Пир на закате солнца

Разлука что-то затянулась. И у Кати было такое ощущение, что она, эта самая разлука с Драгоценным, как этот пресловутый кризис, «еще не достигла дна».

Если они практически ни о чем не говорили, кроме погоды…

Возможно, Катя была виновата. Скорее да, чем нет.

Но все дело было в том, что чем больше они с Драгоценным беседовали по телефону о погоде в Ницце или в Мюнхене, тем быстрее Катя привыкала к мысли, что, наверное, уже ничего в их отношениях не изменится.

И вот пришел балканский циклон. Небеса разверзлись.

– Мы должны выдавать на-гора позитив, – вздохнул шеф. – Требуют это с нас, вынь да положь. А вот взял я сводку и читаю: тяжкие телесные со смертельным исходом, пьяная поножовщина, два случая уличного грабежа – отобрали у малолеток мобильники, угон бетономешкалки – не раскрыт, угон «Шевроле» в Люберцах – не раскрыт. Вон коллегия прокуратуры прошла, какие там цифры по раскрываемости приводились по тяжким и особо тяжким, по убийствам? Страшно сказать какие. И где, спрашивается, он, этот позитив? Кто кого спас? Кто кого вытащил из полыньи? И лед-то давно уже на реках Подмосковья растаял. Грохнули какого-то боевика в Назрани – что, как, все засекречено. Коллегия присяжных в Москве вынесла оправдательный вердикт… а у обвиняемого пять убийств на счету! А надо давать позитив. Я с начальником отдела убийств Колосовым планировал интервью расширенное по итогам его кавказской командировки, так задерживается он… На авторалли ГИБДД надежды были – блеснем, а теперь это вилами по воде… Какие предложения в связи с творческим кризисом?

– Можно о сотрудниках написать. Это всегда выручает, – дежурным тоном откликнулась Катя.

– А разве кто остался неохваченным из достойных?

– Можно о молодых.

– Обойдутся. Пусть служат. Слушай, Екатерина… А есть один неохваченный, о нем никто не писал, ни мы, ни «Щит и меч», ни «Петровка». Я тут был в министерстве на днях, разговорился с приятелем одним, и в разговоре фамилия Приходько всплыла. Не слышала эту фамилию?

– Нет.

– А он ведь тут начинал, в нашем главке, работал в розыске в отделе по борьбе с кражами и угонами. А потом был командирован в российское отделение международных сил КЕЙ ФОР в Косово – но это давно, почти десять лет назад. А в прошлом году был снова в командировке там, на Балканах. Олег Иванович Приходько – полковник милиции, вот я записал. Чем не достойная для хорошего очерка фигура? Тем более он наш, по сути, раз тут у нас в области начинал. Займись им, а?

– Давайте его телефон в министерстве.

– Он в госпитале сейчас.

– Раненый?

– Точно не знаю. – Шеф помолчал. – Кандидатура что надо – полковник, бывший опер, побывал в «горячей точке» в Косове, теперь вот вернулся из новой зарубежной командировки. В общем, герой. А также тема международного сотрудничества в области охраны законности и правопорядка, борьба с европейской преступностью – это чем не позитив? И в русле, так сказать, новых веяний.

– Если он в госпитале, да к тому же раненый, боюсь, что не очень к нему прорвешься.

– Я все узнаю, если понадобится, будет звонок из министерства. Не волнуйся, ты к этому Приходько попадешь. Ну что, как идея?

Катя снова пожала плечами:

– Прекрасная идея. А где именно он был в командировке?

– Мне сказали – в Албании, что-то вроде какой-то следственно-оперативной группы при миссии ООН, связано с военными преступлениями. Сама понимаешь, таких людей у нас в МВД немного.

– Хорошо, – кивнула Катя.

И действительно – надо же о ком-то писать, давать позитив о работе правоохранительных органов – и в ведомственные, и в гражданские издания.

