Пир на закате солнца

Верочка Дягилева, младшая санитарка, захлопнула окно – бррр! Сырость какая! Когда вам всего двадцать лет и у вас впереди выпускные экзамены в медучилище, а вы из-за хронического безденежья вынуждены подрабатывать ночной санитаркой в военном госпитале, дождь и сырость – единственные ваши враги. Утром будут лужи, а у вас новые туфли, купленные на распродаже, и как они поведут себя, намокнув?

До метро две остановки, но троллейбуса вечно не дождешься, придется пешком – утром, по лужам. А сейчас ночь – почти два часа уже. Госпиталь тих, госпиталь спит. Только в отделениях реанимации и интенсивной терапии горят все окна. И еще одно окно светится в старом лечебном корпусе на третьем этаже в том крыле, которое практически пустует, потому что за стенами – грандиозная стройка: к лечебному корпусу с той стороны пристраивают новое современное здание. Точнее, оно уже построено, там идут отделочные работы.

Военный госпиталь в мае месяце набит под завязку больными. И только левое крыло не заполнено. Теоретически больных там нет, но отчего же тогда свет горит в одной из палат? И отчего ей, Верочке Дягилевой, так не хочется идти туда? А идти надо – железная тележка, на которой младшая санитарка развозит по отделениям все необходимое: одноразовые шприцы, клизмы, вату, памперсы для тяжелобольных, ждет. И в наряде указано: старый корпус, левое крыло, третий этаж.

Странные слухи ходят в последние месяцы по госпиталю. До того странные, что… Особенно после несчастного случая с тем солдатом, который работал медбратом как раз в левом крыле. Этих событий Верочка не застала, все произошло накануне ее прихода на работу в госпиталь. Но слухи… Она сразу окунулась в них, как в водоворот.

Верочка закатила тележку с медикаментами в грузовой лифт. Из нового корпуса в старый длинный путь. Надо спуститься на второй этаж и пройти нескончаемым холодным переходом. Ночью в нем гулко отдаются шаги. Из экономии свет в просторных холлах погашен, и все огромное пространство теряется во мраке. Переход упирается в холл старого корпуса, и здесь все совсем другое: широкие крутые лестницы из гранита, массивные двери. Когда-то старый лечебный корпус был главным и единственным. Его строили после войны в стиле сталинского ампира – узкие окна, как бойницы, колонны, массивные подоконники. На втором этаже, через который надо идти до другого лифта, находится поликлиника госпиталя. И здесь еще кое-где сохранилась подлинная мебель сталинских времен. И даже немецкие часы в кабинете заведующего бьют каждые полчаса как-то «по-сталински» – как в старых фильмах, которые уже трудно смотреть.

Бом-м-м!

Когда построят корпус, здесь, наверное, тоже все поменяют – декор, обстановку. Как в прошлом меняли медицинское оборудование – на самое продвинутое и современное.

Лифт тоже новый, но шахта и тросы какие-то скрипучие. Или это ночью просто чудится от недосыпа, от волнения? А чего она, собственно, волнуется? Вот и дверь отделения. Заперта, надо звонить. Странно, ведь это не инфекционный бокс, к чему тут запираться?

Санитарка Верочка позвонила. Тишина. Она позвонила снова – шаги. Дверь отделения открылась.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна, я вот тут все вам привезла.

– Везите все в процедурный кабинет.

Верочка просунула тяжелую тележку в дверь. Наталья Николаевна Багрова – старшая медсестра. Верочка встречалась с ней в хирургическом отделении и в гастроэнтерологии. А теперь она здесь. И тоже на ночном дежурстве. Наталья Николаевна – молодая тридцатилетняя брюнетка со стрижкой «под Земфиру». Она учится в Первом медицинском. Пару месяцев назад она даже выручила Верочку конспектами лекций по анатомии. Так отчего же сейчас у нее такое неприветливое, такое напряженное лицо?

– Ну как вы тут? Как дежурство? – Верочка щебетала оживленным шепотом. Громко нельзя – ночь, надо соблюдать режим.

– Все нормально. Везите быстрее!

– Сейчас, сейчас.

Верочка потянулась рукой к двери.

– Это же палата! Там больной. Вы что, спите на ходу? Процедурная прямо по коридору, последняя дверь.

