Атмосфера

Они помолчали. Потом Ефимов спросил – слышь, Федор, а он действительно к Поленьке приставал?

Мать своими ушами слышала.

Да… Сестра твоя не просто девушка двадцати четырех лет… в общем, она сама наше городское достояние. Новичок об этом может и не знать. Договоримся так – сейчас я из города уеду – до вечера. Можете с этими вашими манифестами продолжать маршировать. Но ничего не ломать, на чужую территорию не вторгаться и прическу дяде не портить. Может человеку, особо приезжему и стоит объяснить как обстоят дела, но дятлом при нем тоже не стоит становиться. Завтра все демонстрации прекратить. И еще… Если господин Крафт в ответ на ваш протест сам хоть что-нибудь в ответ выкинет, я хочу узнать об этом первым. Договорились?

Тот конфликтный обед был Крафтом спокойно скушен. Правда «приятного аппетита» ему довольно громко пожелали из-за забора многочисленные юные голоса и даже объяснили почему. Но сильно господину не досадили.

На следующий день Феденька с друзьями вернулись к своим неотложным мальчишеским делам, в списке которого первым номером стоял визит в сад деда Сереги по молочно-красные яблоки сорта «Мельба». И на улица как будто воцарилось спокойствие. Ни мальчишек, ни самого Крафта.

Господин Крафт, как взрослый человек не мог, очевидно, не понимать, что именно эти обеды и являются тем слабым для него звеном, которая открывает брешь в его железном заборе. Однако, он вряд ли предполагал, что все тот же обед окажется следующим косвенным участником его очередного конфликта с городом.

Обед, как было известно всему городу, ежедневно доставлялся Крафту в три часа пополудню из ресторана «Золотой» высококвалифицированным и даже потомственным официантом по имени Казимир. Казимир втискивал поднос с горячей едой под накрытыми крышками и подогретыми тарелками в нишу забора на высоту своего роста и спокойно отбывал на своем старом пикапе обратно в ресторан. Посуду он забирал из той же ниши поздно вечером. Хозяин ресторана Петр Никодимыч умел подбирать кадры и работать с людьми. И Крафт был вполне доволен обслуживанием.

Где-то спустя неделю после столкновения Феденька-Крафт, официанту Казимиру позвонил из Свердловска его старый армейский друг и пригласил на свадьбу.

Казик, приезжай – звал друг – сто же ж лет не виделись. Да и вообще, сколько ж можно работать. Небось, один – то отпуск за пять лет тебе положен? Предлагаю тебе провести его в славном городе Свердловске. Мы с Наташкой отбываем в свадебное путешествие на Каир на две недели, потом еще пару недель у ее родителей в Волгограде прогостим. Квартира останется в полном твоем распоряжении. По музеем походишь, город посмотришь. Наташка моя наш медицинский институт заканчивала, если чего по здоровью надо – пособит, а подруга ее в нашем имени Луначарского театре оперы и балета – не последний человек контромарок тебе достанет, хоть каждый вечер арии слушай. Может там с какой красавицей познакомишься. Я так понимаю, в твоем городе подруги ты себе за столько лет не нашел. Значит, ее там и вовсе нету…

Казимир поездкой загорелся, пошел к Петру Никодимычу отпрашиваться. А тот морщится – Казик, я все понимаю, ты прав, конечно, отдыхать хоть иногда надо. Ну, а мне-то что делать, прикажешь? Где я тут приличного официанта раздобуду? Мы ведь с тобой договорились. Ты в отпуск не идешь – я тебе за месяц тройную зарплату. Да… Слушай, вот на брата тебя заменить – на это я согласен – надеюсь ему уж можно вернуться, успокоился уже за столько то годов. Я половину твоей работы по другим раскидаю – брата под завязку не загружу. Заодно отдохнет дома-то, со всеми повидается, давай, звони.

Род Казимира и Эдуарда братьев близнецов велся от их прапрадеда, который служил еще до революции половым в их зареченской гостинице. Городская гостиница не бедствовала никогда – соседний в пятнадцати верстах уездный город был центром торговли этих мест. Туда съезжались купцы окрестных населенных пунктов и крупные землевладельцы, и часто останавливались на последнюю ночь в их спокойном городке, а утром как раз поспевали к открытию ярмарки.