Этот легкомысленный кивок, это глупенькое «хорошо»… Как часто она потом вспоминала это мгновение. Как просто ведь было отказаться. Или не так уж просто? Что, если некоторые темы сами выбирают нас, независимо от нашей воли, а мы, наивные, верим, что это мы по своему желанию выбрали именно ЭТОТ ПУТЬ?

А может быть, причиной всему был БАЛКАНСКИЙ ЦИКЛОН, о котором трубили метеопрогнозы?

Он заявил о себе уже ночью. Странно было слышать в мае после теплых, почти жарких солнечных дней, как воет на чердаке ветер – совсем по-осеннему тоскливо и злобно. Как он хочет пробраться внутрь – высадив стекла окон, разрушив крепкие стены, чтобы поохотиться всласть в новых угодьях, утолив свой неистовый балканский голод.

Глава 3

Вечер в Архангельском

Ума Турман – белокурая бестия – взмахнула клинком… Рассеченный, раненный насмерть, изувеченный американский… Кровь горлом… булькающий хрип… О, великолепная мамочка! Черная мамба – американская мечта, ты показала класс, показала истинный класс… Ну, а еще что ты можешь, Ума? Покажи мне все, ПОКАЖИ, КАК ЭТО ДЕЛАЮТ, – я весь целиком на острие твоего меча…

– Данила, выключи телевизор!

– Это плеер, мама.

– Все равно выключи.

– Это «Убить Билла-2».

– Что?

Мать возникла на пороге гостиной. Данила не обратил внимания, он следил за тем, что происходило на экране. Героиня Умы Турман Черная мамба не просто сражалась, она убивала – нет, ДОБИВАЛА кого-то, корчившегося от боли.

Даниле Москалеву скоро должно было исполниться двенадцать. Он был крепкий, не по годам развитый мальчик. Совсем недавно он подслушал разговор родителей о себе – мать говорила отцу о каком-то «раннем созревании, переломном моменте».

Мать вообще чересчур много им занималась, постоянно контролировала: «Я люблю тебя, я очень тебя люблю. Ты самое дорогое, что у меня есть. Если бы ты знал, как трудно ты мне достался, какие были тяжелые роды. Но когда мне тебя принесли, маленького, совсем крошечного, в одеяльце… боже мой… Ты всегда должен помнить, как я люблю тебя, каких сил мне стоило то наше вынужденное расставание с тобой».

Вынужденное расставание – так мать называла четыре последних года, которые Данила провел в доме бабушки в Питере. Отец Данилы Виктор Москалев – генерал-майор, командир спецназа внутренних войск МВД – был назначен начальником Антитеррористического центра на Северном Кавказе. Его жена Регина поехала с ним сначала в Моздок, потом в Нальчик. Данилу в Нальчик родители с собой не взяли. Питер и бабушка были признаны гораздо более безопасным вариантом. В итоге четыре года жили врозь, с редкими наездами во время отпуска.

Этой зимой жизнь семьи снова переменилась – генерал Москалев был отозван в Москву и ожидал повышения. Семья поселилась на государственной даче в подмосковном Красногорске. Коттеджный поселок «Старица» располагался рядом с усадьбой Архангельское. Дома были добротные, новые, инфраструктура развитой, рукой подать до чудесного Архангельского парка, до старицы Москвы-реки. В поселке жили в основном бизнесмены и чиновники-федералы. Последние получали назначения и отправлялись к месту службы на периферию, освобождая госдачи. Бизнесмены же в связи с кризисом пачками уезжали за границу. Свою дачную недвижимость пытались сдать, но им в этом что-то не очень везло. Так что, несмотря на чудесные окрестности и развитую инфраструктуру, большинство особняков в поселке пустовало.

Это Данила отметил сразу во время первой же своей прогулки. Со школой, в которую он поступил, точнее, с показательной красногорской гимназией, тоже что-то не заладилось. Он привык к питерской своей школе на Лиговке. И был рад, что этот учебный год практически закончен.