Верочка съежилась. Что она разоряется, я же ничего такого… Так вот, значит, в какой палате по ночам горит свет. Его включают каждую ночь и гасят только на заре. Что же это за больной такой, который по ночам спит при свете? Верочка глянула на номер: палата № 36. Но тройка – это номер этажа, получается как у Чехова, что ли? Палата номер 6?

Она начала аккуратно раскладывать все по шкафам. Прислушалась: тихо в отделении. Удивительно, что здесь нет больных. Точнее, всего один больной. Ну, понятно, конечно, стройка за стеной, шум, бывает, что и воду отключат, но это раньше, а теперь там, за стеной, просто отделочные работы, по сути, ремонт. А больных сюда все равно не кладут. Как будто здесь инфекционное отделение, хотя ничто на это не указывает. Специальные инфекционные боксы находятся вовсе не здесь.

И кто там может лежать, в этой шестой палате? Между прочим, раньше в старом корпусе именно на третьем этаже располагалось «генеральское» отделение, а сейчас в связи с ремонтом, с перепланировкой все смешалось, перепуталось.

Хотя ей-то, собственно, что за дело? Сейчас она выполнит свою работу, все тут разложит по полочкам, чтобы легко можно было найти и взять. И вернется к себе в хирургию. И будет смотреть из окна на темную громаду «Алых парусов», слушать, как шумит за окном дождь… И может быть, Мишке отобьет ночную эсэмэску, чтобы прочел, когда проснется утром, чтобы первой его мыслью стала она, Верочка…

Странные слухи бродят по госпиталю об этом отделении, об этой палате, где всегда по ночам горит свет. А она вот тут уже десять минут и не увидела ничего такого странного.

Тот солдат – медбрат, хоть и жив остался, ничего, кажется, никому не сказал. А потом его срочно увезли в какой-то другой госпиталь, кажется, в Реутово – от греха подальше…

А она тут и ничего ТАКОГО не замечает. И тележка почти уже разгружена. Еще пять минут, и она освободится. Вернется в хирургию и отправит Мишке SMS. Она где-то читала: Йоко Оно Леннона так зацепила, привязала к себе – слала ему каждое утро телеграмму в одно слово: «Улыбайся!», «Дыши!»…

ВОПЛЬ!

Бутыль с ментоловым спиртом вырвалась из рук Верочки Дягилевой и хлопнулась об пол. Но этот грохот не мог заглушить крика, вспоровшего ночную тишину.

Этот крик был так страшен, что Верочка, забыв обо всем, зажала уши руками. Но только на секунду, на короткое мгновение. Потом она справилась с собой и выскочила из процедурной.

– Наталья Николаевна!

Дверь шестой палаты была распахнута настежь. За дверью располагался маленький тесный предбанник – вешалка, двери в душевую и в туалет. Палату от этого предбанника отделяла еще одна дверь – застекленная полупрозрачным пластиком, безопасным для больных.

Верочка увидела лицо старшей медсестры, прижатое к стеклу, ее руки со скрюченными пальцами, царапавшими пластик. Старшая медсестра была внутри – в палате. Ее глаза вылезали из орбит, а рот был распялен в крике. Его слышали в парке и на въездном КПП.

А потом крик оборвался.

Глава 6

Параллельные миры

В госпиталь Катя отправилась в субботу. Накануне туда звонили из министерства, так что с этой стороны все было улажено. Материал о полковнике Приходько, работавшем в комиссии ООН по расследованию военных преступлений в период войны на Балканах, – это было ново, эксклюзивно, солидно. Катя тщательно готовилась к интервью, записала множество вопросов, которые собиралась задать бравому полковнику. Вопрос о причине, по которой он попал в госпиталь, стоял в этом перечне особняком. Боевое ранение – а Катя была в этом уверена, хотя никакой точной информации ей не сообщили ни ее начальник, ни куратор из управления общественных связей министерства, – ранение стоило обыграть в будущей статье с максимальным эффектом. А то, что Приходько когда-то в молодости начинал работать именно в ее родном главке, придавало ей еще больше уверенности – в сущности, они были «земляки», а земляки всегда должны помогать друг другу.

По выходным в госпитале посетителей пускали с одиннадцати часов утра. К одиннадцати Катя и приехала. По субботам пациенты были избавлены от процедур, их посещали родственники, друзья, коллеги по службе, так что слегка расслабленная атмосфера вроде как располагала и к знакомству, и к масштабному интервью с красочными подробностями о том, как «наши», «областные» сотрудничают не с кем-нибудь, а с самой ООН!

