметы?

– Прекрати.

– Что прекрати? Где же твоя оперативная сметливость, капитан Петровская? – Кравченко отодвинул стул и усадил Катю, затем сел сам. – А хлебнуть-то тут найдется?

– Ты ж, когда тренируешься, не пьешь, – съязвила Катя.

– Э, мелочи все это. – Он беспечно махнул рукой. – С моим Чучелом не пить невозможно – председатель Лиги трезвости в неделю бы в ЛТП укатил. Я тебе не рассказывал, как мы в бане парились, нет? – Он даже зажмурился от удовольствия. – Поехали мы с ним на дачу. Он летом себе особняк на Рублевском шоссе отгрохал. Ну, на природу сам Бог велел с телохранителем – как же иначе? Кругом враги, рэкетиры, конкуренты недобитые. Прибыли, сторож уже «АОГВ» включил и баньку натопил в пристройке. Чучело мое париться любит по-дедовски. Все эти новомодные ванны с гидромассажем, джакузи там, душевые кабины, парные презирает. Русский он или не русский?

– «Новый», – вставила Катя.

– Старый. – Кравченко усмехнулся. – Вот. Все шло сначала чин чинарем: поддали пару, веники там, шерстяные рукавицы. Он на самый верх полез, на полок. И млеет. Полежал-полежал. «Нет, – говорит, – все хорошо, а чего-то не хватает». Вышел в предбанник и, пока я парился да мылся, так там нализался, просто жуть. Я его из бани увести пытался, а он – ни в какую. Хочу, и все. Жал-лаю. Ну, желаешь, и хрен с тобой. Я его оставил в парной, а сам оделся и пошел в дом. По телеку как раз футбол начинался, чемпионат Италии. Первый тайм – 0:0 – нет моего Чучела. Я в парную. Открываю дверь: каменка раскалилась уже, ни черта не видно от пара, а полок пустой. Я обратно в дом – и тут нет. Побежал к сторожу. А на дворе ночь, темень хоть глаз коли, снег валит.

Взяли мы со сторожем по фонарю и пошли обходить участок. Бродили, бродили, насилу нашли. Сторож о него споткнулся – спит мое Чучело. Спит-храпит в сугробе, в простыню завернулся. Мы его в дом, да шерстяным носком растирать начали, да водки ему. Тут он сразу глаза открыл, глотнул, зашевелился.

Наутро протрезвел – ничегошеньки не помнит. Мы со сторожем ему все выложили, он расчувствовался: «Мужики, жизнью обязан».

– А как он на улице очутился? – спросила Катя. Ей отчего-то стало жаль кравченковское Чучело.

– Захотелось снежком растереться после парной. Вышел, да и носом в сугроб. На ногах не стоял.

– И не обморозился?

– Не-а. – Кравченко покачал головой. – Другой на его месте давно бы дуба дал, а ему все нипочем. Ну ладно, Кать, там у стойки, по-моему, рюмки звенят. Я мигом. – Он встал и начал протискиваться между столиками к маленькому клубному буфету, торговавшему спиртным.

Катя оглядела зал. Небольшая эстрада пока еще пустовала. Орден Куртуазных Маньеристов восседал за круглым столиком у самой сцены. В центре стола красовалась ваза с фруктами, увенчанная крупным хвостатым ананасом.

Вдруг Катя облегченно вздохнула: вон и Ксеня со своим новым мужем. Ксеня, гибкая, с длинной черной косой, похожая на цыганку, вот уже целый сезон играла в «Рампе». Катя ее видела в «Преступлении лорда Артура». Борис Бергман возлагал на нее большие надежды и в своем мюзикле по мотивам бродвейских «Кошек».

– Ксеня, Ксе-ень! – Катя привстала и приветственно махнула рукой. Та обернулась, близоруко щурясь, увидела Катю, шепнула что-то стриженому худосочному парню в круглых очках с дымчатыми стеклами и заскользила между столиками.

– Тоже выбралась? Молодец. Мы с Максом решали: ехать – не ехать. Даже спички тянули. Выпало ехать. Я почти на всех их вечерах бываю. – Голос ее был звучным, грудным. – Ты с кем?

– С Вадькой.

– А-а. – Ксеня лукаво сощурила цыганские глазки. – Как тебе мой Максик?

– Чудный мальчик. Кто на этот раз?

– Шахматист. Двадцать шесть лет – уже метит в гроссмейстеры.

– Ты слизываешь интеллектуальные сливки, Ксеня. Счастливая. Ты про Красильникову знаешь?

Цыганочка кивнула.

