Слуга веры, слуга закона

Игнатий уже даже не слушал всех этих людей, которые мелькали у него перед глазами. Вся их болтовня слилась в монотонное бормотание, бессмысленное и занудное. А потому он весьма оживился, когда секретарь коснулся его плеча и сообщил, что свидетелей больше нет и пора огласить приговор. Святой отец немедленно отдал распоряжение, чтобы пленницу привели для оглашения приговора. Как ни странно, но самой обвиняемой на слушании не было, несмотря на судебные правила и предписания. Инквизитор знал, что будь эта прелестница здесь, перед его очами, ему было бы не до процесса. А потому специально отдал приказ, чтобы обвиняемая оставалась в камере до непосредственного приговора, дабы «колдовскими умениями не навести дьявольский морок на судей, обманом склонить их на свою сторону, тем самым подставив под удар дело инквизиции и всей святой католической церкви».

Время на раздумье суд не стал брать, потому что обвинений оказалось более чем предостаточно, для того чтобы вынести приговор немедленно. К тому же во время дознания обвиняемая признала свою вину по всем аспектам. А потому не прошло и четверти часа, как для казни все было подготовлено.

На площади было очень многолюдно. Под общий гомон и крики этой толпы из темницы вывели осужденную. Толпа расступалась перед двумя стражами, которые под руки почти волоком тащили ее на место казни. Люди с нескрываемым ужасом провожали глазами смертницу, женщины, не сдерживая чувств, отворачивались, расталкивая локтями толпу скрывались в ней, уступая место новым зевакам. Вид узницы действительно ужасал. Густая, огненно-рыжая некогда грива на ее голове превратилась в извалявшиеся, серые от грязи лоскуты волос. Она была одета лишь в тюремную рубаху, грязную и рваную, с большими пятнами запекшейся крови на груди, а худые ноги, торчавшие из-под полы рубахи были перебиты в районе щиколоток и теперь беспомощно и уродливо болтались плетьми. Прелестное в прошлом личико было синим от побоев, искажённое и отёкшее. Это была личная просьба святого отца. Игнатий очень опасался, что, глядя на юную деву, не сможет уберечь свои мысли от греха плоти, а потому попросил избавить ведьму от всех признаков красоты, всех прелестей, которые могут, так сказать, смутить граждан. Заодно, чтобы показать всем, что бывает с теми, кто, отринув Господа нашего, устремляется ко злу. А так как зло, понятие очень широкое, спорное и многомерное, легко меняющее свое положение и статус (иногда на прямо противоположное) проходя сквозь мясорубку человеческого ментально-языкового бюрократизма, то чтобы не возникло путаницы, следует приучить людей, сверять свои моральные ценности с единственно достоверным, утвержденным в последней инстанции оригиналом, высеченном на белом обелиске, возвышающимся над всеми народами – римско-католической церковью. Но так как люди строптивы по своей природе и

зачастую не хотят добровольно подчиняться «высшей воле», свою непростую службу несут такие люди, как отец Игнатий и его многочисленные собратья по вере, которые призваны вернуть на путь истинный всех заблудших, даже если для этого необходимо их сжечь на костре… или к примеру, их единственную дочь.

К слову, Игнатий никогда не был садистом и не получал удовольствия от пыток, потому никогда в дознавательных процессах не участвовал лично. И отдавал такие поручения лишь когда считал, что этого требует дело. А дело этого требовало почти всегда. Он был уверен, что так нужно, так будет правильно и что он действует адекватно сложившейся ситуации. И даже больше – он действует из лучших намерений, на благо всего народа божьего, пусть они этого и не в полной мере могут понять или принять. Как он сам часто говорил, «Дело правое, требует крепкой руки и твердых намерений, принципов и готовности их отстоять в любой момент, любой ценой. Всякое попустительство же, присущее слабохарактерным, хромающим на обе ноги людям, ведет к ереси и запущенности в головах, делах народных и государственных, повсеместно растлевая истинные ценности и приоритеты, оборачивая их в пользу врага, который на том строит свое царство неправедное на этой земле, фундамент которого – наша слабость и неуверенность.»

Стража, тем временем, возилась с пленницей, подвешивая ее за руки на столбе.