Однако по дороге в такси думалось почему-то не о работе, а о личном – о муже. И мысли все были какие-то невеселые, упаднические. Драгоценный тоже сейчас все по больницам, по клиникам, по санаториям со своим работодателем, прикрывается его болезнями, как щитом, – от нее, от Кати. Сначала говорил: возьмешь отпуск и приедешь ко мне – в Мюнхен, строил грандиозные планы. Она не взяла отпуска, не приехала. У нее были на то причины. И он не то чтобы рассердился или стал ее упрекать, а как-то сразу замолчал, перестал это даже упоминать, словно догадался…

Ну, да, да, да, она была перед ним виновата! Но это чувство вины уже не только угнетало, не только печалило, но и начинало раздражать.

Черт, виновата была она, Катя, а обвинить хотелось его – Драгоценного, который, в сущности, ни в чем перед ней не виноват. Напротив даже…

Углубляясь во все это, можно было лишь еще больше запутаться. И Катя решила в такси по дороге в госпиталь – все, хватит, довольно. Живем сегодняшним днем – вот есть раненый полковник-герой, у которого надо взять интервью, потом написать очерк, чтобы слезу вышибало, тиснуть его в разных там СМИ – ведомственных и гражданских. И это и есть все планы. Все ее личные планы.

– Вам пропуск заказан, но приказано о вас доложить, – объявил ей караульный на КПП госпиталя, когда она протянула свое удостоверение и сказала, что она к больному Приходько Олегу Ивановичу. – Подождите минуту.

Катя ждала в проходной, пока караульный кому-то звонил. Это было как-то странно. В госпитале Катя была десятки раз – навещала друзей, приезжала к своему коллеге – начальнику отдела убийств Никите Колосову. Он лежал в отделении травматологии в новом корпусе, помнится. И никогда особых «докладов» о ней, обычной посетительнице, никто не делал. «Это, наверное, потому, что был звонок из министерства насчет интервью, – решила Катя, надуваясь гордостью. – Или же этот полковник Приходько такая супершишка ооновская».

Из ворот выехала «Скорая». Через КПП тек бодрый поток посетителей. Все торопились скорее под крышу – день выдался ветреным, холодным, совсем не майским. Ночью лило как из ведра, кругом были лужи, с деревьев капало, а небо все сплошь затянули серые тучи, грозя новой непогодой. И дождь вскоре начал моросить, а потом припустил так, что все, кто прогуливался в госпитальном парке, поспешили под крышу.

– Капитан Петровская? – уточнил караульный. – Ну что же, проходите, вот ваш пропуск. Только сначала вас просили обязательно зайти на второй этаж – это в старом корпусе, в 22-й кабинет.

Катя глянула в пропуск – там было написано: старый корпус, третий этаж, 36-я палата. Выходит, именно там и лежал полковник Приходько. На втором же этаже (и это было известно всем посетителям) располагалась поликлиника госпиталя.

Стараясь, чтобы дождь не намочил скромный букет цветов, приготовленный для Приходько, Катя заторопилась через парк. Клумбы, газончики – вся территория госпиталя была чистенькой, ее каждый день убирали солдатики срочной службы. Но чем ближе к корпусам, тем больше армейский порядок уступал место строительному беспределу: поперек газонов между корпусами был вырыт котлован – это меняли трубы; к старому корпусу с торца пристраивали новое кирпичное здание под черепичной крышей. В результате попасть в старый корпус через центральный вход было невозможно, пришлось войти через запасной и подняться по крутой и неудобной служебной лестнице в поликлинику.

Здесь по субботам было тихо, все кабинеты закрыты, кроме…

На пороге 22-го кабинета стоял врач в зеленой хирургической робе и такого же цвета брюках. Он был полный, молодой и уже лысый и поэтому, наверное, стригся под «ноль».

– Здравствуйте, это вы к Приходько? – спросил он, оглядывая Катю, как ей показалось, слишком уж внимательно.

– Добрый день, я капитан Петровская, сотрудница пресс-центра, вам звонили насчет организации интервью с полковником.

– Да-да, звонили, я пытался объяснить, но там либо не поняли, либо не захотели понять нас. Пожалуйста, пройдите в кабинет, присядьте. – Врач посторонился. – Я завотделением и его лечащий врач.

– Какие-то осложнения? Полковнику хуже стало? – спросила Катя. – Если нельзя с ним встретиться сегодня, то я приеду в другой раз.