Впрочем, друзей особых у него не было и на Лиговке. Максимум, на что его хватало, это смотаться с пацанами в кино – глянуть «Матрицу» или «Другой мир». Но все это были ненастоящие фильмы, какие-то комиксы для малолеток, там все было бутафорским, виртуальным, и страха особого не было, и боли настоящей. Фильмы, которые задевали его за живое, как, например, эта Черная мамба, он не любил делить ни с кем и смотрел в одиночку.

Прекрасная Ума со своим нелепым самурайским мечом… Взмах! Вопль! Вырванный глаз – и каблучком на него… Расплющивая в слизь…

Или та сцена драки в «Кванте милосердия»…

А кадры «метания копий» в «Апокалипсисе» Мэла Гибсона, все так натурально было снято – копье летит, вонзается в бегущего пленника, и он корчится на траве, как жук на булавке, землю царапает… Наверное, много грязи потом из-под ногтей актерам пришлось выковыривать.

– Ты чем тут занимаешься?

– Чищу ногти.

– Детка… Этот фильм… Выключи, это сплошное насилие. – Мать смотрела на экран. – Я не понимаю, как тебе может нравиться такое. Отец не переносит. Он звонил, он едет домой, сейчас будем все ужинать. Так что выключи, ты же знаешь, он будет ругаться.

Отец-генерал и правда ругался, когда заставал Данилу за просмотром такого кино. Данила не понимал отца – как так? Ведь сам сколько лет провел на войне, в «горячих точках» – сначала был в Косове, сам рассказывал, в каких-то там международных силах КЕЙ ФОР, потом в Чечне, в Дагестане. Борьба с терроризмом на Северном Кавказе, с вооруженными бандитами. Бандитов в плен не берут, вон по телевизору всегда сообщают – «убиты в ходе спецоперации, так как оказывали активное сопротивление». Данила в свои двенадцать неплохо во всем этом разбирался. В душе он был доволен, что его отец – генерал, это как-то грело. Не то чтобы крылья вырастали, но все равно это было приятно. Отец – генерал, герой-воин… Когда-нибудь он расскажет, КАК ЭТО БЫВАЕТ. КАК ЭТО ПРОИСХОДИТ НА САМОМ ДЕЛЕ. Уж он-то знает наверняка. И какой резон ему это скрывать? Вот уже несколько раз он обмолвился, что хотел бы, чтобы и Данила после школы поступил в военное училище. Ну если не в училище, то в Военный институт или в Высшую школу ФСБ или МВД.

Так отчего же он гневается, когда застает его, Данилу, за просмотром фильма Квентина Тарантино, где убивают и…

Странные люди – эти взрослые…

Мать не уходила из гостиной, и «Убить Билла» пришлось выключить. Мать подошла, потрепала его по голове, заботливо пощупала лоб.

– Как в школе?

– Двадцать третьего заканчиваем.

– Отец ждет назначения. Так что в ближайшее время нам всем вместе поехать отдыхать не удастся. Может быть, в августе.

Мать нравилась Даниле. Она была молодой и современной. Мелировала волосы, носила джинсы. Была высокой и стройной. Они с отцом были отличной парой – хорошо смотрелись со стороны.

– Ты куда, детка?

– Погуляю.

– Сейчас папа приедет, будем ужинать.

– Не хочется, голова болит.

– Ну хорошо, только недолго. Пойдешь в парк? Смотри, осторожнее.