С тех давних пор все мужчины в роду Казика и Эдика становились потомственными официантами, у которых считалось особым шиком так обслужить посетителя, что б он не только сытым из заведения ушел, а согласно старым традициям и отдохнувшим – обласканным. Не так то это и просто изо дня в день про себя забыв, чужим людям улыбаться и приятные вещи говорить. Настоящий официант должен не только легко, словно это ему ничего не стоит удержать перед собой на трех пальцах поднос – тяжеленный обед о нескольких блюд, но и показать гостю, что он здесь исключительный и обожаемый и именно его одного только и ждут в ресторане с самыми распростертыми объятиями.

А если у тебя самообладание плохенькое и не тянешь ты правильно посетителей обслуживать, так надо работу менять, а настроение людям за их же деньги нечего поганить.

В конце концов в их роду вывелась идеальная порода официанта – прихотерапевта-подавальщика, которому ничего не стоило не только быстро и правильно оценить достоинства-недостатки сидящего перед ним человека, наличие у него болезней желудочно-кишечного тракта, склонности к алкоголю, выверенное настроение на данный момент, но и произнести именно те слова, которые успокоят человека и стопроцентно помогут ему вернуть самообладание и радость жизни. И сделать это легко с ненавязчивой улыбкой на лице.

Их прапрадед так говорил – вы, ребяты эту свою глупую стеснительность бросьте, все, окромя царя, все одно люди подневольные. Так и нечего тут гордиться… А как дело до голода доходит и с министра блеск враз облетит. А мы сами не парим, не жарим, а голодными не останемся, опять же дело с наличностью имеем. А зазорность в нашем труде только дураки видят. Ну и пусть – конкуренции меньше. Работай, ребяты, ни на кого не глядя и всегда в порядке будете.

Браться к работе официанта готовили себя со школы. Предметам математике и английскому уделяли повышенное внимание. Ну, математике, понятно почему. Все денежные расчеты официант должен молниеносно в уме производить, не рассчитывая на калькулятор. А язык помогал развивать память. Что это за официант, который перечень из семи заказанных блюд в голове не удерживает, в гарнирах путается. Нет, официант должен, не промаргивая запоминать и в глаза человеку смотреть, когда блюда рекомендует, а иначе у посетителя сложится впечатление, что его черте чем накормить хотят, потому и глаза прячут.

Первый год после школы работали Казимир и Эдик, как часы, без единого срыва, как будто опыт общения с посетителями всю жизнь по крупице собирали. Петр Никодимыч их по плечам похлопывал, хвалил – в вас даже не сомневался.

А потом с Эдиком что-то случилось. Обозвал его раз за здорово живешь, набравшийся колючей местной водки командировочный, в лицо халдеем, а Эдик не долго думая развернулся пошире, да и дал своим совсем не хилым кулаком прямо в пьяную посетительскую физиономию.

Силой удара и инерцией пьяной туши оказался сильно обеспокоен соседний столик. Точнее говоря, от обоих столов и трех стульев остались отдельный фрагменты, от посуды – сплошной бой, а спокойно ужинавшего бухгалтера отдельного скобяного производства пришлось буквально отклеивать от несущего конструкцию ресторанного столба.

Стоимость поломанной мебели из зарплаты рассвирепевшего официанта, конечно, высчитали, но никто, даже хозяин его не отругал.

Однако после этого, по меркам ресторана непрофессионального, но не грандиозного происшествия, Эдуарда начали поддразнить уже свои, местные, а он почему-то позабыл все унаследованные навыки работы с людьми и все тем же кулаком, иногда тарелкой, а то и подносом довольно точно трескал хохмача по бошкам. Обычно этим единым ударом дело не заканчивалось, а начинался очередной ресторанный погром.

После последней вовсе не шуточной свалки, Эдика вызвал хозяин. Не выказывая личного отношения к его поведению, Петр Никодимым сказал – работать тебе здесь не дадут – это уже ясно-понятно. Другой специальности у тебя нет. Поэтому я договорился насчет тебя с Вересовым, знаешь такого? Будешь работать у него в заведении. Справишься?

Эдик коротко кивнул и в тот же день отбыл в тот самый бывший уездный город, в котором до революции работала постоянная ярмарка.

Вот этого именно Эдика, брата Каземина и предлагал вернуть ему на замену хозяин «Золотого».

Вскоре все разрешилось лучшим образом. Казимир отбыл в Свердловск, Эдуард вернулся на побывку и на работу в родной город, а Петр Никодимыч получил замечательную замену и возможность проверки правильности тогдашнего своего поступка – удаления парня из родного города своей хозяйской волей.