– Бен звонил. Вот жизнь – дерьмо, а, Кать? Надо же так. Бен говорил, что там с похоронами какая-то заминка. – Ксения пошарила в кармане просторного черного блузона и вытащила пачку сигарет и зажигалку. Закурила. – Ребята деньги собрали.

– Ксень, а Лавровский сегодня здесь? – закинула удочку Катя.

– Здесь. Они все за кулисами. Будет три миниатюры. Так, полный бред. Но красиво.

– Ты мне его покажешь?

Цыганочка затушила в пепельнице почти целую сигарету.

– Конечно, покажу. Ничего мальчик. Только очень уж зациклен на собственной гениальности. Да ты его и сама узнаешь. Он в одной из миниатюр Пьеро играет. Вовсю под Вертинского стилизуется. Все его интонации взял. Только и оригинальности, что балахон себе из оранжевого шелка заказал. А вон и твой блондинчик идет, я исчезаю. Знаешь, на кого он похож?

– На Есенина. Ты ему только не говори, а то он бесится от этого, – поспешно попросила Катя.

– И ничего не на Есенина, вот уж никогда б не подумала! – Ксеня подняла соболиные бровки. – Он похож на Дана Ольбрыхского. В нем что, польская кровь?

Катя испуганно замахала руками. Кравченко подходил к их столику. В руках он нес маленькую коробку конфет, бутылку шампанского и два бокала.

– Все, пока. – Ксеня легко вспорхнула со стула, одарила Кравченко самой загадочной улыбкой из личного актерского арсенала и вернулась к своему очкастому гроссмейстеру.

– Что за Василиса Прекрасная? – томно осведомился Вадим, откупоривая бутылку. – Она меня боится? Я такой страшный?

– Это Ксеня. У нее муж ревнивый. Она дала мне нить, Вадя. Лавровский будет в роли Пьеро.

Кравченко поморщился.

– Господи Боже, третье тысячелетие на дворе. Марсиан ждут, инопланетян. А вы все в декадансе своем, как в тине, барахтаетесь – Пьеро, Сюлли-Прюдом, Луна на ущербе… У вас, мисс, глаза на затылке. И вообще, куда я попал? Фамилии-то какие: Петровская, Лавровский. Мещерский – князь. У этой Ксени как родовое имя?

– Щепкина.

– Ну, ничего еще. А то мне как-то неуютно стало со своей хохляцкой фамилией в этой изысканной компании. Хотя Щепкина – тоже имя знаменитое. Из тех самых, что ли?

– Нет.

– Слава Богу.

На эстраде зажегся свет. Ведущий вечера под шумно-одобрительный рокот зала прочел манифест Ордена. Затем на сцене появились несколько молодых актеров и актрис, исполняющих миниатюру «Аполлон и Музы». Вечер начался.

– Кать, а на кой черт тебе этот Лавровский нужен? – осведомился вдруг Кравченко.

– Но надо же узнать, как она попала на эту стройку, – ответила Катя. Ее внимание было приковано к эстраде. По ступенькам поднимался ее любимый Андрей Добрынин. Он подошел к самому краю сцены и отчеканил:

Как тяжесть фасций несущий ликтор,Ступает слава передо мной.

Зал загудел от удовольствия. Маньеристов слушали так, как меломан слушает альт Гварнери.

Я тяжкий, мощный боа-констриктор,Властитель влажной страны лесной.

– А зачем тебе знать, Катенька? – снова спросил Кравченко. – Кой черт, пардон за грубость?

– Но как же, Вадя… Боже, как он читает! Как же… Я в толк не возьму, зачем ее туда понесло.

– А если ты узнаешь, что это изменит?

Добрынин читал уже новое – «Циклопа»: «Я ранен был в лицо на подступах к окопам…»

– То есть как – что изменит? – Катя бросила недоуменный взгляд на Кравченко.

– А вот так. Светке Красильниковой будет лучше, если ты вдруг поднимешь со дна ее личной жизни какую-нибудь грязь?

Так сладок влажный хруст,с которым шпага входит в напрягшуюся плоть,сперва вспоров сукно… –

читал Добрынин.

– Почему грязь?

– Репортеры обычно не берутся за раскрутку несчастных случаев, если не чуют там какой-нибудь червоточины, – заметил Вадим.

Добрынин под шумные аплодисменты сошел с эстрады.

Катя обернулась к Кравченко.

– В этом деле я не чую никакой червоточины, – отрезала она.

– Да? – Он подлил ей шампанского.

– Да. Я просто хочу узнать, кто заявил в милицию о ее пропаже.

Между столиками актер в опереточном мундире и актриса в платье тридцатых годов танцевали брутальное танго. Добрынин сидел рядом с очень эффектной женщиной. Катя наблюдала за ним. Кравченко проследил за ее взглядом.