«Что за идиоты, ради чего стоило ломать ноги?» – с раздражением подумал про себя Игнатий, а потом заметил, что два кровавых пятна на ткани в области груди, которые поначалу он принял за кровавые слюни, видимо, появились вследствие непосредственного удаления этой самой груди. В пользу этого предположения указывало то, что под рубахой явно более не угадывались те самые неровности, которые ранее так волновали святого отца. Видимо, приказ избавить девушку от всех «признаков красоты» обстоятельными и старательными, но не слишком умными «помощниками» было воспринято слишком буквально. «Идиоты» – вновь оценил труды тюремщиков, инквизитор. Тем не менее что бы там ни думал о них Игнатий, стражники знали свое дело, и вскоре несчастная девушка уже была подвешена за руки, ступни же не касались земли, беспомощно висели в нескольких сантиметрах от поверхности, но это полностью скрывалось от вида, благодаря большим вязанкам хвороста вокруг. Такое положение тела должно было причинять дополнительные страдания, но подсудимая выглядела настолько отстранённой и безэмоциональной, что Игнатий всерьез подумал, о том, не умерла ли девица раньше положенного. Но потом справедливо подумал о том, что, вероятно, она могла использовать колдовские способности, для того чтобы незаметно парить в воздухе.

К инквизитору подошел один из распорядителей и на ухо доложил о том, что все готово и можно начинать. Святой отец встал из-за стола, взял на руки свое черное распятие и неспешно двинулся в сторону кострища. Гул, стоявший на площади, сразу стих. Люди замерли в ожидании. Лишь далекие еще раскаты грома да редкое карканье ворон нарушало тишину на площади. Ветер в преддверии ненастья стал усиливаться, и Игнатий подумал, что нужно скорее закончить со всем этим до начала дождя, который, скорее всего, наколдовывала ведьма прямо сейчас, чтобы помешать казни, насмехаясь таким образом над божьим правосудием. Игнатий не собирался предоставить ей такого удовольствия. Подойдя ближе, он остановился и не смотря на осужденную, окинул взглядом теснящуюся толпу людей, образовавших плотное кольцо, заполнявшее все пространство площади. Выдержав короткую паузу, Игнатий деланным голосом начал зачитывать подозреваемой и собравшимся зевакам обвинительный акт, где ярко и многословно были описаны ее грехи и деяния, направленные «против Господа, Его народа и церкви». После чего он повернулся лицом к смертнице и громогласно спросил.

– Признаешься ли ты, дитя божье, что отреклась от заветов Всевышнего Отца, встала на путь зла и, будучи прислужницей врага человеческого и князя тьмы, совершила все то, что вменяется тебе в вину?

Ответа не последовало. Голова мученицы, опрокинутая на грудь, точнее туда, где она раньше была даже не шелохнулась. Игнатий повторил свой вопрос более требовательно. Ответа снова не было. «Вероятно, все-таки умерла», – подумал святой отец и, чтобы замять неловкий момент, быстро и скомканно объявил решение суда и подал знак палачу. Человек в темной тканевой маске, скрывающей лицо, зажег большой факел, медленно и даже как-то церемонно подошел к кострищу, (нелепой патетичность поведения так раздражая инквизитора, что тот готов был кинуть его в костер следом за ведьмой) и, обойдя по кругу поджог с четырех сторон. Огонь, будто ждавший своего часа, мгновенно переметнулся на сухие ветки и за считанные секунды превратился в настоящее пожарище. Игнатий мельком взглянул на пламенный вихрь, который казался особенно ярким и завораживающим на фоне темного пасмурного дня и уже было пошел к столу, чтобы взяться за документацию, как вдруг мученица подняла голову и спокойным, громким и ясным голосом произнесла:

– Постой, инквизитор! Взгляни на меня в последний раз! – Игнатий от удивления резко обернулся на голос. Невольно он подчинился велению. Узнать в ней молодую, некогда цветущую девушку было невозможно. Не малые душевные и физические муки, перенесенные этим созданием, отразились на ее лице. Тень неумолимой смерти вуалью накрывала его, печать страдания искривила нежные симметричные черты. И только глаза, точнее один из оставшихся после допросов, светился ярко-голубым, угасающим светом жизни, оставаясь последним сосредоточением воли и ясности сознания погибающей девушки. Игнатий замер, словно мышь перед гипнотической силой этого кристально чистого, внеземного взгляда, взгляда, возможного только, как последнее надрывное напряжение трепещущей в последнем усилии души, которая вот-вот должна была вырваться из загубленного саркофага бренного тела.