В день возвращения Эдуарда в ресторанный бизнес, хозяин ресторана отсутствовал, главный повар был весь в делах, поэтому он сунул Эдику поднос с обедом и чек с адресом и унесся принимать ящики с зеленью. Никаких объяснений новенький не получил.

Эдуард минута в минуту в пикапе брата доставил благоухающий аппетитными ароматами обед. Поколдовал над ним немного – аккуратно вынул поднос с закрепленными блюдами из багажника, убрал фиксатор, поправив чуть съехавший к салату пустой бокал, ну и конечно стряхнул салфетку, прежде, чем повесить ее на левую руку. Потом он добрался до калитки и начал искать звонок на звери. Звонок нашелся в некотором отдалении от калитки. Эдик, легко удерживая поднос в проффсстойке, вызвал на лицо любезную улыбку и принялся давить на кнопку. Со стороны дома никакого движения не наблюдалось, а прошло тем не менее уже несколько минут.

Не иначе не исправен – отвел Эдик руку от бесполезной кнопки и покрутившись у калитки, негромко позвал, сверяясь со счетом – господин Крафт! Нет ответа. Эдуард позвал погромче. Тот же результат…

Кончилось это тем, что десять минут спустя несчастный парень, ежесекундно дотрагиваясь наружной стороной ладони до крышек катастрофически остывающего обеда, начал грохать фирменными ресторанными сапожками по металлическому забору. Он уже не только онемевших пальцев не чувствовал, но и всей левой руки. Да где же хозяин!

Еще через пять минут в приоткрывшеся калитке появилась растрепанная голова Крафта и раздался его возмущенный голос – в чем дело?

Господин Крафт, здравствуйте. Я доставил ваш обед – в свою очередь очень стараясь оставаться профессионалом – ответил официант.

Так какого… – калитка еще немного приоткрылась и Эдуард ринулся доставлять обед до столика голодного заказчика.

Крафт от тяжелого подноса отскочил, а Эдик красиво, но уже из последних сил удерживая его перед собой и двигаясь перебежками с наклонами с каждой секундой все ближе подходил к распахнутой двери холла.

Стой! – заорал Крафт, с трудом поймав равновесие и кинулся следом.

Эдуард, которому гордость не позволяла перехватить поднос правой рукой или ухватиться за него обеими руками, уже просто мечтал от тяжести избавиться и останавливаться, разумеется, не пожелал.

На самой последней секунде Крафту удалось обогнать свой обед у самой двери и захлопнуть ее перед самым носом незваного гостя.

Эдик так хотел оставаться профессионалом…

За то время, пока парень, грохоча по железу на всю улицу вызывал заказчика обеда, на некотором расстоянии от калитки собралась приличных размеров толпа. Но когда действие неожиданно переместилось вглубь двора, в калитку полезли любопытствующие. Кроме интереса к конфликту, людям хотелось еще поглядеть на двор дома, всю жизнь открытый для их глаз и теперь упрятанный новым хозяином дома.

Оживленный шепот озирающихся, проникших в чужое владение людей вконец разозлил хозяина. Вег! Вег! – услышали люди его рев.

Бедному Эдику так и не удалось избавиться от подноса, правда после толчка вставшего поперек двери хозяина, он стал легче, предметов на нем поубавилось и не осталось ни одной высокой объемной крышки.

Официант, даже не по своей воле растерявший половину добра, разве это настоящий официант?

А вокруг, как назло столько народу! Эдуард пятился к выходу, вцепившись обеими руками в поднос. Обеими! Эдуард глядел на Крафта не с испугом, а с ненавистью. Сколько ж на свете плохих людей! Только успевай отряхиваться. Так и рыщут вокруг, так в глаза и лезут. Увидят человека – не их поля ягоду, подойдут, да и отнимут… У кого – жизнь, у кого – кошелек. Да это страсть, но эту обработку всем видать, а бывают такие тихушники, как этот вот мордатый. Сам же заказал, зазвал, а как обидел… Не кошелек забрал – нет. Выказал перед всеми неумехой. Мастерство украл. Гад!

Эдик сидел в белой ресторанной амуниции «под старину» прямо на пыльной траве, привалившись к фундаменту изгороди из профнастила. Вокруг гудела возмущенная толпа. Такой, сякой, расстакой!