– Что, солнце русской поэзии? – спросил он ехидно.

– Солнце. Ты не смотри, что они дурачатся, шутят. В них, – Катя указала глазами на столик Куртуазных Маньеристов, – может быть, в одних только это солнце и светит.

– Светит, да не греет. – Кравченко скривил одну из своих обычных двусмысленных гримас. – Но где этот чертов Пьеро? Половина одиннадцатого уже. Долго это все продлится?

И тут на эстраде появился Пьеро. Под сильно стилизованным гримом Катя никогда б не узнала Лавровского, даже если бы видела его каждый день. Густо напудренное лицо, ярко накрашенные губы, глаза и брови – черные от краски. Он кутался в просторный огненный балахон. Искусно имитируя голос Вертинского, он спел несколько песен. Зал притих.

– Как его к нам затащить? – шепнул Кравченко. – Прямо со сцены, что ль? – Он сделал вид, что хочет встать.

Катя поймала его за рукав пиджака. Вадя, хлебнувший шампанского, вполне мог выкинуть какое-нибудь шумное коленце – в его синих глазах уже мерцали опасные искорки.

– Тише, подожди. Мы его потом отловим. После вечера.

На эстраду стремительно взлетел Магистр Ордена Вадим Степанцов.

– О, тезка мой, – хмыкнул Кравченко. Он явно заинтересовался.

Не блондинка она и совсем не брюнетка,Нет, Мальвина – особа особенной масти…

По залу волной прокатился восторг. Девицы, облепившие столики «на галерке», взвизгнули.

Ты сбежала, Мальвина, ты скрылась, Мальвина,Ты смоталась и адрес оставить забыла…

Степанцов был в ударе. Кравченко тихо поднялся из-за стола и вышел из зала. Катя этого даже не заметила.

Я на днях повстречал дурака Буратино,Бедный малый свихнулся на поисках кладов…

После «Мальвины» Степанцов читал много и охотно. Зал восторженно гудел. Хлопали пробки, шампанское лилось рекой.

– Вечер в Византии! Последний вечер в Византии перед нашествием варваров! – восклицал ведущий.

Кравченко вернулся.

– Айда, Катька, иначе он сделает ноги, уже грим смывает.

– Ты его видел?

Вместо ответа он потянул ее за руку. Катя с сожалением поднялась. Вадим провел ее по пустому темному вестибюлю, открыл какую-то дверь, и они очутились на черной лестнице. Поднялись на второй этаж. В комнатке напротив лестницы галдела «Рампа»: музы в хитонах, танцовщица танго, еще какие-то загримированные актрисы.

– Это бабская гримерная, – шепнул Кравченко. – Мужики – следующая дверь.

Они вошли в освещенную комнату. У большого зеркала за столиком, уставленным коробками с краской, сидел Пьеро. Он успел уже снять часть грима и теперь намазывал лицо кремом.

– Привет, – развязно поздоровался Кравченко.

– Добрый вечер, вы… ко мне? – Лавровский был удивлен.

– Здравствуйте, я Петровская, мне Борис Бергман поручил передать вам плохую весть: Света Красильникова умерла. – Катя взяла сразу с места в карьер.

– Света? – Лавровский уронил на пол тампон, которым он размазывал по лицу крем. – Умерла?

– Вас еще не известили? – Это не стыковалось с первым заявлением, но Катя этого не заметила.

– Нет. – Лавровский встал. – Значит, они нашли ее?

– Это вы заявили в милицию о пропаже? – допытывалась Катя.

– Я, я. Но где они нашли ее? Что с ней случилось?

– По всей видимости – несчастный случай, – пояснила Катя. – Ее нашли на стройке.

– На стройке?! На какой стройке?

– На стройке в Каменске. Это за Кольцевой. В Подмосковье.

– Да знаю я Каменск. А как она туда попала? – В глазах Пьеро, обведенных расплывшимися кругами сажи, была тревога.

– Никто не знает как. Бергман на вас надеялся.

– Борька… Но почему? Господи… умерла. – Лавровский картинно заломил руки. – Это вам в милиции сказали?

– Да. – Катя не погрешила против правды. – А как получилось, что вы заявили? Вы куда заявление отнесли?

– В УВД Юго-Западного округа. Там со мной парень какой-то беседовал. Она исчезла, понимаете?

– Когда вы видели Свету в последний раз? – Кравченко решил направить беседу в более деловое русло.

– Седьмого февраля. Мы с ней в студии встретились.

– В какой студии?

– У Паши Могиканина. – Лавровский махнул рукой. – Он скульптор. Да еще и шизанутый. Света иногда у него натурщицей подрабатывала.

– Ну и?.. – спросила Катя.