– В другой раз? Да нет. – Врач присел боком на край стола у компьютера. – Я не хотел там, в отделении, с вами разговаривать, решил встретиться здесь, тут по выходным никого не бывает – ни больных, не персонала, так что можно говорить совершенно свободно.

Катя с недоумением воззрилась на собеседника.

– Простите, но…

– Послушайте, кто вас надоумил писать о нем?

– То есть как это кто надоумил? Полковник Приходько – наш сотрудник, он начинал у нас в области, мы… то есть мое руководство сочло, что очерк о нем – это как раз то, что сейчас нужно для публикации в качестве положительного профессионального примера…

– Боюсь, что у вас с ним ничего не выйдет.

– Почему? Он не может давать интервью по состоянию здоровья?

– Сейчас состояние его здоровья таково, что… Ну, в общем, с медицинской точки зрения оно лучше, чем прежде, когда он только поступил. Дело не в этом.

– Я слышала, что он находится в госпитале довольно давно. – Катя испытывала дискомфорт – странный какой-то разговор. Этот лечащий врач не хочет допускать ее к Приходько, так, что ли?

– Он поступил в госпиталь двенадцатого октября. Его доставили бортом МЧС из Албании. Туда срочно вылетела бригада хирургов, были врачи и из нашего госпиталя.

– Он здесь у вас столько времени? Неужели он был так серьезно ранен?

– Дела были неважные – повреждения брюшной полости, шок, вызванный большой кровопотерей. К тому же все усугубилось тем, что его там, в горах, не сразу нашли.

– В горах? Это в Албании, да? Простите, но я еще плохо представляю себе обстоятельства… Я думала, выясню все в ходе нашего с ним интервью.

– А он этого ничего не помнит. – Врач смотрел в окно. – Говорит, что не помнит.

– А разве в Албании сейчас воюют? – удивилась Катя. – А он помнит, как его ранили?

– Проводилось служебное расследование. Насколько мне известно со слов наших коллег, которые входили в медбригаду, было совершено бандитское нападение – полковник Приходько единственный, кто выжил, его коллеги погибли. Даже тела не были найдены. Их группа выполняла какое-то задание, и эта группа пропала. Когда их хватились, то в тот район нельзя было быстро добраться по погодным условиям. Там шли сильные дожди, дороги размыло. Только через несколько дней начались поиски. Он был единственный, кого нашли. Это просто чудо, что он выжил. Я врач, я многое видел тут и не верю в чудеса, но тем не менее порой они случаются… М-да… Уже здесь ему было сделано несколько операций.

– Пуль, наверное, из него достали, бедного… – Катя горестно покачала головой.

– Ни одной пули. Рваные раны брюшной полости, – врач помолчал, – но не только в этих его ранах наши проблемы.

Катя ждала, что он еще скажет. Как это понять «наши проблемы»? Но доктор молчал.

– Могу я встретиться с Приходько? – не выдержала она наконец. – Поймите, у меня задание по работе. Этот вопрос согласован с министерством. В любом случае я должна как-то отчитаться.

– Запретить вам я не в силах, нет у меня таких полномочий. Но…

– Но?

– Я бы не советовал вам с ним встречаться.

– Почему?

Тут эта странная беседа была прервана – дверь открыла медсестра.

– Петр Германович, ОНА наотрез отказывается уходить домой, утверждает, что с ней все в порядке. ОНА не хочет сдавать дежурство, говорит, что останется в отделении, – голос медсестры срывался от волнения, – Петр Германович, ОНА, кажется, не в себе.

– Я сейчас приду, поговорю с ней сам. Вы только не кричите и не мечитесь по госпиталю с такой физиономией. – Доктор встал. – Нам и ночного балагана было достаточно, вся охрана сбежалась.

– А что произошло ночью? – спросила Катя.

– Старшей медсестре стало плохо. Видимо, спазм… Она испугалась. Ничего, сейчас с ней все в порядке, дежурные врачи быстро все взяли под контроль. Но ей лучше несколько дней побыть дома, на больничном.

– А при чем тут охрана госпиталя?

Врач глянул на Катю в упор.

– И все же, кто подал вам идею писать о Приходько статью? – спросил он тихо. – Пожалуйста, если вы располагаете какой-то информацией, то… Я лечащий врач, я должен знать. Это может помочь ему, помочь лечебному процессу, реабилитации.

– Но я правда не располагаю никакой информацией о нем, кроме того, что он в прошлом работал в розыске у нас в области, а потом был в КЕЙ ФОР в Косове, затем в командировке в какой-то миссии при ООН в Албании.