Данила не ответил. Мать, только не начинай… детка… очень люблю, когда тебя принесли такого крохотного в одеяльце…

О своем появлении на свет Данила знал массу ненужных подробностей. Сморщенное личико, волосенки на голове, и самое главное – зубы. Оказывается, он родился уже с зубами – с двумя-тремя малюсенькими молочными клыками. Мать отчего-то это так умиляло, так умиляло. Она взахлеб по телефону могла часами рассказывать старым питерским своим подругам еще по институту, как Данила, когда она кормила его грудью, кусал… Он кусался…

Данила однажды представил себе, как это было. И что-то произошло. Случилось – один в один такое же, как, бывало, смотришь в Интернете тайком порнушку. Пришлось даже в туалет метнуться. А потом сидеть с пылающими щеками в гостиной, задыхаться, гадать – заметил ли отец, заметила ли она…

– Данила, а разве парк уже не закрыт? Семь часов. И погода портится.

Данила и на это не ответил матери. Хлопнул входной дверью, скатился по лестнице, выскочил за ворота.

В парк Архангельское он никогда не ходил через главные ворота, где была касса и продавали билеты. У него был свой путь туда. Он открыл его для себя еще зимой. Правда, тогда навалило высокие сугробы и преодолевать ограду было легко. Но потом он нашел липу, растущую у ограды. Взобраться на нее было пара пустяков, а уж затем как по мосту. Ловкости ему было не занимать.

Зелень и свет. Зелень майская, свет вечерний. К тому же погода и правда подвела: серое облако – первое в нескончаемой череде облаков, появившихся неизвестно откуда, зацепилось за шпиль башни, венчающей Старый дворец. Данила по аллее быстро дошел до террас, взобрался наверх. Вот здесь хорошо, далеко видно – луга, поля, рощи, весь парк как на ладони. Это место…

«Хорошо бы тут остаться насовсем, – думал Данила. – И жить бы здесь». Не в этом скучном дворце-музее, где тетки-смотрительницы заставляют надевать безразмерные войлочные тапки, а тут, в парке… в этом парке…

Ночью, когда светит луна.

И в сумерках, когда туман ползет с реки.

И днем, когда начинает накрапывать дождь.

Когда пропадают толпы туристов, когда охрана запирает ворота, когда все уходят, прячутся по домам…

Это хорошо или плохо, когда тебя все боятся?

Гуляющие в парке спешили к выходу: молодые мамы с колясками, стайка девиц. Данила провожал их взглядом. Первые капли дождя заставили его спуститься и нырнуть в боковую аллею.

Белые статуи, мокрый мрамор, темные стволы лип. Данила натянул на голову капюшон – дождь, а ему нипочем. Вот искусственный грот, если там затаиться, а потом выскочить с криком, то, возможно, те, кто будет мимо проходить… те девчонки, которые вчера играли тут в бадминтон, в обморок хлопнутся или же обо…ся – вот будет умора!

Они будут визжать, но их никто не услышит. А он…

То, что он видел на экране во всех этих «биллах», «квантах», «бондах», «чужих», то, что было на мониторе, когда он самозабвенно играл, жил там, в виртуале компьютерной игры, – ВСЕ ЭТО сейчас плескалось, как море, где-то там, далеко внутри, куда лень было заглядывать. Все это он уже проходил, как алгебру. Все это было уже надоевшим и пресным.

Даже Черная мамба – мамочка Ума… А ведь не прошло и часа, как он следил за ней, затаив дыхание.

И вот все улетучилось в один миг. Данила чувствовал пустоту. Это было непривычно, дискомфортно. Непонятный неприятный внутренний вакуум должно было что-то заполнить – очень скоро, совсем скоро.

Данила посмотрел на свои ладони, они были мокрые от дождя или от пота. Что-то должно было случиться.

Он поплелся по аллее, поднялся по ступенькам под своды открытой колоннады. Куртка и джинсы промокли насквозь, но он не замечал этого. Прислонившись к колонне, он смотрел на дождь. Невысокий русоволосый мальчик – крепкий, спортивный.

Двое охранников, шедших по аллее, не обратили на него внимания. Как не обращали внимания и на старую липу возле театра Гонзаго, по ветвям которой ловкому существу ничего не стоило пробраться в Архангельский парк хоть днем, хоть ночью.