– За свою жизнь я не сделала ничего дурного, за что вы имели бы право убить меня. Но раз так поступили с Господом, то мне тем паче нет нужды роптать. Я приняла свою долю. Дела мои и помыслы чисты перед людьми и перед Господом. Я не оправдываюсь, а лишь заявляю это во всеуслышание перед Богом, который стоит сейчас за моим плечом, чтобы принять меня в свои объятия! Но перед тем как душа покинет мое искалеченное тело, чтобы вернуться в лоно божье, я скажу тебе, инквизитор, твою судьбу и всех, подобных тебе. Люди! Нет дьявола на земле, кроме самого человека! Того человека, что не живет простыми библейскими принципами, в которых отражен наш Спаситель. А в ком нет бога, в том обязательно пребывает дьявол. Ты, инквизитор, и есть сам дьявол! И дни твои сочтены, хоть проживи ты еще сотню лет… участь твоя – адское пламя, в сравнении с которым этот костер не горячее парного молока.. и ты не сгоришь в нем. Нет… а будешь мучиться в облике демоническом, ибо пламя то – пламя скорбей, зла и боли от деяний твоих, коих ты посеял великое множество и которые будут терзать тебя всю вечность. Слышишь, инквизитор – велики дела твои, но не будет в них счастья и никакой будущности, ни мира, ни процветания, потому что суть зла – саморазрушение. И не будет тебе другого, даже если пожелаешь. И оттого ты будешь умирать тысячи раз, начиная сначала, будешь обречен погубить любую цель преследуемую, ибо наказание твое – забвение всякого начинания, и к чему не прикоснешься – исчезнет, оставляя тебя в одиночестве, наедине с твоей мерзостью во все дни последующие. Вот тебе предсказание мое, инквизитор, запомни слова мои и передай всем греховодникам из вашей чумной стаи, ибо разделите на всех одно воздаяние божье.

Она обожгла инквизитора последним взглядом, после чего силы оставили ее, и она безвольно уронила голову, так что не возникало ни единого сомнения – она мертва. Тут же поднялся сильный ветер, который в мгновение ока раздул пламя костра с такой силой, что оно целиком поглотило тело девушки.

Каким бы волевым и непоколебимым человеком ни был святой отец Игнатий, увиденное произвело на него ошеломляющее впечатление. Перед глазами не мерк образ последнего взгляда мученицы, который был сродни выстрелу из арбалета в упор. Он поймал себя на том, что медленно пятится назад, губы дрожат, а руки так сильно впились в железной распятие, что побелели костяшки пальцев. Сквозь эхо отдававшихся в его голове последних слов девушки до него стали долетать крики и волнение толпы. Конечно, на народ сцена произвела впечатление. Толпа гудела и причитала, с каждой секундой все громче. Необходимо было взять ситуацию под контроль.

– Ведьма! Ведьма! – зычно заревел Игнатий, силясь перекричать рокот толпы. – Видели?! Показала свою суть на смертном одре! Не было раскаяния в ее душе, только клевета и повет слуг божьих. Решила запугать, обмануть, последней волей навести морок на людей божьих. Не верьте словам ее! Нет в них ни капли истины, потому что устами ее говорил сам отец лжи.

Он подбежал к толпе, поднял распятие над головой.

– Смотрите на образ Господа вашего и молите его о прозрении! Просите о защите от сил сатанинских, дабы устоять, ибо он лично посетил ваш город. Да благословит вас Всевышний и помилует! Ступайте домой и подумайте над тем, что увидели. Над коварством врага, который, словно рыкающий лев, жаждет поглотить любого из вас. Бойтесь Бога и будьте стойкими! – затем Игнатий нашел взглядом начальника стражи и знаком показал ему, что пора вмешаться. Стража демонстративно залязгала оружием и двинулись в сторону людей.

Гомон понемногу стал утихать, говорить слишком громко и слишком много означало навлечь на себя гнев инквизиции. Потому обмениваясь многозначительными взглядами и тихонько перешептываясь, горожане стали расходиться восвояси.