– Ну, она должна была подыскать мне одну работенку. Сказала, вроде все улажено, я тебе позвоню в среду. И не позвонила. Ни в среду, ни в четверг. В пятницу я к ней домой заскочил. Звонил, звонил, дверь не открывают. А тут Могиканин объявился: где Светка, у меня третий день работа стоит. Короче, мы поняли, что ее нет – ни дома, ни в студии. В «Рампе» никто толком ничего не знал. Мы с ним подумали-подумали и двинули в милицию. Время-то сейчас сами знаете какое. – Лавровский говорил все это быстро, без запинки. Потом он умолк, вздохнул и спросил уже по-другому, трагическим шепотом: – Похороны когда?

– Еще ничего не известно, – ответила Катя. – Там какая-то загвоздка со вскрытием.

– А что, вскрытие будет? – испугался Пьеро.

– Естественно. По несчастным случаям всегда так, – вмешался Кравченко.

– Несчастный случай… ну, еще автокатастрофа, но стройка! – Лавровский опустился на стул. – А вы, значит, Борькины знакомые? Что-то я вас в «Рампе» не встречал.

– А я вас на сцене видела, – соврала Катя.

– Где?

– Ну, в этой, во французской пьесе…

– В «Слишком нежной коже»?

– Именно.

Пьеро слабо улыбнулся.

– Жаль, что мы познакомились при столь трагических обстоятельствах… – Он вздохнул и картинно повел рукой. Катя обратила внимание, что ногти его наманикюрены, как у женщины, и покрыты прозрачным блестящим лаком.

– Да, жаль. Ну, мы пойдем. – Она чувствовала, что больше ничего от этого накрашенного павлина не добьешься. – Свяжитесь с Бергманом, пожалуйста. Он просил.

Тут в дверь гримерной просунулся парень, игравший Аполлона. Как был, в хитоне и лавровом венке.

– Толька, тебя к телефону. Аппарат внизу, в администраторской.

– Кто?

– Тип какой-то, сказал, насчет работы.

– Иду… извините, я должен…

– До свидания, – попрощалась Катя.

– Актеришка, – ворчал Кравченко, когда они возвращались домой в его «Жигулях». – И она с такой куклой спала? Ну и вкусы у вас, теток!

– Он талантливый, – молвила Катя. – Наверно.

– Талантливый! Хмырь в шелках. Еще на Вертинского замахивается! – Кравченко в сердцах прибавил газу.

– Я в понедельник съезжу в Каменcк, – решительно сказала Катя.

– Зачем?

– Так, узнаю кое-что. Результаты медэкспертизы будут готовы.

– Давность смерти-то там какая? – осведомился Вадим.

– Примерно две недели.

– Две? Брр! Там уже червячки давно завелись. Хотя нет, холодно же. На льду мясо долго не гниет. Но все равно зрелище – дрянь.

Катя подняла воротник шубы. Ее клонило в сон.

Глава 4

ТАИНСТВЕННАЯ РАНА

В понедельник, однако, ехать в Каменск Кате не пришлось. «Голос Подмосковья» срочно заказал статью в криминальную полосу.

– Ну, ты там чего-нибудь такого подкинь, покруче, – напутствовал ее редактор полосы. – Чтоб читателя до печенок пробрало.

И Катя, предварительно созвонившись по телефону, срочно отправилась в министерство на Житную к замкомандира федерального спецназа.

Эксклюзивное интервью этот моложавый атлет-полковник обещал ей давно. А тут как раз удачная операция подвернулась. В Мытищах спецназ вместе с областным розыском взял банду Малахова, совершившую восемнадцать убийств водителей-транзитников.

Эту банду искали несколько месяцев. Вова Малахов, никогда принципиально не использовавший при убийстве водителя огнестрельного оружия, а действовавший подобно мяснику исключительно ножом и железной дубинкой, был обложен сотрудниками милиции в квартире на шестом этаже дома на окраине Мытищ. У него имелись два автомата, восемь гранат, и он намеревался дорого продать свою подлую жизнь.

Спецназ брал эту квартирку, больше похожую на хорошо укрепленный дзот, по всем правилам боевого искусства. Дверь вышибли кувалдой, в окна спустились с крыши по специальным тросам. Малахова, собиравшегося попотчевать гостей гранатами «РГД», прошили двумя автоматными очередями.

Спецназовец, несмотря на свой рост и саженные плечи, оказался кокетливым, словно выпускница последнего класса. Он то и дело скромненько потупливал глазки и смущенно басил, что «ничего там особо героического не было» и что «про это не надо писать». Кате удалось разговорить его только после получасового увертливого диалога, в котором она весьма талантливо разыгрывала преклонение перед храбростью и отвагой полковника.