Глава 4

My love…

– Слушай, долго мне еще унижаться тут перед тобой?!

– Тебя никто не заставляет унижаться.

– Ты не заставляешь?

– Я? Дорогой мой, веди себя потише, сотрудники услышат.

– Плевать, пусть слышат. Мне деньги нужны сегодня!

За панорамным окном офиса – потоки дождя. Сумерки, огни. Конец рабочего дня…

– У меня нет денег. – Анна Гаррис сделала плавный жест, разводя руками.

Холеные руки, на безымянном пальце колечко – «Тиффани», безупречный маникюр, серый неброский брючный костюм, полностью соответствующий деловому дресс-коду, тщательно уложенные светлые локоны. Что еще нужно энергичной самодостаточной сорокавосьмилетней женщине для счастья?

Муж – иностранец? Был американец из штата Айдахо, владелец фирмы лакокрасочных изделий. Они познакомились в 98-м через агентство, переписывались, потом он приезжал в Москву на смотрины, затем сделал предложение. Ему не терпелось отведать «русской жены», а ей в 98-м просто хотелось выбраться в большой мир, слинять от бедности, проблем, от дефолта. Они прожили три года, а потом муж решил, что «русской жены» с него хватит, и переключился на поиски жены-мексиканки. Зацепиться, осесть в Америке не удалось, пришлось вернуться. На память о тех временах остались только американская фамилия Гаррис и кое-какие сбережения, которые позволили здесь, дома, встать на ноги, войти полноправным партнером в бизнес, играть на бирже.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

Когда он так говорит… таким голосом… Вор, негодяй… Мошенник, подонок, на меня ВСЕ ЭТО больше не действует – тон, взгляд…

Вор… лжец…

– Я ухожу. Прощай.

– Нет! Андрей!

Кабинет Анны Гаррис, корпоративного директора по работе с персоналом, был отделен от помещения, где трудились сотрудники инвестиционного фонда, стеной из прозрачного пластика. Две трети сотрудников, оторвавшись от мониторов, с живейшим любопытством наблюдали за сценой, разворачивавшейся в «аквариуме».

Но корпоративный директор этого уже не замечала. Он же ненормальный, он действительно уйдет – с него станется. И она не увидит его больше никогда. Чем, чем она может его удержать? Крашеными волосами? Растяжками на бедрах? Вечной непреходящей диетой своей – утром овсянка на воде, этот проклятый зеленый чай, днем опостылевшая отварная рыба и овощи на пару, от которых тошнит до самого вечера?

Пятнадцать лет – огромная разница. Где были ее мозги, когда они познакомились? Она вышла из ГУМа нагруженная пакетами. Наступил март, и было очень скользко, а чтобы поймать машину до дома, следовало пройти по Никольской. А он подошел и спросил: куда вас отвезти? Сначала она подумала, что это бомбила, потом, увидев его «БМВ», решила, что это чей-то водила, подрабатывающий на хозяйском авто. Но это была его машина. Он довез ее до дома, не взял ни копейки. Сказал, что у нее потрясающие духи. Ей, идиотке, сразу бы тогда догадаться, что это просто жиголо, караулящий у ГУМа добычу – баб со средствами, из тех, которые и в кризис могут себе позволить зайти в «Боско», в «Барберри», в «Сониа Рикель». А она не догадалась.

Ей (неужели она тогда уже в него влюбилась?) показалось, что этот парень, этот молодой мужчина – или прибалт, или сотрудник МИДа. Отчего именно такой расклад – «прибалт», «мидовец», – она и сама толком не понимала, наверное, тут все совпало – его внешность, его одежда (синий кашемировый шарф, черный бушлат), его вежливость, его юмор, его манеры. Он так мило и так едко злословил о правительстве, когда они проезжали Кремль, что сразу было видно, что это «наш человек», просвещенный вольнодумец, не зашоренный комплексами, потом так же злословил про олигархов, про кризис высказал пару-тройку горько-мудрых мыслишек, сказал еще, что «с такой, как вы, умной женщиной легко разговаривать, потому что вы понимаете с полуслова».