Игнатий, убедившись, что народное волнение удалось свести на нет, махнул рукой начальнику стражи и двинулся к своему столу. С размаху усевшись в кресло, он хмуро, исподлобья глянул на пылающий костер, в котором догорали останки первой женщины, сумевшей нагнать страха на великого инквизитора. Через секунду к столу подбежал главный стражник, весь мокрый от пота:

– Звали, ваше преосвещенство?

– Звал, – проворчал Игнатий. – Теперь молва пойдет, люди начнут обсуждать, преумножая слухи, как это бывает. Нужно не допустить ереси, капитан. Будем молить Господа об этом… но, если вдруг двое – трое самых отъявленных еретиков, все же найдутся… то придется их повесить для общего блага. Понимаешь? – Игнатий наклонился через стол, по-заговорщицки сбавляя тон разговора. – Это важно, – он похлопал стражника по плечу, показывая, что разговор окончен.

Капитан стражи пару раз моргнул, а затем уверенно покивал головой:

– Слушаюсь, святой отец, будет исполнено. И уже хотел было уйти, но заметил, что инквизитор все еще находится в дурном расположении духа, решил его подбодрить, дабы заслужить его расположение:

– Не переживайте, отец Игнатий, проблем не будет – она была ведьма, кто станет проливать о ней слезы? Все скоро забудут о ее существовании.

Игнатий ничего не ответил, лишь искоса посмотрел на наглого капитана, посмевшего взять на себя роль его советчика. Когда же взгляд Игнатия упал на того, инквизитор удивился перемене, которая произошла в лице стражника. Глаза его расширились, словно он увидел нечто пугающее, рот беззвучно приоткрылся. Затем он поднял руку и указал на Игнатия. Святой отец смутился, оглянулся по сторонам.

– Что, капитан? Что еще? Язык проглотил?

– У вас… там… смотрите… – и он ткнул пальцем в область живота.

Игнатий опустил голову и увидел, что по рукаву, на котором лежало распятие, медленно растекается кровь. Непонимающе он уставился на свою руку, затем проследил взглядом кровяной след, вздрогнул, рывком поднялся с кресла, отбросив крест на стол.

– Пошел вон! Убирайся! – взвизгнул инквизитор, косясь на капитана, который закрыл рот ладонями и не отводил взгляда от стола. Услышав приказ, тот резко обернулся и быстро, почти бегом стал удаляться в противоположную сторону.

Игнатий осмотрел рукав. Это была кровь, никаких сомнений.

– Этого не может быть, не может… – залепетал инквизитор, отводя руку от лица и окидывая дрожащим от ужаса взором грубый облик Христа из кованой стали, из черноты глаз которого капали на стол кровавые слезы, растекаясь алым покрывалом повсюду, заливая все обвинительные приговоры, лежащие подле растекающейся луже крови, в которой они исчезали, растворяясь словно в огненной лаве.

Глава 5

– Игнашенко! Ко мне, суку такую! Из-под земли достаньте! Чтоб был сейчас же! – надрывался в трубку подполковник Павел Николаевич Тифитулин.

Чувства, которые переполняли сейчас начальника полиции, были сложные и противоречивые. С одной стороны, ему непреодолимо хотелось достать табельный пистолет и разрядить всю обойму в мерзавца Игнашенко, как только его сутулая фигура появится в зоне прицельной стрельбы. С другой стороны, он мучительно осознавал тот факт, что разрушить все то, к чему он так долго стремился, еще и загреметь в тюрьму ради импульсивного, хотя и сладостного акта уничтожения опостылевшего сотрудника, будет глупейшей ошибкой его жизни. Хотя, опять же, кажется, все и так уже было разрушено. Горестные мысли с новой силой навалились на подполковника. Гнев моментально сменился отчаянием, он уткнул круглое, рыхлое лицо свое в крупные ладони, и плечи его затряслись от плача.

«Что теперь будет? Что только меня ждет?» – сокрушался Павел Иванович. «Уволят? Наверняка. Могут посадить. Если станут шить дело, то придется все отдать, все, что есть.» Новая волна стенаний вырвалась из груди начальника полиции. «Столько лет службы, все коту под хвост… из-за одного идиота… убью, убью его, падлу, а потом за границу, если повезет, не успеют взять». Поток абсурдных мыслей отчаявшегося офицера прервал скрип двери и, как всегда, проскользнувший в узкий пролет слизнеподобная фигура Игнашенко. Увидев начальника в таком пикантном положении, он смутился, развернулся вполоборота и, стараясь не смотреть в его сторону, доложил о своем присутствии. Тифитулин, убрал ладони от лица и горько посмотрел на своего капитана.