– И вы никогда прежде не встречались с ТРОЯНЦЕМ?

– С кем?

– Он так себя порой называет – Троянец. Очень странно у него выходит – как будто в третьем лице. Со стороны.

– Простите, у него что, после ранения плохо с головой? – прямо спросила Катя. – Поэтому вы не хотите, чтобы я встречалась и писала о…

– Его осматривал психиатр, патологии не выявлено, – сухо отрезал врач. – Ладно, разговор наш с вами окончен. Если не передумали, я вас провожу на третий этаж.

«А почему я должна передумать?» Катя удивлялась все больше и больше. Врач молодой, завотделением, а строит из себя какого-то секретного агента. И что он имел в виду под фразой «наши проблемы»? Они что, не знают, как лечить полковника Приходько? А вообще врачи сейчас хоть что-то знают? И везде так, во всех больницах – и у нас, и за границей, – Катя, идя по коридору, настраивала себя на воинственный лад. Вон Драгоценный со своим стариком-работодателем сколько месяцев уже скитается по лечебным учреждениям. И везде не лечат, везде одни только отговорки сплошные, везде только деньги, деньги, деньги…

Странно, что Приходько здесь держат столько месяцев, с октября, а сейчас май уже… Ведь по закону, кажется, спустя пять месяцев уже ВВК должна назначаться, а потом могут и комиссовать, а его держат в госпитале и…

Они поднялись на лифте, миновали просторный холл и подошли к дверям отделения, на котором было приколото объявление: «Отделение закрыто в связи с перепланировкой здания». Катя замерла на месте. А это еще что? Это крыло старого корпуса. Она же сейчас мимо шла, видела: как раз с этой стороны к корпусу пристраивают то новое здание. И перепланировка действительно имеет место быть, тогда отчего же здесь находится больной?

Врач открыл дверь магнитным ключом (совершенно невероятная вещь, никакие другие отделения, в которых прежде бывала Катя, навещая коллег, на замок не запирались). Катя вошла – «закрытое» отделение функционировало. Это было ясно по обстановке. Только тут было очень тихо. Белые двери пустых палат. А на дежурном посту вместе с медсестрой – двое крепких медбратьев в зеленых медицинских робах. Санитары или охрана?

– Он в тридцать шестой, – сказал врач. – Эти цветы у вас для него? Это хорошо. Возможно, это его порадует.

ЭТО ПОРАДУЕТ… Фраза была произнесена вполголоса – в коридоре за двумя дверями, но ОН услышал. ЭТО ПОРАДУЕТ…

Как могли они догадаться…

Нет, они не могли. Они на это не способны.

Они не догадываются…

Только ОН один знал, что может доставить истинную высокую радость ТРОЯНЦУ! В окно палаты, полуприкрытое спущенными жалюзями, сочилась серая ненастная хмарь. Рядом с кроватью стояла капельница. По прозрачной трубке через иглу вливался раствор. Это угнетало. Можно было вырвать иглу из вены, отшвырнуть прочь капельницу, разбить все, но… Нет, ОН был мудрым и хитрым. ОН не хотел все портить. К тому же пока надо было беречь ТРОЯНЦА. Он мог еще пригодиться.

ОН…

Если закрыть глаза – все возвращалось на круги своя. И все разъятое, разобщенное, рассеянное по миру собиралось в единое целое – все части, все образы, все личины. Капли чужой крови, эти драгоценные рубины… Слабые, ничтожные, живые. Да, ЖИВЫЕ – и в этом было их великое преимущество.

Живые чувствовали боль. Наверное, они страдали…

А ОН разве не страдал – тогда, там?!

Если закрыть глаза… Нет, глаза принадлежали ТРОЯНЦУ… Но все равно, не важно. Если закрыть, то… все возвращалось на круги… Какая радость, какая великая радость…

Оранжевый свет тихо угасал. А потом разгорался ярче – и это означало смену времен. Свет был как кожица апельсина. И как спелый апельсин было солнце – заходящее, пропадавшее за горизонтом солнце там, в горах.

Музыка из салона машины – белого джипа с синими буквами на боках. На крыше остались вмятины, осколки выбитых стекол засыпали сиденья. И еще было много пятен на потолке, на дверях, на обивке.