А что это он орал-то такое, бабоньки? – поинтересовалась молодка, живущая на другом конце города.

Дак это он нас по ихнему матом крыл…

В толпе послышались смешки. Привыкшие к унижениям русские по привычке трансформировали оскорбление в единственно допустимый вариант ответа, позволяющий сохранить достойное лицо – защититься смехом.

Смех этот, входящий в разрез с настроением официанта Эдуарда и заставил его очнуться. Он рывком поднялся с травы, одним резким движением отряхнул брюки и сплюнув, зло спросил – ну и чего ржете? И воще – кто этот мужик? Как мог город продать свой самый знаменитый дом неизвестно кому? Мэр вертит, куда хочет. А вы куда смотрите? Разве этот не ваш город? А?

Никто Эдику не ответил. В отношении к толпе, первый частокол любых воинственных вопросов можно выдвигать совершенно безнаказанно. Прежде, чем отвечать, люди должны знать, куда точно гнет трибунный критикан и не поймает ли их на какой путанице и не поведет ли куда кривой дорогой.

Я вас спрашиваю, что это за заказчик, который сперва вызывает официанта, а потом изгаляться начинает. Я обед на стол перед клиентом поставить должен, это моя работа. Это почему ж я войти не могу? Что он такое, спрашивается, в доме прячет, что даже в холл заглянуть нельзя? А? Это что еще за тайны мадрицкого двора, что б прям перед самым носом у трудящегося человека дверь захлопнуть, всю посуду ему переколотить и вон отправить? Это на фига ж он к нам приехал, если с нами по человечески жить не хочет? Да…А вы только глазами хлопаете. Тайны-то они разные бывают. А если он у нас бомбу какую мастырит, от которой от города вскорости один котлован останется? Да в этой старой громадине несколько ракет земля-воздух спрятать, а нечего делать…

Знаешь, парень, ты уж прости, но таких агитаторов мы слыхали. И нечего нас тут срамить. Коптев и твой родной город. Вот возьми да и узнай, чего этот немец учиняет и какие у него тут тайны запрятаны, а языком мы тут все болтать горазды.

А что, и узнаю…

Вот и давай, ветер тебе в спину. А если немчура этот не шизик, а и в самом деле чего темнит, так уж тут мы в твоем полном распоряжении. Да и Ефимову сказать надо бы. Все-таки власть, может и от него какой толк будет. Странный этот немец, верно, давно надо бы Ефимову к нему приглядеться. Да…

Эдуард отбыл на пикапе брата, подняв кучу пыли. В некотором отдалении от толпы стоял, сложив руки на груди другой городской новичек – господин Мадьяров. На лице молодого человека застыло серьезное выражение. Иногда он делал решительный шаг вперед и будто порывался высказаться, но потом отступал обратно и так ничего и не сказал. Господину Мадьярову очень мешала полненькая шустрая блондиночка, стоящая на фоне остальных спин к нему лицом и будто совершенно не интересующая происходящим и не разделяющая обеспокоенность других людей. Девица ловила взгляд молодого человека и улыбалась дурацкой зазывной улыбкой.

Какая настырная особа – подумал Маддьяров и, стараясь не встречаться с девушкой глазами, повернулся и был таков.

Через несколько минут после отъезда официанта Эдика, в гостиную к Поленьке влетел брат – Полька, дай мне денег на «глиссе».

На что? – переспросила Поля.

На ресторан – нетерпеливо разъяснил брат. Хочу кофе с мороженным попробовать. Имею право?

Имеешь – улыбнулась Поленька, возьми в моей сумке кошелек, да не шикуй сильно. Нам на эти деньги еще до конца недели жить.

Феденька унесся раньше, чем приземлилась на пол опустошенная и отброшенная сумка.

Вот сорви голова – снова улыбнулась Поленька. Поднялась и похромала поднимать валяющуюся кверху ногами сумку и собирать ее содержимое.

* * *

А на следующий день Эдик пропал. Канул. Провалился. Испарился.