– Ах, это ты? Да вызывал. Садись, – Игнашенко робко присел на краешек стула напротив.

–Что-то случилось, товарищ подполковник? Если это из-за того, что я в прошлом месяце…

Тифитулин мрачно смотрел на подчиненного и совершенно не слушал его. Когда губы Игнашенко перестали двигаться, он еще пару долгих секунд сверлил его взглядом, про себя взвешивая какое-то важное решение. Затем подполковник все также молча встал, открыл ящик стола, достал пистолет. На глазах удивленного Игнашенко он достал патроны и медленно стал вставлять их в обойму.

– Игнашенко, знаешь… а ты все-таки пидарас. Знаешь почему? Потому что ты-таки меня поимел, капитан.

Игнашенко еще больше выпучил глаза. Теперь он напоминал подполковнику жабу. Точнее, глупую лягушку.

– Чего вылупился? Не понимаешь, о чем я? – недоумение капитана казалось искренним. Подполковник резким движением вставил обойму в рукоять пистолета.

– Ты знаешь, что мне сегодня пришло на почту? Видимо, где ты, Игнашенко, находясь в этом самом здании, в своем кабинете на первом, сука, этаже, на допросе тычешь «подозреваемого» электрошокером в область мошонки и предлагаешь ему подписать «чистосердечное». Это видео прислал мне один знакомый из министерства с пометкой, что к вечеру это уже будет во всех новостях федеральных каналов.

Глаза капитана округлились настолько, что глаза вот-вот должны были впасть из орбит.

– Кто снимал? Откуда? Я тут ни при чем! Товарищ полковник, что делать будем? – вскочил со стула Игнашенко. Тифитулин посмотрел на него, выжидая, давая последний шанс на реабилитацию для идиота. Но Игнашенко также ожидающе, тупо скосившись, смотрел на начальника.

– Я скажу, что я буду делать, – прохрипел подполковник, поднял пистолет и навел его на Игнашенко. – Я пристрелю тебя сейчас, как собаку. Все равно сесть придется теперь, так хоть какое -то утешение будет, – ярость вновь вселилась в душу начальника полиции. – Имбецил! Идиот! На первом этаже, кабинет с окнами… ты что совсем придурок?! Что ты сотворил, ты хоть понимаешь? – Игнашенко испуганно отступил назад, примирительно поднимая руки перед собой.

– Павел Николаевич… занят подвал был, ребята там работали уже… а мне срочно нужно было с этим разобраться… сами же просили, сроки горят… там ведь и окна во внутренний двор и жалюзи я занавесил, кто же мог подумать?! Кто-то из своих это! Ссучился!

После этих нелепых бредовых оправданий все моральные ограничители сорвались в голове Тифитулина. Ярость полностью взяла под контроль уязвимый рассудок подполковника. Видимо, это отразилось в его облике, потому что Игнашенко не на шутку испугался, стал махать руками и лепетать что-то жалобное, пытаясь найти нужные для вразумления начальника слова.

– Павел Николаевич, прошу вас, не берите грех на душу! Я не виноват ни в чем! По вашим указаниям работал, я предан вам был… уважал вас, относился всегда к вам с пониманием, как к человеку. Вот и вы относитесь ко мне как к человеку. Не губите!

Все эти слова, вырывающиеся изо рта Игнашенко, словно дым, только коптили без того душный воздух в кабинете, не неся, по сути, никакой пользы, смысла или информации. Это только еще больше разозлило подполковника.

– Ты не человек, ты черт! И будет тебе как чёрту! – прошипел начальник полиции и выстрелил в грудь Игнашенко. За дверью тут же послышались окрики и возня. Игнашенко покачнулся, рукой нащупал рану, а затем рефлекторно опустил голову, чтобы посмотреть. Аккуратное отверстие в области сердца истекало ручейком темной крови по белоснежной форменной рубахе.

Тифитулин внимательно смотрел на сослуживца. Было удивительно, что тот еще был жив, да еще находился в сознании. Игнашенко поднял голову и посмотрел на бывшего начальника. Из уголка губ его также сочилась тонкая ниточка крови. Но не этому поразился подполковник. А выражению лица капитана. Взгляд тот имел иронический и даже снисходительный. А затем и вовсе улыбнулся, обнажив ровный ряд красных от крови зубов.