Нет, пятна смыло дождем. Ведь тогда шел сильный ливень. Кто-то пытался бежать, но поскользнулся на глине…

Кто-то хотел спастись… Кто-то хотел… Выстрелы… Дождь… Оранжевый свет…

А ОНИ здесь думают, что ТРОЯНЕЦ ничего не помнит.

Они ошибаются.

Они не знают.

Поскользнулся на глине хорват. Он выпрыгнул из джипа и побежал. Но не сделал и десяти шагов. Скользкая глина… Когда ему прокусили яремную вену… Он хрипел и отбивался, пытался даже ползти. Под ним была жижа – мокрая жижа, красная, и он скользил по ней коленями, локтями. А потом локтевая кость хрустнула… Оторванная рука взлетела вверх, как будто ею жонглировали…

Женщина кричала…

Музыка из магнитолы – волынка-гайда, флейта-зурна, барабан и три голоса то сливаются, звучат в унисон, то расходятся на самых верхах. Албанская песня… Живем один раз… Женщина кричала…

Женщина кричит…

ТРОЯНЕЦ, ты помнишь ее? Помнишь, как ее звали? Помнишь, как ты вместе со всеми вырывал из ее тела кусок за куском?

Нет, ТРОЯНЕЦ, этого ты не помнишь. Этого не было? Это был не ты? Так НЕ БЫЛО ИЛИ…

Оранжевый свет – он вечен, он тих. Солнце цвета апельсина над вершинами гор. Старая дорога, куча покрышек и хвороста, который кто-то когда-то собирался поджечь, готовя свой последний рубеж обороны.

НЕТ НИКАКИХ РУБЕЖЕЙ. Нет границ, нет расстояний. Одно только время. Оно вроде убежища – надежного, тайного. Что-то вроде ворот, за которыми – склон горы и дома, черепичные крыши – уступами среди серых камней. Разбитая, вымощенная булыжником улица – все вверх и вверх. Мертвая улица, мертвые дома.

Что ты знаешь о мертвых, ТРОЯНЕЦ? Мертвые поют, мертвые пируют – волынка-гайда, флейта-зурна, барабан, голоса, то расходящиеся, то сливающиеся в унисон, – слов уже не разобрать, только предсмертные хрипы из разорванных глоток, только вопли боли, от которых бежит прочь вся дневная, живая тварь.

И ты, ТРОЯНЕЦ, ты, тварь, не смей, не смей стоять на нашем пути.

Не смей сопротивляться…

Ведь там, в горах, ты уже проиграл. Ты не поверил. Вы не поверили.

Faleminderit![2] за то, что вы не поверили.

– Faleminderit…

– Что? – Катя не поняла. Или не расслышала. Полковник Приходько прошептал что-то, когда она протянула ему цветы.

Она вошла в тридцать шестую палату, открыла сначала одну дверь, попала в маленький предбанник, постучала во вторую дверь – застекленную наполовину. Все это было ей хорошо знакомо. Она ведь бывала в этом госпитале не раз и не два. Только не в этом отделении. Колосов – начальник отдела убийств, помнится, лежал в новом корпусе. Там палаты немножко другие. А здесь высокий потолок и окно – небольшое, полуопущенные жалюзи. Палата двухместная, но лежит в ней только один больной. Вторая кровать убрана, ее место занимают два стула. Они стоят довольно далеко от кровати полковника Приходько. А возле самой кровати – капельница.

– Здравствуйте, Олег Иванович, я капитан Петровская из пресс-центра ГУВД Московской области, меня зовут Екатерина. Вы когда-то начинали у нас в области в уголовном розыске, мы узнали, что вы в госпитале, а до этого были в командировках за рубежом и… В общем, очень бы мне хотелось написать о вас очерк для газеты. И… вот, это вам.

Вот когда Катя протянула ему цветы. И услышала что-то в ответ. Что-то очень тихое, невнятное.

Олег Приходько был крупным мужчиной. Он лежал на спине, на высоко взбитой подушке. Одеяло прикрывало его до пояса. На нем была роба – распашонка, которые обычно надевают на тяжелобольных, не способных самостоятельно обслуживать себя. Из вены его торчала игла, подсоединенная к капельнице.

В палате было стерильно чисто и пахло ментолом. Этот запах Катя ощутила еще в коридоре. Было такое впечатление, что ментола слишком много, словно где-то что-то ментоловое разлили.

Олег Приходько был чисто выбрит. Вполне обычная мужская внешность плюс болезненная бледность – ничего особенного. И все же что-то особенное было. Не в нем, а…