Утром он не вышел на работу. В этот день мэр давал в ресторане обед для мэров соседних городков. Мероприятие официальное. Мэр, как всегда надеялся на высококлассное обслуживание. Петр Никодимыч обещали расстараться. За три часа до начала торжества, за Эдуардом послали уборщицу. Та доложила, что того нету дома. Пикап стоит на обычном месте под угловым окошком, а дверь не заперта. Что в общем-то ни о чем не говорит, так как многие горожане и до сих пор лишь на ночь запираются, да и то, если не забывают. Толковая посланница провела маленькое расследование и выяснила, что эдикова постель заправлена вероятнее всего с вечера, обе зубные щетки у рукомойника – сухие, а остатки еды в сковородке и отсутствие немытой чашки из-под кофе говорят скорее об ужине, а не о завтраке.

Спешно вызванный Ефимов немедленно явился со своими орлами и приступил к детальному опросу всех подряд. Выяснилось, что вчера пропавший официант работал в первую смену и вечером после работы его не видела ни одна живая душа. Последним же клиентом пропавшего был мальчик Федор, которому в тот день, по его словам приспичило попробовать кофе «глиссе». Когда на мальчика аккуратно поднажали, выяснилось, что конечной целью Феденьки являлось не распивание кофе, а предложение дяде Эдику своей помощи в деле расшифровке подозрительного соседа, которого, как всем известно, мальчик не одобряет, а говоря еще точнее – терпеть не может.

Ефимов от внимания прищурил карий глаз и задал пареньку еще несколько вопросов на ту же тему, но по всему выходило – нетерпимость мальчишки к соседу построена на эмоциях, а не является реакцией на противоправные действия последнего. Предложение же помощи пропавшему официанту желания сотрудничать у того не вызвала.

Парень, давай не торопясь допивай кофе и возвращайся домой. И Феденька ушел…

Но мы с Вованом – Федор решил колоться до конца – полночи за немцем наблюдали, но…

Никого там не видели – продолжил за него Ефимов.

Да, но мы просто немного того…

Задремали – снова досказал Ефимов.

Ну да, черт побери – это все Вован. Давай посидим немного, давай посидим, я же знал, что садиться нельзя…

В общем, если там и была какая ночная заваруха, то вы все проспали – покачал головой Ефимов. Ну, ладно, не расстраивайтесь вы же еще маленькие. Вот повзрослеете и научитесь по ночам не спать.

Обиженный Федор аж взвился на стуле и чубчиком затряс. Может мы и поспали немного, но все не проспали. Вот вы слышали что-нибудь ночью?

Привычка Федора нападать, когда его в чем-то притесняют или не принимают в серьез, сработала и сейчас.

А что я должен был слышать?

Значит ничего не слышали, а ваши подчиненные – дежурные по городу разве вам тоже ничего не докладывали? – в лице Феденьки прибавилось ехидства

С майорского лица сползла улыбка – уси-пуси. Хм. Ладно, хорош. Рассказывай, что проворонила доблестная городская милиция и не пропустил маленький мальчик Федя.

Еще раз маленьким обзовете, ни слова не скажу.

Извини – покладисто согласился Ефимов – больше не буду.

Звук этот – начал Федор я очень отчетливо слышал, несмотря на то, что Вован храпел. Точнее, звука было два. От первого я…

Проснулся.

Ну, да.

Вспомни, пожалуйста, на что этот звук был похож? Глухой он был или звонкий. Дерево о дерево, метала о металл, а может кожа о воду?

Нет – тянул Федор – хлопнуло так резко и совсем не тихо. Вот я иногда дверцей в нашем старом «Москвиче» бабахну, когда тороплюсь – отец ругается – чего так громко. Только этот звук немного поглуше был, но такой же, как впопыхах.

А может это на соседней улице кто бидон уронил – в уголках рта капитала пряталась улыбка.

В два часа ночи?

Хорошо, ты сказал – звуков было два. Второй, наверное, на пистолетный выстрел походил. Правильно я угадал?

А вот совсем и не правильно. Второй звук намного тише был. Если бы я еще дрых, я бы его и не разобрал. Таких звуков на улице не услышишь. Такой он, как влажный что-ли. Если взять много-много мокрого белья и по другой куче мокрого белья хлеснуть. И что бы обе кучи – как из кипятка.

Понятно, а больше ты ничего не слышал и не видел? Это точно все? Ну, хорошо. Я понял. Если еще чего вспомнишь, приходи.