– Ну что же вы, подполковник? Разве черта можно так убить? Вроде бы такой солидный человек, как-то не серьезно.

Тифитулин обомлел, замер, не сводя взгляда с Игнашенко. Тот же не спеша снял пиджак, галстук, ловким, умелым движением зачесал сбившиеся волосы назад, из-под которых теперь абсолютно четко можно было заметить пару недлинных волнистых рогов. Изо рта его по-прежнему текли кровавые слюни, обильно орошая рубашку и пол. Рана на груди, напротив, казалась затянулась полностью. Он взял стул и небрежно уселся в него.

– Что, товарищ начальник, удивлены? Оно, конечно, интересно получилось, вы прям в самую точку попали – это я сейчас не о вашем выстреле. Я и в самом деле черт, – сказал Игнашенко-черт и хищно осклабился. Рот его наполняли теперь длинные, корявые клыки. Тифитулин не мог поверить в происходящее. Он так и стоял с пистолетом в руках, с открытым от удивления ртом.

– Как же такое может быть? Что за дьявольщина? Я что с ума сошел? – наконец пробормотал начальник полиции. – Не может же этого быть взаправду?

– Может, полковник, уж поверьте… впрочем, было время, когда я сам был удивлен не меньше вашего.

– А-а-а? Сами???

– Не важно, сами скоро все узнаете.

– Что узнаю? – дурацкие вопросы Тифитулин задавал лишь для того, чтобы сказать хоть что-то.

Всё, я же сказал, – и получив на это очередной непонимающий взгляд, черт-Игнашенко решил-таки приподнять самый край завесы тайны.

– Это долгая история, но суть в следующем. Бог и дьявол реальны. Как ты да я. Но не вполне так, как это представляют большинство людей. Дьявол, ад и прочее – это, по сути, “темная” фракция человека, злая, если хотите. Различные деструктивные начинания человеческой психики. Иррациональное зло. Бог и рай – полная противоположность первому. Человеческая добродетель, позитивные вибрации души. Образовались эти структуры из единого человеческого психополя зародившееся с первым самосознанием. Ранее то были разрозненные локальные реальности со своими мелкими, местечковыми богами, которые олицетворяли менталитет своего народа… Ну, помните из мифологии – египетские, славянские, ацтекские боги и прочие. Но даже они имели значительное влияние на умы своих подопечных. Они забирали души, которые, на самом деле, не души в общепринятом смысле, а психоэмоциональная энергетика, существующая и накапливающаяся в головном мозге человека. И чем этой энергии больше, тем сильнее становились боги как за счет прямой подпитки от «душ», так и за счет присоединения новых адептов, потому что люди тоже чувствительны к перепадам психической энергии и всегда неосознанно тянутся туда, в эпицентр, так сказать, – место силы. Именно поэтому любая религия оперирует в первую очередь эмоциональным состоянием паствы, используя техники и строя каркас своего вероучения на глубоких, ярких, искренних эмоциях, зачастую граничащих с эйфорийным надрывом психики человека. Также по этой же причине каждая религия опирается на смертоубийства. Жертвоприношения, ритуальные убийства или аутоистязания, религиозные войны, наконец. Все эти явления соответственно сопровождаются огромным выбросом сильнейшей психоэнергетики. Так было раньше – так есть и сейчас. Но с прогрессивным мышлением людей стали появляться новые, такие же прогрессивные боги, которые решили, что эмоции, построенные на смерти, конечно, хороши как источник энергии, но положительные эмоции ничем не хуже. Особенно когда перекресно подкрепляются негативом. Так и в самом деле оказалось гораздо эффективнее. Энергия теперь лилась рекой из всех возможных источников. Радость, любовь, гнев, страдание – все основные базовые эмоции теперь шли в ход. Новые религии стали расти как на дрожжах. Некоторые из них остались более консервативными, полагаясь на старые «добрые» проверенные методы, другие же, напротив, подались в противоположном направлении – абсолютную любовь и отрицание насилия. Прочие остановились на золотой середине, вобрав лучшее от первых и вторых. Так образовались основные религии, которые делят мир на данный момент. У каждой из них интересная история и форма образования. Но нас интересует та, к которой относитесь лично вы подполковник.