– Как вас зовут? – это она спросила его. Сама спросила. Он не навязывался. Хитрец! Он знал, как подобрать ключ к такой «умной», как она.

Его звали Андрей Угаров. И он не был ни прибалтом, ни сотрудником МИДа. Это она узнала гораздо позже, узнала и то, что он моложе ее на пятнадцать лет. Узнала, что в принципе она для него – та жирная курица, которую надо ощипать до последнего перышка. Но было уже слишком поздно. Эти открытия ничего уже не могли изменить.

– Андрей! Ты куда?

Он хлопнул дверью так, что хлипкий «аквариум» дрогнул. Она вскочила из-за стола. Догнала его уже у лифта. Это был Новинский пассаж. Инвестиционный фонд занимал весь шестой этаж. На первом этаже располагались торговый центр, кафе, рестораны, химчистка, несколько радиостанций. И везде были стены из прозрачного пластика, и некуда было укрыться от зевак.

Лифт – она ринулась за ним в тесную кабинку. Его лицо так близко… Вор, негодяй…

– Давай поговорим.

– Не о чем больше разговаривать. Тебе хочется, чтобы я унижался. Так я не буду. И так уж, баста. – Он отбросил от себя ее руки.

– У меня правда нет денег. Свободных нет.

– А вот этого не надо… Врать не надо. Что для тебя эти сто пятьдесят тысяч?

Он просил не доллары и не евро, он действительно на этот раз просил «в рублях». В прошлый раз было две тысячи евро, а до этого сто тысяч рублей, и потом еще три тысячи – уже долларов, и вот теперь снова…

– Но сейчас время такое, все ужимаются, сокращают расходы. – Она почти оправдывалась перед ним. – Нужно жить по средствам, Андрей… Никто не заставлял тебя брать эти сумасшедшие кредиты…

Кредиты… Она даже в этом не была уверена, что он что-то где-то брал и теперь ему надо срочно отдавать, гасить задолженности. Вор, негодяй, обманщик…

– Не читай мне нотаций в лифте.

– Я просто… это не…

– Ну, убей меня за то, что я наделал долгов.

Он наклонился к ней. Высокий и стройный.

– Лучше ты, чем другие.

– Что ты сказал?

– Ничего. Это мои дела. Все, приехали.

Лифт открыл двери. Огромный торговый зал. И они на виду у всех, как на ладони.

– Тебе что, кто-то угрожает? Ты кому-то задолжал?

– Не бери в голову. Прощай, Аня.

– Подожди, – она схватила его за руку, – Андрей, скажи мне правду. Тебе правда угрожают?

– Я с этим разберусь сам. Один.

Один… А ей мечталось, чтобы они все делали вместе, вдвоем… Пятнадцать лет разницы – при строжайшей диете, при регулярных походах в СПА-центр, может быть, это не так уж и много? В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЧТО ТАКОЕ ЭТИ СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ…

Только вчера в новостях она слышала о какой-то немке-миллионерше, которая попалась в сети международному жиголо на альпийском курорте. Тот требовал сначала восемь миллионов, потом еще сорок… Она слушала, качала головой: бедная, бедная, надо же так проколоться…

ОН все лжет. И о том, что ему угрожают, тоже лжет. Я ни единому слову его не верю, потому что он вор и подонок… обаятельный подонок…

– Возвращайся к себе, Аня. И прости за резкий тон. – Он дотронулся до ее лица. – Ни о чем не беспокойся. Я все понимаю, сейчас время такое, надо о себе думать в первую очередь. Я только не хочу, чтобы мы лгали друг другу. Я тебе говорил – я из-за лжи со своей бывшей расстался. Противно стало – вечное вранье… Когда я чувствую, что мне лгут, особенно любимая женщина, ради которой умереть готов, то я… – Он махнул рукой.