Федя вышел на крыльцо братьев близнецов, а Ефимов в это время говорил сержанту Ерохину – чушь какую-то пацан несет. Если мы это дело скоренько не прикроем, то скоро все городские пацаны начнут в сыщиков играть. Тогда беспорядку не оберешься. Наши всегда будут все беды на этого немца вешать. Богатый и чудной. Чужак опять же. Но мы-то с тобой Ерохин власть – нам по стереотипу думать, а тем более работать нельзя. Да и просто это как-то, как-то уж слишком наружу. Два человека вечером повздорили, той же ночью один другого пришлепнул… как одну кучу мокрое белье о другую кучу… А где – спрашивается – мотив? Этот немец с официантом мог вообще никогда в жизни не встретиться. Здесь есть сразу две случайности, в которых Крафт не играет. Эдик вернулся в город не по воле Крафта и не по воле Крафта привез ему домой обед. Да, если бы этот немец захотел от него избиваться, ни о каких конфликтах между ними никто и не услышал бы. У этого Крафта не только деньги есть, но и голова явно хитрое варит. Такие как он так глупо людей не косят. Нет и нет. А сдается мне, знаешь что? И уж не в первый, между прочим, раз. Что кто-то под Крафта того потихоньку копает, потому как зарыть его глубоко хочет. Вот этот кто-то случайными стечениями обстоятельств вполне мог воспользоваться. У нас ведь еще один новенький в городе имеется. Да и разговор один у нас с мэром об этом господине Мадьярове по его приезде состоялся… Так что мы с тобой Ерохин, на Крафта-преступника не поведемся. А вот с Мадьяровым познакомиться поближе – это наше. Наружку за ним круглосуточно, а телефон – на прослушку – чай не в столицах живем, нам прокурорская писулька без надобности. Пусть на телефонном узле Мадьяровский номер на наш участок запараллелят. Пошли Борьку угрюмого – он болтать не станет. Надо бы еще запрос послать – пользуется ли Крафт мобильной связью. А Эдика нашего искать, конечно, и дальше будем. Только попомни мои слова, Ерохин, не найдем мы его. У меня на эти дела – чутье.

* * *

Боль из Полиной ноги уходила, как и положено приличной боли. Приложила ногу хозяйка – пик боли. Организм хозяйки ногу лечит. И боль – показатель неполадок затухает по равномерной дуге. Сегодня тише, завтра еще тише. Ну если, конечно, в срочном порядке еще чем тяжелым по больному месте «не приласкать».

Накануне вечером Поленька чувствовала себя вполне нормально, даже проехалась немного на велосипеде – клиентке наряды вручить. Но на следующее утро боль вернулась – не такая сильная, как в первые дни, но забыть о себе не позволяла. Перегрузила вчера – подумала Поленька и, сократив домашнюю работу до минимума, снова осела на приступках крылечка.

Новая работа только завтра появится, а раз простой – надо бы новинки моды осмыслить и в какую сторону она капризуля, дальше двинется.

Боль процессу осмысления мешала сильно. Поленька впустую шуршала журналами, укладывала и перекладывала ногу, но место ушиба будто кто-то глодал с голодухи..

А тут еще визитеры замучили. С утра домашние трудно из дому уходили – все боялись ее одну оставлять. Потом бабушка явилась, вплела свой куплет в старую песню – велела от соседа подальше держаться. Только что Неллька наконец удалилась, полдня мнимыми страданиями промучившись. Знала бы Неллька, как сильно у ее подруги нога разболелась. Но с людьми негостеприимно обращаться нельзя. Не за тем люди к Поле приходят. Бабушка часто напоминает про крест, мол каждый свой кресс носит. В ее семье, например, отец на тяжелой работе надрывается едва ли не каждый день, включая выходные. Мать пригласили на два месяца на работу в новое ателье. Она и сама говорила, это скорее всего, для рекламы – хорошо известная местная портниха – сотрудница. Матери совсем не нравится, как там продукт гонят, поэтому она там не ко двору и спустя два месяца ее скорее всего потихоньку спровадят. А все равно пошла – хорошо заплатить обещали. Феденька – мал еще, а уже бьется. Свои мальчишеские дела решает, о будущем задумывается. Так что ее жизнь по сравнению с другими – сплошное удобство, нечего тут жаловаться.

Поленька осторожно потерла больное месте и скривилась. И тут же услышала голос – Здравствуйте Поленька!

Еще один визитер.

А, здравствуйте, господин Крафт!

Зовите меня Сергеем Оттовичем.

Добрый день, Сергей Оттович.

Я вижу, Поленька, что нога у вас сегодня снова разболелась, а знаете почему?