– Андрей!

Анна Гаррис, корпоративный директор по управлению персоналом, не узнала своего голоса.

Это она ему лжет? Она? А он готов «ради нее умереть»?

– Тут есть банкомат. У меня кредитка с собой. Сколько ты сказал надо – сто пятьдесят?

Банкомат, где получали зарплату все сотрудники фонда, к счастью, работал. Она сняла деньги в два приема. Это был срочный депозит, и в результате проценты накрылись, но она уже об этом не думала. Как так вышло, что она об этом даже не переживала?

Андрей Угаров забрал деньги. Он был, кажется, смущен.

– Спасибо, Аня.

Они вместе вернулись к лифту.

– У нас в семь совещание, я буду дома часов в десять. Заедешь?

– Нет.

– Нет?

– Я деньги должен отвезти. Расплатиться надо сегодня. Иначе…

– Я поняла. – Она почувствовала, что не может больше владеть собой, корчить из себя эту чертову бизнес-леди. Она порывисто обняла его, прижалась к нему, пряча лицо на его груди. – Андрей, Андрюша… будь осторожен… Эти люди, кто бы они ни были, держись подальше от них… Обещаешь мне?

– Обещаю. – Он поцеловал ее в губы.

Двери лифта открылись. А у нее ноги подкашивались, она уже не могла сделать и шага – бедная, бедная, это ж надо так проколоться…

Она вернулась к себе в офис, прошла в туалет и там долго стояла перед зеркалом, все смотрела на себя.

Андрей Угаров с деньгами вышел из Новинского пассажа. Вечерело. Накрапывал дождь. Его принес с собой какой-то балканский циклон. Сев в машину, Угаров закурил, включил радио – прослушал прогноз, нашел музыку. Нехилый музон, кажется, Бьерк – My love…

Мимо по тротуару молодая мать с малышом на руках спешит, торопится на троллейбус «бэшку». Карапуз лет пяти что-то канючит, она очень нежно обнимает его, защищая от дождя. Мать и сын… Угаров проводил их взглядом.

Вообще-то он никуда не торопился. Перелистал записную книжку, подумал и выбрал один номер из многих:

– Алло, Полин… привет… никуда не пропал, как видишь… дела были срочные… Какие дела? Встретимся, расскажу. Ты сегодня когда заканчиваешь? Уже? Слушай, тогда я прямо домой к тебе, а? Ну ладно… чего ты… я соскучился безумно…

Он долго с улыбкой слушал, как на том конце Полина гневно выговаривала ему тонким от волнения голоском, изредка миролюбиво поддакивая. Он вообще был настроен благодушно и снисходительно в этот вечер. Весьма удачный, хоть и дождливый вечер.

Спустя час его «БМВ» свернул с МКАД в районе Красногорска. Еще через десять минут он уже ехал по шоссе, огибавшему Архангельский парк. Его целью был поселок Воронки – здесь, в старой пятиэтажке, та, кому он звонил и с которой желал провести эту ночь, снимала однокомнатную квартиру, чтобы не создавать проблем матери и младшей сестре.

Дворники ритмично скользили по стеклу, дождь расходился все круче. Возле театра Гонзаго Угарову пришлось резко затормозить. Кто-то ринулся через дорогу, едва не попав под колеса. Угаров успел лишь заметить невысокую фигурку в яркой красно-синей куртке. Кажется, это был ребенок. Впрочем, понять что-то точно в этой мокрой мгле, ослепнув от фар встречных машин, было трудно.

Глава 5

В госпитале ночью

Из окон хирургического отделения на четырнадцатом этаже нового корпуса можно видеть жилой комплекс «Алые паруса». В этот час – поздний ночной час – «Паруса» темны и нет в них ничего «алого». Из окон старого лечебного корпуса обзору доступен только парк – скупо освещаемый фонарями, заливаемый дождем.